Текст книги "Кrom fendere, или Опасные гастроли (СИ)"

Автор книги: Smaragd

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 89 страниц)

Гоблин долго молчал.

– Что предлагаете Вы? – наконец спросил он.

– Почти то же самое, – как ни в чём не бывало ответил Поттер. – Не горячитесь! – остановил он вскочившего с кресла собеседника. – Учреждение своего банка, с полноценным установочным капиталом в, скажем, миллиард английских фунтов.

Унгахтенфор сел.

– В течение полугода сумма может утроиться, так что скажете?

– Ваши, мистер Поттер, четырнадцать минут давно истекли, – сухо, скривив губы, ответил гоблин.

Такого Гарри не ожидал!..

Ему стоило огромного труда промолчать, даже не повести бровью и ни единым неловким движением, ни мимикой не выдать своего состояния. Провал?! Вот так просто? Всё насмарку?

– В самом деле? – Он с удивлением, как спохватившись, посмотрел на часы. – Ах, и правда. Я так растерян в последнее время, столько дел, столько дел. Вот, по выходным работать приходится. Всё вечно забываю, да, надо отдыхать побольше, вы согласны, мистер Унгахтенфор Четвёртый? – Гарри засобирался, неловко складывая свои бумаги, с которыми изредка сверялся в процессе разговора.

Гоблин смотрел на него с раздражением и нескрываемой неприязнью, пожалуй, даже с лёгким отвращением.

– Всё-таки я надеюсь, что вы всерьёз подумаете над моими словами, – прощаясь, задержался в дверях Поттер.

– Разумеется, – как отрезал гоблин. – Перед Новым годом у нас запланирован Большой Совет Гринготтс, там я и обсужу с коллегами ваше предложение.

Гарри ушёл. Так ничего и не добившись. На столе у Унгахтенфора осталась лежать «забытая» им пухлая папка с секретными документами.

......................................................................................

(1) Слэнг: гриб – юный, неопытный; телега – песня, композиция; бардак – импровизация; сбивка – короткий барабанный рисунок; прокачать, встряхнуть – удивить публику, заставить её танцевать; вмазать – показать своё мастерство.

(2) Вот деньги. С ними веселей

Остаться в мире богачей.

И снова деньги! Ах!

Как много мог бы сделать я,

Будь куча денег у меня. /АВВА/

8-6

Обедать, вернее, уже ужинать, решили отправиться в шикарный мишленовский ресторан – заслужили. Выбрали новый фьюжн (1) в Сен-Клу, куда заранее пригласили представителей двух жёлтых изданий, чтобы сделать «случайные» интервью в приличных интерьерах (не всё же по клубам и кабакам), но в последний момент Сольвай заявил, что останется дома. Устал, зуб болит – такие причины ребята сочли не очень уважительными, но укатили ужинать без него: хотелось есть и даже небольшие деньги за интервью (хоть и без главного Мотылька, но так даже загадочнее) были сейчас совсем не лишние.

Сай проводил друзей до лифта.

– Может, поедешь всё-таки, – притянул его при всех за пояс брюк Андрис и попытался поцеловать. По-дружески, ну почти. Сай рассмеялся и ловко увернулся. – Без тебя будет скучно, и вообще. – Многозначительно улыбнулся Кит.

– Рассказать, как мне осточертели ваши рожи? – почти серьёзно спросил Сай. – Дайте хоть на пару часов от вас отдохнуть. Журналистам скажите, что у меня свидание с шейхом Катара, никак нельзя отложить. Шейхи – они капризные.

– Та́миму бин Хамад бин Хали́фа Аль Та́ни сорок лет, – как бы напомнил эрудит Алекс.

– Самое оно, – подтвердил Сай. – А сын у Тамима имеется?

– Да, Хамад, ему, кажется, семнадцать.

– Во, скажите, что у меня свидание с обоими Аль Тани.

Вернувшись к себе в комнату, Сольвай выпил настойку от зубной боли и, надев наушники, завалился на кровать. Хотелось подумать, проанализировать вчерашний концерт, просто отдохнуть. Тему финансов надо было на время выбросить из головы, всё равно до понедельника ничего дельного не предпринять. Для этого как нельзя лучше подходили звуки леса. Сольвай даже смог расслабиться под них. Потом включил себе аутентичную музыку: арфу и виолу да гамбу; даже не музыку, а, скорее, звуки этих инструментов. Ещё панфлейту – сразу представился весёлый Фавн с козлиными копытами, рогами и длинной бородой, соблазняющий игрой на своей семитрубчатой флейте юную деву или юношу. Зашумела ажурная листва над головой, пряча от взора голубое небо и яркое солнце, под ногами захрустел подлесок, влажный от росы папоротник намочил брюки на коленях... Сай сморгнул наваждение, сонный морок.

Арфа – любимый музыкальный инструмент эльфов – издаёт очень похожие на журчание воды звуки. Согласно эльфийской легенде о сотворении мира, Бог-создатель изначально поселил на планете только две разумные расы – эльфов и людей (младших детей Бога). Эльфы просто однажды, когда ещё не было Солнца и Луны, пробудились у озера. Первым, что они увидели, были звёзды, а первым, что услышали, – плеск воды. Поэтому эльфов называют звёздным народом... Как далеко от них теперь звёзды... А люди, маги, оправдали ли они доверие своего творца?..

Эльфы любят мелодичную, спокойную музыку, предпочитают неторопливые баллады. Скрипка и гитара – тоже в какой-то мере созвучные их предпочтениям инструменты. А вот барабаны – это орочье и троллье, именно те выбирают музыку громкую, ритмичную, похожую на военные марши. Установленные на боевых кодо (2) барабаны и гонги применяются и на поле боя. Боевой дух, координация действий армии – это ударные, они помогают входить в транс... Флейты и прочие духовые – всё-таки больше музыка кочевников, охотников и пастухов, ценящих неторопливые песни о жизни, о Земле, о природе и способных тянуть свои напевы часами... Музыка гномов слабо похожа на музыку, скорее это набор звуков, издаваемых рабочими инструментами и техническими устройствами, слившихся в едином мотиве... А есть ещё горны и рога... Музыка людей – это целые оркестры... Музыка эльфов – магические аспекты Силы, журчание кристальной воды, молчание звёзд и стук бессмертного сердца...

*

Зеленоватый, как подводный сумрак, воздух...

И вязкое тепло. Лесная чаща...

Деревья стройные, их белые стволы – колонны леса. Так эвкалипт теряет кожу и без коры стоит нагой и юный. Бесстыдно красоту свою дари’т и гладких листьев серебро качает. Рукой отвешиваю занавес легчайших веток, плетей плюща, чей глянец и выпуклый рисунок красных жилок напоминает влажные ракушки, которые прибой, лениво откатившись, небрежно подарил земле, как брошенной, разлюбленной невесте...

Всех спутников своих и слуг оставив, любимого коня, на кромке леса, один иду по поясу тропинки, прошитому легчайшими стежками теней от вязов. Я след ищу олений. Мечтаю зверя в дебрях повстречать. Боюсь и знака не найду диковинного гостя, как сон во сне пришедшего ко мне.

Мне давит грудь литой доспех, чеканные оплечья, я сбрасываю их, пусть жемчуг стоил слёз моим вассалам. И легкою ступнёй крадусь, сам зверем став... Лишь капюшон надвинув, чтоб блеском глаз мечты не выдавать... Лук и колчан – помощники охоте. Но дичь свою я обниму руками, свяжу веревкой моего желанья и, крепко стиснув, телом усмирю. Спою жильцу чащоб такие песни, свой жаркий шепот, стоны всех ночей бессонных, весь жар любви, азарт охоты, муку волью в слова, чтобы его забилось сердце!..

К полудню устаю. Бесплоден поиск, рукав мой кровью вымок, сапоги, что мягким шаг мой делали, посбились, и замша отворотов порвалась; а пот струится липко по спине, пятная лен рубашки горькой солью. Расшитая измялась вся туника, и цвета неба в дождь потерян плащ. Когда-то бархат для него привез купец, рискуя жизнью, издалёка. Его узор ткала ночами дева, мотив объемный в перевивах нитей тонких считая, пухлыми устами шевеля, чтобы не сбиться...

Стрела ненужная в моей руке нагрелась, и наконечник кажется неостр. Земля манит прилечь в перину листьев, которые подлесок засыпа’ли сто тысяч лет пред каждою зимой.

А сколько я бродил?

Прошло столетье, иль только утром я покинул дом?

Там светится окно, гуляет ветер, к широким галереям сор неся, блестит слеза пруда... Когда глядишь в луга с Восточной башни, сад кажется сплошной зеленой тучей, прилегшей на курганы отдохнуть. Мой прадед был ещё совсем мальчишкой, когда его отец обнес старинный замок двойным кольцом из заостренных кверху дубовых крепких бревен, и ров вокруг него своих рабов и смердов заставил прокопать. Пришла вода из устья Ллевенлейно – Серебряной реки – кормилицы всех фейри и элдов. И дом поплыл, как лебедь, над водами, его простые стены искусно камнем украшались и резьбой. А очи замка дивным светом и стеклами цветными загорелись. Так стали башни по углам донжона, как сыновья вокруг отца седого.

Восстал наш род во тьме веков далеких, избрав как вотчину суровые леса. В подножье гор, ища себе забавы, мы видели людей начало, утро магов...

Весь мир лежал у ног – мы были боги.

Та слава предков, тайна – у меня в крови.

Гулять любил, охотиться любил. Любил и лес, и знал его, что друга, лес от брегов морских до водопадов горных.

Меня в ответ ласкали травы игривые, волной стелились ковыли; как пух птенцов белели маргаритки в подножиях дубов. Ловя моё дыханье, пели пчёлы. А соловьи соблазны распускали мелодий сладких – щелкали, звенели так чисто и прозрачно, как струны скрипок в замке в Праздники свечей иль в Вечер радости. Они, укрытые в ветвях, невидимые птицы, заставили меня восстать и вновь в поход пуститься.

«Ищи его! – мне голос говорил. – Того, кто сердце тронул, взгляду мил».

И ввечеру случилась наша встреча. Я поднял взгляд – он предо мной стоял.

Прекрасный и живой олень.

Копытом безупречным он землю бил и словно призывал.

Я лук не поднял, отступив безмолвно, полет стреле не дал, и шагу не ступил.

Залюбовался я и пропустил прыжок оленя...

А он, пронзив мне грудь, как дюжиной кинжалов, рогов своих короной золотой, меня убил. Я в воздух был подброшен словно кукла, el pelele (3), которую на старых покрывалах подкидывают махи и треплют зло, смеясь, чтоб жар любовный в махос остудить (4).

Потом мой труп кровавый пал на землю, как порох кратко вспыхнул и пропал.

А мой палач лучистый обернулся, издал победный клич и ускакал...

*

С улицы раздался громкий монотонный вой потревоженной автомобильной сигнализации. Сай сначала какое-то время сидел на кровати, потирая ухо, прижатое съехавшим наушником. Потом вскочил и бросился к заветной тетрадке, лихорадочно шепча что-то. Сам ещё не понимая толком, что. Ручка, как обычно в самый нужный момент, не нашлась, колдовать перья было некогда, он, облокотившись на стол, нещадно кусая себе губы и почти болезненно морщась, начал быстро, теряя окончания слов и забывая про знаки препинания, записывать тем, что подвернулось под руку – нашаренным в ящике тумбочки косметическим карандашом для бровей.

Я разобью твоё лицо ногами, когда с обрыва прыгну в озерцо, Луна.

И, оттолкнувшись ото дна, всплыву, как листик невесомый, пузырик воздуха,

Влекомый хмельной ночной лихой мечтой.

*

Я спал в своём старинном доме, мне косы девушки плели и пели что-то.

Сон знакомый, как в детстве: смотрит на меня олень. Торфяником болотным

Бредет, сияют позолотой его ветвистые рога. И я велел

трубить горнистам, охоту звать, к крыльцу подать коня!

*

Я пил рассвет медовый пьяной брагой, я травы целовал, копыт приметив след.

Хотел убить, увидеть смерть, посметь... тебя из жизни вычесть

как врага.

И хищная эльфийская отвага в пылу погони растоптала честь.

*

Я зверем стал и кровь себе пускаю, чтоб показать ленивцу-солнцу путь.

Трос горизонта – силуэт на алом, и золотом рогов блеснула муть. Весь сотканный из магии и тайны ты осветил собою утра суть.

Мы долго мчимся, рядом почему-то. Я встал и, натянувши тетиву, стреляю! Весь уже в любви горю.

Стрела, пропев, пронзила грудь.

Мою.

*

Мягкий карандашный грифель давно стёрся, и не единожды; Сай, не замечая, обкусывал заточенный край деревяшки. Теперь он чувствовал на губах неприятный вкус, на языке – колкие кедровые стружечки, взглянул в зеркало – оказалось, что губы перепачканы чёрным. Как кровь неведомой твари. Сай медленно размазал полосами черноту по подбородку, по щекам, по векам – и стал похож на того, кем только что видел себя (во сне ли?), – на древнего эльфа в охотничьей маскировочной раскраске. *

В его голове царила музыка. Баллада вышла сильная. Сердце ещё не остыло от нового впечатления. Он видел оленя, в рогах которого запутались звёзды цвета кровавой шпинели, чувствовал его, близко.

А над Парижем почти не было звёзд – ночной город сиял и ярче, и бесстыднее, не жалея света, не храня тайн.

*

Поттер, выйдя из Гринготтса, решил спокойно пройтись по улицам. Вот так, по-простому. Надо было подумать.

Стоит ли рассматривать беседу с «Высокомерным-носом-Четвёртым» как неудачу (что сперва немного выбило Поттера)? Да упаси Мерлин. (Или кто там приглядывает из Высшего мира за гоблинским племенем? Нужно перечитать гоблинскую мифологию и древнейшую историю, освежить в памяти их традиции и уклады – всё-таки придётся близко работать с этим пронумерованным Унгахтенфором ... придётся-придётся, хотя тот об этом пока и не догадывается, но сунет свой нос в аврорскую папочку – и догадается как миленький!). Разговор прошёл в нормальном, ожидаемом режиме. Гоблины есть гоблины. Просто Поттер надеялся хоть на какой-то диалог именно сегодня, но ничего, можно отложить, даже нужно. Язык гоблинов – это не слова, даже не интриги и закулисные игры, язык гоблинов, который они лучше всего понимают, – это прибыль, умножение драгоценных металлов и камней, а ещё вопросы сохранения их самобытности и независимости как равноправного с волшебниками магического народа. И принимают гоблины только веские, по-настоящему веские, ювелирно оформленные аргументы, сулящие им серьёзную выгоду или спасающие их сообщество в вечной борьбе за независимость и выживание. А именно эти аргументы в виде разного рода выписок, справок, отчётов, копий секретных документов и аналитических записок и отточенных бизнес-планов были в той самой, забытой разгильдяем-магом на столе Управляющего, папке (ну, что с людишек возьмёшь, отсталое племя...). Так что у Главного аврора есть все основания надеяться на продолжение беседы с Главным гоблином.

День сегодня был сложным, насыщенным, неоднозначным, но... ярким, и вечер под стать, как будто праздничный. Удивительное настроение: столько проблем, «всерьёз серьёзных», как говорит иногда Лили, а у Гарри устойчивая уверенность, что всё будет хорошо и всё получится, сложится, выйдет по его желанию. Нарядные семьи с детьми немного раздражали своим мельканием, толпы разноязычных туристов – извечная суета большого города. Но Гарри любил Лондон, и магический, маленький, даже тесный, но уютный и близкий, и маггловский, огромный, разноликий, разноголосый, умиротворяющий своей активностью и суматохой.

Гуляя почти без цели по Вестминстеру, он оказался в Ридженс-парке на пересечении с Камденом и натолкнулся взглядом на простые белые буквы: «WELCOME TO LONDON ZOO».

Лондон частенько находил лазейку, чтобы преподнести Гарри что-то новое... И он зашел в зоопарк.

Сразу пожалел, что не сможет прямо сейчас притащить сюда Лили. И стал гулять по дорожкам, подходя к открытым ландшафтным зонам, где звери вели почти естественный образ жизни. Вспомнилось детство...

На душе был покой... ну, относительный. Нервы у Поттера тренированные, можно сказать железные, но за прошедший месяц подверглись нехилой проверке. По ощущениям – год прошел с хвостиком.

Он купил рожок мороженого. Как раз тут, в зоопарке, всё когда-то начиналось... Дадли в питоньем садке, за толстым стеклом. Первый опыт Парселтанга... Змея...

«Змея та нелепая, которую я мальчику моему, Саю-мотыльку, какого Мерлина послал?» – сидя на лавочке и с досадой размышляя, Гарри обнаружил, что взгляд его непроизвольно сфокусировался на коленках девушки, пританцовывающей под музыку из наушников и размахивающей флажком общества SCPA.

«Акция! Покупаете 2-х львят – ещё ДВУХ получаете бесплатно! Спасем британских лимонниц! Ваш взнос всего 20 фунтов!»

– Конечно, спасём. Чего ж не спасти? – Гарри подошел к активистке. – Можно выбрать? Что-то они на одно лицо... морду.

– А?– крикнула девица, сделав свою музыку тише. – Я вам сейчас хороших львят найду. Вот, – она вытащила из ящика диснеевского Симбу. – У него глазки голубенькие. С вас 10 фунтов.

– Мне, пожалуй, двух. – Финансовый контрреволюционер Поттер полез за кошельком.

– Вот и правильно! Тогда я вам ещё двух бесплатно отдам. С плаката отколю, там самые ровненькие и потешные. Неужели у вас двое деток? Такой молодой папочка. – Блеснула брекетами девица.

Но её попытка была обречена на провал.

– Трое. Внуков, – ответил Поттер и протянул руку за пакетом с львятиной. – Вот, возьмите 40 фунтов – на лимонниц.

Придя домой, он хотел положить в комнаты детей по львёнку. Но представил реакцию сыновей и их выразительные переглядывания («А наш-то совсем в сентиментальность ударился, стареет...») и отнёс мягкую игрушку только в спальню Лили. Оставшихся трёх сначала убрал в ящик комода (Коржику пригодятся – зубы точить), но после ужина внезапно передумал и отправил к одному белобрысому парнишке в Париж. Удивительное решение, правда?..

«Вспоминая ваши зажигательные танцы, думаю, вам не всегда хватает двоих; эти мягкие ребята – Симба, Самба и Румба (правда, Румба – самочка, не перепутайте!) – скрасят ваши ночи в Париже. Коль большому льву не повезло, хотелось бы, чтобы повезло маленьким. Размер иногда имеет значение. А пасть и весь корпус Аврората всегда готовы для ваших нужд... обращайтесь... Г. П.» Приложенный к посылке пакетик с маггловскими чупа-чупсами, беззастенчиво прихваченный в комнате дочери, повеселил самого Поттера, наверняка и Сай его... э... заценит...

*

Ким вернулся из ресторана один. Серьёзный и трезвый. Да так тихо вошёл в их объединённые в стиле Connected rooms 2-BDRM-аппартаменты (5), что Сай заметил его, лишь случайно проходя на балкон. Ким сидел на невысоком комоде и болтал своими длинными худыми ногами в неизменных тяжёлых ботинках.

– Что случилось? Где все? Что? Ну, говори! – подлетел к нему перепуганный Сольвай. – Ты снова обдолбался?

Ким поднял на него абсолютно адекватный, чистый взгляд и протянул с лёгкой горечью:

– Обижаешь, геноссе (6), я ж теперь в завязке: Вель и Старинлюс (7) меня, похоже, заобетили.

Сольвай, не понимая, поморщился:

– Заеб... Чего?

– А, потом расскажу, – отмахнулся Упырь. И добавил, понизив голос: – Если вернусь.

– Та-а-ак, – толкая, подсел к нему Сольвай, – слушаю.

– Ну а чего? – Пожал тот плечами. – Деньги нужны? Нужны. Взять нам их сейчас негде? Негде. Значит, пора мне навестить мою семейку. Реальный выход, и другого не предвидится. Не-е-е, не отговаривай. Если бы дело не было швах, я и близко к ним не подошёл бы, ты знаешь, – вздохнул Ким, не глядя на Сольвая, – но сейчас ведь нам совсем жопа? Гуль же не дурак.

– Не дурак, – согласился Сай и тоже вздохнул. – Не парься, придумаю выход, всегда придумывал. Сколько уж нас топили, как слепых котят, но не утопили же.

– Сейчас нам надо выплыть, непременно надо. – Серьёзно посмотрел на него Ким, прямо в глаза, не моргая. Сая даже передёрнуло. – Ты это лучше нас всех понимаешь. И мы выплывем. Это говорю я, Ким Мормо Мартинсен граф Зоргэн.

– Что ты затеял?

– Ничего особенного. Я же говорю, навещу своих родственничков, давно не виделись. Не скажу, что я соскучился, но для дела готов поиграть в любящего сына и достойного продолжателя древнего рода. Выгорит – ты первый узнаешь подробности. А не выгорит... – тоже узнаешь, – криво усмехнулся Упырь.

– Не надо, Гуль, прорвёмся.

– Всё путём, Сай, всё путём.

Сольвай знал, что отговорить Гуля, принявшего решение, было невозможно, не стоило и пытаться.

Тот наскоро помылся, побрился, тщательно зализал свои длинные чёрные волосы в строгий «хвост», даже побрызгался лаком. Серьёзный случай!.. Когда Сольвай увидел Гуля, надевшего чёрную, идеально выглаженную рубашку – впервые за всё время их знакомства! – и поменявшего высокие ботинки на туфли, ему стало как-то совсем тревожно.

Окинув гостиничный номер в прямом значении выражения взглядом собаки, которую ведут к ветеринару усыплять, Ким отправился к своим ну очень богатым родителям. Так сказать в логово... то есть в лоно семьи... Чтобы выпросить денег и спасти гастроли и вообще Мотыльков.

«Пожертвовал собой Упырь». – На душе у Сольвая стало очень нехорошо от этого правдивого пафоса.

И тут пришла посылка от Поттера. Три игрушечных львёнка, карамельки на палочке и записка, от которой просто разило даже не флиртом, а кобеляжем!

Сай чуть не взорвался! Долго яростно бил кулаками по мягкой спинке дивана, как по боксёрской груше, в быстром темпе, на износ. Потом выпил одним залпом рюмку абсента. И написал ответ британскому любителю мальчиков и идиотских львов:

«Ещё один лев – и всё будет в газетах! Я перестал сжигать ваши записки, собираю компромат. Трепещите!»

*

Около четырёх утра в дверь дома на Гриммо, 12 позвонили. Эльф с удивлением и нещадным ворчанием принял запечатанный множеством печатей пакет от гоблина-посыльного в ливрее с богатыми позументами. Плохо соображающий со сна Поттер, вскрыв пакет, некоторое время просто смотрел на написанные старинным, чрезвычайно изысканным шрифтом слова: «Глубокоуважаемый мистер Поттер! Согласен на любые ваши условия. Тукмасс Унгахтенфор Четвёртый». Потом он вдруг подпрыгнул, крикнул «Да!», поднял в воздух, радостно закружив, онемевшего домовика и завалился обратно в постель. Поспать ещё чуток, ибо утром его ждали великие дела.

*

– Итак, уточним детали? – На этот раз Управляющий Гринготтса был сама любезность; выражение подобострастия и крайней заинтересованности очень странно, даже нелепо, смотрелось на его лице.

Гарри в ответ лишь деловито кивнул.

– Я так понимаю, что учредителей будет двое? – Не скрывая алчного нетерпения и блеска своих маленьких глазок, уже через несколько минут беседы заерзал на своём высоком резном «троне» глава клана гоблинов.

– Совершенно верно.

– Я Вас слушаю, многоуважаемый мистер Поттер. Договор при Вас, сэр?

– Разумеется. – Гарри был убедителен и спокоен. – И ещё меня интересует судьба поместья Малфой-мэнор, а также некоторая конфиденциальная информация...

– Всё, что Вы пожелаете, партнёр!

Прожив на свете без малого сорок лет, Гарри Поттер думал, что уже мало в их мире, да и вообще в мире людей, может его удивить, однако...

– Кофе, сэр? – спросил гоблин и... улыбнулся.

*

Оказалось, что с гоблинами очень даже можно иметь дело. Когда они сами этого захотят. Милейшие парни.

Предварительный договор об учреждении нового банка (пока без официального названия, в документах – условно «Ungathtenfor-Potter’s Bank», против чего Поттер возражал категорически) подписали меньше, чем за час. Один из новоявленных партнёров при этом получил нежданный бонус в виде информации о долгах Министерства перед Хогвартсом и об огромных займах на строительство нового корпуса Мунго (хотя официально на это ушли деньги из Фонда восстановления, организованного ещё двадцать лет назад из состояний Ноттов, Макнейров, Гойлов, Паркинсонов, Оманделлов, Лестрейнджей и т.д.)

Вернувшись из Гринготтса в прекраснейшем расположении духа, Гарри застал дома задержавшийся из-за непогоды над Ла-Маншем ответ от Мотылька. Он с нетерпением распечатал конверт. И в недоумении застыл посреди комнаты... Тре-пещите? Что значит «трепещите»?..

.........................................................................

(*) Скорпи с детства помнил по сказкам бабушки, что... (тут Сай резко запретил себе трогать эти воспоминания!) Но всё же лесные эльфы были такими светлокожими и сияющими, что, охотясь, прятали лики под пеплом и глиной, чтобы не выдавать себя в полумраке леса.

(1)Ресторан смешанной кухни, например, восточной и европейской.

(2)Огромные тяжёлые звери, на которых орки перевозили грузы и использовали в бою.

(3)Марионетка.

(4)Махи и махос – небогатые жители Мадрида, отличались независимостью и дерзостью, свободой нравов. Игра с марионеткой – забава, унижающая махо-мужчину.

(5)Имеются в виду два совмещённых дверью-проходом номера с двумя спальнями каждый.

(6)Товарищ (нем.)

(7)Кит и Свечка (дат.)

Гуль: http://www.pichome.ru/Df0

Эльф-охотник: http://www.pichome.ru/DfR

8-7

Воскресенье разбудило Сольвая удушливой жарой и шумом. Причина жары выяснилась сразу: он, оказалось, спал, укрывшись одеялом с головой (как в детстве, когда бабушка даже в холодную погоду для здоровья малыша Скорпи оставляла в детской на ночь форточку незакрытой), а с ночи забыл открыть окно – вот и упарился в «душегубке». Шум был опознан, как скандал Кита и Свечки. Однако!.. Перед глазами – расплывчатый циферблат часов с маленькой стрелкой, уверенно зацепившейся за единицу. В голове – будущая песня. Сай как раз видел во сне стихи. Да, с ним такое частенько случалось: слова, бессмысленные и безэмоциональные для спящего мозга, сами собой или золочёным пером, которым водила неизвестная рука, остававшаяся за кадром, рисовались на дорогом глянцевом пергаменте иссиня-чёрными чернилами – сложная каллиграфия, шрифт, преимущественно готический, щедрый на стилизованные изображения растительности и дьявольских тварей; итог – строфы, которые оставалось только запомнить и по пробуждении как можно скорее записать, а то испарялись они из головы быстрее, чем пиво из общего холодильника. Едва разлепив глаза, Сай нашарил на тумбочке блокнот и быстро написал, получилось коряво, совсем не как во сне:

Бешеные листья, яркие, хмельные,

Наловив в воздушных быстротечных реках,

Руслами которых пролетает ветер,

Капли золотые, солнца сок тягучий...

Тучи их прессуют в мусорные кучи.

Он с трудом перечитал собственные каракули. В голове уже звучала музыка... Вставать совершенно не хотелось, но Сай знал, что лень ни к чему хорошему не приведёт: она верный предвестник обострения сплина. Поэтому он заставил себя подняться с постели и наскоро сделать несколько энергичных физических упражнений: разогреть мышцы и прокачать связки. Чухайся, Сванхиль! А ну-ка, динчжоу, баньмабу, чжентитуй, цэчуайтуй, фэйцзяо (1). Эх, на троечку, dàgē (2), даже с минусом. Безобразие! Развалюха! Разве это дело? Надо брать себя в руки!

Направляясь в ванную, он всё-таки прислушался к скандалу, катившемуся, то затухая, то вновь набирая силу, из комнаты Джимми и Андриса.

Там что-то грохнуло, кажется, в стену, разбилось, грякнула какая-то мебель. Дерутся они, что ли? Не похоже-то как на парней. Помутузить друг друга в шутку – да, помериться силой, подразниться – да, могут, лоботрясы, но прикладывать руки всерьёз... Нескучная семейная жизнь – это круто, кто бы спорил, но зачем портить имущество гостиницы, за которое придётся платить? Была бы у них денег куча – тогда хоть всю посуду в номере побейте и мебель сожгите в камине! А голодранцы должны учиться выяснять отношения без привлечения посторонних предметов! Вот! Сольвай сморщился. Из-за неплотно закрытой двери раздались хорошо различимые голоса, похоже, что Джимми и Андрис переместились к ней. Сольваю было неприятно подслушивать, но разговор друзей просто приклеил его ноги к полу. Дверь скрипнула от сквозняка, немного приоткрылась.

– Ты сказал, я могу идти! – Андрис сделал широкий жест, почему-то указывая на окно.

– Да неужели? Вот как удобно: когда ты не хочешь слышать “нет”, просто просишь разрешения, и срать на то, что именно вкладывается в слова. Очень хитро, но знаешь, иди, куда и с кем хочешь. Отъебись, дорогой! – Свечка был серьезно зол... Дивное дело. Добрый, ироничный, с потрясающим природным юмором, неунывающий и задорный Джимми был разъярен, его лицо говорило больше, чем слова. Хотя сейчас и каждое слово сочилось ядом. Дальше быстро стало еще хуже... Сай слушал и думал: “Хоть бы Бюлов не возражал, нарочно, что ли, делает вид, что...”

– Не пори чушь! Приглашали нас вместе, ты как обычно предпочел валяться на диване. Всё было вполне...

– Нихера! Не было нормально, – устало сказал Джимми. – Я. Тебя. Знаю. Когда тебя поманят пальчиком, особо ловко намекнут, что предпочтительней именно твоё общество... И ты бежишь. Тщеславие, половое тщеславие.

– Да ты охуел. Хочешь расстаться опять? Ищешь виноватых? – голос Андриса звенел возмущением. – Я. Не! Пошел. Бы. Один, – медленно, по слогам произнёс он и быстро, зло добавил: – И я не твоя собственность, понял? Твои капризы меня достали... Вот почему наедине всё хорошо, но как только...

– Что «как только», господин Сёрен Бюлов? – юродствуя, перебил Свечка. – Ты, блядь, что мне мозги вкручиваешь?

– Придержи язык! И запомни!..

Что ему предстояло запомнить, выступающий за свои права Кит уже не узнал. С размаху впечатав любовника в противоположную стену, Ульмер тряханул его и методично стал несильно, но, видимо, весьма ощутимо прикладывать об стенку, слегка, интимно даже, притягивая к себе и зло шипя изменнику в губы:

– Козел, ты не отбрешешься на этот раз... Я тебя видел... Кому сосал, туда и вали! Понял? – Он брезгливо отшвырнул Андриса от себя.

– Да пошёл ты нахуй. – Тот пригнулся и вытер разбитую губу и обрызганное джиммовой слюной лицо... – Никому я... Сука, да что я оправдываться должен?! Я тебе не баба... твоя... Или напомнить, у кого зазноба... поклонница в вечно мокрых трусах в Лондоне осталась? А? Да как ты смеешь вообще? – Андрис подскочил и развернул стоящего к нему спиной Свечку, совсем уж собрался перевести беседу в побоище...

Сай рванул было в комнату, но резко остановился и побежал через общий балкон к Мати.

– Пора обедать, вот, сэндвичи с селедкой вам сделала, – прощебетала через пару минут, придерживая попой дверь, подосланная к парням запыхавшаяся Вантуле. – Ой! – Поднос из её рук чуть не полетел на пол: Джимми выскочил из комнаты, на бегу резко толкнув единственную женскую особь в их коллективе.

– О! Селёдочка! Маргрете (3) прислала из дому? – нервно рассмеялся Андрис, запихивая в рот неровно, наспех отрезанный кусок круассана. – Не обращай внимания, крошка, у Свечки на селёдку аллергия. Ага, прямо вчера ночью и началась.

Саю, слушавшему из-за угла, очень хотелось подойти к Андрису, расспросить, успокоить, помочь. Утешить, наконец. И, конечно, догнать Джимми, помирить парней. Но он отчётливо понял: «Всё. Я в этой паре лишний. В паре. Они должны разбираться сами. Отныне так. Потому что, кажется, это всё-таки любовь...»

Не то, чтобы он серьёзно залип на Джимми и Андриса, понимал же всегда, что есть «они, двое» и «я», но почему-то почувствовал себя очень одиноким. Как будто потерял что-то очень важное, нет, не потерял, а сам отложил в сторону, запер в ящик. Словно его, маленькую мушку, накрыли на столе стаканом: весь мир, большой и шумный, остался снаружи. Струи воды из душа быстро смыли со щёк предательские стыдные слёзы. Вздор! Это так – не всерьёз, глаза устали, вот и слезятся, а за парней можно и нужно порадоваться. Только сначала вправить им как следует мозги, а то, пока договорятся, влюблённые идиоты, физии друг другу попортят и имущество казённое...