Текст книги "Нежная мелодия для его скрипки (СИ)"

Автор книги: Sorokina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

________________________________________

Восторг

Мерное цоканье конских копыт по мостовой убаюкивало. Впрочем, сейчас его убаюкал бы и десяток трубачей, выдувающих победный марш. Прошедшей ночью поспать снова практически не удалось. Снилось, что он, наконец, увидел то, что чувствовал так долго, что теперь он сможет смешать нужные краски, подобрать нужные оттенки, положить на холст нужные мазки. Он вскакивал, зажигал лампу, хватал кисть и замирал. То, что удавалось написать, раздражало: лучше бы не удавалось вовсе. Какая-то манная каша с комочками, честное слово! И тонкие пальцы нервно царапали холст, и еще одна сломанная в гневе кисть отправлялась в мусорную корзину.

Джошуа Теннер досадливо поморщился. Вместо того, чтобы ехать сейчас на очередной прием, улыбаться направо и налево, рисовать шаржи и писать экспромты в альбомах молодых дам, он с большим удовольствием остался бы дома. Хотелось послушать дождь, подумать, помечтать в надежде, что его Муза снова заглянет на огонек в его светлую комнату и тихонько устроится на плече. Он так привык к ней, что сейчас чувствовал себя бесконечно одиноким.

Задумавшись, Джошуа не обратил внимания, что экипаж больше не двигался.

– Господин, мы на месте! – склонившийся в почтительном поклоне слуга протянул руку, чтобы помочь хозяину выйти из экипажа.

Но молодой человек, полностью погруженный в себя, не заметил этого жеста. Он спрыгнул со ступеньки и поспешил к дому, плотнее запахнув плащ, укрываясь от дождя и пронизывающего ветра.

Сбросив у двери плащ на руки встретившего его дворецкого, Джошуа направился в зал, где, собственно, и проходил прием. Натянув на лицо ставшую привычной ничего не значащую улыбку, он легко ступал по начищенному паркету и старался не вслушиваться в перешептывания молоденьких дамочек. О нем всегда много говорили. Говорили, что отец слишком разбаловал младшего сына, что слишком многое позволяет своему любимцу, что от такого попустительства ничего хорошего не выйдет. Говорили, что мать, ветреная певичка кабаре, сбежала от мужа в Новый Свет, слишком разочарованная той размеренной жизнью, которую они вели. Сыну передалось от отца абсолютное равнодушие к блеску светских раутов, шуму банкетов, роскоши балов. Именно поэтому такие выходы в свет были редкостью, что еще сильнее подстегивало интерес к парню. Говорили, что младший Теннер – талантливый художник, выставки которого с успехом проходили по всей Европе – полностью содержит отца, брата и все огромное поместье. Джошуа тихонько хмыкнул про себя: большей ерунды и придумать было нельзя: и папа, и брат вели довольно успешную торговую деятельность и совершенно не нуждались в денежном вспоможении. В остальном же сплетники практически не ошибались. Да, мать сейчас была в Америке, но не в поисках новой жизни, а по контракту с агентством, занимающимся постановкой мюзиклов. А отец неустанно и верно ждал ее возвращения. Да, он позволял Джошу практически все, постоянно повторяя, что молодой человек не должен идти на сделки с собственной совестью, а слушать лишь свое сердце, но не людские пересуды. Хотя, что уж скрывать, иногда это оказывалось достаточно забавно.

Теннер ненадолго вынырнул из размышлений и прислушался.

– Он такой милый и загадочный! – донесся до ушей шепот двух юных леди.

Загадочный, да? Наверное, не было ничего легче, чем предстать таковым для высшего света. Достаточно было жить в уединении, не кутить напропалую и не быть замеченным в сомнительных связях.

Внезапно чуткий слух Джоша сквозь несмолкаемую болтовню уловил новые звуки. Нежное пение скрипки манило в соседний зал, и молодой человек поспешил к источнику этих звуков, словно влекомый волшебным зовом.

Высокого парня он заметил издалека, подойдя же ближе, восхищенно замер. Если бы сейчас Джошуа спросили, был ли скрипач красив, он вряд ли смог бы ответить на этот вопрос. Красивы ли были иссиня черные волосы, смуглая кожа, прикрытые глаза, сведенные к переносице тонкие брови? Красивы ли широкие плечи, стройные ноги, длинные пальцы? Молодой человек не знал, но чувствовал: скрипач его поразил до глубины души.

…Он был удивительным. Это становилось понятно с первого взгляда. Не глядя на толпу, забыв о ней, с едва заметной полуулыбкой в уголках губ, он слушал, как поет его скрипка. Столько нежности было в прикосновении к струнам длинных пальцев, что это было похоже на откровенные ласки. Джошуа даже смутился – создавалось впечатление, что скрипач безоглядно влюблен в свой инструмент. И скрипка отвечала ему взаимностью. Струны были безоговорочно послушны талантливым рукам. Плавная мелодия обволакивала, она была почти осязаемой, проникая в самые потаенные уголки сознания.

Парень даже представить себе не мог, как выглядит сейчас в глазах всех приглашенных – с восхищенно распахнутыми глазами, не отрывая взгляда от скрипача, слыша только чарующие звуки скрипки, он полностью окунулся в новые чувства. Эти чувства не были похожи ни на какие другие, впервые все его существо заполнил этот ошеломительный восторг. Казалось, он видел талант скрипача, осязал его, впитывал его. Нестерпимо, до боли, хотелось схватить кисть и писать, писать, как одержимый. Джошуа только так – на холсте – мог в совершенстве выразить свои чувства. Слов бы для этого не хватило.

Нежная мелодия сменилась более быстрой, легкой. Взлетели вверх брови скрипача, едва заметно качнулась его голова, когда он открыл глаза и наткнулся на восторженный, пылкий взгляд. "Какой чудной!" – мелькнула быстрая мысль, а губы дрогнули в насмешливой улыбке. Больше он не думал о странном парне, полностью отдавшись музыке.

Уже потом, отыграв то время, за которое музыканту заплатили устроители приема, направляясь к выходу, скрипач вдруг почувствовал нерешительное прикосновение к плечу. Удивленно обернулся и снова увидел того самого парня. Ничего не сказал, лишь вопросительно приподнял правую бровь.

– Ах, прости! – Джошуа стушевался и отдернул руку. – Кто ты?

– Меня просто наняли, – скрипач даже не делал вид, что ему хоть сколько-нибудь интересны слова незнакомца и уже собрался уходить, как вдруг молодой человек вцепился в его рукав и забормотал:

– Ты не понимаешь! Ты так играл! Ты вдохновил меня! Я хочу услышать тебя снова! Где ты будешь играть? Когда? Как тебя зовут?

Этот взгляд просто невозможно было игнорировать. Мысленно чертыхнувшись, музыкант ответил:

– Меня зовут Джонатан Синклер. Я не знаю, куда меня позовут в следующий раз. Когда – тоже не знаю. А сейчас мне действительно пора.

Пальцы Джошуа, сминавшие рукав рубашки, разжались, после чего новый знакомый коротко кивнул ему на прощанье и быстрым шагом двинулся к выходу.

– Джонатан Синклер, – проговорил шепотом Джошуа, почти благоговейно глядя на подрагивающие пальцы, только что прикасавшиеся к этому талантливому человеку.

Теннер-старший в нерешительности стоял под дверью в комнату Джоша. Он знал, что с приема тот вернулся довольно скоро и тут же заперся в своей комнате. Сейчас он слышал неясные шорохи, доносящиеся из-за двери, означающие, что его мальчик в данный момент не спит и, скорее всего, вовсе еще не ложился. Неужели бедный ребенок снова терзает себя из-за упорхнувшей Музы? Глубоко вздохнув, отец все же постучал.

– Да! Входи, папа! – голос звонкий, бодрый. Может, сейчас не о чем беспокоиться?

– Доброе утро, сын. Ты спустишься к завтраку? – и замер, увидев, наконец, парня за мольбертом с кистью в руке.

Джошуа, с трудом оторвавшись от работы, поднял на отца запавшие от бессонной ночи глаза:

– Не сейчас, папа. Я пока не в силах отвлечься от холста.

– К тебе вернулась твоя Муза? – мужчина не мог сдержать доброй улыбки. Он знал, как тяжело переживал любимый сын потерю вдохновения, знал обо всех его метаниях. И поэтому сейчас был за него безоглядно счастлив.

– Нет. Но я нашел новую Музу! – глаза Джоша полыхнули золотистым огнем.

– Значит, не зря ты съездил вчера на прием? Что же, расскажи мне о ней.

– О нем, папа. На вчерашнем приеме я увидел скрипача. Я услышал его игру. Папа, это невероятно! Он божественно талантлив. Или же дьявольски талантлив, я не знаю. Если бы ты только мог услышать! Казалось, что он трогает не скрипичные струны, а струны души. У меня такое чувство, будто я ожил, изменился, иначе взглянул на окружающий мир и на себя самого. Ах, папа! Он просто прекрасен! – и кисть снова заскользила по холсту.

Отец взглянул на практически готовую картину и понял, что именно чувствовал его сын, когда писал ее. Буйство красок не оставляло сомнений – молодой человек был восхищен. В этой картине Джошуа будто выворачивал наизнанку собственную душу, сумев изобразить свои чувства столь ясно и ярко.

– Сын, из-под твоей кисти выходит шедевр, – задумчиво кивнул мужчина, уже в который раз пораженный талантом своего мальчика. – Как ты назовешь его?

– "Восторг", папа.

Смятение

Теннер-старший встревоженно взглянул на часы – поздняя ночь, а его младший сын еще не вернулся. Вот уже в который раз Джошуа отправился на очередной прием в надежде снова увидеть того самого скрипача, поразившего его несколько недель назад. Пока безрезультатно. Он пытался выяснить, откуда этот человек, где живет, чем занимается, кроме игры на скрипке, но никто не мог дать внятного ответа. Знали только то, что он прибыл издалека, что остро нуждается в деньгах и потому соглашается играть на балах и приемах. Говорили, что он снимал небольшую каморку в доме молочника. Джошуа отправился по указанному адресу, однако и это оказалось бесполезным. Жена молочника, раздраженная пожилая женщина, высказалась довольно резко:

– Я его предупреждала, что в доме необходимо соблюдать тишину. Но он не слушал! Своим назойливым пиликаньем он мешал спать моим внукам. Конечно, я его отругала! А он собрал вещи и ушел. Видите ли, слишком гордый! А зачем молодой господин интересуется этим музыкантишкой? Дался он Вам! Давайте-ка я Вам лучше парного молочка налью!

– Премного благодарен, но у меня аллергия на молочные продукты! – резче, чем позволяли приличия, ответил Джошуа, старательно подавляя неприязнь к этой несимпатичной женщине. На том и откланялся.

Ему был знаком не понаслышке тип людей, далеких от искусства. «Музыкантишка», «пиликанье». Стало чуть ли не до слез досадно за Джонатана Синклера. Его самого подобные люди называли «мазилкой», а творческие метания – «придурью».

– Не обращай на них внимания, Джонатан! Только продолжай играть! Ты ведь необыкновенно талантлив! – бормотал под нос Теннер, сидя в экипаже, направляясь домой, чтобы, наскоро приведя себя в порядок, отправиться на очередной великосветский раут.

Отец прерывисто вздохнул. Если бы он только мог помочь Джошуа в его поисках! Сердце разрывалось при взгляде на его мальчика, чей взгляд с каждым днем становился все более потухшим. Джош перестал писать, практически ничего не ел и почти не спал. Он мог часами простаивать у окна, глядя вдаль, словно надеясь увидеть там подсказку, где найти так необходимого ему человека.

От невеселых размышлений Теннера-старшего отвлекли легкие шаги. Джошуа вошел в кабинет отца и тяжело опустился в кресло. Несмотря на опрятную одежду и аккуратно причесанные волосы, выглядел парень далеко не лучшим образом: погасший взгляд, под глазами темные круги, а в уголке губ залегла горькая складочка.

– Ничего не стану спрашивать, – отец вздохнул. – И так все понятно.

– Папа, скажи: ты не считаешь, что я веду себя глупо? – грустно взглянул на него Джошуа.

– Нет, сынок. Если ты чувствуешь, что именно так – правильно, то не должен останавливаться.

– Спасибо тебе! – молодой человек встал с кресла и бережно обнял отца. – Именно это я и хотел от тебя услышать. А сейчас я все-таки попробую немного поспать, чтобы завтра вновь приступить к поискам с новыми силами.

Наступил новый день. Почему-то именно в это утро Джошуа проснулся в хорошем настроении и даже плотно позавтракал, приятно удивив отца. В ответ на вопросительный взгляд, улыбнулся:

– У меня хорошее предчувствие, папа. Сегодня я хочу прогуляться пешком по близлежащим кварталам.

Проходя мимо небольшого городского сквера, Теннер внезапно услышал доносящиеся откуда-то издалека звуки музыки. «Он!» – сердце трепыхалось, как пойманная в силок птица, пока он спешил на зов скрипки.

Сказать, что Джонатан удивился, увидев Джоша, шагнувшего на небольшую полянку, взмокшего, запыхавшегося от быстрого бега, значит, ничего не сказать. Он продолжал удивленно таращиться и тогда, когда парень радостно вскрикнул:

– Ты! – и без предупреждения повис у него на шее, цепляясь за одежду так отчаянно, словно Синклер остался последним человеком на Земле.

– Да что это с тобой?! – наконец, придя в себя, воскликнул Джонатан, с трудом отдирая от себя дружелюбного парня.

– Ты не представляешь, как долго я тебя искал! Я Джошуа Теннер, помнишь? Мы виделись на приеме у Стивенсонов. Жена молочника сказала, что ты ушел от них. И тут я совсем растерялся. Я ходил на все приемы, а тебя все не было и не было. Я уже почти и надежду потерял, и тут услышал твою скрипку. Ах! Ты же мне снился сегодня! Прямо как сейчас: я шел-шел и вдруг услышал твою игру! Я потому и решил идти пешком! А сон-то в руку оказался!

Джошуа тараторил, как заведенный. Его пальцы сжимали рукав рубашки, словно парень боялся, что его вновь обретенный товарищ снова исчезнет.

– Да погоди ты, не трещи так быстро! – перебил Джонатан. – Зачем ты меня искал?

– Я так хотел тебя увидеть! – воскликнул Теннер, но тут же взволнованно спросил: – Где ты сейчас живешь? Я себе не прощу, если снова тебя потеряю!

– Ну, – замялся парень. – Именно сейчас я в поиске.

– Отлично! – и в ответ на изумленный взгляд тут же договорил: – Есть одно чудесное место! Пойдем скорее!

Пока шли быстрым шагом, Джошуа объяснил:

– На нашем участке есть небольшой флигель. Он находится в очень красивом местечке рядом с озером. Там никто не живет. И от дома он достаточно далеко расположен. Так что ты сможешь играть, сколько душе угодно, – никто тебя не услышит, никто не потревожит. Правда, я иногда люблю работать на берегу этого озера, но обещаю, что мешать не стану. А то и вовсе подберу себе другое место.

– Это лишнее, – Джонатан смог все-таки вставить свое слово в задорную болтовню спутника. – Ты мне не помешаешь. И может, ты меня отпустишь уже? Я никуда не денусь, – хмыкнул насмешливо.

– Правда? – засиял в улыбке Джошуа, ничуть не смутившись. – Я так рад!

– Посмотри! – оказавшись на месте, Теннер развел руками. – Разве здесь не замечательно?

Джонатан огляделся. Действительно, поляна была очень живописна: маленький домик, уютный даже на вид, несколько старых деревьев, чьи раскидистые ветки обещали приятную прохладу в жаркие дни, стояли чуть поодаль, надежно скрывая флигель от посторонних глаз, зеленая густая трава, в которой тут и там виднелись первые одуванчики, и, наконец, небольшое озеро с прозрачной водой. Парень понимал, почему именно эта поляна так полюбилась молодому художнику. Здесь даже воздух, казалось, был пропитан покоем.

– Да, согласен, место чудесное. Тебе не жалко делиться такой красотой? Разве не лучше работать в уединении?

– Я именно так постоянно и делал. Но в последнее время я только и думаю о тебе, о твоей скрипке. Я больше не могу писать без этого.

– Но ведь мы совершенно не знаем друг друга! – Синклер растерянно пожал плечами.

– Ах, и правда! – Джошуа смущенно потупился, но тут же его глаза засияли снова: – Значит, мы сможем узнать друг друга, если будем чаще видеться!

– Но зачем я тебе нужен? – скрипач удивлялся сам себе, но этот странный парень его совершенно не раздражал, скорее вызывал насмешливое умиление.

– Ты мне не просто нужен. Я словно одержим тобой! Ты мне необходим!

Короткий смешок:

– И ты думаешь, что если я буду рядом, ты сможешь писать вечно?

– Мне кажется, что тогда я буду жить вечно! Только бы слышать твою музыку! У меня ничего не выходит без тебя!

– Тебе не кажется, что ты преувеличиваешь? Всего как-то слишком: этот твой щенячий восторг, какое-то странное обожание, слишком серьезные заявления. Говоря о своей от меня зависимости, ты пытаешься привязать меня, так? – Джонатан нахмурился.

– Нет! – Теннер отрицательно замотал головой. – Привязать тебя – что за нелепое предположение! Это же все равно, что сковать ветер, все равно, что оседлать мечту. Я просто хочу видеть тебя, слушать твою скрипку.

– Чудной ты! – музыкант разглядывал взъерошенного парня, как одно из чудес света. – Если продолжишь так говорить, то я могу решить, что ты в меня влюбился! – он рассмеялся своей шутке, но в ответ услышал совершенно серьезное:

– Да. Получается, я действительно влюбился.

– Погоди-погоди! – Синклер подозрительно заглянул Джошуа в глаза, но не обнаружил там ни намека на смешинку. – Я ведь не девушка!

– Я вижу, – пожал плечами Джош. – Но что с того? Когда ты влюбляешься, тебе все равно, какой у возлюбленного цвет волос, носит ли он очки, есть ли на лице родинки. И пол не имеет решающего значения. Любовь – это волшебство, феерия, полет. Я и сам не мог предугадать, что буду испытывать подобные чувства именно к тебе. Но с первого взгляда на тебя я испытал восторг, который более ни на минуту не оставлял мою душу.

– Твоя откровенность сбивает меня с толку, – Джонатан растерянно вертел в руках свою скрипку.

– Я не жду от тебя ответа, – молодой человек горько усмехнулся. – Если я тебе не слишком отвратителен, побудь немного рядом. Просто живи здесь, просто играй. Эгоистично просить тебя об этом, но у меня действительно не получается писать без тебя. Здесь никто не помешает тебе репетировать.

Он отвернулся, страшась прочесть неприязнь на лице музыканта, и направился к флигелю. Там, прислоненный к стене, стоял мольберт с картиной, что Теннер начал писать сразу после той, первой, на которую его вдохновила игра Джонатана, но так и не закончил. Он установил мольберт на траве, взял в руки палитру, выдавил краски. Парень несколько мгновений разглядывал свою работу, затем нерешительно поднял кисть. Но пальцы предательски дрожали. Сейчас, пожалуй, впервые в жизни, Джошуа корил себя за откровенность. Ему следовало бы молчать, возможно, тогда удалось бы сблизиться со скрипачом хоть немного. А то и подружиться.

– Что это? – тихий голос Джонатана раздался совсем рядом.

Парень вздрогнул, но не обернулся. Ответил так же тихо, словно боясь потревожить какое-то хрупкое равновесие:

– Я не знаю.

– Как ты можешь писать то, чего не знаешь? – прозвучало удивленно у самого уха. Так близко, что Джошуа ощутил на коже теплое дыхание.

– Так было много раз. Я позволяю кисти жить своей жизнью, и она передает мои чувства и ощущения, как сам я бы не смог.

– А почему твои мазки такие легкие, почти прозрачные?

– Потому что они, как те ощущения, о которых я говорил. Они неосязаемые, их невозможно потрогать, но можно почувствовать. Как ветер – ты его не видишь, но чувствуешь. Как вода сквозь пальцы – нельзя удержать. Как мечта, известная лишь тебе, засевшая глубоко внутри, от которой так сладко дышится. Даже если этой мечты не должно быть. Понимаешь? – Джош резко обернулся и замер, увидев лицо Синклера так близко.

– У тебя краска на щеке, – Джонатан прикоснулся к лицу парня, легонько потер большим пальцем гладкую кожу.

Джошуа зажмурился, ловя ощущения от этого прикосновения чуть шершавой подушечки пальца и внезапно, повинуясь какому-то внутреннему порыву, накрыл руку скрипача своей. Потерся щекой о теплую ладонь.

– Что ты делаешь? – не ожидавший такого поворота Джонатан отдернул руку.

– Твое прикосновение так приятно! – художник прижал ладони к груди. – Внутри стало так тепло!

Синклер отступил на несколько шагов, схватил скрипку, словно спасительную соломинку.

– Джош, я не знаю, что тебе сказать сейчас. Не знаю, что делать.

– Ничего не нужно говорить. Сыграй, пожалуйста.

Джонатан кивнул: то ли соглашаясь с товарищем, то ли отвечая каким-то своим мыслям. Смычок скользнул по струнам вначале вроде бы нерешительно. Скрипка запела, послушная воле хозяина. Мелодия взвивалась, взлетала ввысь, но затем резкие звуки сменялись плавными переходами, как будто инструмент вместе с музыкантом обдумывал следующий пассаж.

Джошуа больше не оглядывался, он весь обратился в чувства. Кисть в его руке словно порхала над холстом, оставляя нервные, рваные мазки поверх тех, прозрачных, почти невесомых.

А потом, уже поздним вечером, отец, разглядывая новую картину сына в неровном свете лампы, сдавленно охнет:

– Я никогда прежде не видел подобного. Что ты написал, сынок?

– "Смятение", папа. Одно смятение на двоих.

И Джошуа улыбнется, все еще находясь под впечатлением от прошедшего дня, все еще вспоминая, как звуки музыки будто подталкивали его руку, все еще чувствуя себя бесконечно счастливым от ощущения рядом этого удивительного человека, Джонатана Синклера. Но даже отцу он не признается в том оглушительном восторге, с которым услышал словно бы небрежно брошенное:

– До завтра, Джош.

Сыграй

– Джонатан!

Звонкий голос привычно вызывал улыбку. Опустив смычок, скрипач насмешливо наблюдал за бегущим к нему Джошем. Он приходил каждый день. Синклер не сразу признался даже самому себе, что ждет этих его визитов. Играть рядом с пишущим Джошуа было весело и интересно. Так же интересно было и болтать с ним, отдыхая, привалившись спиной к стволу дерева, глядя на заходящее солнце, чувствуя рядом теплое плечо.

– О чем ты мечтаешь? – спросил его Теннер в один из таких вечеров.

– О том, что закончу Академию и смогу играть столько, сколько захочу. Не то, чтобы я хотел признания и славы, просто без своей скрипки я не мыслю жизни. А ты? – вопросительно взглянул на парня Джонатан.

– А я точно так же не представляю жизни без тебя, – тихо произнес тот, глядя в небо. – Я так хочу, чтобы мы всегда были вместе!

– Ты так далеко заглядываешь в будущее! – улыбнулся музыкант. – А в настоящем чего бы тебе хотелось? Прямо сейчас?

– Чтобы ты сыграл меня! – выпалил вдруг Джошуа. – Сыграл таким, как ты меня видишь. Только ты сумеешь это.

– Вы слишком превозносите мои возможности, молодой господин!

Снова этот насмешливый взгляд. Но он не может сдержать Теннера:

– Неправда! Ты можешь все! Ты можешь сыграть свои впечатления, эмоции и ощущения, все то, что не выразить словами. Но только, Джонатан... – Джошуа смущенно отвел взгляд: – Не зови меня молодым господином. От этого ужасно неловко!

– Как пожелаете, мол... – и засмеялся, заметив, как вспыхнули щеки парня.

Чтобы отвлечь того от смущения, скрипач заиграл. Мелодия получалась легкой, несерьезной и непоседливой, как солнечный зайчик, невесомой, как шаловливый ветерок. Синклер намеренно дразнил приятеля, старательно подчеркивая его детскую непосредственность и наивность. Он улыбался своим мыслям, прикрыв глаза, предвкушая реакцию Джошуа. Но парень его удивил.

– Вот как… – он задумчиво накручивал на палец прядь светлых волос. – Значит, именно таким ты меня видишь? Поверхностным, суетливым и по-щенячьи восторженным? Что же, похоже мне нужно постараться чуть больше, чтобы доказать тебе серьезность моих намерений.

Он побрел к дому, не взглянув больше на музыканта и как-то моментально ссутулившись. Джонатан растерянно смотрел ему вслед – такой реакции на свою проказу он не ожидал. Он был уверен, что парень по обыкновению рассмеется и примется его тормошить. Да чего греха таить – Синклеру и самому хотелось его потискать.

– Джош! – он все еще надеялся, что тот сейчас обернется, посмотрит, хитро прищурившись, и так привычно кинется на шею.

Но парень приостановился на мгновение, не оглядываясь, бросил через плечо:

– Мне нужно подумать, – и зашагал дальше.

Джонатан хотел было догнать, схватить его в охапку, сжать до хруста, но почему-то не сделал этого. Он провожал взглядом удаляющуюся фигуру и мысленно уговаривал себя, что завтра утром приятель прибежит на эту поляну, как всегда, что тогда он, Джонатан, сыграет ему свои настоящие чувства. С помощью скрипки он расскажет, какой Джошуа на самом деле: смешной, искренний, чистый и чудной. Милый и забавный, до невозможности открытый. Взрослый ребенок. Да, решено, так он и сделает. И Джош обязательно его поймет.

Но на следующий день он не пришел. И через день тоже. Синклер недоумевал: неужели так сильна оказалась обида? Он снова и снова пытался наиграть ту самую мелодию, отражающую его чувства. Джонатан ясно слышал музыку в своей голове, но скрипка упрямо не слушалась, не хотела звучать, отказывалась петь. В памяти всплыло лицо Джошуа: «Я не могу писать без тебя. Я ничего без тебя не могу!» Так вот, оказывается, что художник имел в виду? Он тоже испытывал подобное? А подобное ли? Не раз и не два Джонатан ловил себя на мысли, что ему приятны объятия парня, что хочется обнимать его в ответ, но сделать это он не решался. Джош будто жил в каком-то мире, известном одному ему, был почти неземным, и обычные плотские желания по отношению к нему – такому – казались оскорбительными. Интересно, а чего желал он сам? Синклер злился на себя за то, что не попытался выяснить этого раньше, когда у него была сотня возможностей.

Прошла неделя с того момента, как они виделись в последний раз. В тот день скрипач вернулся после занятий во флигель, преисполненный решимостью все-таки сыграть неподдающуюся мелодию, как вдруг его взгляд натолкнулся на оставленный на крыльце белый конверт с гербом семьи Теннеров, оттиснутом на сургуче. «Это от него!» – сердце на долю секунды замерло и забилось с удвоенной силой, пока Джонатан вскрывал конверт. Но с первых же строк стало понятно, что писал ему не Джош, а его отец: «Уважаемый господин Синклер! Наслышан о Вашем несравненном таланте, поэтому хотелось бы просить Вас играть сегодня вечером на приеме, устроенном в честь помолвки моего сына.»

Что?! Помолвка?! Этого не может быть! "Я влюблен в тебя!", "Я одержим тобой!", "Я так хочу, чтобы мы всегда были вместе!" – разве мог Джошуа врать в таких вещах? Разве могли врать его ясные глаза, горящий восторгом взгляд? Или он понял, что ошибался? Что его чувства – вовсе не любовь?

Не умея иначе выразить всю бурю бушующих в его душе эмоций, музыкант схватил свою скрипку и заиграл, выплескивая все то смятение и недоверие, что царили сейчас в его душе. Раздражаясь все больше и больше, Джонатан не замечал, что сейчас скрипка не пела. Она нервно вскрикивала, рвано стонала, хрипела и под конец, жалобно взвизгнув, больно хлестнула по пальцу порвавшейся струной. Эта боль, наконец, отрезвила парня. Выравнивая дыхание, он рассматривал выступившую капельку крови. Джонатан принял твердое решение не малодушничать и все-таки сыграть на этом приеме, как велико бы ни было желание отказаться. А может быть, он просто хотел еще раз взглянуть на Джоша, посмотреть в его глаза и убедиться во всем самому.

До вечера было еще довольно далеко. Кажется, настало самое время собрать свои вещи и подумать, куда теперь податься, ведь оставаться и дальше в гостеприимном флигеле больше не было возможности.

Этот прием был похож на все остальные, на которых Джонатану приходилось играть. За тем лишь исключением, что это был дом Джоша. Именно по этим лестницам маленький Теннер бегал с самого детства, входил в эти двери, сидел на этих стульях, дотрагивался до этих ручек. Все окружающее приобретало совсем иной смысл. Но только в толпе приглашенных не было того лица, которое сейчас так хотелось увидеть.

– Я никогда раньше не слышал Вашей игры, молодой человек, – раздался позади приятный голос. Скрипач обернулся и обмер: сходство отца и сына было просто поразительным. Мужчина же продолжал:

– Вас зовут Джонатан Синклер, я знаю. Джошуа так много рассказывал о Вас и о Вашем таланте, что мне неудержимо захотелось хотя бы однажды услышать игру Вашей скрипки, так вдохновившую моего сына.

– А где сейчас Джош? – встревожено спросил Джонатан, все еще скользя взглядом по толпе приглашенных.

– Он скоро появится, – успокаивающе кивнул отец. – А мне сейчас нужно сделать объявление, после которого, надеюсь, Вы нас порадуете своей восхитительной игрой.

Мужчина отошел, а Синклер внутренне сжался, стараясь, чтобы на лице никак не отразилось его волнение. Сейчас он увидит избранницу Джоша. Но что это? Кто этот темноволосый невысокий паренек, с гордостью ведущий за руку миловидную девушку?

"Я похож на отца, как две капли воды. Вот увидишь его, и поймешь, как я буду выглядеть в зрелом возрасте. А вот мой старший брат пошел в маму и внешностью, и характером. Он такой же непоседливый и живой. И невероятно красивый!"

Джонатан тогда подумал, что не может даже представить кого-либо, красивее Джошуа. И сейчас, вспомнив те его слова, почувствовал, как напряжение, копившееся в нем в течение последних часов, наконец-то его отпускает. И внезапно почувствовал такой знакомый взгляд таких знакомых глаз. Вскинулся, быстро огляделся по сторонам и успокоенно вздохнул, заметив на лестничном пролете присевшего, прижавшегося к перилам Джоша, наблюдающего за ним украдкой. "Какой же я идиот! Как я мог в тебе сомневаться?!" И смычок взлетел над струнами, и по залу разлилась мелодия, мягкая и нежная, словно утренний солнечный свет. Она отражалась от хрустальных люстр и дробно рассыпалась по залу, задевая сердца присутствующих здесь людей, пробуждая в них забытые чувства, заставляя пары сплетаться пальцами и прижиматься ближе друг к другу. Музыка цепляла всех, хотя Джонатан сейчас играл только для одного человека. "Ты слышишь? Вот сейчас моя скрипка, наконец, меня послушалась. Сейчас, когда ты рядом, когда вижу тебя, когда чувствую твой взгляд. Я понял тебя, все то, что ты мне говорил, достигло моего сердца. Ты хотел, чтобы мы всегда были вместе. Ты уже тогда понял, что вместе мы сможем больше, что, дополняя друг друга, становимся сильнее. "Скрипач не отводил взгляда от лица Джошуа, улыбался от умиления, замечая покрасневшие щеки и пунцовые уши. "Какой же ты милый!"

А потом, оказавшись в маленьком флигеле, Джонатан с сомнением покосился на собранный ранее баул с вещами. Уходить не хотелось. Не хотелось снова оказаться в полном одиночестве. В этом городе он всегда был лишь иностранцем, не имеющим ни жилья, ни денег, ни положения в обществе. Теннер отличался от основной массы представителей высшего света, бывших обыкновенными снобами. Уж что-что, а высокомерие у него отсутствовало напрочь. «Понял ли он мои чувства?» – снова и снова задавал себе вопрос Джонатан. Ему казалось, что можно было сыграть лучше, нежнее, откровеннее.

Джош восхищался им, его талантом, но Синклеру было этого мало. Он хотел его, хотел всего и без остатка. Парень вздохнул, слепо глядя в темное окно, как вдруг от размышлений его отвлек стук в дверь. И скрипач почему-то совсем не удивился, увидев за дверью запыхавшегося Джошуа.