Текст книги "Кrom fendere, или Опасные гастроли (СИ)"

Автор книги: Smaragd

сообщить о нарушении

Текущая страница: 71 (всего у книги 89 страниц)

(2) Здесь – как синоним многоголосья.

====== 47-2 ======

Стрекозу встретили на ура, причём буквально и очень громко, не затискали от радости лишь благодаря присутствию весьма строго настроенного Поттера. Только Сай почему-то не вышел на шум и ликование.

– Как чувствовала! – Всплеснула руками Матильда, зайдя к нему в комнату. – Как чувствовала! Да у него же температура! – Она испепелила обвинительным взглядом каждого Хромокрыла по очереди.

– Я его ничем не заражал! – Поднял руки Свечка. – Мне Бюлов строго-настрого запретил кого бы то ни было заражать!

Гуль оттолкнул его плечом:

– Не смешно. Заткнись. – И заглянул к Сольваю, с довольно вялым видом лежащему на кровати поверх покрывала. – Чего там? Ещё час назад был жив-здоров. Мистер Поттер, раз вы тут, то мы не будем мешать.

– Приготовлю чай лечебный, с мёдом! – Мати упорхнула, слегка прихрамывая.

– Эй, очень рад тебя видеть! – крикнул ей вслед Сай и виновато улыбнулся Поттеру. – Нормально со мной всё. Немного устал; наверное, продуло сквозняком. Утром буду как новенький. Мы только полчаса назад из аэропорта – в Берлин летали, концерт для форума какого-то, по экологии, кажется. Международная байда.

Огромный сьют, служивший группе на все время пребывания в Германии и штаб-квартирой, и репетиционной студией, и домом, Мотыльки обжили, как всегда на гастролях, быстро и основательно: Мати старалась кормить парней собственной готовкой (из Калифорнии зря, что ли, кастрюльки тащила!), поэтому раздвижные двери небольшой кухни постоянно стояли открытыми, а в столовую, где все перманентно пили кофе, курили или что-нибудь ели, перенесли два удобных дивана из холла. На них теперь валялась одежда, журналы, музыкальные инструменты или кто-нибудь спал. Гостиничная обслуга в номер не допускалась. А мусор мешками выносили сами охранники, они же закупали провизию и выпивку. С тех пор как Поттер воскрешал тут пьяную братию и эвакуировал Матильду, прошло всего несколько дней, но в отсутствии «женской руки» и хоть какого-то контроля энтропия нарастала страшными темпами. Только спальня Сольвая оставалась образцово чистой и аккуратной.

Он сел на постели, поманил Поттера к себе, без слов предлагая ему устроиться рядом; когда стал расправлять смятую, свернутую пополам подушку, из-под неё на пол спланировал тонкий конверт. Заметив, что Гарри это увидел, Сай сорвался с места и слишком поспешно засунул конверт в ящик тумбочки. Гарри хотел было спросить, что за письмо, но передумал – Сай действительно выглядел неважнецки – и взял своего мальчика за запястье, щупая пульс и как бы случайно прикасаясь губами:

– Может, лучше вызвать врача? – Сердце-то, однако, как скачет!

– Нет, пустяки, – отмахнулся Сольвай, – полечи меня сам? – Ложась рядом, он устроил голову на Гарриных коленях.

Они поговорили о всякой ерунде, потом полечились Матильдиным чаем, крепким бальзамом, Гарри немного поколдовал над болящим и сам, уютно пригревшись возле него под пледом, задремал…

Перед уходом он немного послушал мирное глубокое дыхание крепко спящего любимого и поцеловал его в висок. Дёрнувшись, тот что-то коротко прошептал, неразборчиво: кажется, «Гарри» или «Генри» (1).

………………………………………………………….

(1) Имена Henry и Harry в английском произношении похожи гораздо больше, чем в русском.

*

Покаянный Кричер встретил Поттера в кабинете, скорчившись на спинке кресла. Он напоминал дряхлого стервятника, раненого падальщика. В лапах держал плетку.

– Пошёл вон, зараза, видеть тебя не хочу. – Была ночь, и Гарри совсем не хотелось разбираться с мятежным, а скорее, просто вредным до мозга костей домовиком. – Проваливай, – безэмоционально приказал он, – толку тебя наказывать – как был сволочью, так и остался. – Поттер стянул галстук через голову, не развязывая, и помахал рукой, сгоняя Кричера со своего места. – Не наглей.

– Значится, убивать не станете, милорд. – Домовик слез с крутящегося кресла и взглянул снизу вверх на хозяина. – Отслужу.

– Брешешь. – Тот устало потер лицо ладонями. «Надо бы поработать или лучше лечь спать?» Но сон чего-то не забирал. – Вот за что ты меня так ненавидишь, а? – Гарри даже не смотрел на эльфа, и, собственно, не ждал ответа. Лучше бы уж ушастый гад смылся с глаз долой и никогда больше не появлялся. Приказать ему, что ли, стать невидимым? Навечно…

Вдруг он почувствовал, как жёсткие корявые пальцы уцепились за колено, будто клешни, и эльф костлявым увесистым мешком повис на Гарриных брюках:

– Прости, прости меня, дурака! Кричер столько счастья познал, в довольствии жил, семью полюбил, детишков, сэра... Коржика, – кажется, старик первый раз назвал псёныша так, неполным титулом. – Я ж тебя мальчиком принял, полюби-и-ил, – стонал сквозь слезы домовик, не отпуская из крепких объятий Гаррины ноги. – Прости-и-и! Не отбирай радость – отслужу! Беречь буду!

Поттер минут десять столбом стоял посреди комнаты, слушая этот концерт, но сердце что-то захолонуло:

– Ладно, проехали.

Кричер стёк на пол и сказал спокойно:

– Я Рыжей с приплодом жизнь спасти клянусь. Ну и за всеми будущими малыми Поттерами, которые в этих стенах народятся, приглядывать – само собой. Большего сделать не могу.

Гарри резко развернулся, а ведь уже почти отошёл к окну – курить очень хотелось. Нахмурился:

– Ты что несешь?!

– Предательница неверная, чужим брюхатая, не разродится без помощи и дитё удушит, – сообщил эльф таким будничным тоном, будто читал из энциклопедии сведения, всем известные с детства.

– Нихера!.. Откуда такое?.. Да что случилось? Говори, что с Джинни! – Поттер рванул вперёд, споткнулся об брошенное эльфом орудие пытки, проехался на коленях и вцепился тому в плечи.

– А у Пруэттов на гобелене метка бледнеет. У ихних Уизлов, предателей крови, отродясь слуг не было, а природный эльф завсегда хозяйку в родах ведёт, помереть не даёт, а ежели что – своею жизнью младенца выкупает.

– Так её надо в Мунго, срочно. Что ж ты молчал, сморчок зловредный? – Гарри совершенно растерялся и даже перестал кричать и возмущаться.

– Нет нужды. – Важно повёл носом эльф. – Клятву Кричер Бетам Овероди даёт, что живыми тех-то двоих… в общем, вспомоществование окажет. За грех свой виру выплатит.

– Я всё-таки свяжусь с Поллаком. – Гарри поднялся, всё больше хмурясь. – Не нравится мне это.

– Ваши целители – что неразумные дети. – Кричер заносчиво вздёрнул подбородок. – А мне многое ведомо. Нечего зазря Рыжую полошить, а то она ещё девочку нашу перепугает, бестолковая мамашка.

– Ты про Лили? – совсем запутался Гарри. Эльф кивнул. – Погоди, а как это ты гобелен Пруэттов видел?

– Дык я ж старшина эльфийский, мне проход кругом есть.

Гарри застыл, будто прилип ногами к полу. Врёт старик? Цену себе набивает? Важничает или до маразма дожил? А если…

– Что, прямо кругом? – спросил он, прищурившись и делая вид, что не особо поражён услышанным. – А в Министерство магии?

– Чего я там не видел? – Кричер пренебрежительно хрюкнул и отвернулся, сложив лапы на груди.

Вот же артист, даже говор у него меняется: то шекспировским слогом изрекает, а то, что твой абориген мумба-юмба, ну хитрец! Гарри понял, что быстро заснуть и выспаться всласть этой ночью не светит. С Кричером предстоял серьёзный (а зная отвратительный характер домовика – ещё и долгий) разговор.

*

Он лежал, как и был с вечера в одежде, на своей неразобранной постели, курил, забросив руки за голову, любовался поздней осенней зарёй и думал.

Выспросить у домовика удалось многое, почти всё что надо. О чём тот упрямо (или из вредности) умолчал – компенсировалось догадливостью Поттера. Информации было море: «Вот же как бывает: живешь-живешь, и вроде не дурак, и жизнь понимаешь, пороху понюхал, людей видел, а оказывается, что сердцевину, суть связи волшебника с волшебной же силой, магией, и не расчухал! Почитать надо чего-то, точно. Видно, не тому нас в школе-то учили, или, скорее всего, не всему…»

Темна и дремуча сейчас виделась Гарри Поттеру магия; вспомнились проповеди Дамблдора, и вот, как на духу, не выходило сейчас с определённостью сказать, что тот был за человек. Ведь разговаривать-то разговаривали, а поговорить так и не успели. Да и молод он сам был, жалко. Особенно же жалко стало недооцененного Снейпа. Вот у кого ум был, как стрела… А впрочем, не в уме дело. Тут мысли перескочили к друзьям – Герми, Рону, Дину и Невиллу, Луне… С Гаем надо разобраться, интуиция подсказывала, что нечисто с его обращением. Гарри сделал себе мысленную зарубочку, и потекли дальше размышления к Саю, детям… бывшей жене:

«А ведь правда – носила Джинни всех троих легко и рожала, как пела. Никаких женских страхов или там плохих предчувствий, даже с первенцем! Джейми-то «головастиком» родился, крупненьким, по идее, трудно ей было. Неужели Кричерово колдовство? Я сам, когда Джеймс на свет появился, даже стона ни одного из спальни не слышал – думал не время ещё, а как в комнату зашел – мне тёща его мокрого, грязного, в каких-то синих пленках, подала… И Лилища про связь домовиков с ихними хозяйками говорила. А еще Магический брак. Неплохо бы с этим заранее разобраться, а то впросак попаду – невежда, едрить, Главный аврор! – Поттер потянулся к пепельнице, выбил о мраморный ободок прогоревшую трубку. – А Кричера, пока он виноватый, а не сам из меня веревки вьёт, надо за «языком», то есть за парочкой бумаженций к Его Превосходительству послать, или вообще…»

В голове у Гарри кружился целый рой возбуждённых идей. Одна круче другой. Не все они были мирными и законопослушными. Нужно было их систематизировать, повертеть со всех сторон.

– И не стыдно нихрена! – вслух резюмировал он. – Не дам, никому не дам опрокинуть нашу жизнь, изгадить. На войне и в любви все средства хороши! Я так сказал.

====== 47-3 ======

– Да, так явно лучше! – Он сидел спиной к окну – не особенно высокий, но статный темноволосый мужчина. Порвал листок бумаги, принялся писать заново. Перечеркнул несколько слов, перечитал написанное, распрямился в неудобном кресле и, по-стариковски хрипло откашлявшись, попробовал на слух:

«…Меня и не было как будто, всё было морок, собственная неправота измучила, весь мир осыпался – старой штукатуркой – и показалась грубая кладка пропащей жизни и жестокой, как булыжник, данности. Всё померкло. – Мужчина вздёрнул подбородок, слегка красуясь (а, надо признаться, было чем: весьма и весьма хорош собой), как перед зеркалом пошевелил бровями, примеряя разные «маски», потом, наоборот, склонил голову и взглянул на воображаемого собеседника исподлобья. Проникновенно, будто послал энергетические лучи. Ох, какой взгляд! Самому понравилось! – Померкло… – задумчиво повторил он несколькими разными тембрами, выбирая наиболее выигрышный, и продолжил с выражением: – А главное – боль, твоя боль, мое солнце! Кто может быть жальче, чем предавший любовь?.. А ведь она была, была и била как источник, нет, фонтан, потому что была такой же искристой, даже веселой… Наша свобода, барьеры, которые мы перелетали птицами! Помнишь? Если бы не моя слабость!.. Но он убеждал меня, что так для тебя будет лучше, моё солнце… Говорил, что я гублю тебя, а потом в ход пошли угрозы… тюрьмы, позора… Но я об этом говорить не хочу – не смею тебя снова ранить и всю вину беру на себя… Моя проклятая, несчастная женитьба, мои обязательства этой ненужной женщине… нет, и нет ни вздоха, ни радости с тех пор – бог ей судья, той, что лгала мне… Нет мне, слепцу, пощады… Вот так просто приползти к тебе на коленях…»

Мужчина прислушался к голосам, доносящимся снизу.

– Ну, ты скоро, дорогой? Обед стынет.

– Да, иду-иду, Ирма. – Он отложил черновик, написанный женой, и свои правки. Успеется переписать и отослать письмо мальчишке с утренней почтой. Что бы он делал без неё, своей умницы! Будет, будет у них и собственный домик на море, и средства на безбедное будущее…

В маленькой столовой на съемной половине стандартного пригородного дома (постройки пятидесятых годов прошлого века) Генри Дреддсона ждала сейчас тарелка ароматного супа, поэтому мысли о добрых переменах и их светозарном грядущем он на время отложил. Никуда этот вздорный мальчишка не денется! Ишь, как взлетел, сопляк! Кто бы мог подумать? Ну да, талантливый был парнишка, упорный, гордый, смазливенький, чувственный такой… вроде и шлюшкой не назовешь – кошка; но чтобы тот самый Скорпиус стал вот этим кумиром миллионов?! Да если бы Ирма не увидела его, сучёнка белобрысого, по телику, не узнала и не задумала всю эту штуку… Так бы и сидел мистер Дреддсон Генри Уолтер на Гринвичском ипподроме, работал бы за гроши, тренируя богатеньких толстозадых выблядков…

«Об одном жалею, – подумал он, заправляя за воротничок салфетку, – надо было покалечить коня, чтоб больней было… Суки высокомерные – ненавижу! Малфо-о-ои! Так ты у нас знаменитость, Скорпи, лапочка слюнявая, голуба недотраханная? И гонорары соответствующие? Ну так и заплатишь, детка, заплатишь, еще как заплатишь! Не зря я тебя за яйца лапал. Вон, как отозвалось, петушок, снесешь ты мне золотое яичко!»

– Не забудь в следующем письме написать, что я серьезно больна, – от планов мести его отвлекла миссис Дреддсон, остролицая крашеная блондинка обыкновенной комплекции; она забрала у мужа пустую тарелку.

– А? Да, конечно, милая, – выныривая из раздумий, промямлил Генри.

– Вот что бы мы делали без моих старых связей и Альберта? – Она выглядела довольной и налила себе бренди из пузатой бутылки.– Правда, фотограф из него хреновый.

– Ясное дело, с тобой не сравнится, моя радость! – не стал возражать Генри, хотя именно Альберта Хикса, а не Ирму, пригласили в Германию, чтобы сделать снимки для гастрольных постеров группы «Krom fendere». – Вас, журналистов, не проведешь, – решил он польстить супруге, которая уже год была без заказов. – А чем ты его прижала?

– Боится за своё место в газете, старые наши делишки совместные. А тут и пригодился. Адресок скинул.

– Повезло! – поддакнул Дреддсон.

– Не повезло, а верный расчет. – Ирма передала ему стакан с бренди. – Ты не тяни, иди перепиши и посылай. А завтра, нет, через пару деньков я еще новое набросаю. И обязательно проси о встрече, скажи – дело жизни и смерти. И про любовь гни, на жалость дави и на вину. Ну ты умеешь.

– Ага, как ты говорила, Ларошфуко, да? – настроение у отобедавшего было превосходное. Бывший жокей, неудачно закончивший карьеру, так и не ставший чемпионом, да ещё и получивший пару неприятных травм, а ныне мститель Дреддсон сыто хохотнул.

– Да нет же, дурачок, Лафонтен. Там было так: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!» – поддержала мужа Ирма. – Съедим гомика-недоумка.

*

– Валдис? – Скрипнула дверь.

– Что, Сай, что-то случилось? – Телохранитель Мотыльков вскочил со стула, он был не то чтобы занят, но никак не ожидал такого раннего визита своего главного работодателя, которого про себя называл «Птенчик номер раз», и сидел в рубашке, разгадывая воскресный кроссворд в «Таймс». (Вообще-то у охраны все члены группы имели клички: так Матильда Вантуле шла под кодовым именем «Птичка», барабанщик звался «Каланчой», Андрис был уважительно – «Гуру», Алекс – «Пингви», и только Гуль оставался… «Гулем».)

– Нет, ничего такого, – ответил Сванхиль, выходя бочком в коридор и почему-то отводя глаза. – Не хватайся за кобуру. Просто мне надо исчезнуть на сутки. А ты спи, рано ещё.

– Я сейчас, только поставлю Гэвина и Клайва. Буду готов через минуту. – Здоровяк невозмутимо стал надевать пиджак, чеканя слова в переговорное устройство: – Пост два, принимайте смену. Да, форс-мажор, дуйте живо сюда. Готовность по основному объекту. Пост три, машину к запасному выходу. Отбой.

Сольвай поморщился – к площадке, представлявшей собой что-то типа зимнего сада, уже подъезжал внутренний лифт, вероятно, с мотыльковскими секьюрити.

– Да я хотел по-тихому. Не дёргайся, а?

– Мы и есть по-тихому, – заверил Валдис, небрежно заслоняя его плечом. И только убедившись, что на этаж поднялись свои, спросил: – Куда?

Сай как-то недовольно, разочарованно, вернее, обречённо скривил губы и ответил:

– В Лондон. На автобусе. Может, я сам?

Бодигард, давно и хорошо знавший шефа, позволил себе вопросительно поднять бровь, что не возымело на того ни малейшего эффекта.

– Только так, через Кёльн и Бельгию, а там Евростар, – сказал Сай, будто пытался ненавязчиво отговорить своего «опекуна» от столь непривычного и утомительного путешествия. Но тот уже деловито составлял план поездки:

– «Нейшенл Экспресс»? Билеты, багаж?

– Заказаны… Никакого. Семь часов в пути, полтора – в городе, и сразу обратно, – фразы Саем отстреливались коротко и приглушенно.

У дверей уже застыл Клайв Геннис, бесстрастный, как статуя Свободы в Гудзонском заливе. Валдис повернулся к нему:

– Будем обратно двадцать девятого. В Париж – стрижка, шопинг, подарки, пряники.

– Понял. – Бывший американский «котик» Геннис кивнул, продолжая прессовать жвачку мощными челюстями.

Сванхиль пропустил телохранителя вперёд.

*

Погода по пути менялась, до самого Бремена шёл дождь, потом немного прояснело, а через Бельгию беглецы ехали уже в окружении почти летних пейзажей, залитых ярким солнцем. Сай сидел рядом с Валдисом, в самом конце автобуса, на синем диванчике, поджав под себя одну ногу и упершись в стекло лбом. Он заторможено смотрел в окно, ничего не видя. Впрочем, картинок в озабоченном мозгу мелькало предостаточно: последнее письмо, доставленное курьером, было совсем другим, не таким, как то первое (в тонком, полупрозрачном бедном конверте, только и вмещавшем сложенный пополам листок), и не таким, как второе (полный близнец предыдущего, только написано убористее, и страница была словно прошита нервным зигзагом синих ниток), – а требовательным и страстным. Генри умолял встретиться в Лондоне, на нейтральной территории – в кафе.

Генри... Тёмные волосы на ветру. Майский день. В воздухе – метель яблоневых лепестков. Генри… Вот он пытается взнуздать Икара, тот косит карей вишней злого глаза, сейчас укусит! Никто не смеет касаться коня, кроме Скорпи…

– Чёрт… – выдохнул Сай. – Хо-о-ой! – На стекле растаяло облачко его стона. Образ мертвого коня такой яркий, что из крепко зажмуренных глаз чуть не брызнули слезы. Сердце сжалось, забилось заледеневшей в полете птахой.

…Вечереет, бабушка в сером платье раскладывает пасьянс, а сам Скорпиус сидит под столом и перебирает шелковые кисти ее забытой на спинке кресла шали, серебристой змеей спускающейся до пола…

«Сколько мне было тогда? Пять, шесть? – Сольвай уже так расстроился, что всё, что он рассчитывал обдумать по дороге, все слова, могущие утешить безнадёжно влюблённого (продолжающего любить через столько времени!), очень страдающего Генри, всё, что готовился сказать тому при встрече, будто бы осталось на автобане, улетело с выхлопными газами, осело на обочине. Он разозлился:

– К дьяволу!

Но тут же невольно начал сильно жалеть Генри – нелегко, видно, писать о преданном тобою же чувстве. Понимать, какую подлость совершил, раскаиваться – и продолжать любить… Но Генри говорит, что отец ему угрожал… Да, похоже на Малфоя-старшего. Гад он всё-таки, этот… па-поч-ка. А Генри – не виноват? Жена больна была, а потом ребёночек умер, нерождённый… А ведь была любовь, самая первая, такая чистая, казалось, весь мир освещающая, до головокружения… нежная! Настоящие чувства, смысл жизни, суть материи…»

«...Чувствую себя таким жалким, никчемным, потерянным. Я потерял тебя, Скорпи! Но я хочу тебя вернуть... не сейчас, но потом, когда-нибудь, через все несчастья, через моё предательство. Дай мне надежду. Поверь, мне было очень трудно от тебя отказаться, вычеркнуть из своей жизни. О, как я наказан!»

Сай будто опомнился. Эти строки письма Генри горели перед глазами, жглись, но… Но ничего не значили. Ещё секунду назад он готов был, опьянённый, пленённый своими воспоминаниями, поверить, что… Нет, просто заноза, когда-то сидевшая в сердце, дала фантомную боль. Первая любовь оставила глубокий шрам, который теперь сочился свежей кровью – потому что на него слишком сильно надавили… «Забыть ли старую любовь и дружбу прежних дней, забыть ли старую любовь и не грустить о ней…» (1) Нет, не забыть – было! Любил! Жил этой любовью и только ею, имя «Генри» шептал ночами, в бреду, в здравом уме, баллады слагал для него, всего себя готов был отдать… И отдал бы… Но не вернуть и… не простить. Виноват отец? Ну и что? Он ведь Генри руки не выкручивал, человек всегда сам решает, стать ли под напором обстоятельств негодяем – или не стать… Нужно объяснить Генри, что ничего между нами быть не может. Мягко, но твердо. Попытаться не обидеть его, не причинить боль, никакой мести, правильные слова. Всё прошло, выпало пеплом, унесено водами. «А если ты, Генри, всё еще любишь, то… то ищи другие пути, а наша дорога оборвалась тогда, в маленькой квартире в Копенгагене, откуда отец уволакивал меня в последний раз, а ты, Генри, стоял, опустив руки вдоль тела, и мял в ладони салфетку… Мы тогда обедали. Ты принёс тминный хлеб, копченую селедку, купленную на мои деньги, что я копил нам для побега в Германию. Вот и сейчас – снова Гамбург, круг разомкнулся, на этот раз навсегда… Я не люблю тебя, Генри! Alles (2). Но я знаю, что значит любить, насколько любящий уязвим, беззащитен, раним, и я попытаюсь объяснить тебе, что ты должен жить дальше, без меня, но жить и искать другое счастье. А я своё нашёл. Может быть, именно благодаря тебе – и нашёл, и узнал, что это настоящая любовь. Мой Гарри…»

– Выходим, после меня. – Валдис тронул Сольвая за плечо, что позволял себе крайне редко. – Спишь? Приехали. Стоишь, ждёшь меня, в такси садишься сзади слева.

– Да будет тебе. Чего ты со мной, как с лохом? Я давно правила знаю, на инстинкте уже. – Сай, потягиваясь, встал и выглянул из окна. Крытый перрон красивого, как замок, вокзала Сент-Панкрас: кругом снуют приезжающие и отправляющиеся через тоннель на континент в таком же, как тот на котором они прибыли, желтомордом поезде. Прошло около восьми часов, как они с Валдисом вышли из дверей гостиницы, телефон Сая, лишенный голоса, истерично сигналил световыми знаками – сорок пять вызовов… Всё потом!

– Валли. – Сольвай придержал охранника за рукав безупречного чёрного пиджака. – Мне надо одному побыть, дело есть интимное, а ты меня тут вот подожди, видишь забегаловку? До семи часов, ладно? Ну что со мной в Лондоне случится? Я сейчас совсем не похож на знаменитого Сванхиля, на меня никто не посмотрит, лады?

Валдис быстро смекнул, что «подотчетная звездочка» сейчас просто прыснет через дорогу и легко затеряется в толпе – ищи его потом. Да еще и след магией запорошит! Этот может.

– Ну ладно, – он сделал вид, что согласен, – встретимся или тут, или, если опоздаешь, то на перроне. За полчаса до отправления. Билеты у меня. Салют!

И они расстались. Сольвай сел в автобус, идущий до Тоттенхэм Корт Роуд, а Валдис кивнул и неспешно пошел в сторону Кинг-Кросс… Но не такой он был человек, Валдис Кропенс, чтобы отпустить подростка одного. Да еще этого – бешеный мальчишка, нет, не то чтобы безответственный – напротив, но всё равно нуждающийся в защите профессионала. Сколько уже вместе прошли, в такие переделки влипали! И «Птенчик номер раз» всегда вёл себя как настоящий полководец, лидер с холодной волей и изощренным умом. Только вот… как понимать этот его бзик? И, прикинув что-то, решил профи Валли тихонечко проследить за явно не совсем адекватным сегодня работодателем.

Держась за кожаные петли, кишками свисавшие с потолка салона, Сай пытался взбодриться, смотрел в окно, считал остановки. Но на беду из монотонного разнообразного гула людских разговоров, звуков города, механическое устройство, объявляющее остановки приятным мужским голосом, прямо вдалбливало ему в голову названия: Копенгаген стрит, Денмарк стрит… Что это? Наваждение какое-то! Датский синдром – дисфория (3) Генри… Сольвай дёрнулся к дверям, решив пройти оставшиеся пару кварталов пешком, и краем глаза заметил очень знакомый крупный силуэт, мелькнувший в окне притормозившего на светофоре кэба.

– Ага, не отстал Валдис! Ожидаемо, – сам себе вслух сказал Сай и даже развеселился. – Поиграем!

Он рванул сквозь уличное людское море, искусно маскируясь магическими мороками.

Пара минут – и славный такой старичок в клетчатой кепке бодро вышел из-за газетного киоска и свернул на Греческую улицу к кафе «Coach & Horses» (4).

Кропенс, выскочив из такси и пыхая как раненный носорог от досады на себя и на Сванхиля, покружил по окрестностям, но беглеца не обнаружил, поэтому вернулся в то место, которое изначально назначил для встречи Сай, и постановил ждать его там. И навесить безалаберному мальчишке подзатыльников!.. Хотя бы мысленно…

…………………………………………………

(1) Строки Р. Бернса

(2) Всё! (нем.)

(3) Болезнь, синдром, связанный с депрессивным состоянием; страдания, мучения.

(4) Название кафе переводится с английского, как «Наездники и Кони», но первое из них имеет и другое значение: «тренер верховой езды», «натаскиватель», «учитель».

====== 47-4 ======

Генри написал, что будет ждать каждый день в «Coach & Horses» с пяти часов: «…Пусть мне потребуется на это вся жизнь – я буду ждать тебя каждый день... любимый».

– С пяти – и до? – буркнул себе под нос странно молодым голосом пожилой господин, резко остановившийся перед стеклянными дверьми кафе. Со стороны могло показаться, что ему стало плохо, внезапно прихватило спину или, например, стрельнуло в колено; две девочки, проезжавшие на роликах мимо по тротуару, вероятно, так и подумали, затормозили и попытались поддержать старичка под локти:

– Сэр? Вызвать врача?

На что тот странно на них посмотрел, сдвинул свою старомодную кепку почти на нос и решительно шагнул в кафе. Там прошмыгнул в туалет, закрылся и уставился в зеркало.

Черты старческого лица начали оплывать, будто свечной воск. Скорпиус даже удивлённо отпрянул: показалось, что из зеркала на него смотрит не Сольвай Сванхиль, а совсем юный четырнадцатилетний подросток… с глазами раненого единорога… Он видел в детстве и запомнил иллюстрацию в книжке – бабушка читала ему об этих магических существах: когда им очень больно, это всегда видно по глазам...

«Зачем, зачем я приехал? Что скажу ему? – Скорпи поморгал и взъерошил себе волосы. – Он всё равно останется для меня предателем. Милосердие? А разве Генри просит о милосердии? – Отражение красивого блондина стало бесстрастным, холодным и не собиралось помогать своему растерянному оригиналу приводить мысли в порядок. – Взрослый мужчина мистер Дреддсон сам решил свою судьбу, сам сделал выбор. Если бы кто-то или что-то заставляло меня предать моего Гарри, разве я согласился бы? Прогнулся бы под безусловно сложные обстоятельства, сдался, сложил лапки и причинил ему боль? – Скорпиусу очень захотелось оказаться в Сталкере и поговорить с любимым, всего лишь поговорить, услышать его голос, подержать за руку, посидеть рядом с ним, в облаке вкусного табачного дыма, признаться, склонив голову ему на плечо, что он, Скорпи, – обычный глупый мальчишка, который хочет, чтобы всё вокруг было хорошо, правильно, справедливо, но не знает, как этого добиться… Лондонский ” Богомол”, а потом и город Ангелов, пряный датский кавендиш черри, в меру лёгкий табак с кремовыми и ореховыми оттенками, с ненавязчивым вишнёвым ароматом и запахом ирландского виски, с шипровой ноткой... – пол под ногами качнулся, пришлось схватиться за раковину умывальника. Совсем другие воспоминания, более важные, драгоценные, спешили Скорпиусу на подмогу, но он решительно отодвинул их: не сейчас, сначала залить тот костёр, первый, чтобы даже ни уголька не осталось живого, тлеющего, готового в любой миг снова вспыхнуть и обжечь всех, кто ему дорог. – Три года назад мне казалось, что Генри убил меня, – Скорпи заставил мысли вернуться в прежнюю колею, – убил безжалостно, и закопал, даже не дождавшись, пока моё сердце перестанет трепыхаться. Так страшно было быть похороненным. Так страшно было всё и всех бросать. Я ведь не сбежал тогда, от отца, от бабушки, я просто умер. А сейчас думаю, что это всё было к лучшему. Неожиданно: ужасная боль, невосполнимые потери – и к лучшему. Но не предай меня тогда Генри, я бы никогда не посмел убежать, бросить бабушку, не стал бы тем, кем стал сейчас, не встретил друзей, Кима… Гарри. Генри не оставил мне выбора – насильно столкнул в ледяной чёрный омут жизни. Оказалось, что я умею плавать, оказалось, что мне, как ламантину, нравится плыть в этом омуте, который и не омут вовсе, а канал, ведущий в открытый океан. Бывают такие подводные пещеры, узкие длинные туннели под водой: когда по такому туннелю начинаешь плыть, то думаешь, что в конце ожидает мучительная смерть от недостатка кислорода, а оказывается, что там – свобода, свет, радостные крики чаек, простор и чистый солёный ветер вместо затхлого, провонявшего гнилыми водорослями и дохлой рыбой воздуха отрезанного от внешнего мира грота. Если бы не Генри, то домашний мальчик, послушный сын и примерный ученик, не знавший жизни поэт Скорпиус Малфой никогда не осмелился бы плыть по своему туннелю. И никогда бы не выплыл. Я узнал, что такое любовь. Не эйфория, не выдуманное якобы исключительно светлое чувство, не поэтическая заправка для слезливых баллад, а настоящая любовь, реальная – мощная, всепоглощающая, сладкая, горькая, опасная, превращающая человека попеременно то в идиота, то в гения, то в труса, то в героя. И показали мне эту любовь Генри и Гарри. Показали с разных сторон. Я не хочу забывать урок, полученный тогда. Не имею на это права – слишком дорого он мне обошёлся. Не сделаю так, как поступили со мной, не отплачу той же ржавой фальшивой монетой, разобью этот круг ненависти. Я должен успокоить сердце Генри, оно ранено мною, мне его и залечивать!.. А Гарри… он простит, ведь я не совершаю ничего, что навредило бы нам. Наоборот, я защищаю нас с Гарри от себя самого, от влюблённого впервые в жизни, попавшего в капкан любви мальчишки Скорпиуса Малфоя. Просто не могу оставить на поле боя раненого врага, особенно если не уверен, враг ли он мне. Добить Генри, подарить гуманную смерть? Если бы мы сражались с ним в реальном бою, на мечах, то, возможно, я так и сделал бы – вонзил ему в сердце мизерикорд. Но мы с ним не рыцари, не соперники, нам нечего делить, не за что проливать кровь; если Генри не будет страдать из-за любви ко мне, из-за своего прошлого, если сможет идти налегке дальше – тогда я не буду чувствовать себя преданным, тогда та травинка с моей кровью, столько времени хранимая в книге первым мужчиной, о поцелуе с которым я мечтал, превратится из символа боли, унижения, из напоминания об ужасных ошибках – в листик обычной осоки… просто зелёное поле, где легко можно порезаться, поцарапать коленки, даже, споткнувшись, упасть в грязь, но тут же подняться, отряхнуться и улыбнуться счастью, которое терпеливо ждёт тебя за углом…»