Текст книги "My confession (СИ)"

Автор книги: Stasy Evans

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Я так долго держала это в себе, те самые откровения, разрывающие мою душу и сердце на части. На сотни, тысячи и бесконечное число частей, которое не счесть, словно звезд на темном июльском небосводе близ Лондона. Помнишь, мы лежали на мягкой, чуть влажной траве, держась за руки, и я пыталась сосчитать всех мерцающих светлячков? А ты смеялся и говорил, что они давно исчезли, и их свет только дошел до Земли. Я и представить себе не могла, какой им удалось проделать путь. Путь длиною в жизнь – долгую и одинокую, путь длиною в столетия.

В те ночи я любила тебя так сильно, что задыхалась. Ты был моим светом, моим спасением, моей жизнью, моей вселенной. Ты был моей любовью. Когда ты был рядом, я, не склонная к религии, начинала верить в Бога. Ты был моим Богом. Мысленно я возносила твое существование, я умирала от твоих прикосновений, я возрождалась от твоих поцелуев. Ты и только ты умел прикасаться ко мне так, что я вся дрожала и покрывалась предателями-мурашками – самыми честными спутниками. Ты и только ты смотрел на меня так, будто я что-то значу. А я считала тебя самым прекрасным творением, созданным этим миром. Ты был совершенным. В те мгновения ты был моим и принадлежал только мне, я это чувствовала.

Я никогда не говорила тебе, что чувствую и думаю, и уже никогда не скажу. Ты был самым родным, ты был частью меня – настолько весомой, что я так и не научилась жить без тебя. И самое страшное, что я все еще жду тебя, хотя знаю, что твое появление на моем пороге настолько невозможно, что сердце душит бесконечное отчаяние и боль, казалось бы, несоразмерная с волочением моего жалкого существования. Я бесцельно бреду сквозь время и с извращенным удовольствием жду того сладкого мгновения, когда вновь смогу увидеть твой силуэт.

Я помню тебя самоуверенным нескладным мальчишкой, вечно лохматым и кривящим губы в усмешке. Я помню, как ненавидела тебя всеми фибрами своей непокорной души. Меня раздражал один лишь вид тебя, твой ломающийся голос, твой громкий смех и сверкающие азартом глаза. Меня раздражало одно лишь упоминание о тебе, а ты как назло был везде. Тебя было слишком много. Вы – ты и Блэк – всегда были в центре событий, с самого первого курса доводя до нервного срыва всех преподавателей, вы всегда были вместе, и, казалось, ничто на свете не может вас разлучить, и поэтому через года мне было странно осознавать, что теперь вы порознь – что-то целое и постоянное разломилось и сломалось так, что не поможет даже «репаро».

Я сходила с ума от ярости, если твой взор обращался ко мне, и твои речи и шутки были адресованы мне. Мое нутро пылало от гнева и желания вцепиться зубами в твое горло, а тебя это забавляло. Ты снова громко смеялся, переглядывался с Блэком и кривил губы в кривой усмешке. Доставалось всем вокруг, ты никого не мог оставить без своего величественного внимания, считая своим долгом заявить во всеуслышание о своей важной персоне с непомерно раздутым эго, которому могла составить конкуренцию лишь королевская мания величия Сириуса Блэка.

А на четвертом курсе все твое внимание централизовалось на рыжеволосой умнице, прекрасному цветку и украшению Гриффиндора – несравненной волшебнице Лили Эванс. Твои выходки по привлечению ее внимания имели успех для всех, но не для нее, и я чертовски ее понимала, тихонько радуясь, что твой выбор не пал на меня. Но разве мог этот ужасный мальчишка с угольно-черными волосами посмотреть на нескладного утенка, который только вошел в период созревания, чье лицо было усыпано прыщами? Кожа Лили Эванс всегда была чистой, а волосы искрились живым пламенем. Она всегда была красавицей, а мне же пришлось потрудиться, чтобы стать той, кем я стала.

Лили Эванс стала твоей одержимостью и твоим безумием. Я презирала тебя за идиотские выходки и показушные выступления, еще даже не осознавая, как сильно завидовала ей – этому идеальному прекрасному цветку, что поселился в твоем сердце, лишая рассудка окончательно и бесповоротно.

Я всегда неосознанно наблюдала за тобой, а позже – неосознанно искала взглядом в толпе. Из несносного угловатого мальчишки ты так незаметно превратился в красивого юношу. На шестом курсе, увидев тебя в поезде, я не поверила своим глазам. Высокий и подтянутый, так яро демонстрирующий свои мышцы, но все такой же лохматый, все также задорно оглядывающий окружающих – ты смешно поправил очки на переносице и, увидев меня, запустил длинные пальцы в волосы, еще сильнее ероша их. Ты всегда считал, что это выглядит нереально круто и еще более сексуально. Я же всегда смеялась и называла тебя кретином, в тайне умирая от каждого твоего резкого движения.

– О, Колючка, как лето? Гляжу, сиськи выросли? – насмешливо крикнул он под одобрительный и лающий смех Блэка.

– А у тебя, я погляжу, мозг за три месяца атрофировался еще больше. Сочувствую.

– Не будь такой злой, – он, проходя мимо, ткнул своим пальцем мне в ребра, отчего я едва не подпрыгнула, а затем негромко протянул мне прямо на ухо, – Колю-ю-ючка.

Колючка.

Это идиотское прозвище он мне даровал еще на далеком четвертом курсе, и оно прицепилось так же сильно, как к нему – Сохатый. Но от того, как он тогда в поезде его произнес, у меня едва не подкосились ноги, и это ощущение так сильно меня напугало, что я не могла перестать об этом думать. А чем больше думала, тем скорее начинала терять голову. И ненавидеть себя за это.

Я ненавидела тебя так сильно, так страстно и самозабвенно, как и любила. Мэри смеялась и говорила, что это определенно начало большой любви, но от подобных слов я все чаще приходила в бешенство, и одно лишь присутствие этого невыносимого бунтаря доводило меня до яростной дрожи во всем теле. Я хотела, чтобы ты исчез и не попадался мне на глаза, но вместе с тем я отчаянно желала тебя, никак не решаясь сознаться самой себе и сдаться. Я боролась до последнего, но проиграла. Я проиграла и сражение, и войну в целом.

Как так вышло, что человек, в котором я презирала все, стал человеком, в котором я полюбила даже то, что мне было отчаянно чуждо?

Ты стал капитаном команды сборной Гриффиндора по квиддичу, ты стал настолько популярным среди девушек, что восторженный шепот твоего имени со всех сторон стал мне болезненно невыносим, а Лили Эванс из приятной девушки стала для меня самой ненавистной и высокомерной занозой. Все ее положительные качества, вся доброта и отзывчивость, блестящие знания и умения, ласковые улыбки и теплые взгляды копились во мне огромным снежным комом раздражения и неприязни, пока этот ком не стал меня душить.

«Эванс, выходи за меня!»

«Эй, Эванс, классная кофточка, а что под ней?»

«Эванс, я думаю, моя фамилия тебе пойдет больше!»

«Пошли со мной на свидание, а, Эванс?»

«Эванс»

«Эванс»

«Эванс»

Я стояла напротив запотевшего зеркала в ванной, провела по нему ладонью, чтобы отчетливо видеть свое отражение с обезумившими глазами, и дрожащими губами прошептала:

– Неужели я ревную его? Неужели я…?

А затем я позорно разревелась, зажав рот мокрой ладонью. Мне было так страшно становиться одной из тех, на кого ему плевать, но все же стала. Раньше я гордилась, что чарующее обаяние сероглазого парня, который вальяжно откидывает челку назад и улыбается каждой так, будто она – одна единственная, обошло меня стороной, и раз так, то его раздражающий дружок-олень точно не будет иметь надо мной власть. Ох, Мерлин всемогущий, как же я ошибалась…

Считалось, что Сириусом Блэком должна переболеть каждая девочка. Кто-то переносил это спокойно, кому-то требовалось немалое количество времени, чтобы забыть тот его пронзительный взгляд, который совершенно никак не действовал на меня.

И в тот момент, когда я, наконец, начала свои метаморфозы в симпатичную девушку, когда я начала набираться уверенности в себе, все разлетелось на куски из-за этого глупого и невыносимого очкарика. Я потерпела грандиозное фиаско, и вся моя жизнь в этот миг с невероятным размахом разбилась вдребезги.

Я умирала от ревности и любви, которая росла с каждым днем. Я разучилась дышать и жить без тебя, я жила ради редких взглядов и слов, брошенных в мой адрес. Но из-за желания быть заметной мне удалось, наконец, выйти из тени. Незаметно для самой себя я стала теснее общаться с парнями моего львиного факультета, стараясь быть ближе к тебе.

Невероятно смешно, но внезапно Сириус Блэк перестал казаться мне надменной свиньей, по крайней мере, в той степени, что думалось раньше, я ощутила, что даже испытываю к нему нотку симпатии. Ремус Люпин оказался вовсе не занудным и забитым мальчишкой, а вполне интересным и ироничным молодым человеком, а Питера мне стало искренне жаль за все издевки, коими бросаются в него собственные друзья.

Благодаря Питеру я и стала заметной для того, кого так невообразимо требовало мое сердце. Вечером в гостиной Блэк в очередной раз глумился на Петтигрю, тот вжимал голову в плечи, отчаянно сопел и молчал, и я сорвалась. Я говорила и говорила о том, как мерзко и унизительно для самого себя самоутверждаться за счет других и, в особенности, за счет друзей, называла Сириуса раздражающим куском дерьма и баловнем судьбы, которому однажды воздастся. А потом я ушла из гостиной остывать, желая лишь прогуляться.

Я стояла на заднем дворе и полной грудью вдыхала по-осеннему холодный воздух с ярко выраженным запахом сырости, прелых листьев и недавно прошедшего дождя. Во мне так сильно клокотала злость, что я могла сейчас сравниться разве что с разъяренным гиппогрифом. Настолько сосредоточившись на своем неуемном раздражении, я даже не услышала шагов за своей спиной, поэтому, когда прозвучал твой голос, вздрогнула и поежилась от холодного ветра, сквозняками гулявшего по окрестностям Хогвартса. Ты тогда спрашивал, чего я так завелась, и меня снова прорвало. Мой осипший от простуды голос срывался на болезненный крик, когда я доказывала, что друзья так не поступают, что эти шутки унизительны для забитого парня с кучей комплексов, которых становится еще больше, что Питер проглатывает эти колкие фразы и ежится, как от удара. И напоследок я с горечью добавила, что мне жаль, раз из-за своего раздутого самомнения они не способны увидеть таких простых и очевидных вещей.

И тогда, в тот самый момент ты по-настоящему задумался. Сначала так глупо и по-детски стал оправдываться, но потом сдался и послушал меня, словно мое мнение имело для тебя какое-то значение тогда. До того вечера я и не думала, что можно еще сильнее влюбиться в тебя.

Однако мне удалось привлечь твое внимание с того ракурса, который мне до тех пор не был знаком. Я больше не видела эту дурацкую кривую ухмылку, теперь ты просто солнечно улыбался мне, по-доброму подкалывал, и я стала замечать еще одну твою удивительную особенность – способность освещать и согревать своим теплом всех вокруг. Ты был самым настоящим солнцем нашего факультета: вечно позитивным, шумным и веселым. Ты умел поддержать так, как не смог бы никто другой. От одного твоего взгляда и легкого касания пальцев мне хотелось жить.

Центром твоего внимания все еще была рыжеволосая огненная львица. А я потеряла покой окончательно и бесповоротно, так как ты стал тем, ради кого мне хотелось открывать глаза по утрам. Я потеряла голову, рассудок и власть над собой.

Однажды я решилась завести разговор о Лили и о том, как ты глупо выглядишь, бегая за ней. Мы тогда едва не поругались, но лишь благодаря какому-то чуду или влиянию свыше мне удалось сгладить острые углы. Я была абсолютно уверена, что ты меня даже слушать не станешь и забудешь о моих словах моментально, но и тут ты меня поразил. Когда ты перестал уделять ей то внимание, что и раньше, то не представляешь даже, насколько преобразился. Я гордилась тобой, и мое сердце ликовало и трепетно рвалось к тебе.

А с наступлением весны за окном, весна пришла и в мое сердце. После очередного успешно выигранного матча гостиная Гриффиндора взрывалась от шума и гама ликования, ты был звездой этого вечера, чье сияние не был способен затмить даже несравненный представитель древнейшего и благороднейшего рода Блэков. Помню, как я тихонько сидела в кресле, пила сливочное пиво и улыбалась, глядя на тебя. И ты, заметив мой взгляд, решительно поднялся с насиженного места, подошел ко мне и подал руку. Я тогда недоумевающе сдвинула брови, чувствуя, как сердце вот-вот пробьет грудную клетку, и вложила свою влажную от нервов ладошку в твою сухую и крепкую. Ты рывком поднял меня на ноги и в тот же момент, уверенно притянув к себе, поцеловал. Я с трудом могла различить свист и радостные улюлюканья. Для меня существовали только твои объятия и твои твердые губы.

Пусть мы и часто ругались так, что весь факультет стоял на ушах, но и мирились мы также бурно. Мне казалось, что мы стали так близко и тесно связаны, что больше не существовало тебя и меня по отдельности. Теперь были только мы, и, клянусь, в те месяцы мы были бесконечны. Если бы мне предложили повернуть время вспять и все изменить, я бы ни за что не согласилась. Те месяцы, что ты принадлежал одной лишь мне, стоили той пустой жизни, что ждала меня вскоре. Несмотря ни на что, я ни о чем не жалею и, надеюсь, ты тоже.

То лето перед седьмым курсом было самым лучшим в моей жизни. Мы провели вместе почти каждый день из тех месяцев отдыха и палящего солнца. Мы часто гостили у Блэка, напивались в хлам и веселились так, как никогда. Клянусь, я еще ни разу так много не смеялась, как с тобой. Только ты мог развеселить меня, даже когда я была на тебя чертовски зла. Я ненавидела и любила тебя за это.

А с первым осенним холодком все началось сначала.

Я думала, что прошлое осталось в далеком прошлом, где-то в прошлой жизни, но, как оказалось, я вновь ошиблась. Да, сейчас, спустя столько лет размышлений и выводов, я понимаю, что ты любил меня, но все же недостаточно. Не так, как ее – эту проклятую девочку с цветочным именем и огненными волосами.

Помню тот день, как будто это было вчера. Мы стоим в пустом и холодном коридоре школы, за окном бушует октябрьская непогода, а ты нервно перекатываешься с пятки на носок и обратно, не смотришь мне в глаза и вытягиваешься, как гитарная струна, говоря мне все это. Как будто эти слова причиняют тебе нечеловеческую боль, но разве могла эта боль сравниться с моей?

Я могу припомнить только обрывки фраз.

«Лили…»

«Люблю»

«Прости»

Но того, что я слышала сквозь туман осознания, было достаточно. Я услышала самое основное. Самое ужасное. Мне страшно хотелось схватить тебя за рубашку, потрясти и закричать. Хотелось ударить тебя, а затем разреветься на твоей груди, пачкая белую ткань черными разводами туши.

Но я этого не сделала.

«Ладно».

Я просто сказала «ладно», кивнула и сделала глубокий вдох. Я задержала дыхание и не выдыхала, пока не ушла от тебя на такое расстояние, где бы ты меня не услышал. Не помню, сколько раз я петляла по коридорам школы, распугивая своим призрачным видом и невменяемым взглядом учеников, но, завернув за очередной угол, я прижалась спиной к холодной шершавой стене, зажала рот рукой и с обреченным стоном скатилась вниз. Меня разрывало от боли на части, и тогда казалось, что ничего хуже случившегося просто не может быть. Он никогда не любил меня, лишь проводил время и пытался забыть ее – эту до зубной боли идеальную Лили Эванс. Так я тогда думала и придерживалась тех же мыслей довольно долго, пока не повзрослела.

Лили всем твердила, что пошла с тобой гулять, потому что у тебя поубавилось спеси. Я лишь ядовито усмехалась, слыша это донельзя нелепое утверждение. У тебя – самоуверенного придурка с завышенной самооценкой и комплексом бога – просто не могло внезапно уменьшиться спеси. Ее слова говорили лишь о том, что просто эта дура совершенно тебя не знает. Она никогда не узнает тебя так, как знала я. Она никогда не сможет полюбить тебя так, как любила я. Мне хотелось кричать об этом во всеуслышание, но я молчала и, стиснув зубы, старалась учиться, чувствуя лишь тошноту и головную боль от постоянной зубрежки и вида учебников.

Спасибо моей боли, ведь именно она помогла мне так блестяще закончить школу.

Я молилась и приближала день выпуска, при этом так невыносимо страшась его. Мне до безумия хотелось, чтобы ты исчез, но вместе с тем я так глупо боялась, что это случится. Как же я смогу жить без тебя, без твоих глаз, голоса и смеха?

В день выпускного ты еще раз попросил у меня прощения. Переплел свои пальцы с моими и сказал, что не хочешь, чтобы я думала, что наши отношения были ненастоящими. Я же тогда усмехнулась и ответила, что отношения как раз были настоящими, а вот чувства – нет. Я сказала, что никогда тебя не прощу, даже если это будет твоим последним желанием.

Это был последний раз, когда я тебя видела.

Я знала, что ты со своей новоиспеченной женой вступил в Орден Феникса, знала, что тридцать первого июля у вас родился сын, которого вы назвали Гарри. Я фыркала и считала, что это самое глупое имя, которое только может быть, и мне хотелось верить, что именно Лили настояла на нем.

Как я сильно ненавидела вашу семью. Я так и представляла ваш дурацкий дом со светлой кухней, желтыми занавесками, постоянно свежими цветами в вазе, короткостриженным газоном и розарием в саду. Я давилась своей желчью, и моментами казалось, будто я и вовсе тебя разлюбила, но лишь потом заметила странный парадокс: сила моей ненависти к тебе соразмерна с силой любви, и эти два понятия так тесно переплелись между собой во мне, что я просто перестала их различать.

Я желала тебе смерти. Тебе и твоей идеальной Эванс. Я много раз представляла, как приду на ваши похороны в красивом черном платье, в перчатках до локтей и черной шляпке с вуалью, зная, что все это расценят, как театральную издевку.

Но на ваши похороны я так и не пришла.

Сначала я не поверила, что вы мертвы, и лишь маленький Гарри остался жив на попечении магловских родственничков твоей благоверной. И еще сильнее я не поверила в то, что виновником вашей смерти, предателем и приспешником Темного Лорда стал Сириус Блэк. Никто, кто знал о дружбе этих двоих, никто, кто хотя бы немного знал настоящее нутро Блэка, не способен был поверить в такую нелепицу.

В то мгновение мне стало отчаянно плевать на то, что ты предпочел ее. К черту все. К черту мою боль. Ты был жив, ты был счастлив, ты дышал, улыбался и смеялся. Ты бы стал прекрасным отцом своему сыну. Ты бы обязательно научил его играть в квиддич, ты бы поделился с ним Картой мародеров, ты бы подарил ему самую скоростную метлу современности.

Черт побери, как ты мог?

Как ты мог взять и умереть? Ты был лучше всех живых, ты был самым светлым и ярким человеком, которого себе только можно вообразить. В тебе так отчаянно кипела жизнь и жажда к новым открытиям и приключениям, а теперь все это погасло и закопано на футы под землю.

С тех самых пор я ненавижу Хэллоуин, потому что именно в тот день мое персональное солнце навсегда закрыло глаза, так храбро и самоотверженно пытаясь защитить свою семью и все, что ему так дорого. Твое сердце пропустило последний удар, и я больше никогда не услышу твой голос и громкий чуть хрипловатый смех. Знаешь, иногда в очередную бессонную ночь мне чудится даже спустя столько лет твой голос. Наверное, так люди и сходят с ума. Наверное, именно так и начинается безумие.

Ты был моей любовью и моей жизнью, а стал моим безумием. И я уже семнадцать лет схожу с ума.

Знаешь в чем шутка судьбы?

Твой сын стал копией тебя: те же угольные взъерошенные волосы, тот же прямой нос и ровная линия губ, он играл в квиддич и был капитаном, он был звездой школы, но его слава имеет трагическое послевкусие твоей смерти. А вот глазами он пошел в Лили – в свою идеальную красивую мать.

А моя дочь стала копией меня даже в том, что так отчаянно и безумно полюбила твоего сына, а он предпочел ей рыжеволосую красавицу. Теперь я с горькой усмешкой признаю, что Гарри на все сто процентов сын своего отца. Но ты бы, несомненно, им гордился.

Уже не впервые почти за два десятка лет я иду по улицам Годриковой Впадины, но все еще также неуверенно захожу на кладбище и аккуратно закрываю за собой скрипучую калитку. Сколько себя помню, она всегда так протяжно стонет, словно издеваясь над моим искалеченным сердцем, которое с каждым таким скрипом обливается новой порцией крови. Довольно быстро я нахожу нужную мне могилу, где вместе с женой похоронен человек, любовь которого стала для меня смыслом жизни. Я останавливаюсь и долго молчу, кусая губы и рассматривая носы своих туфель.

– Я до сих пор, вспоминая, не могу называть тебя по имени, словно случится что-то дурное, если я так сделаю, – начала я. – Знаешь, а ведь война, длившаяся столько лет, война, которая отобрала тебя у меня, наконец, закончилась. Лорд мертв. Твой сын – герой, он отважно боролся и победил. Я думаю, ты можешь им гордиться. – Я поджала губы, смаргивая слезы. – Мне так хотелось начать жить по-настоящему, иметь нормальную семью, но, кажется, моя любовь к тебе сильнее всего. Мне до сих пор так невероятно больно от потери тебя, словно это случилось вчера. Наверное, эта боль никогда не утихнет.

Я истерично усмехнулась и попыталась стереть дорожки слез, оставшиеся на моих щеках.

– Боже, как глупо разговаривать с куском камня. Ты мертв, а я все не могу в это поверить. Мне так хочется верить, что ты меня слышишь вопреки всему. И, уповая на это, я хочу сказать то, о чем молчала двадцать лет, но, кажется, теперь я готова.

Я с усилием сделала прерывистый вдох и, присев на корточки, коснулась озябшей рукой холодного гранита. Это прикосновение отдалось тупой болью, растекающейся по венам и всему телу. Последним ударом был укол в районе сердца, от которого я невольно вздрогнула, но руку все же не одернула.

– Мне потребовалось двадцать лет, чтобы сделать это и понять тебя, так как понимал себя и свои чувства ты. Я прощаю тебя, Джеймс Поттер.

В этот безветренный сентябрьский день вдруг подул легкий ветерок, разметав мои волосы по плечам и спине. Он сделал это так порывисто и одновременно нежно, будто обнял, и тогда я смогла улыбнуться сквозь пелену слез, из-за которых твое имя, выгравированное на граните, расплывалось и становилось совсем нечетким.

С усилием поднявшись на ноги, я кинула последний взгляд на твое имя и стремительно пошла прочь, чувствуя, как меня начинают душить рыдания, но я должна совладать с собой и своими эмоциями, как и все эти годы невыплаканных слез, ведь я даже не смогла достойно оплакать твою смерть. Я должна быть сильной для нелюбимого любимого мужа и взрослой, но такой ранимой дочери.

Калитка снова протяжно застонала, и я позволила себе обернуться, чтобы сделать глубокий вдох и восстановить равновесие. Смерть забирает лучших слишком рано, словно издеваясь, но ей не под силу отобрать мои воспоминания и мою любовь, которая будет жить вечно.

Знаешь, Джеймс, я верю, что в нашем мире возможно все – даже то, что кажется безумным, главное – верить. И я наивно верю, что однажды «Репаро» сможет восстановить мое сердце, разбитое тобой вдребезги.

Знаешь, Джеймс, возможно, когда-нибудь мы встретимся вновь.