Текст книги "Кrom fendere, или Опасные гастроли (СИ)"

Автор книги: Smaragd

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 89 страниц)

Христос, о пастырь душ, идущий по полянам

Звать светлые стада на светлый водопой,

Гляди: восходит смерть в тоске вечеровой,

И кровь твоих овец течет ручьем багряным...

Вновь вечером встают Голгофы пред тобой!

Голгофы черные встают перед тобою!

Взнесем же к ним наш стон и нашу скорбь! Пора!

Прошли века надежд беспечных над землею!

И никнут к черному от крови водопою

Распятые во тьме на небе вечера! (1)

Эти строчки сами запомнились Киму. Он в своё время знал и позабыл множество стихов, а вот эти – нет. И понимать их и отцовские слёзы стал только сейчас. Когда полюбил. Когда любовь привела его туда, где он никогда прежде не был, и даже не представлял, что ждёт впереди. Восходящая ли смерть, багряные ручьи, Голгофы судьбы и отчаяния, века надежд, чёрный от крови водопой... Распятые во тьме на небе вечера... Вроде и не темно – в таком крупном городе не бывает темноты, не то что дома... Вроде и не вечер, а наоборот утро. Уже давно должен быть рассвет, но плотная выпуклая туча, косящаяся в окно, схватившаяся за горизонт на востоке, не выпускала солнце из его ночного приюта, лишь по канареечной раскраске чистого на западе небосвода было видно, что утро вступило в свои права. Ночь кончилась. А мысли о любви и о крови – нет. Они в последние дни всё плотнее сжимали голову венком, лавровым ли, терновым...

Признаться, Ким никогда прежде не думал так много. Нет, он не был глуп или малообразован, его в отрочестве приучили к мозговым упражнениям, но с некоторых пор, познав суть жизни, Ким осознанно отказался от тревожных мыслей. Отрезал себе этот хвост. Что проку их носить в себе, лелеять, множить, если ничего нельзя исправить, изменить, сойти с дороги тоже нельзя? Остаётся идти по ней, как получится, идти вперёд, надеяться на себя. Если встретится счастье – схватить и не отпускать. Если не встретится... Встретилось же, вот диво! Его колючее и такое забористое счастье. Как последний напас чёткого косяка (2). Проруб (3)!

Кровь – это жизнь. Для всех: и для людей, и для вампиров. Только для одних жизнь – своя собственная кровь, а для других – чужая. Сие банальное озарение очень мучило в последние дни Кима Мормо Мартинсена графа Зоргэна.

Он внимательно, скрупулёзно разглядывал вены на своих руках и думал о любви и о крови. С каждым днём, с каждым часом, с каждой секундой после расставания с Джеем всё сильнее и сильнее хотелось и того... и другого. Любви и крови...

А жить на свете трудно. И больно. Об этом маленький Ким догадался очень рано, когда навсегда запомнил ужасное отвращение от густого тёмно-бурого сиропа, которым пытались поить его няньки и собственноручно мама. С каждым глотком жидкая боль растекалась по его телу, прожигала в нём дыры, особенно в горле и животе, малыш Ким кричал, плакал; потом он научился терпеть молча, стиснув зубы, сжав крошечные кулачки, напружинившись, точно зверёк перед затяжным прыжком. Стоило перетерпеть – и боль вырывалась через рот обратно на свободу – ребёнка рвало кровью, своей и чужой, и наступал покой в измученном теле, в его ни в чём не виноватой душе.

Отец обычно после таких случаев ночи напролёт не отходил от него, поил горькими отварами на меду и молоке, а мама горько вздыхала: «Может быть, стоит подождать, и всё наладится?» Она, кажется, сама не верила в счастье обрести нормального наследника в виде сына – генетического уродца, но продолжала ждать. Вампиры умеют ждать как никто другой. И любить Кима не переставала, даже наоборот, находила в своей душе несвойственные краски нежности и живой теплоты, раскрашивала ими младенческие годы ребёнка, как волшебной палитрой...

С появлением в клане Зоргэн Кима многое изменилось. Слишком многое. Родители были готовы на всё, чтобы сохранить наследнику жизнь, титул, чтобы обеспечить ему нормальное детство и достойное будущее. Но Пер и Арнбьёрг были всего лишь вампирами, а не всесильными существами... Выживать – нужно уметь. Они умели, но балансировали на грани, и эту грань под кланом нелюдей с каждым годом всё сильнее и сильнее раскачивали...

Вспоминать детство Ким не очень любил. Он просто помнил, что понял именно в детстве: жить – это больно. Поэтому вполне нормально, даже уверенно, без трагизма и всяких фортелей воспринял слова Джеймса о том, что тому надо подумать. Насчёт брака и вообще насчёт их отношений. “Ну, нужно тебе подумать, солдатик, приучили тебя так – значит, думай. Сомневайся, прокручивай все за и против, запрещать не буду, не имею права, не хочу. Я-то знаю, что думать не о чем: брак состоится, мы с тобой венчаны судьбой, магией, я это и знаю, и чувствую. Мне кроме тебя никто не нужен, и жить без тебя я не смогу – решено. Ну а ты, солнце, подумай, порешай там”. Конечно, под ложечкой посасывало, скучал по Джей Эсу безмерно, тосковал даже, волновался, но не сомневался, что тот обязательно встретит его в Лондоне 7 сентября. Просто иначе не может быть! Подождать – и всё будет: пьяные ночи, сладкие крики, голос любимого, включающий и выключающий сердце, его запах, от которого тащишься покруче, чем от любых колёс, всегда вместе, без разлук, всё на двоих – и беды, и счастье; и можно, когда захочешь, взять его за руку, прикоснуться щекой к ладони, посмотреть в глаза, надышаться им, напиться его до хмельного безумия; себя отдать целиком, не размениваясь, без сдачи; научиться жарить ему отбивные и стейки, резать салаты (ну хоть по выходным – это же кайф!), научиться не вертеться в кровати и не драться во сне – пусть спит спокойно; слушать перед рассветом, на границе будущего и прошлого, его спокойное дыхание, любимого мальчика, такого... такого, что и не передать словами, можно только Линде рассказать – она поймёт! Ещё, конечно, Саю, но негоже друга грузить. Тот и сам в последнее время как не в своей тарелке...

Ким кубарем свалился с кровати. Через минуту по его номеру уже поплыл гитарный голос – с надрывом, нервный, но уверенный. Он выплыл в открытую балконную дверь и полетел над Нью-Йорком, над фантасмагорическими крышами, на рассвет, что прятался за башнями железобетонных небоскрёбов...

«Лю-блю-его. Он-мой. Так-решено. Судьба-моя-судьба-его. Жить. Буду. Для. Него». – Бегали тренированные проворные пальцы по гитарным струнам и ладам. «Знай-ю-ю-ю. Верь-ю-ю-ю. Любь-и-и-и-и-и!» – отвечала Линда с улыбкой, самовольно уходя в импровизацию, то повизгивая, но чистенько, без петухов, то отменно поливая (1). Ким именно за улыбчивость любил свою гитару, а ещё за верность, и за редкий голос, и за то, что она умела лаковой полировкой отражать стук сердца...

– Убью! На кол! Кишки выпущу! Дай поспать, гад! – раздался в соседней комнате рык Свечки, и тяжело грохнуло – похоже, в стену запустили чем-то увесистым. Вот дураки, всё спят и спят! Ну разве можно спать, когда вокруг столько музыки и любви? Даже небо, и облака, и эти дурацкие дома-верзилы – всё звенит от любви, качается!

Ким аккуратно отложил Линду, но музыка не замолчала, не прервалась, она продолжала петь внутри него и вокруг. Он, как был босиком, вышел на балкон, с удовольствием вдохнул утренний нью-йоркский воздух, показавшийся чуть ли не горным, потянулся, сладко качнув силу по всем мышцам, тряхнул копной нечёсаных волос и, легко оттолкнувшись ногами, запрыгнул на поручень перил. Балансируя, медленно распрямился в полный рост. Развёл руки. Да!

Даже ветер побоялся трогать его – нормальные люди не ходят с утра пораньше по перилам открытых балконов на 25-ых этажах... Ким реально почувствовал, что за спиной растут крылья и дают дополнительный баланс. Два оперённых паруса, мощных и свободных, с ними ни за что не упадёшь! И не уронишь Джея. Ты, малыш Джей Эс, только держись за меня покрепче, не разжимай рук!.. Ладно, не малыш. Но свой до ужаса... часть... как музыка – слуху, воздух – ветру, движение – жизни...

Да, жить трудно и больно, но так прекрасно! И даже неизвестность не может испугать и уж тем более смутить Кима Мартинсена. Когда любишь и любим, можно выдержать любую боль, пережить её, пе-ре-жить вместе с любимым Джеймсом! Жить! Жить!

Вдруг его что-то резко кольнуло в руку. Ещё раз, и обожгло, показалось, что невидимый меч невидимого врага отсёк ему палец. Тот, на котором обручальное кольцо.

Ким спрыгнул на пол балкона и прижал палец к губам. Провёл языком, как пёс, зализывающий рану. Крови не было, но её вкус отчётливо вспенился со слюной. Ах, блядь, кровь! Снова кровь! Везде кровь! Кто её только выдумал! Пламя, самое сильное, хоть Адское, как у магов, – холоднее; любые пытки, самые изощрённые, боль, самая непереносимая – легче; какой угодно неподъёмный груз – пушинка; все тайны и загадки мира – детские считалочки... по сравнению с Жаждой Крови, с Зовом Крови, с Властью Крови. Бескровные боги не вразумляли бы бескровных человечков, бескровные правители высыхали бы, ещё не родившись, как мумии людских зародышей, бескровные матери не сумели бы прокормить бескровных младенцев своими молочными грудями, бескровные любовники не бились бы в оргазмах, да просто нечем было бы биться: без крови даже пенис – всего лишь шматок малосимпатичной плоти.

И без крови, выпитой за многие тысячелетия его предками, не было бы Кима Мартинсена, Гуля-Упыря, разгильдяя-жердь, гитариста-Мотылька, в общем-то безобидного типа, если его не доставать, и даже очень ласкового, если его потрогать в нужном месте, честного, ну в основном, искреннего с друзьями, не жадного, не злого (почти никогда), засранца и задрота, попробовавшего в своей не слишком длинной жизни столько всякой всячины, что хватило бы на всех жителей приличного провинциального городка. А вот крови, живой, человечьей, как ему положено по рождению, не попробовавшего... Время пришло!

Ким знал толк в ломках, чего уж скрывать. Эту ломку по крови ему не пересидеть в берлоге.

И ломку по любви.

С его пальца продолжали настойчиво стягивать кольцо. Сопротивляясь, металлический ободок уже врезался в кожу, сжался, как резиновый.

– Зачем? Ну, зачем?! Я же спрашивал, согласен ли ты! Я не брал тебя силой! Не вынуждал! Зачем ты так со мной? Свободы хочешь? Ну, я дам тебе свободу! Сам себя в жопу свою упырью ёбну так, что яйца вздуются – и нахер! Крови хотите?! Все хотите крови? Все? Будет вам кровь! Заебётесь шваброй подтирать!

Ким был так зол! И чувствовал себя... таким несчастным. Сейчас – просто уйти бы куда-нибудь, уйти...

Захлестнула обречённость. Он из дома сбежал, чтобы не ступать след в след за теми, кто шёл до него, а двигаться своей дорогой. И вот, в самый неожиданный момент, когда загорелась душа на славного родного мальчишку, когда побежала волна прихода – не остановишь, не запрёшь обратно в вене, вот тут вдруг снесло его на старую постылую тропу, по которой след в след, след в след, прошли и продолжают идти бессмертные Зоргэны... Вот мама-то обрадуется, дождалась...

Крик души готового родиться вампира рванул в нью-йоркское уже светлое небо. Ким заорал так громко и резко, будто его резали, убивали. Весь его терпёж лопнул. Так горько стало! До самых печенок...

Грохот отлетевшего на несколько метров стула, звон сметаемого со стола стекла и треск корпуса вбиваемой, точно боевой топор, в стенку гитары не придали сил, не вернули крепкого настроя, которым Ким связывал свои нервы в последние дни.

Он не только Линду о стену размозжил, чуть сам с балкона не сиганул вниз – так хотелось себе грудную клетку взломать! Чтобы треснула дурацкая шкатулка его души, и чтоб тихо стало. Пусть и за гробом, но чтобы – настоящий, гнилой и смрадный! Такой, в которых все эти людишки верят, без романтики киношной...

– Короче, мне очень хуево, – заключил Ким, – и девку свою разгрохал – вон, какая страхоёбла стала: один гриф. Будто гранатой разпиздило дуру! Вот же предки удружили – такую червоточину в меня всунули! Я просил? Я просил так, спрашиваю? Кровожуи, жижки вам? Выебенное спасибо, мама-папа!

Солнце выпрыгнуло из-за тучи, как убийца в золотистом плаще, и чуть не выжгло Киму глаза. Наверное, только через минуту или дольше он сообразил, что, не моргая и даже не прищуриваясь, смотрит на диск раннего, но давно не рассветного светила. Дерзкий луч погладил его по щеке. И зашипел, столкнувшись с леденящей чернотой, зубастой гадиной свернувшейся под бледной кожей. В каком-то чудом сохранившемся посреди погрома зеркале блеснули ярко-красные глаза. Новорождённый, голодный вампир гибкой тенью скользнул в коридор – на охоту.

Прошли века надежд беспечных над землею!

*

Разгром в комнате Кима никто из Мотыльков не заметил. Шума не слышали. Странно. Неужели Мартинсен как-то умудрился навесить Тишину?

Сай, уже после полудня направившийся вытаскивать слишком долго спящего друга на репетицию, озадаченно рассматривал словно взорванное изнутри помещение. Блин, что тут было?! Тревога, качнувшая качели его душевного равновесия, испуганно взвизгнула – Линда! Упырь свою ненаглядную девочку разбил! Где он сам?!

Сердце заныло. Ах, как нехорошо.

Сделав пару шагов, Сольвай заметил на полу... кровь. Нет... Много крови, густая размазанная полоса, как если бы волокли человека.

За раздвижной перегородкой, у кровати, и на ней, на порванной в клочья постели – кровь. На стене – пятна и брызги крови. У мага Скорпиуса Малфоя включился древний защитный инстинкт, он напружинился, как перед атакой, и приготовил волшебную палочку. Жаль, не изучал боевую магию, вот бы сейчас пригодилась.

Из ванной доносились страшные чавкающие звуки. Сольвай боялся даже думать, кого или что увидит там. Но смело, хоть и очень медленно, двинулся вперёд. Другого варианта не было. Кем бы ни стал Ким Мормо Мартинсен, что бы ни натворил, сдавать властям его нельзя...

У приоткрытой двери в ванную валялись несколько липких, надорванных прозрачных пакетов... с остатками крови... Стараясь не наступать на них, а ещё на какую-то ужасную слизь и непонятные выделения, почти не дыша, замирая от каждого нового звука, Сольвай наклонился и с удивлением прочитал на пакете: New York-Presbyterian Hospital (5).

Уже за дверью по кафельному полу были разбросаны разноцветные таблетки с зайчиками и значками Супермена. Экстази.

Саю стало так тяжело, что он чуть не сел прямо на всю эту гадость. Страх смыло отвращением. Боевой настрой улетучился. Гуль всё-таки оказался дерьмом...

Заставив себя на всякий случай выставить палочку в нужное для атаки положение, Сай заглянул в ванную.

Ким сидел на полу, на горе мокрых перепачканных полотенец, прижавшись затылком к унитазу, с закрытыми глазами. Выглядел мерзко.

– Торчишь? – Если бы упрёк можно было материализовать в голосе, то Мартинсен сейчас получил бы нехилый хук справа. – Чего колёса раскидал? Денег стоят. И обслуга заложит, нам только неприятностей с местными антинаркошами не хватает. Дело-то нешуточное.

Гуль не шевелился. Грязный, гадкий, слабый, он вызывал у Сая... странные чувства.

– Эй, чума, зарубился (6) уже, что ли? – Он брезгливо толкнул кроссовкой ногу Упыря. – Кровь где спиздил? В здешнем госпитале? Зачем?

– Пить хотел. – Хрипло пробасил тот, не открывая глаз, но немного пошевелившись. – В донорском центре. У меня... это... блядь, жажда была. Я думал, что стал вампиром.

– Логично, – криво усмехнулся Сольвай, хотел присесть рядом с Кимом (напряжение медленно отпускало, ноги и руки начали трястись), но передумал. – А потом чего?

– Ну, изблевался. Противная какая кровь. С детства не люблю эту гадость.

– Верю. Я бы тоже блеванул. Тебе, значит, стало плохо, и ты пошёл и скупил половину местного экстази? Поправился?

– Да ты что?! – поднял Ким возмущённый взгляд. Сольвая передёрнуло, но на него смотрели нормальные глаза нормального человека, его друга. Правда, выглядящего сейчас не самым лучшим образом, но и не монстра или принявшего дозу торчка. – Да, – вздохнул Мартинсен, – хотел, признаю. Думал, сдохну, а это... – Разжал он кулак, на пол посыпалась горсть цветных таблеток. – Я почти всё в унитаз спустил. Ну, раскатились немножко.

– Ничего, подметём. – Сая, наконец, отпустило совсем. Ким был явно не в порядке, но не стал вампиром и, похоже, правда не принял наркоту. Можно ли ему верить? Сай верил. Он всё-таки кинул на заляпанный мерзкими пятнами пол толстый махровый халат и сел рядом с другом. – Убираться-то сколько! Упырь, если ты ещё захочешь пососать (я про кровь) – лучше обращайся ко мне. У меня юшка молодая, вирусов нет, чистенько солью тебе через катетер в стакан – а то теперь полдня будем номер твой от говна отдраивать.

– Ты мне веришь? – Насупился Гуль. – Я ни одной таблеточки, клянусь!

– Не знаю... – ответил Сольвай. – Верю, конечно. Только чего это тебя так рвануло? Прям полигон Невада.

– Я меняюсь, – тоскливо заключил Гуль.

– Мы все меняемся. Это не всегда плохо.

– Я встретил своего человека, любовь, даже больше.

– Отлично. Рад за тебя. Зачем же грабить донорские запасники? Вдруг этой крови больным не хватит? А спускать в унитаз не меньше 200 грамм нормальной дури – вообще руки тебе оторвать. Продали бы хоть за полцены.

– Двести двадцать, – хмуро поправил Гуль.

– Тем более.

– Тем менее... Понимаешь, я о себе так не думал, а тут психанул, я ж спокойный, бро, ты ведь знаешь! Но как почувствовал ожог – вон, полюбуйся, тавро! – Мартинсен обтёр кисть от мерзких блевотных потёков и протянул тыльной стороной вверх. – Это он в Англии кольцо моё вскрывает. Я и распизделся как истеричка! – Гуль продолжал, а Сванхиль рассматривал его соразмерную, как по греческим канонам вылепленную левую лапу: кожа вокруг нижней фаланги безымянного пальца вспухла и частично сошла; мелкие ярко-красные буквы, почти сливаясь, складывались во фрагмент имени. «мс Потте...»

Гарри Джеймс Поттер?

Бред!

– Сай, он сильный маг... прикончит меня... наверное, эта та болезнь... когда, знаешь, вампир высыхает, мумией становится. От неразделённой любви. Мне не страшно, просто оби-и-идно!

Сванхиль понял, что это всё чушь (ну какой к черту Поттер? Точно ведь не Гарри.) и тряхнул руку Кима:

– Рассказывай всё, откуда у тебя поттеровское кольцо? Обручился? Как это?

– Было дело, забудь... Вон, медяшка валяется, ну где-то в мусоре среди обломков... я это... Линду трахнул... об стенку...

– И как же оно у тебя взялось? Кольцо. – Сай не давал ему свернуть с темы. – Где оно?

– Да отец Джея дал своё, что ли. Я не вникал тогда.

– Джей, значит... – Сай тихо выдохнул. – Ну, это и понятно – товар качественный, гляди-ка, каким спросом пользуется!

– В смысле? – Покосился на него Гуль.

– Так всех Поттеров разобрали.

– У них ещё мелкая есть... А чего всех-то? – Мартинсен покряхтывая и почему-то держась за бок, встал на колени и, пошуровав в склизкой грязи, нашел золотой кругляш. – На! Погляди сам.

– Тебе Джеймс Поттер сказал, что подумает? – спросил Сай рассеяно.

– Ага, так и сказал.

– Вот и отлично – он же Поттер, значит, подумает. Они, Поттеры, вроде умеют.

– А если он не то надумает?

– Как это? Ты же его любишь?

– Люблю, ясно ж, ёлки...

– Ну и всё. И не дёргайся. Нас тут скоро вообще собираются на гамбургеры пустить. А ты хулиганишь. Не стыдно?

– Ты чего лыбишься, командир? – Мартинсен ткнул Сая в бок. – Тоже мне знаток Поттеров!

– По’шло говоря, как древние евреи сказывали, «познал»...

– Че-е-его? Ты с моим Поттером трахался? – Кимовы глазищи нехорошо сверкнули. – Когда успел?

– Эх, Кимуля, нам ли быть в печали! Судьба такая, бля... затейница. У каждого свой Поттер. Мне только твоего и не хватает для полного счастья! Давай бардак убирать, пока нас тут не застукали.

– Откровенность за откровенность. – Мартинсен встал и, подталкивая друга из в прямом смысле отхожего места, прищурился. – Ты, как понимаю, самого крутого приглядел? Эх, любимая ты моя! – вдруг невпопад добавил он. Впрочем, расстроили притихшего бузотёра не масштабы побоища, учиненного им в номере, а «девичий» бочок погибшей гитары.

– Ну, закажешь новую, денег теперь хватит и на что-то покруче. – Скорпиус был рад, что отвечать Киму на догадку не надо.

– Мне не нужна новая, я эту, крошку мою, люблю! Так что, самого геройского авреца словил? – Горе-недовампир начал собирать по комнате обломки инструмента. – Жду правды. – Он даже не обернулся.

– Правда... – Сай из принципа помогать ему не стал, а отошел к окну.

– Круто! Так он же натуральней не бывает! – Ким тем временем остановился и с досадой произнёс: – Да ёб же ж, как вы это делаете? Акцио, Линда!

И со всех концов разбитого в хлам номера к нему прямо в руки полетели струны, электроника и полированные щепки от разбитых дек гитары...

– Во как! Ничего себе! – Сай присвистнул, поражённо открыл рот, засмеялся, и подскочив к Киму, стал радостно молотить того по спине и плечам. – Ты – маг, Упырь, слышишь, ты – маг!

..............................................................

http://savepic.ru/5531671.jpg

(1) Эмиль Верхарн. Бельгийский поэт-символист.

(2) На сленге – мысль, кажущаяся при наркотическом опьянении гениальной и единственно верной.

(3) Напас – затяжка, косяк – папироса с коноплёй.

(4) Сленг, что-то типа: не фальшивя, переходя в высокое соло.

(5) Пресвитерианская больница в Нью-Йорке.

(6) Впасть в оцепенение, в глубокую фазу нарко-опьянения с угнетением психической деятельности.

====== 22-8 ======

С вечерней экстренной почтой на Гриммо пришло письмо из Отдела Тайн, вернее, от Люпина, который переслал шефу результаты экспресс-анализов крови Кима Мартинсена. Гарри был удивлён, что Тедди выбрал сову, а не тот же камин, странно. В конверте нашлась записка: «Твой камин засорился, трубочиста я уже вызвал». Гарри едва сдержался, чтобы не взбеситься: значит, Брус каким-то образом добрался до каминной связи (вряд ли на легальных основаниях), а Люпин его манёвры вовремя считал. Отлично. Можно поднять на ближайшем заседании в Министерстве вопрос об участившихся случаях взломов личных каналов связи и на этом основании официально и публично макнуть Кингсли рожей в его же сортир. Только не переборщить, без очевидных наездов, прикинуться дурачком и радетелем за гарантированную конфиденциальность приватной информации магов.

Так, и что тут невыразимцы накопали у будущего зятька? Или кто он там будет «папаше» Поттеру? Не сынком же долговязого волосатика звать?.. Несколько графиков и таблиц, заключение... А нормальным языком не могли всё это написать? Ну да, понятно, чего и следовало ожидать... Гарри тяжко вздохнул. Он, конечно, предполагал подобные результаты, но, наверное, надеялся... на чудо, что ли. Странно устроен человек, а родитель, отец – ещё страннее. Если бы сейчас в письме было написано, что Ким Мартинсен – обычный кровосос, монстр, гипнотизёр, аферист, обманщик и бесстыжий совратитель-рецидивист, то Гарри Поттеру стало бы намного легче. Ну да, помучается Джеймс, попереживает (понятно же, что любовь, но от любви только в маггловских дамских романах умирают), но в итоге перешагнёт через эту гнилую лужу и пойдёт дальше по жизни, к счастью, к успеху, став сильнее и опытнее. А теперь что? Ким – не вампир, но обладатель гена носферату, правда, и не обычный человек, от типичных признаков своего вида у него осталась особая фракция крови, которая сейчас находится в активном состоянии и свидетельствует о том, что носитель этой крови пожизненно «намагничен» на единственного и неповторимого спутника своей жизни – биологический объект, вне зоны действия которого носитель не сможет полноценно функционировать. Мило. Ким не соврал; не стоит вешать ярлыки на Джейми, может, его чувства к Киму со временем трансформируются или вообще исчезнут, но он сам для Мартинсена – действительно вторая половинка и... судьба... во как! У Гарри даже все матерные слова разбежались из головы. Вот так растишь ребёнка, воспитываешь (как умеешь, конечно, но ничего для него не жалеешь, ни средств, ни времени, ни души), любишь кровиночку, будущее своё, желаешь видеть его самым-самым, а он – бац! – и влюбляется в Гуля! Гарри подумал, что не будь он волшебником и не сочетайся Джеймс именно магическим браком, то есть случись это всё в среднестатистической маггловской семье – эх... поломали бы они с Джинни своим неприятием и желанием вмешаться сыну жизнь... обоим парням поломали бы, разумеется, исключительно из благих побуждений...

*

Мужская фигура стояла в круге света, исходившего от весьма странного фонаря – от книги, страницы которой шевелились, сами собой, как от ветра, переворачивались, шуршали так ритмично, что казалось, будто они говорят, шепчут и этот шёпот долетает до слуха Гарри. Останавливать сейчас Джеймса, совершающего тёмный ритуал на заднем дворе их дома (тоже мне, конспиратор! Правильно засранца и неуча турнули из Аврората! Ишь чего удумал, балбес!), вернее, слава Мерлину, только приготовившегося совершать, было опасно. Но и позволить глупому мальчишке (стыдно-то как, и это отпрыск самого Гарри Поттера!) залезть туда, куда и Великие не особо любили хаживать, нельзя. Рядом с Гарри, подглядывая одним глазом из-за двери, нервно попискивал домовик, который и разбудил крепко спящего хозяина, путано и иносказательно сообщив, что сыночек Джеймс Сириус сей момент приволок из библиотеки намертво прикованную к полке древнюю книгу «Брачные магические соглашения и разводы на крови».

Гарри совсем не помнил содержимого этой книги, но знал, что не в тех руках она может быть очень опасна. Руки Джеймса сейчас были явно «не те»... Вокруг книги уже побежали маленькие язычки пламени, в небо бухнули пара несанкционированных молний, из книги показались чёрные тени и поспешили расползтись по газону. Как же хорошо, что Джеймсу не хватает знаний в области тёмных искусств: он делает ошибку за ошибкой – а у Гарри есть возможность прервать его колдовство ещё до того, как дежурный отряд Аврората вылетит на чёрно-магический взлом защиты дома Главного аврора.

– Не мешай мне, отец! – Джеймс заметил его. – Я всё решил. Осталось немного – и я сниму это чёртово кольцо! Уже получается!

С пальца Джейми из-под перстня капала кровь. «Главное – не волноваться», – сказал себе Гарри.

– Что получается? – Спокойно подошёл он и резко захлопнул книгу. Почувствовал ожог, но ладонь можно подлечить и потом. Держа волшебной палочкой защитный купол, готовый треснуть над местом тёмного таинства, Поттер-старший забрал у Джеймса его палочку. – Конфисковано. Так что у тебя получается? Выпускать в Лондон то, что до тебя знающие чародеи веками запирали в эти страницы? Запирали, сечёшь? Всё запертое – опасно, оно убивает, лишь почуяв возможность оказаться на свободе. И что ты решил? Снять кольцо? Знаешь, есть способ проще – отруби палец. Заживёт, это не так страшно для парня. Но отрубишь ли ты этим любовь? И разрубишь ли два сердца, сросшихся в одно? Я не приветствую ваши с Гулем отношения. Но и не сужу вас. Только вижу, что ты сейчас готов навлечь большую беду не потому, что решил расстаться с Кимом, а из-за упрямства, обиды, дурацкой гордости. Не делай этого, сынок. Ну, не знаю, отомсти потом своему супругу, придумай, как его наказать... если к тому времени твои обиды не слиняют. А сейчас отнеси книгу на место. Кричер тебе поможет.

Гарри без сил опустился прямо на мокрую траву. Джеймс постоял возле него, размышляя, виновато склонив голову и глядя, как кровь на пальце сама собою втягивается под перстень. Потом аккуратно положил книгу в мешок и направился к дому. На крыльце обернулся и спросил:

– Пап, я в сорок лет тоже стану таким как ты, ну, это, умным, что ли?

– Хм. Надеюсь, что гораздо раньше, – ответил Гарри и, прижимая раненую ладонь к груди, дуя на неё, тихо простонал сквозь зубы: – Как же бо-о-ольно, вот блядь, только бы никто не узнал, что я за эту гадость голой рукой схватился.

*

«...думаю о тебе. Я сам позвоню...» Ди-фон тогда треснул и, едва не опалив своему пользователю ухо, вспыхнул, развалился на части.

– Это я перемудрил, – сам себе сказал Скорпиус Малфой. – Вот же как на маггловскую технику простенькое заклятие действует! Ну надо... забавно! – Он продолжил в уме монолог недельной давности (тот, последний, разговор с Гарри так и звучал в ушах), растянувшись в тёплой мелкой водичке на дне огромной джакузи, расположенной в общей для их сьюта ванной комнате, вернее сказать, купальной зале, с колоннами, зеркалами и кушетками, расставленными у стен за аляповатыми, жутко дорогими занавесями.

«Ещё как думаю!» – Сай отчётливо вспомнил, как швырнул на пол оплавленное средство связи, и строго посмотрел на собственную левую руку, ненароком оказавшуюся в паху.

«Это сколько я уже, считай, без секса? – прикинул купальщик. – Почти месяц... чуть больше... Когда это всё закончится-то, ну нету же сил терпеть! Ох, Гарри, Гарри!» Он вздохнул («А в банье там могло бы всё случиться...») и совсем уже сдался, придавленный нахлынувшими в эротичном полумраке мечтами, разрешил себе по-быстренькому расслабиться перед предстоящим вечером концертом... Раздвинул ноги, погладил себя, представил, как кладёт ладонь на китель Поттеру (старшему! Сколько же этих поттеров вокруг, размножился, блин, Гарри!)... ткань плотная, шершавая, холодные пуговицы; взгляда лучше не поднимать, достаточно видеть краешек гарриного чуть небритого подбородка, а если посмотреть ему в глаза – то взорвёшься и набросишься на него, как перезрелый павиан; лучше, уперевшись взглядом ему в шею, как можно медленнее расстёгивать пуговицы аврорского форменного пиджака, дождаться стона, теперь быстро скользнуть пальцами по гарриной коже, тронуть возбуждённый бугорок соска и, зажмурившись, напасть на его губы своими... Рука Сая только начала ритмично двигаться между ног, как вдруг... протяжный стон, многократно усиленный акустикой покрытых каменными плитами стен, прервал сие телоугодное занятие.

– Рви! – За неплотно задёрнутой, полупрозрачной, золотой в вензелях и лилиях гардиной возникли два мужских силуэта.

– Как скажешь! – Свечка, смеясь, рванул рубаху на застонавшем от возбуждения Андрисе. – Ложись, тоже сил нет терпеть, да, мой сладкий? Потом остальное сниму, давай быстрей!

– Джимми-и-и, – падая на кушетку и утянув за собой любовника, проскулил Кит. Говорили они громко, и Сай просто не знал, как поступить: судя по тому, как развивались события за «экраном», быстрей не предполагалось.

– Давай похерим поцелуи? – вновь нарушил минутную тишину голос Андриса. – Вот не можешь ты, лизун, без прелюдий...

– Я и при людях могу, и в пустыне, и на канате. Хочу тебя, любимый, Китёнок, всё время хочу. Маньячина я? Но от принципов своих не отступлюсь – jeg har en sød tang!

– Jimmy, vær sød…(1) – лепетал Андрис под его поцелуями.

«Вот напасть! – Невольный соглядатай попытался спрятаться за мраморный подголовник. – Со мной Свечка так не...»