Текст книги "Хочешь, я переиграю? (СИ)"
Автор книги: ste-darina
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
========== Часть 1 ==========
– Тебе не убежать.
Откуда не убежать? От тоски, от несвободы? От привычек, спрятанного страха, усталости или от чего?
***
В допросной душно и одновременно холодно, в воздухе – зябкая завеса, липнущая к рукам и лицам. Кажется, что время замёрзло, а понятия «тишина» и «изморозь» почти слились в неподвижном мерцающем мареве.
Антонова, обхватив себя за плечи, тихонько раскачивается из стороны в сторону. Ванька дует на ладони, прячет их в рукава широкого пыльного свитера. Рита сидит прямо на полу, сжавшись и обняв колени, уставившись в непрозрачное с их стороны стекло. Круглов, прислонившись к стене, беззвучно выстукивает пальцами какой-то странный ритм по обожжённой столешнице. Рогозина, застыв, стоит рядом с дверью. Глядя на неё, Валя с суеверным ужасом, смешанным с презрением к себе, думает, что она долго не протянет. Или вытянет больше всех. Вернее, вытянет всех – на себе.
– Тебе не убежать.
***
Стен уже не было почти нигде, оставались только несущие. Все внутренние перегородки из стекла давно убрали – все, за исключением стен её кабинета. Их, наверное, в насмешку, разобьют в последнюю очередь.
ФЭС больше не похожа на ФЭС – просто какой-то тёмный ангар с решётчатыми потолками. Повсюду торчат обрывки кабелей и проволоки, валяются осколки, в углу, где когда-то была лаборатория, сейчас сиротливо жмутся чудом уцелевшие в этом бедламе склянки и пробирки.
На месте архива – выжженный пол, клочки бумаг и – ещё одной насмешкой – глянцевый, слегка закопчённый уголок папки с надписью «ФЭС».
Буфет разорили одним из первых. Из мягкого, до безумия мягкого раньше дивана сейчас торчат пружины. От постоянно снующих мимо людей в костюмах цвета хаки, от мощных струй воздуха из ионизаторов, шума и грохота, над остовом дивана до сих пор кружатся мелкие перья.
Рогозина не удержалась: накануне (хотя что там «накануне»… За неделю до этих событий, когда узнала обо всём и немного отошла от шока) тайком от остальных забрала одну фэсовскую чашку. На память. На злую, тревожную память. Зачем только?..
Без переговорной в самом центре офис кажется давяще огромным. Несмотря на то, что всё заполнено обломками, в бывшей ФЭС поселилось эхо, а каждый шаг теперь сопровождается неприятным чавканьем – специальный дезраствор не выветривается, а засыхает на полу вязкой и мягкой массой, напоминающей жидкую резину.
Кажется, она в первый раз чувствует с такой остротой тот факт, что ФЭС-не просто её дом, но и её детище. Когда буравят стены или сносят стёкла, ей чудится, будто здание стонет, как живое существо, которому больно, очень больно… И ей больно вместе с ним – так, что впору завыть.
Рогозина оглядывает свой кабинет. Бывший кабинет. Стол, стулья, компьютер, экран, шкафы – ничего уже нет. Остались только стеклянные стены, через которые просвечивает, сметает врывается внутрь окружающий хаос.
Кабинет сейчас – последний оплот того, чем она жила все эти шесть лет. И вихрь безнадёжности, сжимающийся вокруг всё теснее, вместе с кабинетом будто пронизывает душу.
Ей не хочется плакать, просто на глазах – какая-то целлофановая плёнка. А когда она хочет сморгнуть, перед веками становится горячо и странно бесцветно.
И знобит, сильно знобит, а сил, чтобы встать и накинуть пальто, не осталось.
О том, чтобы уйти, она даже не думает. Даже мысли такой нет. Это крысы бегут первыми. Капитан покидает тонущий корабль последним. Или тонет вместе с ним.
***
– Галина Николаевна…
Голос Тихонова – лохматого, привычного, родного Тихонова – так не вяжется со всем происходящим, что она долго не может понять, в чём дело, кто зовёт её по имени.
– Галина Николаевна… – шёпотом повторяет он, касаясь её рукава. – Пойдёмте… Пожалуйста… Ликвидация в девять, нужно уходить…
– Ликвидация? – Очнувшись, она смотрит на Ивана. – Какая ликвидация?
Он мнётся, морщится, опускает голову, и Рогозина вдруг понимает, что ему больно так же, как и ей. Им всем больно сегодня. И завтра. И, наверное, теперь будет больно всегда.
– Взрыв… – наконец роняет он на выдохе.
Красными от недосыпа глазами Рогозина обводит кабинет. Опускает взгляд на часы. Шесть утра.
– Ещё рано. Иди, Ваня, – подталкивает его к выходу.
– Я нет… Я только с вами. Пойдёмте…
Качает головой, прислоняется к стене.
– Я не уйду. До конца.
Он сжимается в комок у её ног и так застывает. А Рогозина всё глядит вокруг, видя и одновременно не замечая, как рушится ФЭС.
В половине девятого какие-то люди заходят в кабинет и начинают снимать стёкла.
– Галина Николаевна, необходимо покинуть здание. Наши люди уже ушли.
– Ещё пять минут.
– Не положено. Я сожалею, но…
– Я прошу у вас пять минут в одиночестве. Неужели это так много?
Тихонов, подняв голову, с удивлением слышит в голосе начальницы странные, вибрирующие ноты.
– Из уважения к вам. Пять минут.
Света почти нет, мигают лишь аварийные лампы. Только сейчас оба замечают, как в офисе тихо после ухода посторонних.
– Гробовая тишина, – с иронией говорит Рогозина и, опускаясь на пол рядом с Тихоновым, прячет лицо в ладонях.
Ему кажется, что её плечи вздрагивают. Он неловко, неумело гладит её по спине, нервно облизывая солёные губы.
Ощутимо, слышимо тикают часы. Рогозина резко встаёт, поднимает за локоть Тихонова и медленно идёт к выходу. На том месте, где раньше была дверь в кабинет, она на секунду останавливается.
– Вот и всё. Спасибо, Вань.
– За что?..
– За то, что всё это было. За ФЭС, за переговоры, за раскрытые дела, за поздний чай, за вечера…
Она будто трогает, гладит воздух и негромко перечисляет:
– Спасибо, Валя. Коля. Таня, Боря, Серёжи. Юля и Костя. Костя. Оксана. Андрей. Все остальные. Спасибо за всё.
Замирает на несколько секунд и, не оборачиваясь, произносит:
– Пойдём.
Они выходят из ФЭС вместе. Около рецепшена Рогозина внезапно улыбается.
– А помнишь, как ты зашёл в первый раз? По моему удостоверению?
– Помню. Помню…
Он зарывается лицом в её пиджак и глухо всхлипывает. Рогозина прижимает его к себе, едва сознавая реальность.
***
Взрыв запаздывает. Они стоят рядом и смотрят на здание, которое через минуту станет пеплом. Пространство замирает.
Резкий звук заставляет вздрогнуть.
Ничего грандиозного. Даже не слишком громкий хлопок. Просто миг – и пустота. Вечная пустота там, где когда-то была их жизнь.
========== Часть 2 ==========
– Ну, какие у вас новости, Галина Николаевна? Что вы надумали?
– Если можно, товарищ генерал, я хотела бы ещё раз уточнить ситуацию. – Рогозина подошла к столу и раскрыла тонкую чёрную папку. – На одной чаше весов – ФЭС. Её дальнейшее существование, раскрытие преступлений, научные разработки, экспертизы, криминалистические исследования. Штат сотрудников, в конце концов…
Генерал кивнул, забрал из её рук папку и подхватил:
– А на другой – престиж Министерства Обороны, Министерства Внутренних Дел и Министерства Связи. А также функционирование их подразделений и полномочия глав. Галина Николаевна, я прекрасно понимаю, что вы чувствуете… Интересная работа, профессиональный коллектив, можно сказать, ваше детище… Но что поделаешь… Если уж заварилась такая каша… Поймите и вы: мы не можем ввязываться в политические игры ради частного случая, пусть даже этим случаем стала Федеральная Служба. Галина Николаевна… Галина Николаевна, воды?..
Генералу показалось, что Рогозина вот-вот упадёт в обморок – её взгляд расфокусировался, помутнел и стал каким-то расплывчатым.
– Товарищ полковник… Товарищ полковник!
Она не вполне осознавала происходящее – вернее, окружающее шло параллельно мыслям, не задевая их, а только ставя разум перед фактами: вот кто-то расстегнул ей воротник, вот на губах появился привкус коньяка, вот в лицо брызнули противно-тёплой водой.
Но генерал волновался зря: она вовсе не собиралась разыгрывать институтку и падать в обморок в кабинете начальства. Просто почему-то вспомнилось – внезапно, без всякой связи – как однажды она разучивала «Бабочек».
***
Об этом её увлечении не знал никто, даже Валя или отец. Она и сама не понимала, почему так ревностно оберегает свою маленькую тайну. Может быть, ей хотелось иметь что-то очень личное, только её, то, что не следует обсуждать и обдумывать, чем не нужно делиться, что не должно быть достояние гласности. Может быть, она считала это смешным и даже детским. А может быть, просто потому, что ей казалось: не пристало женщине далеко за сорок учиться играть на фортепиано.
Всё началось именно именно с «Бабочек» – на эту коротенькую пьесу она совершенно случайно наткнулась в Интернете. Полковник уже и не помнила, как попала на сайт конкурса юных композиторов. В глаза бросились «Бабочки» – метраж в четыре минуты, худощавые и тонкие мальчишечьи пальцы в кадре и такое простое название без всяких «allegro» или «con fuoco».
Поначалу произведение показалось ей нудным – первые полминуты мелодия шла по однотипным терциям. Но как-то незаметно ноты превратились в лёгкие прозрачные крылья, а потом внезапно зазвучали глубокие аккорды несложных, но трогательных созвучий.
Когда видео завершилось, Рогозина долго сидела неподвижно, уставившись в экран. Тишину она ощутила лишь через несколько минут.
Часы показывали пять утра, а она всё сидела и никак не могла избавиться от чувства, что когда-то это уже было. Крылья-ноты, звонкие и щемящие звуки и хоровод сумеречных голубых бабочек.
На следующий день, махнув рукой на хроническую нехватку времени, она поехала куда-то на окраину, отыскала квартиру, крошечную двушку-распашонку на втором этаже, адрес которой был указан в колонке объявлений, и договорилась с хозяевами о покупке пианино.
Потом, сама не помня как, она оказалась в книжном и бродила там между стеллажами с музыкальной литературой, в каком-то исступленном экстазе набирая самоучители, сборники, аудио приложения и нотные тетради.
Рогозина пришла в себя только дома. Посмотрела на стопку купленных книг и ужаснулась: что с ней? Что могло так надолго, так прочно выбить её из привычной колеи? Она ведь сейчас должна сидеть в офисе, анализировать новые материалы, готовиться к квартальному совещанию в Министерстве… А вместо этого стоит у стола, разглядывает «Основы нотной грамоты» и ждёт, когда в её квартиру доставят старенький лаковый «Октябрь» с западающей «ля» верхней октавы.
***
Наверное, её подчинённые и коллеги испытали бы шок, если бы в тот вечер увидели, чем занимается полковник. Дело было вовсе не в том, что, обложившись справочниками, она пыталась разобрать партитуру «Бабочек». Дело было в том, что она швыряла эту партитуру в стену, комкала нотные листы и чуть не выла от злости и досады. Она не могла, не могла воспроизвести эту музыку, у неё не получалось вызвать из небытия крылатые хороводы, пальцы не слушались, руки двигались не в лад, и вместо воздушно-лазурного кружева выходило лишь бестолковое бряцанье.
Временами она, будто очнувшись, думала, что сходит с ума, занимаясь такой ерундой, что у неё миллион других проблем, что ей пора браться за неотложные дела… Но желание добиться того самого чувства полёта, которое посетило её во время первого прослушивания, было сильней.
Утром следующего дня, так и не сомкнув глаз, раздосадованная и взъерошенная, Рогозина набирала Валин номер.
– Валя, я задерживаюсь на совещании, приеду только к обеду. Передай Рите и Косте, чтобы выезжали как можно скорее.
– Куда выезжали, Галь?
– Как куда? На Большую Дмитровку. Где вчера обнаружили три трупа с ножевыми за газетным киоском…
– Галя, – слегка встревоженно перебила её Антонова. – Они уже были там вчера. Ты разве не помнишь? Трупы уже в морге.
Рогозина протёрла глаза. Трупы уже в морге… Конечно, она ведь вчера так и не появилась в офисе…
Она скомканно попрощалась и бросила телефон на кипу нот. Провела рукой по гладкой полированной поверхности пианино, села, прислушалась к тишине. Опустила пальцы на клавиши и негромко несколько раз взяла ту самую терцию, что в первый раз показалась ей нудной.
А потом легко, почти не глядя и не думая о нотах, сыграла «Бабочек». Они словно выпархивали из-под пальцев и улетали куда-то за спину, кружились там, и шорох шёлковых крыльев сплетался с мелодией.
Когда она закончила и обернулась, то даже удивилась, увидев привычную обстановку комнаты. Удивилась и разочаровалась – за время игры мыслями она унеслась далеко-далеко, туда, где не было ни телевизора, ни искусственного камина, ни диванов и кресел…
***
А сейчас внезапно сработала зрительная память: она вспомнила, как, играя, чуть наклонялась к клавиатуре, и от этого её тень на стене и отражение в деке пианино сближались и становились чем-то одним, смутно узнаваемым и различимым.
Реальность точно так же смешалась с нереальностью – да, и раньше над ними Дамокловым мечом вечно висела угроза расформирования ФЭС, но теперь меч наконец опустился, приблизился вплотную. Ещё несколько дней – и эта нереальность станет реальностью, сольётся так же, как её тень и зыбкое отражение в деке, перестанет быть смутной и накроет её с головой.
ФЭС не станет, вот и всё.
========== Часть 3 ==========
Зиля, опять же, имей в виду. Эта часть, как и кр по матану, на твоей совести :)
У меня на компе валяется тьма каких-то набросков, зарисовок, непонятно чего. Иногда приходит идея, и прямо руки чешутся, и пишется, и строчится. А потом идея гаснет, и набросок остаётся наброском. И я не выкладываю его, потому что не уверена, впишется ли он в фик, часто это оказывается только брак.
К этому фику такие погасшие-недобракованные наброски тоже есть, но сырые и непонятные. Я часто начинаю писать, а потом забрасываю и даже забываю, что там придумывала по сюжету. Так что вот этот нижеследующий кусок – авантюра чистой воды, и вообще не факт, что в конечном счёте она к фику приклеится. Но дело в том, что я жутко неблагодарный автор, и мало того, что ужасно редко отвечаю на комментарии, так ещё и не просто затягиваю с продой, а гиперзатягиваю. Меня саму очень, очень огорчает, когда прода подолгу не появляется у моих любимых авторов или в заинтересовавших фиках. Но, люди, честно, мне никогда не приходило в голову, что кто-то может дрожать и над моими фыфками. Бред. Но на всякий случай, по просьбе Зили… Кусок непонятно чего.
Рогозина вернулась домой невиданно рано, около семи вечера. Не было сил даже раздеться – не сняв пальто, она прошла в комнату и опустилась на диван. Дождевые капли с одежды неровными пятнами расплылись на ворсистой обивке.
В квартире было сумрачно, но чтобы включить свет, нужно было встать и дотянуться до рубильника. Не хотелось. Ничего не хотелось.
Она понимала, что рано или поздно придётся свыкнуться с этой мыслью. Принять её, заставить себя в неё поверить и как-то продолжить жить дальше.
А что дальше? Что делать дальше? Возвращаться в университет? Идти работать в МВД каким-нибудь клерком? Расформирование ФЭС, да ещё по такой причине, – волчий билет для её главы, и, несмотря на то, что все знают, кто она и чем занималась, ни на какую приличную должность, хотя бы мало-мальски связанную в оперативной или аналитической работой, её не возьмут.
Но ей ещё легко – в конце концов, есть возможность уйти по выслуге лет. А ребята?.. Коля, наверное, пойдёт в оперативники, Серёжа вернётся в спецназ, откуда она так бесцеремонно его выдернула… Тогда, шесть лет назад, ей казалось, что она поступает правильно: даёт им возможность расти, участвовать в настоящей работе, открывает доступ к новейшим технологиям, позволяет иметь стабильный и солидный заработок… А теперь, с её лёгкой руки, они оказываются практически выброшенными на улицу, имея сомнительный стаж и смутные перспективы.
А что будет в Ванькой? Безумно талантливым и одновременно по-ребячьи бестолковым? Куда ему податься? Могут ведь и обратно в тюрьму упечь – нанести ей ещё один меткий удар…
Рогозина помотала головой. Нет, нет, нет, это всё какой-то застарелый кошмар, который иногда приходит ночами, но он не может появиться в реальности. Что случилось, что произошло такого, что всё рухнуло в один момент, как карточный домик?..
***
– Я не буду передавать материалы в суд. Нет.
– Подумайте хорошенько. В конце концов, опираться можно не только на справедливость…
– Что вы имеете в виду?
–Галина Николаевна, – чиновник со вздохом поднялся со стула. – Это дело прошлого. А опираться надо на то, что важно сейчас.
– А что, по-вашему, важно сейчас?
– Что важно по-моему, особого значения не имеет, мне вся эта история безразлична. Для вас же важной должна быть судьба вверенной вам структуры.
Сердце пропустило удар. Этого поворота, намёка на закрытие ФЭС, она опасалась во всех разговорах с вышестоящим начальством.
– Судьба ФЭС важна для меня всегда, независимо от ситуации. Говорите яснее.
Может быть, тон вышел слишком приказным – лысоватый чиновник болезненно улыбнулся и снова присел.
– Вы не в том положении, чтобы диктовать условия, дорогая моя.
– А вы не в той должности, чтобы фамильярничать.
– Всё, всё, – он выставил перед собой ладони. – Я здесь не за тем, чтобы выводить вас из себя. Мне необходимо всего лишь напомнить вам, что дело Мощенко должно быть закрыто и без каких-либо изменений возвращено в архив. В самые короткие сроки.
– Я не могу отказываться от дела, которое требует доследствия. Если вы не в курсе, ФЭС – та служба, которая занимается именно такими случаями.
– Галина Николаевна, вы не хотите меня услышать. Дело должно быть закрыто. Точка. Сейчас, спустя почти полвека, справедливость обвинения значения не имеет.
– Но у Мощенко есть дети. Их право на реабилитацию…
– Товарищ полковник! Я не могу приказывать вам, но назавтра вместо меня придёт другой, старший по званию, которому вы обязаны будете подчиниться!
***
Другой пришёл не назавтра, быстрее. А назавтра просто будет зима, до неё осталась пара-тройка минут. А чего тебе не спится, Рогозина? Чего ты вскочила в половине шестого, отмотала пешком пол-Москвы, напилась чаю – слабого-слабого, почти бесцветного, – и теперь уснуть не можешь? Улеглась в десять, да так и промаялась, уткнувшись в подушку. Чего тебе не спится-то?
А не спится тебе, потому что до зимы осталась пара-тройка минут. И ты знаешь, что это значит. Это значит, что завтра – первое декабря, и завтра, с потеплением на два градуса, растает вчерашний снег. Растает, перестанет существовать. И вместе с ним перестанет существовать полковник Рогозина. Только вот кто вместо неё появится?
На её место придёт генерал Рогозина. О, Господи, как звучит пафосно! Какая дурь… Зачем это, кто бы объяснил… Не хочется, не хочется тебе другого, ты уж приросла к своей полковничьей шкуре, жалко, да и страшно менять её. Вот и не спится. Нет, скажешь?
Скажешь, конечно, – завтра утром, надев форму и придя в Министерство. Ещё как скажешь. И заставишь себя думать, что всё к лучшему, что так и надо. И будешь честным, неподкупным, гордым генералом. Ни в чём не запятнаешь честь нового мундира.
Это сейчас, спрятавшись под одеялом, хандришь. Всегда хандра, когда не спится. Вот похандришь слегка, выпьешь успокоительного, и пройдёт. Кто б знал, что полковник… тьфу ты, генерал Рогозина на успокоительном сидит, как на игле! Хотя, что ж там, все знают… Ну, подозревают, наверное, по крайней мере. Какая разница…
Скорей бы утро. Скорей бы зима. Скорей бы с новой шкурой срастись.
Всё ведь в порядке. Ну, новая должность, ну, новое начальство, ну, заботы новые. Место новое. Всё в порядке – в порядке вещей. Чего ж не спится?.. И кофе (чёрт, всё-таки кофе!) слишком горячий, и сигарета горькая, и стул жёсткий.
Утром опять голова будет раскалываться, и весь день пройдёт в тумане ноющей боли, и непонятно почему ты сейчас не спишь, а натягиваешь прямо на футболку пальто, на ощупь, не включая света, ищешь ключи. Закрываешь дверь, выходишь на улицу…
К пяти утра усталость наконец заставляет тебя остановиться. Садишься на мокрую скамейку, достаёшь телефон и, не набирая номера, подносишь к уху. Выговориться.
– Алло. Это Галина Рогозина. Знаете, где я сейчас? Да, сейчас, ночью. Да, не дома. На другом конце Москвы. А знаете, почему? Не спится мне. Догадываетесь?.. Да-да, генералу Рогозиной не спится. Потому что нет такого человека, нет слышите?! Не может спать тот, кого нет… Идите куда хотите, я не бред несу, я вас намеренно и целенаправленно посылаю по вполне точному адресу! Ненавижу я вас, товарищ неначальник!
Отдышавшись, снимаешь телефон с блокировки. Замёрзшие пальцы с трудом находят в списке нужного абонента.
– Алло. Прошу прощения за столь ранний звонок. Нет, всё в порядке. Я только хотела сказать… К сожалению, товарищ генерал, я не стану вашей коллегой. Я отказываюсь. Разумеется, добровольно. Я не принимаю этого звания. До свидания.
Чтобы сделать ещё один звонок, приходится несколько минут собираться с духом.
– Алло… Вань… Извини, что так рано… Извини, Ванюш… Нет, со мной всё в порядке… Я только сказать тебе хотела, что я так не смогу… Прости меня, пожалуйста, прости… Я знаю, ты не понимаешь, о чём я. Но я по-другому переиграть попробую, ладно? Мы обязательно что-нибудь придумаем. Я придумаю… Просто потерпеть надо ладно? Ты извини ещё раз, ложись сейчас, поспи – утром можно будет думать, что этот звонок тебе приснился. Ты только одно запомни: что бы завтра ни случилось, – или послезавтра, или через неделю – я переиграю. Но по-другому… Всё, Вань, спи…
========== Змея в камышах ==========
И ещё один бредовый, неясно к чему относящийся кусок…
– Галь… Галочка… Я люблю тебя… – Илья касался волос, обводил пальцем брови. – Люблю, Галочка, колючка моя…
Рогозина, не отрываясь, смотрела в его глаза и пыталась понять, что она делает здесь, рядом с этим человеком, снова…
– Не смотри на меня, Галя… Не смотри. Зачем?.. Меня завтра убьют, ты знаешь… А я люблю тебя, люблю, люблю!
Он дотронулся до её шеи сначала подушечками пальцев, потом губами…
– Илья… – только и могла выдохнуть она, путаясь в мыслях и чувствах, слишком противоположных, разрывающих, терзающих клочки душевной твёрдости и покоя…
– Галя, Галя, Галя… Галя моя… Моя, только моя, ничья больше! Не дам никому, только моя! – жадно шептал он, прижимая к горящим щекам её безвольные, безразличные руки. – Ничего не надо, люби меня, ненавидь, бей, гони – мне всё равно! Сегодня – только моя!
Она чувствовала его дыхание на ладонях, видела перед собой его труп – отсвет далёкого завтра – и заставляла себя не думать ни о чём, потому что сквозь любые мысли сквозила и билась о сознание одна: переиграть.
– Нет, не буду, не переиграю… Нет…
– Что?.. Что ты сказала, Галя? – Полозов опять ловил её руки, гладил, сжимал, целовал… А она в ужасе понимала, что не может убедить саму себя, не может ни соврать, ни приказать себе…
– Не важно… Молчи, мне всё равно… Люблю…
*
Назавтра она стояла над его трупом, но думала вовсе не об Илье, а о костюме, который сегодня был неприятно холоден и твёрд. Как будто его накрахмалили. Боже мой…
– Нет. Я не переиграю. Этого я не переиграю.
– Что, Галь? –Антонова, отвлекшись от тела, настороженно подняла голову. – Что ты сказала?
– Ничего. Ничего, Валечка. – Она быстро вышла из комнаты. Из его комнаты, где всё было о нём, всё пахло им, всё вопило о том, чтобы…
– Нет! Я не переиграю! Нет!!
*
Вечером, когда она уже уходила из ФЭС, у самого порога её перехватил Тихонов. Тревожно глядя в глаза, поймал ладонь. Как же его прикосновение отличалось от рук Ильи!..
Он без слов спрашивал о том, от чего она так и не могла окончательно отказаться.
На Рогозину вдруг навалилась жуткая, нечеловеческая усталость. А вместе с ней пришла счастливая долгожданная твёрдость.
– По домам, Вань. Всё. День закончен.
Охранник на ресепшене сочувственно кивнул – даже он уже знал, что «дело толстых» имеет какую-то подовырку, напрямую связанную с Рогозиной. Но для стоящего рядом Тихонова эта фраза значила куда больше.
– День закончен, – повторила Рогозина, и он, нервно усмехнувшись, выпустил её пальцы.
– Спокойной ночи, Галина Николаевна. До завтра.
– Спокойной ночи, Иван. Спокойной ночи.
***
И ещё один…
– Теперь главное – не оглядывайтесь.
Рогозина не ответила – кивать невидимому собеседнику было бы глупо, а шевелить губами, даже едва заметно, – подозрительно. «Не оглядываться» – она и сама это понимала. Только выполнять приказ было гораздо сложнее.
Через десяток шагов она услышала за собой мягкий стрекот колёс. Да, хороша машина, мотора почти неслышно. Или ведут хорошо.
Шаг, шаг и ещё. Она почти приблизилась к тёмной арке, уводящей в переулок и буквально почувствовала, как затаили дыхание на том конце связи.
Хотелось закрыть глаза и сосчитать до десяти. Тогда арка уже останется сзади. Но с закрытыми глазами, с бешено колотящимся сердцем, на онемевших от страха ватных ногах можно уйти не туда. Поэтому – глаза широко открыты, и траектория движения – строгая прямая.
Стрекот колёс становится громче, тело уже обдаёт душным и тёплым дыханием радиатора. Но арка позади. Значит, всё получится.
Ещё несколько шагов. И за секунду до начала, когда мотор за спиной ещё только сонно бормочет и фары приглушены, а снайперы, держа курки на взводе, замерли на крышах, интуиция безошибочно заставляет пригнуться и метнуться прочь. Мгновенье спустя по тому месту, где была Рогозина, с визгом чиркнули шины. Пуля пролетела совсем близко – ей показалось, ветром даже всколыхнуло лёгкий шарф. Но думать было некогда, до спасительной двери в конце улицы оставалось тридцать метров. Думать можно будет потом, в своём кабинете, за чашкой кофе, когда вместо тёмных подворотен вокруг будут родные стены. А сейчас надо просто бежать вперёд.
Своё дело она сделала, живца под названием «полковник Рогозина» не заглотить они не могли. Теперь, когда в игру вступил спецназ, ей тут больше делать нечего. «Не то у меня здоровье, не тот возраст, чтобы участвовать в таких операциях, чёрт возьми!» – думала Рогозина, на бегу отстреливаясь от догоняющего преследователя.
Плотный удушающий страх ожидания отступил, ему на смену пришёл страх погони, разгоняющий по крови адреналин, заставляющий сердце биться неровными сумасшедшими толчками.
Вдруг, задыхаясь, она с ужасом увидела, как наперерез ей, загораживая дверь убежища, вырулил ещё один автомобиль.
***
И ещё один – с осени лежит. Та же Зиля, которая, видимо, хочет, чтоб я заваливала каждую кр по матану, подкинула мне пару серий, где на Рогозину нападают. Тогда меня это очень вдохновило.
P.S.: Зиль, не обижайся. Я шучу. И очень рада, что ты снабжаешь меня свеженьким “между нами девочками” :)
– Коль, на меня напали! Собирай всех в ФЭС!
***
Рогозина отошла от этого только через неделю. Лицо, как всегда, каменное, но нет-нет, и я замечал, как она вздрагивает от стука двери или незнакомого номера на дисплее мобильника.
А вчера, когда Тихонов вдохновенно кромсал вишнёвый пирог, она странно часто моргала, глядя на нож.
– Галь…
– Да, Коля? – оторвала голову от пачки бумаг из Министерства, вопросительно вскинула бровь.
– Ты не думала о моих словах? Насчёт отпуска?..
Улыбнулась, покачала головой и снова уткнулась в бумаги. Уже из-за вороха листов пробормотала:
– Я ещё не забыла, как была в отпуске в прошлый раз… Всё, Коль, иди работать, подозреваемого давно привезли.
– И всё-таки…
– Коля! Иди работать! – раздражённо, почти резко. Не люблю, когда ты говоришь таким тоном – перечить становится бесполезно. Хотя тебе, кажется, перечить бесполезно всегда.
***
А ведь я был прав. Надо было тебе уйти в отпуск, Галя, надо было… Если бы в тот день я был в офисе, то, наверное, не выдержал бы.
Вечером Серёга завёл меня в какую-то пивнушку, долго тёр виски и, только ополовинив кружку, выпалил:
– Петрович, Галку чуть не пристрелили.
–Опять? – растерянно переспросил я. Вот так сразу других слов и не нашлось: мысли одеревенели от мгновенно нахлынувшего страха за Рогозину. – Она?..
– Дома она, дома, – Майский тяжело откинулся на спинку стула, хрустнул пальцами. – Говорит, всё в порядке.
– В порядке? Она рехнулась?
– Знаешь, не удивлюсь. Два покушения за неделю… Петрович, съезди к ней, а? Уговори хоть завтра на работу не выходить, что ли… Ну и это… Проверь, как она там. Баба всё-таки…
Последняя фраза резанула слух. Я взъярился:
– «Баба»! Тебе б такой бабой быть! Напомни, сколько вас было в конторе? Как вы такое допустили? Ты хоть понимаешь, что она от прошлого маньяка-то не опомнилась?!
– Петрович…
– Тебе бы нож под горло, Серёга!
Я кинул деньги на стол и выскочил на улицу – под противный проливной дождь.
***
– Серёг, извини. Погорячился.
– Да я всё понимаю, Петрович, не заморачивайся. Ты скажи, ты у неё был?
– Под дверями стою. Вот храбрости наберусь – и позвоню.
– Ну, удачи, – хмыкнул Майский в трубку. – Перезвони потом… Если что, мы все в офисе.
Я засунул мобильник в карман и, вздохнув, нажал на кнопку звонка. За стеной послышался какой-то стук и осторожные шаги. Потом всё затихло.
– Кто там? – напряжённо спросила Рогозина с той стороны.
– Это я, Галь.
Дверь открылась, в подъезд хлынул яркий серый свет. Рогозина с пистолетом в руке отошла в сторону, впуская меня, и тут же снова заперла замок. Перехватив мой взгляд, усмехнулась:
– Вот и пришлось кстати табельное оружие. А то зачастили ко мне незваные гости…
***
Галя запустила пальцы в распущенные волосы и со вздохом заглянула в пустую чашку.
– Всё бы ничего, Коль, всё бы ничего… Только ты, наверное, вот этого ещё не видел, – она стянула с подоконника мятый газетный лист и сунула мне в лицо. – Смотри…
«Нападение на главу ФЭС: Рогозина потеряла хватку?»
***
Дочитав, я посмотрел на неё поверх страниц, – она так и сидела, обхватив голову руками и закрыв глаза.
– Галь…
– Не хочу об этом, – резко оборвала она. – Не хочу! Если ты пришёл меня утешать, лучше уходи, пока я… В общем, лучше уходи.
– Слушай, Рогозина, – моё терпение тоже имело границы. – Думаешь, проработав с тобой чёрт знает сколько лет, я не ещё не понял, что утешать тебя бесполезно?
– А что тогда тебе надо? – она со стуком поставила чашки в раковину. – Что?
– Нужно решать, что дальше.
– А что, что, что дальше? Коля, да что ж за жизнь такая? Я что, даже сама за себя решить ничего не могу без навязанной помощи?!
– Я всё понимаю, у тебя была тяжёлая неделя, ты переволновалась… – от отвращения к собственным словам сводило скулы, но я не мог придумать ничего подходящего. Молчать, глядя на метающуюся по кухне Рогозину, тоже не мог. – Давай успокоимся и…
– Иди ты знаешь куда? – крикнула она, швырнув на пол полотенце. – Нашёлся, психолог! Был уже тут один!
Она осеклась. Тяжело дыша, опустилась на стул, в изнеможении уткнулась лицом в полотенце. А я лишь спустя пару секунд догадался, что за «психолога» она имела ввиду.
