Текст книги "Один день (СИ)"
Автор книги: ste-darina
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Отпуск неожиданно совпадает у обоих. Подписывая заявление Тихонова, Галина Николаевна едва обращает внимание на дату, а он совершенно не планирует с ней стыковаться, но в последний рабочий вечер они вышли из ФЭС вместе: она – с папкой, полной бумаг, он – с ноутбуком под мышкой, в шортах до колена и кедах – как будто уже со ступеней хочет шагнуть в тёплые края.
– Подвезти? – Иван показывает на байк, припаркованный у будки охраны.
Рогозина кивает, всё ещё в мыслях о работе, и, кажется, не вполне понимает, на что подписывается. Четверть часа назад она уже не так сдержанна:
– Тихонов! Что ты творишь?! – Байк заносит на повороте, и задним колесом они резко вскакивают на невысокий бордюр. – Хочешь, чтобы я из отпуска не вернулась?
– А вы в отпуске? – виновато кричит он, перекрывая трескотню мотора. – С сегодняшнего дня?
– С завтрашнего. – Полковник испытывает неясное дежавю.
– Отлично, – программист глушит байк и всем корпусом оборачивается к начальнице: – В таком случае, приглашаю вас на прогулку.
Позже она часто думает, почему согласилась, но так и не может дать себе ответ.
***
Всё начинается на следующий день: с полудня до пяти идёт оглушительный дождь: гром, белые цепкие молнии на полнеба и плотные потоки воды. Но в начале шестого тучи расходятся, и ясное, умытое небо режет глаз лазурью – такой, какая бывает только в начале мая. На улице тепло, и от влажного асфальта поднимается лёгкий пар. Город кутает серебристое марево.
Тихонов ждёт её на остановке: ослепительно-белые кеды, серая футболка и новёхонькие джинсы без единой прорехи. На голове обретается привычный хаос, с воротника свисают солнечные очки. Иван щурится от оранжевого солнца – бледная кожа, пепельные волосы, ранец. «Вечный подросток», – вздыхает Рогозина и подходит к остановке.
– Рад вас видеть, Галина Николаевна, – он слегка скован; протягивает ей бумажный стаканчик из KFC.
– Давно не пила этой дряни, – смеётся она.
– А вы попробуйте, – подначивает он. Рогозина поднимает брови и делает глоток. Кофе удивительный: пряно-вишнёвый, сливочный и совсем не крепкий.
– Обман? – смеётся она. Он мотает головой:
– Надо знать подходы к официантам.
Автобус встряхивает на повороте, и он резко хватает её за локоть – удержать на ногах. Кофе выплёскивается на его футболку и ей на руку.
– Галина Николаевна! Обожглись?
– Нет. Почти не горячий… – кривится она и лезет в карман за салфеткой. Тихонов только теперь замечает, что через плечо у неё – маленькая тёмная сумка на плетёном ремешке.
Всю оставшуюся дорогу они молчат, изредка перекидываясь быстрыми улыбками. Это слишком неожиданные декорации: вместе в автобусе. Даже у неё или у него дома говорить проще – не говоря уж о ФЭС.
Наконец Рогозина берёт в руки телефон и начинает что-то искать; краем глаза Тихонов видит – смотрит погоду. Пользуясь этим, он искоса рассматривает начальницу. Белая футболка, джинсы, синяя рубашка в крупную клетку, ветровка. Волосы собраны в хвост – и он гораздо короче, чем Ивану думалось раньше. В профиль Галина Николаевна выглядит почти девчонкой, и это едва не срывается с его губ.
«Спокойно, Тихонов. Ты ещё даже не пил».
Он кривит губы и незаметно щипает запястья – стереть с лица выражение влюблённого подростка. Он уже не надеется, что это пройдёт; просто старается держать под контролем и не слишком раскатывать губу – даже наедине с собой.
За окном искрится после дождя Кутузовский проспект – офисы, магазины, массивные дома времён расцвета Союза. На фоне плывут стеклянные небоскрёбы Москва Сити – светло-синие, стальные, с розовыми от подступающего заката рёбрами. Кондиционер не работает, и в открытые окна несётся аромат ранней сирени – особенно мощный после недавнего ливня. Кружит голову – привычная реакция на цветущую сирень.
Умиротворение, замешанное на горьком адреналине, напитывает его так плотно, что он даже не замечает, как автобус останавливается и среди пассажиров нарастает недовольный гул. Рогозина смотрит в окно, хмурится, быстро щёлкает по экрану и буксирует его к выходу.
– В чём дело?
Иван слегка дезориентирован, но махом пересекает глубокую лужу у края тротуара и протягивает руку. Рогозина хватается за его ладонь (что ей, в сущности, совершенно не требуется) и в один шаг оказывается рядом.
– Водитель задел зеркало у машины, – она машет рукой в сторону оставшегося позади автобуса и толпы пассажиров. – Видимо, будут ждать ГИБДД. Тут есть станция проката совсем недалеко – можем, взять там? А потом уж поехать, куда ты задумал. Иначе прождём до вечера…
Тихонов кивает и, склонив голову, хитро щурится:
– Вы даже не спрашиваете, куда я задумал.
– А смысл? – резонно отвечает Рогозина, и оба смеются. Она сминает пустой стаканчик, и по влажному тротуару, в котором отражаются расплывчатые тени, быстро шагают станции велопроката. Иван разбрызгивает кедами веера брызг, и Галина Николаевна, после нескольких неудачных попыток пристроиться рядом, идёт чуть сзади.
Добравшись до станции, он сверяется с смс-кодом и в несколько щелчков снимает велосипед с блокировки. Тщательно проверяет тормоза и звонок, чуть опускает сиденье, пинает подножку – та отходит мягко и держит крепко; Тихонов удовлетворён. Он подводит велосипед Рогозиной и принимается за второй – для себя.
Пока она приноравливается к давно забытому транспорту, Иван строит новый маршрут: дворами до Дорогомиловской, потом площадь Европы, и там по набережной. Почти идеально: если успеют за час, будут на Воробьёвых горах к разгару заката.
В подземном переходе Тихонов быстро спускает железного коня по жёлобу и хочет вернуться за велосипедом Рогозиной – у него и в мыслях нет, что она поволочёт его сама. Но полковник волочёт – и едва справляется с тяжёлым велосипедом, послушным под седоком и почти неуправляемым на скате, когда ведёшь его, придерживая только за руль.
– Галина Николаевна! Давайте, я помогу… ну давайте же! Ну что вы выпендриваетесь!
Она смеётся, обескураженная его напором, и отдаёт руль.
– Надо придерживать за сиденье, – пыхтя, объясняет хакер. – Эти велики очень тяжёлые, в первый раз ни за что не ожидаешь, что поедут по скату так резко…
Она кивает, сбегает по ступеням и ждёт его уже внизу, рядом со вторым велосипедом.
То же повторяется на подъёме, по другую сторону улицы, пересекающей Кутузовский проспект.
Наконец они сворачивают во дворы – ливни сирени, низкие дома, зелёные дворы и влажная молодая листва, источающая аромат уксусного альдегида. Тихонов едет чуть спереди, поминутно оглядываясь. Ветер раздувает её рубашку, треплет волосы. Она говорит о чём-то, но сквозь гул слов не различить; Иван видит, что она улыбается – и ему хочется разогнаться и орать во всё горло, как в детстве, просто потому что это тёплый, хороший день – из тех, кто кладёшь в сокровищницу воспоминаний.
Но уже за вторым поворотом он со стоном выруливает обратно: навигатор не показывает, что переулки вдоль Кутузовского напрочь перерыты. Всюду – красно-белые пластмассовые тумбы, строительная сетка и узкие дощатые настилы, усыпанные кусками колотого асфальта. Он переезжает через рельефную сетку застывшего расплавленного гудрона и хмуро бросает:
– Излом да вывих, Галина Николаевна. В кои-то веки выбрались, и даже нормально не покататься – всё перерыто!
– Иван! – в её голосе звучит усмешка, он поднимает голову и видит искрящиеся смехом глаза. Взгляд – тот самый, что он так любит и так редко встречает; не то чтобы Рогозина никогда не смеётся – просто обычно этот взгляд предназначен другой и так нечасто достаётся ему, штатному хакеру ФЭС.
***
Дворы кажутся бесконечно разными и неуловимо похожими друг на друга. Можайский переулок, Студенческая, Резервный проезд… Скамейки, клумбы, полные белых и красных тюльпанов, кусты сирени, облитые белой глазурью распустившихся цветов, дети на самокатах, мелкие продуктовые и промтоварные магазины. «И такие ещё остались в Москве?» – мелькает у него в голове. Солнце подкрашивает горизонт медовым и слабой медью, когда около них тормозит такси, и водитель высовывается из окна:
– Не подскажете, это школа семьсот десять?
Тихонов пожимает плечами, Рогозина мотает головой и смеётся:
– Не местные!
Таксист проезжает, но опять тормозит на светофоре. Они догоняют машину, и Тихонов, сверившись с картой, всё-таки отвечает:
– Да, эта семьсот десятая!
Водитель кивает и разворачивается, чуть не наезжая на газон. Местные бабки разражаются руганью. Рогозина проскакивает по узкому дощатому настилу и вырывается вперёд, задорно оглядываясь на Ивана. Тот щурится:
– Ах так? А карта у вас есть?
Она не отвечает и мчится вперёд… Тихонова, который пытается её догнать, обдаёт широким клином брызг: ни он, ни она не заметили глубокую лужу прямо на съезде с настила.
Они въезжают во двор старого общежития – он машет рукой, прося притормозить. Перед хлипким шлагбаумом курят студенты; в глубине двора – светящаяся и обшарпанная вывеска столовой, вход и будка коменданта. Здание в форме буквы «П», пятиэтажное, приземистое, серого бетона, с длинными тусклыми окнами.
– Похоже на заброшенное общежитие Токусёку, – бормочет Иван и в ту же секунду вновь видит такси. Знакомый водитель пятится задом, ввинчиваясь в переулок между корпусами. – Галина Николаевна, поедем отсюда, – просит он, и что-то в его голосе заставляет её повиноваться.
Снова улицы, Студенческий сквер, площадка для скейтбордистов, крестики яблонь и закипи побелевших одуванчиков – но беззаботности уже нет; во рту кислый, дурной привкус тревоги.
В третий раз Иван видит машину у станции Студенческая. Высунувшись в окно, таксист ведёт слишком медленно даже для оживлённого двора, где снуют дети и собаки; внимательно оглядывается по сторонам. «Потерял», – соображает Иван, лихорадочно скользя взглядом по двору-колодцу. Слева очень удачно оказывается кофейня – или, скорее, прилавок с навесом и скамейкой, совершенно старинной, с наброшенным вязаным ковром.
– Галина Николаевна, ещё кофе? Что думаете?
И он буквально оттаскивает её в тень молодого тополя, волоча за собой оба велосипеда.
– Ну, если он будет так же хорош, как тот, что ты купил в KFC… – натянуто отвечает полковник, настороженная его резкими, порывистыми движениями.
– Отлично, – не дослушав, бросает он. – Сюда!
Велосипеды прячутся за свежеокрашенным забором у кирпичной стены, Рогозиной он быстрым кивком указывает на скамейку, а сам просит у девушки в окошке, едва успев мазнуть глазами по вывеске с меню:
– Два еловых чая.
Стаканы ему протягивают тут же: простые чёрные, с белой каёмкой, без всяких эмблем и инициалов. Он поднимает стакан к лицу и, притворяясь, что пьёт, быстро осматривает окрестности. Такси не видно. Отчего-то Тихонов уверен: это не совпадение.
– Что случилось, Вань? – тихо спрашивает полковник, когда он плюхается на скамейку рядом.
– Галина Николаевна, за нами хвост, – так же тихо отвечает он. Её руки сжимаются в кулаки, но больше полковник ничем не выдаёт себя.
– А всё так хорошо начиналось, – нейтрально произносит она и делает большой глоток чая – он и вправду отдаёт еловым ароматом. Тихонов невольно вспоминает детство, мать, поход куда-то в лес и кипяток в котелке над костром. В чёрной прозрачной воде – длинные, острые еловые иглы.
…Голос Рогозиной грубо вырывает его из воспоминаний – и самое время: из арки в противоположном конце двора выезжает давешнее такси. – Как ты понял?
– Он кружит и кружит вокруг нас, – кивая на машину, роняет Тихонов. – Ну и… интуиция.
– Ладно, – Рогозина тыльной стороной ладони вытирает рот и достаёт телефон. – Надо выпутываться…
– Не звоните никому, – деревянным голосом просит Иван. – Он того и ждёт.
– То есть?
– Запеленгует по сигналу и, кроме нас с вами, обнаружит и того, кому вы наберёте. Вы же Николаю Петровичу хотите?..
Она судорожно сжимает трубку; Иван словно видит её мысли насквозь – хвост; домашний адрес; Колосов; Круглов; адрес ФЭС, какие-то номера и инструкции… ярче всех пульсирует одно единственное имя.
– Она в Австрии. Её не должны достать.
– Да. – Полковник быстро овладевает собой и прячет телефон. – Да. А вот остальные…
На часах без пятнадцати семь, скорее всего, большая часть сотрудников ещё в ФЭС.
– Что, если их тоже ждут?
– Что предлагаешь?
– Ведите себя спокойно. Сейчас мы бросим велосипеды – бронь привязана к моей симке, нас легко отследить; бросим телефоны. И уйдём.
– Куда?
Тихонов чувствует, как начинает паниковать; паника наполняет медленно, вскипает, как тягучая жидкость; мысли несутся с астрономической скоростью, но решения всё нет.
– Знаю, – бросает Рогозина. И Тихонов молча доверяется ей. Как всегда.
***
В переходе они оставляют телефоны под деревянным лотком, с каких торгуют фруктами и платками. Поднимаются на другую сторону. Иван останавливает её и берётся за руль.
– Только стойте здесь, – срывающимся голосом просит он, смотрит резко и твёрдо. – Галина Николаевна! Просто не уходите никуда пять минут! – седлает велосипед и ввинчивается в щель между домами.
По рукам разбегаются мурашки. Рогозина накидывает капюшон и натягивает рукава до самых пальцев. Ждать невыносимо; проходит каких-то полминуты, ей кажется, минул час. Наконец Тихонов показывается – уже без велосипедов. Взлохмаченный; острые скулы; резкая синева под глазами – и как она не замечала раньше? Или синева проступила только сейчас?..
Ладно. Ладно. Ладно.
Спокойно.
– Галина Николаевна…
В его голосе испуг загнанного щенка, адреналин хакера, холодность и трезвость эксперта.
– Вы знаете, куда мы можем пойти? Место, где не ловят их радары?
– Да. Да. За мной. Быстро. Пешком.
Она становится собранней на глазах. В его взгляде восхищение и азарт. На мгновение время замирает; мир останавливается.
Мимо них молнией проносится велосипедист – как напоминание, как символ.
Пауза переключается на сверхскорость, полковник хватает его за руку – Тихонов чувствует, как обжигает запястье, огонь идёт вверх по предплечью и вспыхивает где-то под черепной коробкой, отзываясь мелкими иголками во всём теле.
– Галина Никола…
– Быстро!
Улица за улицей; окна мелькают перед глазами, одно за другим загораясь жёлтым, белым, лимонным. Спускаются сумерки.
Тихонов теряет счёт переулкам и поворотам; как всегда, ведёт Рогозина. Ему кажется, что полковник так же легко ориентируется в паутине дорог, как он сёрфит по всемирной паутине.
Час спустя они спускаются в глухой двор между четырьмя высотками. Квадрат неба почти чёрный с двумя-тремя крапинами звёзд.
– У меня чувство, что это крышка люка. И она захлопывается над нами.
– Думаю, ты недалёк от истины.
– Вы что-то знаете?
Она молча идёт к крайнему подъезду. Достаёт из внутреннего кармана магнитный ключ. Пищит домофон.
Полковник стоит на пороге, придерживая дверь.
– Ну?
Он входит. Из подъезда веет мягким теплом, пахнет борщом и влажными окурками; это так привычно и так напоминает его собственный дом – дом, каким он был, когда были живы мать и Лариса, – что Иван, почти не думая, ныряет внутрь. Но ни накрапывающий дождь, ни ласковое тепло подъезда не могут заглушить горящих пятен на запястье.
Взлёт на лифте и квартира на четырнадцатом этаже.
Старый шкаф, комод, сухие пыльные растения в горшках, какие-то ковры и, наконец, дверь, железная и прочная, как в замке.
Рогозина резко наклоняется, и Иван бросается к ней быстрее, чем успевает сообразить: она просто достаёт из-под коврика ключ.
– Галина Николаевна, вам плохо? – выстреливает он, под конец фразы уже понимая: опять сглупил. Опять выставил себя на посмешище, вечно влюблённый мальчишка.
Она качает головой, и вдруг программист замечает, как она измотана. Похудевшая, впалые щёки, так явно очерченные скулы… Её молодость уже не просто ускользает тайком – она уходит очевидно.
И всё-таки он сомневается в этом чуть позже, в сумерках, сидя на продавленном диване в незнакомой кухне, кажется – где-то на краю мира.
Полковник достаёт из сумки два пакетика с кофе и…
– Галина Николаевна! Да ладно? Лапша?
– Я думала, ты её любишь.
– У вас устаревшие стереотипы. У вас слишком шаблонное мнение обо мне, – с неожиданной для себя горечью морщится Тихонов. – У вас – и у всех этих авторов, что пишут о нас фанфики. Космополит, хакер, вечно неприкаянный, вечно влюблённый… Спорим, об этом было абзацем выше? Они – ладно… Но вы! Вы! Мы знакомы тринадцать лет. Чуть меньше полжизни. Уж вы-то знаете меня как следует! Зачем же эта лапша? Я бы нормально поел. Не бутерброды, не кофе, а нормальную человеческую еду – как вы готовите дома.
– Как я тебе по-человечески приготовлю, когда за нами хвост? – ворчит полковник.
– Да ладно, что вы маску держите, тут нет никого, – он проводит ладонью по волосам, вопреки обыкновению стараясь пригладить, а не растрепать. – Или, думаете, жучки?
Рогозина кивает. Иван пожимает плечами. Есть жучки или нет – он давно научился контролировать речь на автопилоте.
– Ладно… Я голодный, честно. Так что дошик всё-таки очень кстати. Но если хотите, я могу метнуться в магазин – вроде бы через дорогу я видел «Ленту» или «Дикси»… В крайнем случае, всегда есть доставка.
– И это говорит человек, который заставил меня выбросить телефон! Доставка – лучший способ засветить местоположение, – иронически отзывается Рогозина.
– Мне кажется, вы всё-таки знаете что-то об этом хвосте, – хмыкает программист, глядя, как следом за пачкой быстрой лапши Рогозина вынимает из сумки бульонный кубик и две пластиковых вилки. – И успели неплохо подготовиться… А чайник тут есть?
– Чайник есть, приборов нет, – отвечает она, игнорируя его намёк и красноречиво поднятые брови. – Это квартира одного моего старого знакомого… Очень давнего. Можно сказать, я знаю его с рождения.
– Слишком явный намёк, Галина Николаевна, – едва различимо бормочет Тихонов, устраиваясь на старом скрипучем стуле с полукруглой спинкой. Крошит в чашку бульонный кубик.
– Рано, – морщится она. – Лучше в кипяток, так вкуснее.
– А я всегда заливаю сверху.
– Ну как хочешь…
Они уничтожают нехитрый ужин в полном молчании. Подобрав последний кусок, Тихонов ощущает, что голоден почти по-прежнему. Но, возможно, это пустота иного рода…
– Будешь?
Она вынимает шоколадку – МаксФан, он обожает эти громадные плитки с мармеладом и взрывающимися шипучками, – и, разломив, вскрывает обёртку.
– Само собой.
Жаль, но кофе кончается слишком быстро. После него – как повелось с самого основания ФЭС, – приходит время объясниться.
– Галина Николаевна, что теперь?
– Ждать.
– Сколько? Чего?
– Ванька, а можно, завтра? – спрашивает она, откидываясь на спинку стула. – И можно, я посуду на тебя оставлю? Я очень устала. Правда.
– У вас отпуск, – напоминает он с плохо скрытыми укоризной и страхом.
– От-пуск… – Рогозина произносит по слогам, словно смакуя. – Мне не скоро светит отпуск по-настоящему…
И тут до него доходит.
Это не отпуск, совпадение не случайно.
И эта квартира, так кстати оказавшаяся в пешей доступности, – тоже. И одна пачка Доширака. И два пакетика кофе – скорее всего, она хотела выпить один вечером, а второй – с утра.
Одним словом, Рогозина рассчитывала на одного. Он снова оказался лишним.
***
Когда Иван заканчивает с посудой, на крышах домов напротив давно лежит густая ночь. Оранжевые фонари перемигиваются с редкими самолётами – здесь они летают очень низко, где-то рядом Шереметьево; он так и думал.
Рогозина в комнате по соседству, но программисту кажется, что он один во вселенной.
Интересно, это действительно старая квартира её отца или просто очередное секретное убежище?..
Завинтив кран потуже, Иван меряет шагами кухню. На полках и подоконнике причудливо смешались Советский Союз, современность и зарубежье. Маленькая кофейная мельница, наверняка родом из Европы, откуда-нибудь из Брюгге; деревянная доска с нарисованной девочкой в колпачке-колокольчике; потрескавшиеся табуреты и пустые трёхлитровые банки в углу под окном.
Блестящий новенький радиоприёмник с крохотными датчиками и мигающим алым огоньком – таких не выпускают уже лет пятнадцать… Наверняка настроен не на простые волны.
Но до чего хочется музыки или речи. Хоть чем-нибудь нарушить эту тишину.
О том, что за стеной разбирает диван Галина Николаевна, он старается не думать.
Щёлкает кнопкой, поворачивает тумблер громкости и настройки. Сквозь шипение угадывается что-то тоскливое, с хрипотцой. Иван филигранно подкручивает тумблер ещё на четверть градуса.
…Скучая бесцветным днём,
Я был так наивно прям,
Надумав сыграть с огнём.
Он слушает песню до дна, досуха, до последнего аккорда, вглядываясь в беззвёздное небо, расчерченное фонарями. Осторожно выключает радио.
– Галина Николаевна… Не спите?
– Уснёшь тут. Так, дремлю…
Она, по-прежнему в футболке и джинсах, устроилась на диване. Рядом с квадратной полосатой подушкой непрерывно вибрирует телефон – другой, не тот, что он выбросил. Тихонов понадеется только, что у этой трубки нет привязки к личным данным полковника. Но она машет рукой – не обращай внимания, – и накрывает мобильный подушкой.
– Не хотите курить?
– Хочу ужасно. Но с собой нет.
– Так я всё-таки метнусь до магазина?
– Да они закрыты уже все…
– Я найду.
– Только быстро. Я тебя прошу, не заставляй меня нервничать.
Кажется, она сама готова рассмеяться этой нелепой фразе.
– Уж как получится.
Но, когда он возвращается с пачкой Ричмонда, она уже крепко спит и даже не слышит, как он с грохотом задвигает дверную щеколду и тихонько ругается, ободрав кожу.
Какова вероятность, что та песня попадётся вновь?
Иван распахивает кухонное окно и выпускает в начинающийся дождь первый клуб дыма.
…Тех, кто сводит с ума
Без улыбок и слов,
стоя рядом и глядя
в окна небес,
кто вливает дурман
без вина и цветов,
отравляя без яда
хрупких принцесс.
Нет, она давно не сводит его с ума; теперь, столько лет спустя, это уже откровенная графомания – не в его и, тем более, не в её возрасте заводить такие романы. И всё-таки… всё-таки… всё-таки…
***
Он просыпается так рано, что вокруг ещё клубится серая мгла. Воздух душный и влажный.
У окна – тёмный высокий силуэт; память, как всегда, приходит мгновенно.
– Галина Николаевна?
Прошло меньше суток с тех пор, как он ждал её на автобусной остановке. Что же изменилось, что же такого подсыпали в воздух, что всё кажется совсем другим?..
– Собирайся, – напряжённо, не обернувшись, просит она. – За мной скоро приедут. Тебе не нужно оставаться здесь.
– Кто? – он уже оправляет футболку, ерошит волосы. Ещё секунда – и кеды зашнурованы; он готов идти дальше.
***
Иван смотрит на полковника снизу вверх: она, сгорбившись, сидит в старом скрипучем кресле. Он – на подлокотнике рядом; пыль старой обивки лезет в нос, он на автомате трёт нос, но Рогозина перехватывает измазанную грязью руку. Тихонов резко вскидывает голову, а потом на лице медленно, очень медленно проступает понимающая, последняя улыбка.
– Ладно, – наконец выдыхает она, хлопая ладонью по пыльному бархату. – Пора. Ты отправляешься домой – или в офис, как захочешь. Я тебе больше не начальник, можешь делать, что хочешь, не оглядываясь на меня…
Он смотрит на неё выжидающе, никак не реагируя на очевидные фразы.
– Ладно, – повторяет она. – Я еду в закрытый институт. ФЭС была временным этапом. Мне нужно было набраться опыта особого рода – его могла дать только такая контора, как ФЭС. Кураторов Службы, кстати, назначали как раз оттуда… Я попала туда сразу после того, как закончила Академию МВД. Закончила не блестяще – вот и сослали… Кто же знал, что наш институт так взлетит, и я – вместе с ним. Но за десять лет я прикипела к Службе… И сейчас сложно. Очень сложно, Ванька. Иногда думала, надеялась: вдруг забыли? Вдруг оставят в покое? Нет, не меня. Не меня. Неделю назад пришёл приказ. Так что уже сегодня я буду не в Москве. И на связь смогу выходить не чаще, чем раз-два в неделю. У меня накопилось слишком много незавершённых дел, первое время придётся заниматься ими, так что когда дозвонюсь до тебя… не знаю. – Рогозина говорит рублено, сухо, но последние слова произносит медленно и шёпотом. Потом добавляет, совсем тихо: – Если, конечно, ты захочешь.
А у него только и находится, что спросить:
– Но почему вы вчера согласились пойти со мной? Если знали, что у вас есть дела… Если это был последний день.
– Я не должна была. Но подумала – за десять лет не было ни дня… Так пусть будет хоть один. Может быть, я становлюсь сентиментальной? – Рогозина отирает согнутым пальцем правый глаз, и Тихонов думает: да, Галина Николаевна. Очень может быть.
– Есть в жизни такая логичная закономерность, – вдруг произносит она сухим, вибрирующим голосом: – люди, которые исчезают из твоей жизни – даже если это очень близкие люди, – рано или поздно исчезают и из твоей памяти. Перестают быть необходимы. Перестают быть любимы. Так случается часто… Очень часто. Надеюсь, так случится и в нашем с тобой случае. Мне будет нелегко без тебя, Ваня.
Тихонов хочет ответить, но к горлу подступает ком, и он только сглатывает и кашляет, не отрывая от неё глаз. Её лицо кажется ему усталым, серым, как никогда, дорогим и родным, как никогда.
Раздаётся стук.
Ему так хочется верить, что это в соседнюю дверь. Но это к ним.
– Ты готов?
Четверть часа назад Иван думал: да. Теперь – надо же! чтобы осознать это, понадобилась вся жизнь и ещё пятнадцать минут! – понимал: рюкзака и зашнурованных кед недостаточно. Можно готовиться к тому, чтобы быть готовым, всю жизнь, – и не успеть.
Что с ним, собственно, и случилось.
И ничто не поможет принять нового расставания.
