Текст книги "Лопатой не перешибёшь (СИ)"
Автор книги: sillvercat
Жанр:
Слеш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
– Сидорова!
Санёк всегда орал во всю глотку, не стесняясь, когда ему требовалось кого-то найти. Как Брэд Питт под стенами Трои орал: «Гектор!»
Но Санёк искал не Гектора, а непутёвую двоюродную сестрицу – в таком месте, как это, где била по ушам и по нервам пульсация электронной музыки, где под потолком крутились всполохи синих и красных огней, странно и тревожаще напоминавших огни полицейских мигалок.
– Сидорова! Я тебя вижу! – снова ликующе проорал Санёк и расхохотался, зараза белобрысая, раскачивая за ремешок алый мотоциклетный шлем. И нисколько не смущаясь того, что на него уставился весь зал.
Клубняк особого сорта на приморской набережной был полон народа – ярко раскрашенного, в кислотных майках и обтягивающих штанах, со взлохмаченными хаерами или бритыми висками. Санёк был здесь как стриж в стае попугаев, со щемящей нежностью подумала Сидорова, пробираясь к нему сквозь толпу. Завсегдатаи с интересом глазели на неё и на загорелого парня с мотоциклетным шлемом, в грубой куртке, потёртых джинсах и тяжёлых армейских ботинках. Насквозь пропылённого после дороги по горному серпантину. Явного натурала. Мужика, как таких здесь называли, хотя Саньку и было-то всего за двадцать.
А стриж никогда бы рядом с попугаями не оказался.
Сидорова с досадой тряхнула платиновой чёлкой, отбрасывая эти непонятно откуда взявшиеся ассоциации.
– Я всё тёте Тане расскажу! – продолжал весело разоряться этот балбес.
Заткнуть его с самого детства было невозможно, но он никогда Сидорову не сдавал, что бы та ни вытворяла.
– А можно, я тут свою кепочку оставлю, командир? – не дожидаясь ответа, он ловко стряхнул шлем у стола опешившего охранника и сгрёб в охапку пробившуюся к нему Сидорову – так, что она взвизгнула, а потом тоже засмеялась, смаргивая слёзы.
– Мама в курсе! – сообщила она Саньку, повиснув на его крепкой шее, и даже ноги поджала. – У-у, ты, убоище здоровенное!
Задрав голову, она жадно вглядывалась в его курносую беззаботную физиономию. Он почти не изменился, только вымахал ещё больше, дубина стоеросовая.
– Коза и пианистка! – не остался Санёк в долгу.
Он всегда звал её именно так: козой – ну, потому что фамилия, а пианисткой – из-за древнего дурацкого анекдота: «Выступает сионист Пидоров! Ах, простите, пианист Сидоров!»
Это было вовсе не смешно, и Сидорова сперва злилась и орала на него, а потом смирилась с глупой кличкой.
Они вместе росли и повсюду ходили вместе. В одну школу. В Дом творчества, бывший Дом пионеров, где Сидорова рисовала в художественной студии, а Санёк гонял на картингах. На танцульках в горпарке Санёк отгонял от Сидоровой гопников. А потом он ушёл в армию, попал в «горячую точку», а оттуда – в госпиталь.
И никто про это тогда не узнал. Ни про «точку», ни про ранение. Тётя Тома, его мать, возилась с малыми, родив болезненных и крикливых близняшек почти что в сорок лет. Не до Санька ей было. Ирка, его девчонка, взяла и выскочила замуж, едва окончив первый курс универа, куда не захотел поступать Санёк. И наконец, сама Сидорова по уши погрязла в своей странной любви, повергнув в шок всю родню.
Шок – это по-нашему!
А Санёк слал «из армейки» бодренькие сообщения с кучей смайликов. И только потом все узнали, что он прошёл госпиталь и реабилитацию в санатории под Кисловодском, завербовался в этих же тёплых краях на строительство газопровода и домой возвращаться вовсе не собирается.
С Сидоровой он списался по «аське» – по сотовому через всю страну не шибко натрындишься – и вот теперь прикатил в курортный город на морском побережье почти одновременно с нею и её Русом. Они – в отпуск, он – на выходные.
– Мог бы хоть переодеться, что ли, – шмыгнув носом, наконец прошептала Сидорова ему в ухо. – Чмо ты чумазое, колхоз «Красный пахарь».
Она знала, что Санёк на такое не обидится.
– У дяди Ашота в сарае воды нет, стирать негде, – как ни в чём не бывало объяснил этот обалдуй. – Мы в море моемся, – он снова беспечно расхохотался, увидев, как у Сидоровой округляются глаза – неестественно синие, почти лиловые, в цветных «контактах» за два «косаря». – Да ладно, гоню. Спешил просто. И этих… леггинсов у меня всё равно нету.
Он с деланной печалью развёл руками.
– Прости, Сань, – пробормотала Сидорова, не отпуская его. – Мне надо было к тебе приехать тогда. В госпиталь. Но ты ж не говорил ничего.
– Чтобы горшки из-под меня выносить, что ли? – Наклонившись, Санёк потёрся носом об её щёку. – Да брось. Забей. Я же потому и не писал. Нафиг надо. А чего ты с глазами сделала? И это… – он запустил пальцы в её косо выстриженную чёлку, где платина на макушке переходила в ярко-розовые пряди. – И с причей? Красиво получилось, – одобрил он.
Сидорова разжала руки, чуть отстранилась и огляделась. На них по-прежнему исподтишка и открыто пялились все кому не лень. Вот же нашли себе шоу, придурки! Она по-детски показала язык ближайшему из них, гордо отвернулась и нетерпеливо помахала Русу, подпиравшему плечом гипсокартонную колонну. А потом снова тревожно вскинула глаза на Санька.
Она могла бы встретиться с ним в любом другом месте, но ей надо было, чтобы он сразу понял всё как есть. Именно он. Её брат, который пропустил всё самое важное в её жизни. Как и она – в его.
Она знала, что никто из родных не рассказал Саньку про Руса, иначе он давно бы спросил. И сама смолчала.
– Это Рус, – выдохнула она – против воли почти умоляюще, когда тот подошёл, глядя на них в упор. – Это мой… в общем… он мой.
Он мой. Они мои. Она моя. Просто правила грамматики, ничего больше.
Санёк улыбаться не перестал, но удивлённо сдвинул брови.
Сидорова знала, кого он видит перед собой. Не парня, пусть даже ниже себя ростом и более тонкого в кости. Он увидел девчонку. Коротко стриженую и крепко сбитую. В джинсах и кожаной жилетке с застёжками, открывающей смуглые руки. Темноглазую и большеротую, с белёсыми полосками шрамов на левой скуле. Девчонку, с вызовом протянувшую ему ладонь.
– Здесь есть где по-человечески посидеть? – спокойно осведомился Санёк, на миг сжав в руке тонкие пальцы. И в глаза глянул так же спокойно.
Сидорова наконец перевела дыхание.
Они доплатили, скинувшись, и устроились на диване в отдельной кабинке, где не так громко пульсировала музыка и где на них хотя бы не пялились все подряд.
– Может, выпить принести? – спросил Рус и коротко усмехнулся, повертев в руке недопитую банку со «спрайтом». – Ну, не выпить, так попить.
Санёк не успел ответить. Псевдопарчовая, как во дворце у карлы Черномора, занавеска откинулась. Из-за неё выглянул высокий тощий пацан в лимонно-жёлтых леггинсах, радужной майке и коротенькой жилетке со стразами. Уставился на всех, нахально щуря густо накрашенные, ярко-синие глаза. Его тёмные волосы были небрежно собраны сзади в короткий хвостик.
– А ты зачем сюда мужика привела? – напористо осведомился он у Сидоровой, указывая на Санька острым подбородком. – Типа на экскурсию? Или с кем-нибудь познакомить хочешь? Так я не прочь.
Лыба у него была лучезарной, но слегка напряжённой.
– Пиздуй отсюда, Тоник, – исчерпывающе высказалась Сидорова, покраснев от смущения и досады.
– Фу, как грубо, – поджал тот пухлые губы.
За три вечера здесь и за месяц общения на новом модном сайте «ВКонтакте» Сидорова и Рус успели изучить местный контингент вдоль и поперёк. Тоник был распиздяем в свободном полёте, вечно искавший приключений на своё седалище и прямо сейчас рисковавшим огрести от Санька в накрашенное табло.
Хотя нет, Санёк не ударит, подумала Сидорова, припомнив его обычное: «Грешно обижаться на обиженных Богом».
Теперь она остро пожалела, что притащила его именно сюда. В эту клоаку, как выразилась бы их бабушка, Екатерина Андреевна, всю жизнь преподававшая в школе литературу и, по счастью, не дожившая до разнообразных подвигов своих внуков.
– Пусть останется, – сказал вдруг Рус, одним глотком допив свой «спрайт», и Сидорова удивлённо уставилась на него.
От неловкости он, что ли? Что-то раньше она ни разу не подмечала, чтобы Рус благоволил к долбоёбу Тонику.
– Пусть сядет, – подтвердил и Санёк, откидываясь на спинку дивана. – Прикольно же, – хмыкнул он, весело глянув на подскочившую на диване Сидорову. – Когда я ещё в такое место попаду.
– Тоже мне, Николай Дроздов в поисках естественного ареала обитания дроздов, – буркнула та, нехотя отодвигаясь в сторону.
– Может, у него скрытый потенциал? – ангельским голосом предположил Тоник, присаживаясь на край дивана и осторожно скосив любопытные лукавые глаза, как приблудный кошак, подкравшийся, чтобы стырить огрызок колбасы.
– Куды с добром, – покачал головой Санёк. Он снова не обиделся и не возмутился. Похоже, ему и вправду было здесь интересно!
Сидорова потихоньку взяла Руса за руку. Провела пальцем по узкой ладони, успокаивая, встретилась взглядом, прерывисто вздохнула.
Если Санёк примет Руса как есть, это будет чудом. Но он же всегда всё про Сидорову понимал. Лучше всех знал её. Никогда не осуждал. Всегда защищал.
Что он мог думать о Русе с его рубцами на щеке, усталым взглядом исподлобья и настороженной усмешкой? Что шибанутая Сидорова, коза и пианистка, связалась с такой же шибанутой девкой?
– Нет! – отчаянно выпалила она вслух и опомнилась, поняв, что все они на неё смотрят. – То есть и правда, принеси выпить, Рус. Пожалуйста.
Мелкая ночь – символ беды,
Мне предлагают вина, я прошу воды,
Меня тошнит от кофе и тошнит от вина,
Я так хотел быть рядом с тобой,
Но если это номер, то номер глухой,
Уже темно, и я буду ничьим до утра.
Три сигареты, измученный мозг,
Это всё, это последний порог,
За которым ещё девяносто ступней вверх,
Двери трамвая откроются мне,
Как в слепом гипнотическом сне,
Из всех видов сумасшествия я выбираю смех.
У объёмности стены – дым сигарет,
Я ухожу в туннель, чтобы увидеть свет.
*
– Так тётя Таня в курсе? – негромко спросил Санёк у Сидоровой, когда через пару часов они все вместе вывалились из набитого битком клуба и теперь неторопливо шагали по ночной набережной, под бетоном которой мерно плескалось море. Тоник, конечно же, увязался за ними и теперь брёл нога за ногу, независимо посвистывая и исподтишка посматривая на Санька.
– И как ей такое? – продолжал допытываться тот, глянув на Руса, державшего Сидорову за руку.
– Такое – это как раз про меня, – хохотнул тот почти беспечно. – Такое-сякое. Сбежало из дворца. Расстроило отца.
Сидорова нахмурилась.
– Пережила и даже не прокляла, – пожала она плечами – тоже почти беспечно.
– А сама ты как? – Санёк испытующе глядел на неё в упор, без своей обычной смешливости.
– Мне хорошо, – не раздумывая, ответила Сидорова чистую правду.
Она могла бы сказать, что счастлива. Что нашла своего человека, с которым хочет прожить всю жизнь… но из какого-то глупого суеверия промолчала. Зачем-то запрокинула голову вверх, к южным огромным звёздам – таким огромным, что они казались лохматыми, сверкали и дрожали, как лунная дорожка на морской глади, похожей на разлитую тушь. Из окон проезжавших вдоль набережной машин вырывалась громкая залихватская музыка.
– Чёрные глаза – обнимаю, умираю, чёрные глаза, только о тебе мечтаю, чёрные глаза…
– Притча одна есть, – вдруг проговорил Рус звенящим голосом, крепко сжав локоть Сидоровой. – Древняя китайская, может, знаешь. Пришли однажды к мудрецу Сунь-Хер-Вчаю его подросшие дети…
– Чего-о? – перебил его Тоник и громко прыснул. – Да ты гонишь!
Рус терпеливо переждал, когда тот отсмеётся, и продолжал неторопливо, как ни в чём не бывало:
– Дети поведали ему, что желают странного. Дочь сказала, что не собирается выходить замуж и рожать детей, а хочет жить как мужчина, зарабатывать деньги, делать карьеру и любить женщин. А сын сказал, что не собирается жениться и заботиться о семье, а хочет стать актёром, играть на сцене, одеваться в женские платья и принимать любовь мужчин. Сунь-Хер-Вчай сильно опечалился и загоревал, но он же был мудрец. Он подумал – это же мои дети, я люблю их такими, каковы они есть. У каждого в жизни свой путь, и они сами его выбрали. И не стал им перечить.
Тоник снова напряжённо и коротко рассмеялся. Теперь он шёл позади Санька, вплотную к нему. Его накрашенные глаза в тени ресниц казались очень тёмными на бледном лице.
– Прошло десять лет, – продолжал Рус – всё так же нараспев, будто в самом деле какую-то детскую сказку им рассказывал. – И судьбы детей Сунь-Хер-Вчая круто изменились. Дочь его уехала в большой город, чтобы делать карьеру, доказывать всем, какая она сильная, и любить женщин, подобно мужчине. Она осталась бездетной, как и намеревалась. Но однажды, расставшись с очередной любовницей, она поняла, насколько пуста и холодна её жизнь, и покончила с собой. А сын… сын мудреца стал актёром, носил женские платья, красил и сурьмил своё луноподобное лицо, пил сакэ и предавался утехам с мужчинами. И вот он заболел дурной болезнью, от которой всё его прекрасное тело покрылось вонючими язвами. Никто не смог его вылечить, и он умер в страшных мучениях. Сунь-Хер-Вчай остался на склоне своих лет совсем один.
– И некому было подать ему стакан воды, – сердито выпалила Сидорова. Раньше она не слышала от Руса ничего подобного, и её покоробил этот почти беззаботный рассказ. Эта дурацкая притча!
«Осталась бездетной… Расставшись с очередной любовницей…» Ей захотелось дёрнуть Руса за руку изо всех сил, но она сдержалась.
– Блядь, – выдохнул сзади Тоник, тоже явно ошеломлённый. – Ну ни хера ж себе ты загнул… Только у китаёз не сакэ вовсе. Я забыл, как у них такое пойло называется.
– Байцзю, – хмыкнул Санёк. – Крепче водки зараза.
– Тогда Сунь-Хер-Вчай пошёл к своему другу, военачальнику Вынь-Су-Химу, – продолжал Рус, не слушая их. – Во дворе у него играли семеро внуков, крича и бегая друг за другом, гоняя тряпочный мяч и запуская в небо бумажного змея. А сам он качал на коленях восьмого внука и тихо улыбался в свою седую бороду. И воскликнул тогда бедный Сунь-Хер-Вчай, с невольной завистью взирая на эту картину: «Я вижу, что ты счастлив со своими детьми и внуками, друг мой, и я несказанно рад за тебя, но скажи мне правду – разве твои дети никогда не приходили к тебе и не желали странного?». «Приходили, а как же, – спокойно ответил ему Вынь-Су-Хим, – но я…»
– Применил старинную восточную практику, – подал голос внимательно слушавший Санёк, вышагивая рядом. – Называется «Уеби-Лопатой». И помогло.
– Точно, – кивнул Рус, едва заметно ухмыльнувшись. – Угадал.
Тоник остановился и захохотал во всё горло, едва выдавив сквозь смех:
– Дабл блядь!
Сидорова кое-как растянула губы в вымученной улыбке и тоже остановилась.
Все встали как вкопанные, обнаружив, что находятся возле витого мостика, ведущего к сувенирным ларькам и будочке с попкорном, от которой пахло приторно и вкусно.
– Но ведь никому из вас это не помогло, – произнёс Санёк очень серьёзно. – Те детки, ну, этого Вынь-Су-Хима, получается, просто маялись хуйнёй. А вы, чуваки? Я правда хочу знать. Из-за тебя, Ань.
Он редко звал Сидорову по имени.
– Спасибо, – быстро пробормотала она, чувствуя, как к горлу подкатывает комок. Чувствуя, как крепче сжимают её локоть горячие пальцы Руса.
– Мне точно не помогло, – тяжело усмехнулся Рус. – Значит, я хуйнёй не маюсь?
Санёк покусал губу, покосившись на Сидорову, и, видимо, решившись наконец, отрывисто спросил:
– Это у тебя откуда? Вот это, – он коснулся пальцами собственной скулы.
Рус тоже дотронулся до рубцов у себя под левым глазом, на мгновение выпустив руку Сидоровой.
– Это не от лопаты, не боись, – небрежно вымолвил он. – Это я сам себя, с психу. Давно уже, мелкий был и дурной.
Сидорова прерывисто выдохнула, снова вцепляясь в его ладонь.
– Псих-то откуда взялся, – пробурчал Санёк, присаживаясь на парапет набережной. – От лопаты же, чего там.
Рус отвёл глаза и молча кивнул, подтверждая. Пальмы отбрасывали кружевную тень на его лицо, шелестели длинными, будто жестяными, листьями.
– А меня-то как пиздили, – провозгласил Тоник с гордостью, – вы просто не представляете, гайз.
Он поёжился, передёрнув худыми плечами.
– Господи, – с тоской проговорила Сидорова. – Ну кому какое дело до нас? Кому какое дело?! Мы же ни в чью постель не лезем! Ненавижу этих ханжей и гопоту!
– Да ладно, без пены и радужных стрингов, – лениво протянул Тоник, тоже присаживаясь на парапет неподалеку от Санька и пытливо глядя на него из-под ресниц. – А ты что? Как тот мудрец Сунь-Хер-Вчай, всепонимающий, что ли? Смотри не обожгись… чаем.
Он оскалился, откровенно развлекаясь.
– Гонишь много, – спокойно отозвался Санёк. – Оттого ещё и огребал по полной.
– Ага! – радостно подтвердил Тоник. – Точно, мудрец, опять угадал!
– А ты идиот, – не выдержала Сидорова, и Тоник, всё так же ликующе скалясь, повторил:
– Ага! Позорю радужное знамя!
И взвыл, когда Рус вскинул руку и безжалостно дёрнул его за распустившиеся чёрные патлы.
– Хорош, чуваки, – легко распорядился Санёк, соскочив с парапета. – Меня на работу завтра вызвали, надо катить, а в воскресенье можем опять состыковаться. Вон мой байк стоит.
Он огляделся и счастливо захохотал, когда Сидорова, как в клубе, с разбегу налетела на него и повисла на шее.
– А ты кем работаешь? – небрежно поинтересовался Тоник.
– Я варю, – ответствовал Санёк невозмутимо и чмокнул Сидорову в макушку, а потом растрепал её платиново-розовые пряди и похвалил: – Зашибенская прича, сис.
– Повар, что ли? – недоумённо захлопал ресницами Тоник.
– Сварщик он, – уточнила Сидорова, обернувшись. Нехотя разжала руки, отступая в сторону.
– Может, подвезёшь? – не унимался Тоник, невинно уставившись на Санька. – На тачку бабла не хватает, всё просадил.
– Гонишь, – определила Сидорова, сразу насторожившись. – Не слушай этого звонаря, Сань, езжай.
– Ну на, на, проверь! Чо звонарь-то сразу! – обиженно завопил Тоник, хлопая себя по тощим ляжкам и скорбно взирая то на злюку-Сидорову, то на озадаченно моргавшего Санька, явно не понимавшего причин такого кипеша.
– Ладно вам, – примирительно сказал тот. – Подвезу, скажи только, куда.
– И зачем, – буркнула Сидорова, а Рус только протянул Саньку ладонь, которую тот крепко пожал. Было заметно, что у Руса отлегло от души.
– Меньше парься, – негромко посоветовал Санёк. – И за козой смотри.
– Я смотрю, – заговорщическим полушёпотом откликнулся Рус. Улыбка его наконец-то стала настоящей.
Я так хотел тепла твоих рук,
А попал в заколдованный круг,
Я между двух станций в радиоактивном снегу,
И кто-то махнёт на меня рукой,
И кто-то назовёт это всё ерундой,
А я – я уже не могу.
Я не верю в решенье проблем
Посредством заранее начерченных схем,
Я верю только в счастливый исход,
Но я чётко помню разрез твоих глаз,
А помнишь ли ты страшный рассказ —
Рассказ про людей, уходящих под лёд.
У объёмности стены дым сигарет,
Я ухожу в туннель, чтобы увидеть свет.
*
– «Хонда»? – Тоник со знающим видом потыкал пальцем в седло чёрного, казавшегося поджарым, байка, к которому Санёк подошёл на ярко освещённой автостоянке близ набережной.
Рус и Сидорова уже поймали тачку и укатили. Сидорова едва держалась на ногах, зевала, висла у Руса на плече и канючила, что хочет побыстрее в хостел – снять линзы и завалиться спать. Так что Рус мотоцикла не увидел, с сожалением проводив взглядом направившихся к стоянке парней. Договорились встретиться в воскресенье, чтобы сгонять в дендрарий, хотя Тоник тут же скроил скептическую мину и заявил, что он, мол, ни разу не ботаник. Но то, что этот раздолбай будет тусить с ними, уже казалось само собой разумеющимся.
– «Кавасаки», – невозмутимо поправил его Санёк, опустив ладонь на руль байка, словно на холку коня. – Забашлял нехило, но она того стоит, «Кава».
Он снова провёл рукой по корпусу байка, будто лаская его.
– Сварщики теперь столько зашибают? – поднял брови Тоник, глядя на его загорелую ладонь.
– Боевые плюсом пошли, – лаконично отозвался Санёк, снимая мотоцикл с «лапы». – Вообще мне много не надо, я матери отсылаю. Садись, чего стоишь? Только ты без шлема будешь, – свой он как раз нахлобучил на голову. – Ладно, говно вопрос, штрафанут, косарь заплачу.
– Так ты воевал, если боевые, что ли? – продолжал допытываться Тоник. Глаза его стали тревожными. – У чехов или у дагов?
– Ай, – Санёк досадливо поморщился. – Вот же пристал. Это не война, а КТО, контртеррористическая операция. Ну чего так зыришь? – он вдруг тихонько рассмеялся. – Ты на зайца похож. Такого, знаешь, из мультика.
Он приставил пальцы к ушам, весело лыбясь.
– Вот ещё, сказанул, – с некоторой обидой пробубнил Тоник, подступая наконец к мотоциклу и осторожно примащиваясь на сиденье позади Санька.
Он больше года мудохался с брекетами, отвалил кучу бабла дантистам, вырабатывал свой стиль, косметику подбирал, как не каждая девка подбирает, а тут… заяц!
– Ехать-то куда? – спросил Санёк, развернувшись в его сторону. Тоник, длинноногий и худой, с распустившимися тёмными волосами, походил на растрёпанную девчонку. Красивую, оценил Санёк. Но и на зайца тоже. Забавный пацан.
– Тебе больше личит девкой быть, чем Русу, – вслух констатировал он – неожиданно для себя.
– Я, может, моделью буду… ну как Андрюша Пежич, – с гордостью объявил Тоник, явно польщённый.
– Не знаю такого, – флегматично откликнулся Санёк. – Мы едем или что? Говори, куда.
– Угу, едем, – промычал Тоник, хватаясь сзади за его ремень и чувствуя, как сердце колотится всё сильнее. – Колхидская, восемнадцать. Это по федеральной трассе, тебе как раз будет норм.
Санёк кивнул, не тратя больше слов, и «Кава» взревела мотором.
Десять минут такой гонки, и они с Саньком больше никогда наедине не увидятся – только об этом и мог думать Тоник, пока мотоцикл нёсся по автостраде. Тоник почти утыкался лбом в спину Санька под грубой джинсовой тканью куртки, и ему так отчаянно хотелось запустить руки под эту куртку, что даже скулы сводило.
– Блядь! – тоскливо прошептал он одними губами. В горле пересохло, будто он не пил неделю. Как верблюд. Грёбаный верблюд в грёбаной пустыне, подыхающий от невыносимой жажды и не смеющий напиться из ручья!
«Убьёт ведь», – подумал он с каким-то обречённым болезненным восторгом, просовывая вздрагивающие от нервяка пальцы под куртку и футболку Санька. И чуть не навернулся с сиденья, ощутив под своими ладонями горячее голое тело. Изгиб рёбер, впалый живот, твёрдая гладкость которого вдруг сменилась буграми двух длинных шрамов, располосовавших его поперёк. Наискось. Без пощады.
Тоник и вправду едва не свалился с «Кавы» от потрясения. А потом всё-таки свалился – когда взъярившийся Санёк стопорнул свой байк на обочине и сдёрнул оборзевшего пассажира наземь. Навис над ним глыбой, угрожающе сдвинув брови. Тонику только и оставалось, что сидеть в пыли, как описавшемуся щенку и пялиться, не дыша, в сумрачные глаза Санька.
– Это… там… у тебя что? – всё-таки выдохнул он, рефлекторно облизав ссохшиеся от напряжения губы.
– Что надо! – гаркнул Санёк, вздёргивая его вверх за ворот многострадальной кислотной майки, чуть не порвав её по шву. Тоник, не мигая, продолжал смотреть ему в лицо, ожидая удара. Он хотел зажмуриться и не мог.
Но Санёк его не ударил. Яростно сопя, он порылся в карманах куртки, достал сложенную пополам «пятихатку» и сунул Тонику в карман жилетки.
– На! – прохрипел он и сплюнул в пыль. – Проголосуешь, подвезут!
Спустя мгновение он уже оседлал свою «Каву». Снова раздался рёв мотора, и Тоник машинально проводил глазами исчезающий за поворотом чёрный байк.
*
Санёк едва зубами не скрипел, пылая праведным гневом. Его облапали, как какую-то девку! Стоило размазать гадёныша по обочине, как горсть соплей! Пожалел! С чего бы, спрашивается?!
Он некстати вспомнил, как обречённо округлились синие глаза засранца Тоника, когда тот посмотрел на него снизу вверх, сидя в пыли.
– Долбоклюй мелкий, – процедил Санёк и сбросил скорость. А потом и вовсе остановился, тяжело дыша.
Мелкого долбоклюя мог подобрать кто угодно. Какие угодно подонки. Раскрашенного похлеще любой шлюхи, патлатого, в обтягивающих лимонных штанишках… Грёбаного Андрюшу Пежича или как там его.
– Чтоб ты лопнул! – от всей души пожелал Санёк то ли Тонику, то ли неведомому Андрюше и снова завёл мотор.
Он тоже был обречён.
Проехав по трассе вкругаля – слава Богу, вечером движение на трассе было не таким оживлённым в отсутствие фур и прочих большегрузов, – он с неимоверным облегчением увидел в свете фар щуплую фигурку Тоника, всё ещё болтавшегося у шоссе. Тот не голосовал, смирно плёлся вдоль обочины, опустив дурную расхристанную башку. Из проезжавших мимо «жигулей», гремевших лезгинкой, ему засвистели, он, не поворачиваясь, продемонстрировал «жигулям» смачный фак.
Санёк ещё раз бессильно выругался, догнал встрепенувшегося долбоклюя, притормозил мот и рявкнул:
– Садись!
Глаза у Тоника опять растопырились на полфизии, как у мультяшного зайца.
– Са-дись, – по слогам грозно повторил Санёк и газанул, едва дождавшись, пока этот придурок умостится сзади. Хрен знает, за что он там держался, но боков Санька, по крайней мере, коснуться больше не посмел. Циркач!
Санёк опять сердито засопел.
Колхидская, восемнадцать оказалась вовсе не пафосным хостелом, а каким-то скрюченным домишкой, на взгляд Санька, совсем не подходившим такому эстету, как Тоник. Но это его уже никак не колыхало. Он дождался, пока эстет неловко сползёт с сиденья «Кавы», и спокойно велел:
– Бабло гони.
Тоник послушно поковырялся в кармане и протянул Саньку «пятихатку». Косясь исподлобья, сбивчиво попросил:
– Ты это… не злись. Тебя правда… ранило?
Санёк поморщился и протяжно вздохнул. Злиться он уже перестал. Что с долбоклюя взять, кроме анализов? Всю дорогу по клубам порхает.
– Неважно, – проворчал он, прекрасно зная, что Сидорова непременно всё про него Тонику выложит, если тот спросит. А тот спросит, к гадалке не ходи. Настырный мелкий сучонок! – Какое твоё дело?
– Сякое! – вызверился вдруг пацан. Синие глаза его засверкали, как фары. – Не твоё дело, что мне до тебя дело! Понял?!
Санёк немного развеселился: нормальный ход!
– Не блажи, – строго посоветовал он, снова оседлав «Каву». – Ты в корягу обурел, чувак. Будешь и дальше борзеть – пасть порву, моргалы выколю. Понял?
– Да ладно, – пробормотал Тоник ему вслед.
*
В воскресенье у дендрария его не оказалось, чему Санёк немало удивился и даже, не вытерпев, небрежно осведомился у Сидоровой:
– А этот… звездец ходячий что, не придёт?
– Не знаю. Он не звонил. А ты соскучился? – поддела его Сидорова и еле увернулась от карающей длани братца, вознамерившегося подать ей по мягкому месту. Она хихикнула и спряталась за спину Руса.
– Коза, – беззлобно буркнул Санёк. – Я к тому, что нету его – и слава Аллаху.
Ещё через неделю он прикатил в аэропорт, чтобы проводить Сидорову и Руса – те улетали домой. Сидорова висла на шее у Санька, капая слезами ему на рубашку.
– Матери моей скажи, я новый разряд получу, буду больше денег посылать, – неловко сообщил Санёк. – Не реви. Я потом приеду, честно. На малых позырить. И на вас, чудушек. Слышишь, Ань? Не реви.
– Прости, Сань, – прорыдала Сидорова. – Мы все тебя бро-осили… Ирка твоя – дурацкая ду-ура… Ты тут совсем оди-ин…
Санёк закатил глаза:
– Я тебе что, котёнок помойный? Бросили, тоже мне, додумалась. Я приеду, ну сказал же. И девчонку заведу, вот крест во всё пузо. Хочешь, вообще возьму и женюсь?
Он умоляюще покосился на Руса. Тот осторожно, но решительно потянул Сидорову за плечо:
– Завязывай его в соплях возюкать, ну.
Санёк чуть улыбнулся и протянул ему руку:
– А ты…
– Понял я, понял, – кивнул Рус со всей серьёзностью. – Беречь козу.
Санёк посмотрел, как они, оглянувшись и помахав руками, заходят в зону досмотра, где несколько минут ещё виднелась платиновая макушка Сидоровой и темноволосая – Руса, вздохнул и не спеша пошёл к стоянке. К своей «Каве».
К своей единственной девчонке.
А в понедельник прораб Виталий Палыч подозвал его после планёрки и деловито сообщил:
– Тут пацан один пришёл подсобным наниматься. Местный. Говорит, что знает тебя.
Санёк посмотрел в затянутое москиткой окно вагончика и потерял дар речи.
Тоник коротко остриг свои чёрные космы, на которые теперь была нахлобучена оранжевая каска. Надел ковбойку и мешковатые джинсы. Его синие наглые зенки, отмытые от краски, показались обалдевшему Саньку и вовсе громадными, когда тот безошибочно нашёл его взглядом. И невинно опустил ресницы.
– Мать… – простонал Санёк и поперхнулся.
– Короче, если знаешь его, бери, учи, – невозмутимо распорядился Палыч. – Всё, свободен.
«Как же, свободен», – с тоской подумал Санёк, загромыхав по ступенькам вагончика.
Подойдя к заметно напрягшемуся Тонику, он только спросил:
– А как же модельный бизнес? Побоку?
Тот безмолвно кивнул, всё так же сияя глазами.
– Бери лопату, – со вздохом велел Санёк. – Вон лежит. Без неё никак.
Там, наверху, было всё ясней,
А здесь оказалось намного сложней,
Но я уже почти разобрал механизм,
Я был не подготовлен к этой игре,
И вот теперь я почти на нуле,
Но я двигаюсь вверх посредством движения вниз.
Я не думал, что я идиот,
Но всё получилось наоборот,
Что ж, извольте, я согласен на эту роль.
Дело в том, что этот выход за край
Был недостаточен, чтобы чувствовать кайф,
Но вполне достаточен, чтобы чувствовать боль.
У объёмности стены – дым сигарет,
Я ухожу в туннель, чтобы увидеть свет.
