Текст книги "Пять писем к Сяо Хэ"

Автор книги: Старк Джерри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Джерри Старк
Пять писем к Сяо Хэ

Задание:

Атмосфера средневекового дальнего востока. Китай/Япония.

Главный герой – любимый наложник почившего императора. К власти приходит один из его сыновей, который не питает слабости к мальчикам. Попытки ГГ выжить в хитросплетении дворцовых интриг.

Действующие лица:

Юйхуань, рассказчик.

Сяо Хэ, поэтесса и сочинительница, адресат писем.

Покойный император Гао-ди.

Его ныне здравствующая супруга Сюэнь «Серебристая Лиса». Она не является матерью принца Фаня и принцессы Фэй.

Дама Муан, старшая фрейлина двора императрицы.

Сын императора Фань, теперь император Фэн-ди.

Дочь императора, принцесса Фэй.

Военачальник Левого Крыла Чэн Лян, нареченный жених принцессы Фэй.

Шаншу Сян Инь («глава министерства иностранных дел»).

Племянник шаншу Мин Хоу.

Цзян Лун, Таящийся Дракон.

Цзинши Фань Люй («глава законотворческой палаты»)

Ли Вэнь, родственник дамы Муан и писец в ведомстве Фань Люя.

Письмо первое. Сентябрь

В великой непознанности мира разумным и неразумным тварям порой дано ощутить близость вещей и явлений, который еще не случились, но предчувствие которых разлито в самой стихии. Лошади бесятся, собаки воют, а прочие звери стремятся бежать из края, где суждено вскоре начаться землетрясению; птицы смолкают перед грозой и сбиваются в стаи в преддверии осени; рыбы уходят на дно, ощущая мерзлое дыхание первых заморозков, а люди… Люди, предчувствуя опасность и грядущие беды, в зависимости от нрава и воспитания, либо замирают в недвижности, полагаясь на судьбу и удачу, либо бегут прочь. Туда, где безопасно, к кому, кто даст им защиту, одарив надеждой на завтрашний день.

Во дворцах Сяньляни все, от младшего поваренка до старшей фрейлины, знали, что дни Сына Неба сочтены – хотя правящий император Гао-ди был отнюдь не стар и полон жизненных сил. Император верил в силу своего имени и в то, что Небо вручило ему мандат на долгое правление. Его прозорливое око, однако же, не замечало мелочей. Того, что все больше придворных норовят сказаться больными или отъезжают в семейные владения, уклоняясь от участия в ежедневных церемониях. Он не замечал почтовых голубей и быстрых гонцов, что устремлялись в провинцию Шань и обратно, доставляя письма придворных к принцу Фаню. Он не обращал внимания на то, что в покоях наследной принцессы слишком часто проводятся поэтические вечера и ночи совместного любования луной. Он даже упустил из виду сообщение гадателей о том, что на южной окраине столицы была неоднократно замечена белая сова с черным хвостом. Птица садилась на охранные столбы при въезде в город и испускала тревожные крики, будучи при этом обращена головой в сторону дворцовых строений.

Император готовился к празднику Осеннего Полнолуния. Придворные вслушивались в перекличку ночной стражи, гадая: когда? Завтра или через несколько дней? Как: от уставшего биться сердца, яда в чашке вечернего чая, меча неведомого убийцы или после составленного лучшими законниками отречения?

Тягостные дни в горьком дыму осенних костров, моя дорогая Сяо. Дни затишья перед бурей, которая неизбежна. Подобно лесным зверям, мы ожидали ее приближения, трепеща при ужасной мысли о том, кому суждено пережить ураган, а кто будет сломан, сметен и навсегда отброшен прочь. Предпочтя тишину и покой провинции, ты, безусловно, проявила мудрость и осмотрительность – но некоторым из нас выбирать не приходится. Мне, к примеру, бежать некуда и скрываться негде. Все, что у меня есть, даровано императором. Мои заслуги перед государством невелики и заключаются в том, что два последних года Сыну Неба вздумалось одаривать меня своей благосклонностью. Император испытывал тягу ко всему необычному. В собрании его диковин мое место было где-то между механическим золотым конем в естественную величину, способным скакать тремя видами аллюра, и крошечной танцовщицей Ли Люань, чьи ножки были размером не больше лотосового бутона.

Всякую ночь обитатели дворцов ложились спать, держа поблизости от постелей притушенные фонари и не ведая, как им суждено встретить утро. Страх, великий и всеобъемлющий, парил на крыльях летучей мыши над притихшей в испуге Сяньлянью. Пребывая в отчаянии и неведении, я рискнул сунуться в покои наследной принцессы Фэй, хотя догадывался: теплого приема я там не встречу. Принцесса и ее дамы соизволили снизойти до краткой беседы, из коей я узнал лишь то, что мне было известно и прежде.

Драгоценнорожденная госпожа Фэй склонна прислушиваться к чужим наветам, ошибочно полагая меня источником всех бед своего почтенного отца. Мол, я подаю ему дурные советы и скверно на него влияю, а мое развратное поведение заслуживает всеобщего порицания. Вот будь ее воля… Мое развратное поведение, как же. Нефритовая принцесса, истинная дочь своего отца, очень ловко делает вид, будто понятия не имеет об истинном положении дел. Его величеству Гао-ди вздумалось позабавиться. Среди множества молодых людей, обитающих во дворце, он невесть по каким причинам избрал для своих утех меня. Моего согласия никто не спрашивал – да кого оно интересовало, мое согласие? Мне даже дали новое имя взамен прежнего, показавшегося моему господину слишком зарядным. Юйхуань, Яшмовый Браслет, так мне теперь надлежало зваться – и так всем следовало обращаться ко мне.

Однако принцесса показалась мне тщательно скрывающей беспокойство. Я ушел от нее, пребывая в твердом убеждении: буря близится. Может статься, уже сегодняшней ночью все переменится.

Я не угадал. Все изменилось через два дня и три ночи. В Сяньлянь примчался в полном составе полк Левого Крыла во главе с наследным принцем Фанем, и наш прекрасный мир рухнул. Император Гао-ди, правивший страной двадцать лет без малого, умер. Отошел во сне из-за недостаточной заботы придворных лекарей о его яшмовом здоровье, как было объявлено во всеуслышание. Разумным этого хватило, чтобы не задавать лишних вопросов. Принц Фань начал свое правление с того, что приказал на всякий случай казнить старшего дворцового лекаря и пятерых его помощников-учеников. Что и было проделано в крайней спешке и без положенного тщания.

Безмерно скорбящие почтительные сын, дочь и овдовевшая императрица в окружении стенающих приближенных принялись хоронить усопшего государя, супруга и родителя.

О церемонии похорон ничего дурного не скажу. Она была безупречной. Соответствующей канонам, традициям и установлениям со всеми поправками. В дворцовых садах срезали под корень все хризантемы и азалии, дабы усыпать лепестками дорогу погребального шествия. От запаха горящих благовоний падали замертво пролетающие в небесах дикие голуби. Обыватели поголовно облачились в траурные одеяния и выли от горя, десятками и сотнями сжигая на алтарях бумажные подношения духу усопшего Сына Неба. Хорошо, что дело ограничилось только горелой бумагой: я читал, в былые времена во время похорон императоров частенько палили целые города с пригородами.

От меня ожидалось, что на время торжеств я затаюсь, подобно испуганной ящерице под камнем, и постараюсь никому не напоминать о своем недостойном существовании. Когда же гроб с телом императора поместят во временном мавзолее, ничтожный Юйхуань соберет вещички и тихонько оставит пределы дворца. Не дожидаясь, пока его вышвырнут из занимаемых покоев крепким пинком под зад.

Мне совершенно не хотелось быть выброшенным на улицы нашей блистательной столицы. Ты верно подметила, дорогая Сяо: жизнь во дворце ослабляет душу и разлагает тело. К сожалению, мне не даровано той твердости характера, какой всегда отличалась ты. Я хотел остаться. Более того, я страстно желал и далее пребывать здесь, в этом уютном гнездилище секретов и подковерных наветов, глубокомысленных намеков и бесконечных сплетен из уст в уши. Мое тщеславие было согласно удовлетвориться скромным местом при дворе и возможностью быть хоть отчасти причастным к жизни за лаковыми ширмами императорского дворца.

Нам с детства внушали: в книгах заключен ответ на любой вопрос, даже не заданный и самый заковыристый – нужно лишь знать, что именно ты желаешь отыскать. У хранителя библиотек я выпросил свиток с подробнейшим уложением росписи погребальной церемонии Сына Неба и точнейшим указанием того, в каком порядке должны следовать придворные чины. В том числе и я, советник гармонии, ибо таково было мое жалованное звание, заверенное грамотой с печатью императорской канцелярии. В надлежащий день и час я занял место в шеренге придворных. Делая вид, будто уши мои не внемлют озлобленному шипению за спиной, а глаза не замечают раздраженных взоров. Я честно отшагал долгий путь от стен дворца до мавзолея и обратно. Моя скорбь по ушедшему императору была искренней и неподдельной – особенно когда зарядил дождь, превращая флаги, одеяния и цветы в жалкую, грязную мешанину мокрых тряпок и поникших листьев. Я вытерпел несказанные мучения, словом, делом и видом подтверждая: я не намерен покидать дворец и пределы Сяньляни, и никакая сила в мире не заставит меня это сделать. Я был на пиру в честь погребения императора прежнего, присутствовал на торжествах в честь восхождения на трон императора нового, зная – рано или поздно моя самонадеянность будет замечена. Хорошо бы со мной пожелали сперва побеседовать, а не прислали гвардейцев с приказом сопроводить ничтожного Юйхуаня к северным границам.

Я просчитался, драгоценная Сяо. Правда, ко мне прислали не обычных дворцовых стражников, а гвардейцев, возглавляемых лично молодым военачальником полка Левого Крыла, Чэн Ляном. Ближайшим другом и сподвижником наследного принца Фаня, который ныне именовался новым Сыном Неба, императором Фэн-ди. С оглядкой и шепотом поговаривали, якобы дружба между принцем и военачальником столь крепка, что в скором времени следует ожидать вступления Чэн Ляна в императорскую фамилию. На правах законного супруга прекрасной Фэй – а неприступная и недоступная принцесса ничуть не против намерения брата отдать ее руку и сердце своему преданному стороннику. Коего отличает и украшает несомненная отвага в бою, таланты стратега и то, что обходительно именуется безыскусной воинской прямотой. По мне, так это полнейшее пренебрежение требованиями этикета и пагубное отсутствие надлежащего воспитания. Впрочем, чего еще ожидать от отпрыска деревенского старосты и выкупленной певички из веселого дома?

Доблестный Чэн начал свой визит с громогласного удивления тем обстоятельством, что я все еще здесь. Со всем полагающимся смирением я выразил недоумение: где еще мне пребывать, как не здесь? На что мне было предложено взобраться на гору Лишань и прыгнуть оттуда в пропасть, совершить извращенное прелюбодеяние с девственной ослицей и покончить с жизнью весьма затруднительным способом – причем проделать все это одновременно.

Проявляя свойственную мне скромность, я пропустил образчики казарменного остроумия мимо ушей, поинтересовавшись, что на самом деле угодно почтенному гостю от моей ничтожной особы.

– Чтобы ты убрался отсюда, – без всяких околичностей заявил господин военачальник. – Принц Фань… то есть тьфу, Сын Неба Фэн-ди не желает твоего дальнейшего присутствия.

– Предписание дворцовой канцелярии, пожалуйста.

Не знаю, что удивило нашего храброго военачальника более: то, что я не бросился ему в ноги, умоляя сменить гнев на милость, или то, что я потребовал у него письменный приказ о моем удалении от двора. Чэн Лян открыл рот, закрыл, одарил меня взглядом разъяренного дракона, из чего следовало – приказа у него нет и не было. Он просто решил оказать любезность другу. Или высокорожденной невесте.

Первый ход остался за мной, но торжествовать я не спешил. Продолжил беседу, стараясь, чтобы тон мой был спокойным и сдержанным, а слова звучали достаточно кратко и просто для разумения гостя. Верю, драгоценная Сяо, ты справилась бы с этой непосильной задачей куда лучше меня. Я растолковал превосходительному болвану в золотом шлеме, что личное пожелание императора, высказанное в частной беседе, при всем благоговении подданных перед Сыном Неба, еще не является указом к немедленному действию. Что в благословенной Сяньляни многое совсем не таково, как кажется на первый, неопытный и неискушенный взгляд, привыкший к суровой воинской простоте лобовых атак и обходных маневров. Молодому императору и его новым приближенным понадобится не один день и даже не один месяц, дабы постичь надлежащие тонкости управления Поднебесной и тем маленьким мирком, что носит гордое название императорского двора. Закончил я свою речь тем, что подчеркнул всю негодность торопливых и ошибочных решений – и приведя красочные примеры того, к каким ужасным последствиям эти решения привели.

Чэн Лян сел. Снял шлем в виде оскаленной головы тигра с изумрудными глазами и положил рядом с собой. Заявил, что вполне мог бы выкинуть меня из покоев силой, но сперва предпочтет выслушать. Мол, хоть это его позабавит, а то на время всеобщего траура по усопшему императору высочайше запрещены даже самые невинные из развлечений.

Мысленно я добавил на свою чашу весов еще одну золотую монету. Мой собеседник был заинтересован, самоуверенно полагая, что имеет надо мной немалое преимущество. Ему было любопытно развлечься зрелищем чужого унижения. Бравому вояке в голову не приходило, что я предвидел все это. Даже то, что он согласится взять чашку чая с моего стола – и прошу тебя, драгоценная Сяо, заметить: я ничего не добавлял в этот чай!

Солдаты торчали под окнами моего жилища, Чэн Лян сидел напротив и пытался изобразить из себя великого воителя древности, осененного небесной мудростью, а я растолковывал, что к чему. Следуя всем предписанным литературным канонам, раз за разом пытаясь вдолбить в исполненную благих намерений и преданности новому императору голову простую мысль: мое истинное положение при дворе было совсем не таким, каким оно представляется со стороны. Советник гармонии и обладатель заглазного звания «почтенного омахивателя пыли с императорских туфель» – всего лишь ширма и маска, призванная скрывать истинное положение дел. И да, принцу Фаню совершенно не полагалось об этом знать. Во избежание. Покойному императору Гао-ди было угодно держать при себе личность для исполнения щекотливых поручений, выдавая такового за постельного любимца. Я знаю все о тайнах императора и об обитателях дворца, я верю в предусмотрительность нового правителя и его преданного соратника.

– А я вот тебе не верю, – заявил мне на это Чэн Лян. Признаюсь, мне весьма хотелось встать и треснуть его чем-нибудь тяжелым по стриженой макушке. Авось, болезненное сотрясение заставит его мысли скакать шустрее. – Докажи истинность своих слов. Документом или чужим свидетельством, как оно и положено.

Я вздохнул и невесть в какой раз объяснил, что в подобных делах нет и не может быть никаких обличающих бумаг, не говоря уж о свидетелях. Что знают трое, знает и любимая кошка старшины мясников на городском рынке.

– Тогда подтверди свои разглагольствования делом, – мне весьма не понравилась ехидная ухмылка доблестного воителя.

– Каким? – признаться, я рассчитывал на другой оборот нашей беседы. На то, что мне удастся заморочить голову отважному полководцу Левого Крыла и убедить его замолвить за меня словечко пред ликом бывшего наследного принца, ныне императора. Мне бы только добиться права на аудиенцию у Фэн-ди, а там…

– Государю подозрительно поведение шаншу Сян Иня, что заведует ведомством добрососедских отношений, – не раздумывая, выпалил мой собеседник и незваный гость. – Император полагает шаншу заговорщиком на службе наших заклятых друзей из Пяти Княжеств. Даю тебе месяц. Выясни доподлинно, так это или нет, коли уверяешь, якобы покойный император снисходил именно к твоему уму, а не к твоей вертлявой заднице.

– Допустим, я выполню поручение. На что тогда я могу рассчитывать? – заикнулся я.

– Ни на что, – бодро ответствовал военачальник Левого Крыла, чтоб его дикие кони залягали. – Сперва исполни, а там посмотрим. Благодарю за чай и познавательную беседу о дворцовых нравах.

Он удалился, не скрывая победительного выражения на физиономии и в высокомерии своем едва не позабыв наградной шлем. А я остался. Наедине с неисполнимым поручением и мечтами о тебе, драгоценная Сяо.

Письмо второе. Октябрь

Всецело сознавая свое несовершенство, признаюсь тебе, далекая госпожа моих помыслов – пять дней из дарованного мне срока я бездарно потратил на пустые страдания. Не упрекай меня в бессовестной лжи, верная истине Сяо: кое-что из сказанного мною Чэн Ляну было весьма близко к истине. Я ведал кое-какие дворцовые тайны, но совершенно не представлял, с какой стороны приступить к данному поручению. Я даже не переставлял, как попасть в покои досточтимого Иня и его семейства. Согласно традициям, шаншу, его подчиненные и его родня занимали один из огромных дворцов Сяньляни, тот, что именуется Покоями Утреннего Ветра.

Пять дней мои мысли занимали только красочные картины горестей и бедствий, что ждут меня в случае провала возложенного на меня деяния. Пять дней и ночей я не мог помыслить ни о чем другом, представляя, как побираюсь на улицах или как Чэн Лян со своей извечной усмешечкой приказывает гвардейцам сопроводить меня в Пенсюнь, Птичью башню, откуда еще никто не возвращался. Пять дней я не мог ни есть, ни спать, ни пить, строя планы побега из столицы и мечтая стать отшельником в горах Лишань.

На шестое утро ко мне вернулся здравый смысл, удалившийся в краткое паломничество по святым местам. Для исполнения задания я должен любой ценой оказаться в доме шаншу. Значит, мне нужно отыскать того или ту, кто отопрет для меня дверь. А еще я должен разузнать о почтенном Сян Ине все, что сумею – о его сильных и слабых сторонах, нраве и взглядах на мир, о предках шаншу и здравствующих сородичах.

Собрать сведения оказалось нетрудно. Чиновная братия хором стенала, жалуясь на строгость почтенного шаншу и его постоянное стремление к безупречному исполнению обязанностей. Немногочисленные друзья Сян Иня сетовали на холодность его обращения и то, сколь трудно находиться рядом с человеком, не ведающим снисхождения к маленьким человеческим слабостям. Сыновья, родственники и внуки шаншу страдальчески возводили глаза к небу, стоило завести речь об их уважаемом родителе. Драгоценный Сян Инь казался воплощением идеального подданного, а мне надлежало сыскать трещину в его алмазной броне. Да поскорее, пока военачальник Левого Крыла не потерял терпение.

Богиня удачи склонна обращать свой благосклонный взор на тех, кто упорен и настойчив в достижении своей цели. Я отыскал нужного человека. Племянника шаншу, сына его покойной старшей сестрицы, господина Мин Хоу, ныне высокопоставленного столоначальника в подчиненном Сян Иню ведомстве добрососедских отношений. Мин Хоу был убежден в том, что дядюшка нарочно медлит его продвижением по службе и лишает заслуженной прибавки к жалованию. А у почтенного Хоу, между прочим, немаленькая семья, дом… и маленькие слабости, за которые порой нужно выкладывать кругленькие суммы!

В число слабостей драгоценного Мин Хоу входило пристрастие к танцовщицам из дорогих заведений в квартале ив и цветов. Миловидным танцовщицам, обликом и сложением напоминавшим мальчиков-подростков. Одну из таких девушек, Лепесток Пиона, я имел счастье знать. С ее помощью (а также с помощью трех золотых слитков) я получил возможность встретиться с Мин Хоу. Барабаны глухо отбивали ритм, Лепесток кружилась в облаках белой и лиловой кисеи, прислужницы ставили перед нами новые и новые кувшины с розовой небесной росой. После четвертой или пятой чаши господин Хоу, обнаружив во мне внимательного и искреннего слушателя, решил облегчить душу.

Из его речей следовало, что мы – истинные собратья по несчастью. Меня вот-вот выкинут за ворота дворца, его – с уютного и обжитого поста столоначальника. Дядюшка Сян Инь, желая выказать усердие перед новым императором, гонял подчиненных и в хвост, и в гриву, забыв о родственной близости. Достопочтенного Мин Хоу всякий день стращали публичной поркой за малейшую ошибку отчетах. Жены не давали ему покоя, отпрыски не выказывали почтительности, и нигде, нигде он не мог сыскать отдохновения. Даже здесь, в этом прибежище гармонии и изысканности, в обществе прекрасных дев… и человека, к которому он давно испытывал душевную приязнь, да не имел возможности ее высказать. Ибо где пребывал я, и где – он, лишенный милостей Неба? А правду говорят, что я – один из немногих музыкантов, что могут сыграть на цисяне «Заоблачную луну»? Нет, не ту мелодию, что нынче можно услышать на всяком перекрестке, а первоначальную, написанную великим Тао Ли лет за сто до нашего рождения?

Даже если бы я сегодня первый раз в жизни услышал об этом мотиве, дорогая Сяо, я не признался бы в своем невежестве. К тому же я подозревал, что уважаемый Хоу не слишком искушен в музыке и не в силах по достоинству оценить виртуозность исполнения.

Лепесток помчалась за инструментом. Цисян у нее был хорош – грушевого дерева, старинной работы, с «шелковым», переливчатым звуком и семью замечательно натянутыми струнами. В тот вечер было спето и сыграно немало мелодий, и я постарался пустить в ход все освоенные приемы скрытого обольщения. Господин Хоу не был глупцом или болваном, он был обычным человеком, снедаемым честолюбием и обидой на старшего родственника. Ему безмерно льстило, что музыка, ранее звучавшая только в покоях императора, теперь отчасти принадлежит и ему. А из полупьяных намеков явственно следовало: Мин Хоу не против наложить руку на оставшееся без присмотра императорское имущество. Я ведь нуждаюсь в покровителе, не правда ли?

– Он как спелый плод. Потрясешь еще немного – сам упадет тебе в руки, – заметила Лепесток Пиона, когда господин Хоу проиграл сражение с виноградной лозой и захрапел на лежанке в углу. – Сделай милость, не позабудь свою старую подругу, когда вновь добьешься успеха.

Многоопытная танцовщица не ошиблась. Спустя две или три встречи достопочтенный Мин Хоу обиняками завел речь о том, как было бы замечательно, согласись я оказать любезность и навестить его в Покоях Утреннего Ветра. Он все устроит. Никто не узнает, кроме нескольких доверенных слуг. Мы ведь должны тщательно заботиться о своей репутации! Особенно в нынешние тревожные времена, когда траур по почившему императору не закончился, а новый правитель не слишком надежно утвердился на золотом троне.

В условленную ночь я переступил заветный порог жилища шаншу Сян Иня. Меня провели через черный ход, через путаницу коридоров и полукруглых дверей. Тихо, на цыпочках, стараясь не шелестеть подолами одеяний и не шаркать по мраморному полу. Скользя подобно тени или призраку, сквозь ароматы, запахи и приглушенные голоса чужого жилища, мимо силуэтов на бумажных шторах и радужных отблесков свечей в слюдяных лампионах. После императора – богатый чиновник, таковы ступени лестницы, ведущей вниз. Впрочем, в письмах к тебе, милая Сяо, я могу себе позволить роскошь открыть правду – формально я не был любовником почившего Гао-ди. Ему нравилось мое общество и развлекало мое умение играть на цисяне, не более того. А здесь… здесь, похоже, ко мне отнесутся без особого пиетета и трепета. Ведь все в столице уверены, что я вдоволь повалялся на ложе Сына Неба – и тот получил от меня все, что смог пожелать.

Достопочтенный Хоу с порога взял быка за рога. То есть схватил меня за руки. Полагаю, драгоценная Сяо, ты достаточно осведомлена о тайнах внутренних покоев, чтобы в живописных подробностях представить себе все, случившееся потом. Замечу лишь, что не испытал никакой особой радости и преисполнился искренним сочувствием к супругам господина Хоу. Его нефритовый жезл оказался на редкость внушителен, а манеры в постели – весьма далекими от совершенства, описанного Лю Ляном в известном трактате «Тысяча обликов любви». В чем ему нельзя было отказать, так это в жадной и требовательной ненасытности. Мне казалось, я угодил в лапы к тигру, не ведающему жалости. К тому, кто был вынужден долгое время таить свои склонности и наконец получил возможность утолить свою похоть. Снова и снова, моя прекрасная Сяо, снова и снова, пока мне не начало казаться, что я рассыпаюсь на части.

Но я терпел. Утомленный долгим сражением противник – почти сдавшийся противник.

Удовлетворившись, господин Хоу преисполнился благости и словоохотливости. Я уже стал для него «моим прелестным Юйхуанем». Ему нравились мои глаза и волосы, «такие длинные, как у девушки», мои руки и пальцы. С комплиментами дело у моего нового знакомца обстояло не в пример лучше, ибо чиновник любого ведомства обязан заучить и помнить назубок все надлежащие галантные обороты. Он говорил и говорил, а мне хотелось закутаться в одеяло, заснуть мертвым сном и позабыть все, что я умудрился натворить. Однако долг превыше всего, мне удалось ловко перевести разговор на грозного дядюшку Сян Иня, чьи покои находились где-то неподалеку. Мин Хоу, к моему величайшему удивлению, сдавленно захихикал. Притянул меня ближе и шепотом поинтересовался, хочу ли я узнать страшную тайну? Если поцелую его еще разок он, так и быть, покажет кое-что занимательное, достойное моих прекрасных глаз.

Сон был позабыт. Конечно, я немедленно захотел узнать тайну, пусть она и стоила поцелуя.

– Идем, – получив желаемое, Хоу грузно поднялся на ноги и потянул меня за собой. – Только тихо. И держи язык за зубами.

Мы прокрались по пустынному коридору, пересекли внутренний дворик и остановились под окном, затянутым промасленной бумагой. Несмотря на поздний час, в покоях горел свет и слышались голоса. Вернее, женский голос – пронзительный и ввинчивающийся в уши. Дама негодовала. Дама призывала гнев богов на голову супруга, вопрошая милостивые Небеса, за что они послали ей такое наказание – тупоумного, никчемного неудачника? Отчего уже которое десятилетие она вынуждена влачить столь жалкий образ жизни, почему супруг не способен обеспечить ее и детей подобающим содержанием, чем он вообще занимается в своем департаменте? Бумажки перекладывает с места на место? Метлой крыс гоняет?

Пару раз я различил жалкий голос несчастного супруга, пытающегося оправдаться. Куда ему было тягаться с истинной мастерицей своего дела! Дама немедля оборвала его, причем без малейшей почтительности. Обвинения сыпались из ее рта, как горох из прорвавшегося холщового мешка. Она ни разу не повторилась, и я поневоле испытал сочувствие к страдальцу, обреченному на жизнь с сущей демоницей.

– Кого это так честят? – вполголоса поинтересовался я, уверенный, что люди в комнате не расслышат даже раскатов грозы над домом.

– А ты не понял? Почтенного дядюшку Сяна, – приглушенно хохотнул господин Мин. – Мало кто догадывается об истинном положении дел. О том, что старшая супруга грозного Сян Иня вовсю командует им из-за лаковой ширмы. Из-за нее он и сделался таким… вымещает злость на подчиненных, суетится не по делу и досаждает всем подряд, как назойливая оса. Может, я бы посочувствовал ему… но жалок тот мужчина, что не способен окоротить чрезмерно крикливую и злоязычную супругу. Ведь это повторяется всякий вечер и всякую ночь – уже который год!

Я кивнул, размышляя. Что ж, теперь многое стало на свои места. Шаншу Сян Инь не продавал свою верность Пяти Княжествам. Сановника просто-напросто замучила сварливая жена. Но поверит ли мне Чэн Лян? Вдруг он решит, что я по каким-то причинам выгораживаю шаншу, пытаясь спасти его от императорского гнева – и все мои труды пойдут насмарку?

Рассуди, умудренная в интригах Сяо, как же мне надлежало поступить? Сказать правду… или сперва выяснить все как следует?

У меня еще оставалось время до назначенного военачальником Левого Крыла срока. Вскоре я неплохо освоился в переходах и коридорах Покоев Утреннего Ветра, навещая уединенный дворик и прислушиваясь к чужим сварам. Даже прорезал несколько дырочек в бумаге на окнах, дабы не только слышать, но и собственными глазами узреть подробности семейной жизни почтенного Сян Иня. Увиденное заставило меня всерьез призадуматься над вопросом: стоит ли в будущем обременять себя узами брака? Жизнь одинокого холостяка обладала множеством преимуществ. Никто не будет орать на тебя, изводить беспричинной ревностью и бесконечными требованиями. Никто не вынудит тебя принять в ведомство младших и дальних родичей супруги. Из робких протестов Сян Иня я узнал, что молодые люди из семьи его супруги выказали себя в трудах лентяями и бестолочами. Они вечно путались в бумагах, мешали другим служащим и создавали беспорядок.

Дама в ответ обвинила супруга в злостной клевете. Почтенный Сян попытался воззвать к здравому смыслу – разъярившись, его супруга схватила лежавшие на столе свитки и швырнула в очаг. Бумаги весело затрещала, сгорая. Впервые на моей памяти Сян Инь повысил голос. Кажется, он даже собирался прибегнуть к вразумляющему рукоприкладству и замахнулся на благоверную. Дама вовремя шмыгнула за дверь, продолжая честить мужа на все корки. Господин сановник пал на колени подле очага, тщетно пытаясь спасти останки погибших документов. Судя по тому, как скорбно тряслась его голова, сожженные бумаги имели немалую важность.

Это подтвердил на следующий день и Мин Хоу – рассказав, что нынче дядюшка Сян был свирепее и безжалостней, чем голодный тигр. Почтенный Сян Инь скопом обвинил своих подчиненных в злостном небрежении и пропаже документов. Разгневавшись настолько, что выполнил свою давнюю угрозу. Кого-то из писцов с позором выгнали со службы, кого-то высекли, а двоим сгоряча переломали пальцы.

– Сдается мне, старик не слишком понимает, что творит, – поделился со мной господин Хоу. – Помяни мое слово, для него это скверно кончится. Сегодня она спалила документы, завтра выбросит в колодец Малую печать императора. Или откроется, что кто-нибудь из ее родственников втихаря приторговывал государственными тайнами. Дядюшку Сяня казнят за пренебрежение обязанностями, всех его родственников по мужской линии отправят за решетку или на плаху, женщин и детей продадут в самые паршивые бордели. Все из-за глупой крикливой бабы, которой не мешало бы дать плетей и укоротить язык!

В кои веки я был полностью согласен с моим знакомцем, решив известить Чэн Ляна о необходимости скорой встречи. Господин военачальник приятно меня удивил, уже на следующий день объявившись на пороге моего дома. На этот раз – без шумной и лязгающей доспехами свиты, вытоптавшей в прошлый раз лужайки в моем саду.

С чистой совестью я доложил драгоценнорожденному Чэну о том, что шаншу Сян Инь безупречно верен новому государю и не помышляет об измене. Однако, если ничтожному Юйхуаню будет позволено высказать свое скромное мнение… преклонный возраст шаншу препятствует его стремлению исполнять свои обязанности столь же верно и справедливо, как в былые времена. Вдобавок его гнетут семейные неурядицы, о которых между приличными людьми не принято распространяться.