Текст книги "L'yano (СИ)"

Автор книги: shaeliin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Я создавал хайли, – сказал он, – как противовес эльфам и друидам. И те, и вторые крепко связаны с живыми тварями, будь то птица, медведь, травинка или упавший с дерева листок. Я мечтал построить такое тело, которое получит с каждой живой молекулой не просто связь, а родство. Кровное родство. Тебе наверняка известно, что серебряная кровь хайли, смешанная с их плотью, становилась идеальной почвой для каждого цветка. Что гибкие стебли могли зародиться и жить внутри детей леса – моих детей, – если их случайно туда заносило. Помнится, принцессе Элизабет – моей возлюбленной, чудесной принцессе, – эльфы бросили семечко льна в кубок эля. Она его проглотила, не заметив. И умерла, потому что, увы, – он тяжело вздохнул, – мой замысел не оправдался. Хайли, такие совместимые со всем живым на земле, научились управлять им издали, но не сумели научиться нести в себе.

Эс растерянно моргнул и прикинул, не пора ли как следует рассердиться. Решил, что не пора.

– А принцесса Элизабет… – пробормотал он, пытаясь облечь свою идею в наиболее верные выражения. – То есть… у нее ведь был сын? Она вышла замуж за кого-то из человеческих королей, родила ребенка, а потом умерла. Где он, этот ребенок?

– А ты еще не догадался? – не поверил Шэтуаль.

Светловолосый парень покачал головой.

Демон посмотрел на него слегка разочарованно:

– Ладно… побеседуем о старом короле. Ты его не разбудишь. Он погиб. Его магия будет беспокоить замок еще года четыре, но это мимолетное, остаточное явление. Оно не угрожает ни тебе, ни Льяно, ни Драконьему лесу. Оно просто есть. Как воздух или тени. Однако разбудить лес, – Шэтуаль почесал нос, – действительно можно. Если привести в эпицентр заклятия наследника Тельбарта, сына Элизабет, он активирует заклятие заново, с обратного конца. И народ хайли проснется, чтобы его поприветствовать.

Эс нахмурился.

– Ясно. Что же, тогда мне пора домой. Уильям наверняка соскучился, да и сэру Говарду необходимо строгое воспитание. Я полагаю, что ему ни разу не приходилось упоминать фразу: «хорошие манеры», если речь, конечно, не заходила о том, что за столом нельзя громко чавкать. Разрешите откланяться…

– Минуточку, – подал голос архимаг, до сих пор скромно любовавшийся коллекцией графа. Судя по всему, он бывал в лаборатории не единожды. Нагло заглянул в самые темные уголки, распахнул дверцы настенных шкафчиков, перевернул желтые запыленные свитки, разбросанные по столу. Даже драконьи головы приподнял, словно под ними должно было оказаться нечто ценное. И, не в силах избавиться от волнения – или тщательно скрываемого страха, – спросил: – Шэтуаль, дакарагова ты задница, где кот?

– Кот? – рассеянно отозвался демон. – Какой кот?

Эльва повернулся к нему и сжал кулаки:

– Шэтуаль!

До хозяина замка Льяно дошло, что кот господина инкуба – это бесконечно дорогое для некроманта существо. Архимаг так безнадежно обыскивал каждую деталь холодной, неуютной комнаты, что Эс тоже немного заволновался… и ощутил, как его лодыжку неуверенно тыкают мягкой пушистой лапой.

Признаться, лаборатория графа инкубов не располагала к приятным ассоциациям. Воображение крылатого звероящера уже рисовало сотни страшных созданий, спрятанных там, под каменной столешницей. Мало ли, кому Шэтуаль пришил мягкую кошачью лапку – может, безобидному кролику, а может, своему старшему брату… если у него, конечно, был старший брат.

Лодыжку потыкали снова, с явным пренебрежением. Тот, кто настойчиво добивался внимания Эса, приоткрыл пасть – характерный влажный звук нарушил повисшую тишину, – и… крякнул.

Это было так неожиданно, что передернуло всех, в том числе и графа. Затем Эльва широко улыбнулся, опустился на корточки и нащупал под столом серого, полосатого и крайне злого кота, ударившего некроманта когтями по лицу. Узкие неглубокие царапины тем не менее сразу побагровели, и кот, победно повторив загадочное низкое: «Кх-х-хр-р-ряк!» прыгнул на колени к инкубу.

– Мне его сам Сатана подарил, – гордо сообщил Шэтуаль, поглаживая питомца по спине. Мурчать животное либо не умело, либо попросту не любило, но улеглось на графа с таким видом, будто повелитель демонов четвертого ранга был его собственностью. – У него аллергия. Чихал, словно проклятый, я уже испугался, не принес ли он сюда какую-нибудь холеру – и тут владыка Нижних Земель, полноправный король и Создатель Ада, вытаскивает из-за пазухи неуравновешенного кота…

«Боги с ними, – обратился к самому себе Эс. – Посижу еще немного».

– А как владыка Нижних Земель, такой могущественный и, по сути, авторитетный, сумел подхватить обычную аллергию? Я наивно считал, что демоны не болеют.

Шэтуаль почесал нос.

– Видишь ли, разумные расы в большинстве своем произошли от нас. И унаследовали нашу генетику, а вместе с ней – и болезни. Та же чума еще три тысячи лет назад считалась неизлечимой среди моих собратьев, а в эльфийских и человеческих мирах вспыхнула совсем недавно. Кстати, ваши маги уже умеют с ней бороться.

– Я в курсе, – отмахнулся Эс. Заумные понятия в репликах инкуба были бы для него проблемой, если бы не та самая паучья библиотека в Льяно. Хайли изучали Тринну столетиями, и, пожалуй, ни у кого из других народов не получилось бы найти столько информации, сколько нашли, привели в порядок и записали дети Драконьего леса. – Не расскажешь, какие из разумных рас принадлежат именно тебе?

Шэтуаль усмехнулся и начал загибать пальцы.

– Упомянутые тобой хайли – раз. Водяные и русалки – два. Вурдалаки, упыри и прочие разновидности оживших мертвецов – три. Дакараги – четыре. Гарпии – пять. Выверны, ведьмины змеи, саламандры – шесть. Воющие химеры – семь. И так далее, и тому подобное – как ты, должно быть, сообразил, я увлекаюсь монстрами, а хайли и русалки – приятное исключение из правил. Когда я их сочинял, на меня напал приступ романтизма. Знаешь такое дурацкое состояние: тебя резко впечатляет все, на что вчера ты не обратил бы внимания. Ну и, разумеется, – он встал, подхватив кота, и свободной рукой похлопал по плечу Эльву, – еще были некроманты. Мои уши, мои глаза. Те, кому досталась моя магия, кто получил право ее развивать и использовать по своему усмотрению. Они многого добились, а этот молодой человек и вовсе переплюнул все мои ожидания, потому что законы для него не писаны, рамки не установлены, а пара-тройка сокрушительных поражений только разжигает врожденное любопытство. Я до конца времен не забуду его прибытие в Ад. Спускается на второй ярус, выдергивает священный меч и говорит Лассэультэ, первому принцу Ада: мол, извините, я диссертацию о Нижних Землях пишу, мне надо повидаться с графом Шэтуалем, создателем некромантов. А Лассэультэ ему в ответ: ты ничего не перепутал, могильный червяк? В общем, они подрались, и Его Высочество, тот, что обычно размазывает людей по всему болоту, проиграл…

– Он поддавался, – немедленно возразил Эльва, пользуясь случаем, чтобы погладить серого кота. Сердитый взмах полосатого хвоста был ему наградой. – Спасибо, Шэт. Ты единственный из демонов, на кого действительно можно положиться.

– А как же Адатальрэ? – подмигнул инкуб.

– Ну, он вовсе не такой дружелюбный.

Некромант еще раз погладил кота. Кот еще раз выразил свое возмущение.

– Нам пора, Шэт, – решил архимаг, благоразумно отступая. – Я проведу господина Эса обратно в Измиальт, а потом пойду домой, иначе кто-нибудь из моих товарищей сожжет мою каюту. Пока.

Он снова нарисовал на стене звезду, и чернильная темнота заколебалась под ее гранями, как живая.

– До свидания, – вежливо попрощался хозяин Льяно, покидая табуретку и любовно прижимая к себе драконьи головы.

– До свидания, – эхом отозвался Шэтуаль, проводив гостя до разлома.

========== Глава восьмая, в которой Уильям принимает решение ==========

– Милорд, объясните, что мы делаем? – надрывно умолял сэр Говард, уставший бродить по лесу и просить прощения у медведей, встретивших талайнийского принца. Чертовы твари не воспринимали его всерьез, но блеск меча быстро убеждал их пойти своей дорогой, пока рыцарь не разозлился и не пустил оружие в ход. – Мы вряд ли чего-нибудь добьемся, к тому же вы…

Уильям в очередной раз шмякнулся на опавшую листву, зацепившись носком кожаного сапога за корень старого дуба.

– Ну же, – продолжал Говард, помогая принцу подняться. – Давайте вернемся в замок. Господин Эс будет волноваться, если придет и не обнаружит вас поблизости…

– Сейчас, сейчас, – отмахнулся юноша. – Они должны быть где-то здесь, совсем рядом…

И он, не обращая внимания на спутника, полез на дерево. Раньше ему этого делать не приходилось, и юноша удивился неожиданному уровню сложности: ноги скользили по стволу, пальцы так и надеялись поскорее убраться с шероховатой ветки, а белки, недовольные вторжением чужака, прыснули во все стороны, причем одна попала прямо на плечо Уильяма, перепугав его до полусмерти.

К чести Его Высочества следует отметить, что ветку он все же не отпустил.

– Подсади меня, – попросил он, и сэр Говард, смущенный таким поворотом дела, послушно подтолкнул своего господина к более-менее сносной развилке между ветвей. Уильям угнездился там, передохнул и полез дальше, ругаясь, как заправский сапожник. Впрочем, сапожники ему никогда не попадались, поэтому каждым неприличным словом юноша был обязан Кельвету и Тхею – наемники не заботились о том, чтобы скрывать свои эмоции, и позволяли им литься через край.

Сэр Говард неловко мялся в корнях, не зная, лезть ему за принцем или оставаться на земле, охраняя избранное им дерево. Ради первого ему пришлось бы снять латы, ради второго – добить себя страхом за хрупкого, неопытного, но такого решительного юношу.

– Милорд, вы в порядке? – заорал он, посчитав паузу достаточной.

– Да, – мрачно ответил Уильям. Он добрался до нового трудного участка и пытался с ним совладать, но из желтой кроны внезапно выскочила сороконожка, и Его Высочество, передернувшись, будто она уже бежала по его телу, отшатнулся.

Изворотливая тварь промчалась мимо, вниз. Юноша выдохнул и с ужасом понял, что вскоре он будет вынужден спуститься туда же, а сороконожка никуда не денется, если, конечно…

– Эй, Говард! – окликнул он. – К тебе по стволу бежит огромная сороконожка! Я хочу, чтобы ты ее убил!

– Будет сделано, милорд! – радостно пообещал Говард, и его меч зашелестел, выходя из ножен. Затем раздался удар, сочный хруст и уже знакомый Уильяму визг, от которого свело зубы.

– Спасибо, – пробормотал он.

До верхушки дерева Его Высочество добрался минут через пятнадцать. Раздвинул тонкие ветки, закрывшие обзор, и внимательно пригляделся к соседним раскидистым дубам. А ничего не отыскав, разочарованно скривился и начал спуск, нашаривая подошвами точку опоры.

– Ну как? – спросил сэр Говард, еще в замке предупредивший, что цель их похода заранее обречена провалиться – если бы на деревьях были дома, они были бы заметны, особенно когда Уильям выглядывал из окна башни.

– Как ты и предполагал, никак, – холодно сообщил принц. – Отправляемся домой. Будем рассчитывать, что Эс наконец-то явился, потому что если нет, я снова пойду в лес и съем ту чертову белку, что поцарапала мне плечо.

– А вы опасны в гневе, милорд, – оценил Говард. – Хорошо, что до сих пор вы не сердились на меня по-настоящему.

Он первым двинулся к замку – прекрасно ориентируясь на местности, рыцарь не блуждал по лесу, как Его Высочество, а целенаправленно вышел к башням и витражным окнам, смутно различимым с его границы. Если бы возникла необходимость сравнивать их способности по части путешествий, то Уильям был слепым, а Говард – его поводырем.

Лязгая доспехами и порой оборачиваясь, чтобы убедиться, что расстроенный принц все еще следует за ним, рыцарь вывел своего господина к сонному Льяно, обрамленному красными лучами заходящего солнца. Черти забрали Эса два дня назад, и если накануне оруженосец поймал и освежевал зайца, бездарно, однако старательно приготовив нечто, похожее на суп, то сегодня животные разбегались перед ним, как угорелые, осознав угрозу. Чего только рыцарь ни делал – и подкрадывался, и терпеливо ждал свой будущий обед (или ужин, или хотя бы следующий завтрак) в засаде, и совался прямиком в норы – все было тщетно, словно Боги его прокляли. Помолиться, кстати, он тоже пробовал, но либо в лесу молитвы были бесполезны, либо высшие создания на дух не переносили тех, кто жил бок о бок с драконами, пускай и меньше недели.

Тут у Говарда тоже было преимущество – ему случалось голодать и дольше, если походы получались не такими удачными, как рассчитывало Братство Рыцарей. А вот Уильям, привыкший, что его трижды в день исправно кормят, приуныл. Вечера он проводил, сжавшись в грустный сиротливый комочек под одеялом, и у его оруженосца сердце обливалось кровью, не в силах выдержать всю ту жалость, что вонзалась в него при виде господина.

– Ненавижу драконов, – заявил Его Высочество, забираясь в кресло. – Ненавижу драконов.

– Может, демоны его съе… – начал было рыцарь, но тут же осекся и торопливо поправился: – убили?

Уильям нахмурился и закрыл серые глаза. Пожалуй, он бы с удовольствием проглотил даже кусок человечины, копченой или жареной. Подумав об этом, юноша сглотнул и прикинул – а что, если великаны потому и жрут людей, что им больше нечего?

– Милорд, а нельзя ли мне услышать, зачем вы так долго и упрямо разгуливали по лесу? Вы упомянули дома, но кто будет жить в подобных местах, в роли соседей крылатого звероящера?

– Дети лесного племени, – послушно поделился Уильям. – Я искал хайли. Насколько я помню, они жили на деревьях, и я надеялся найти хотя бы один дом, чтобы убедиться: хайли действительно тут были. Потому что пока все это напоминает сон, пусть и весьма детальный.

Его как-то странно повело вправо, и юноша вцепился ладонью в подлокотник. Сэр Говард обеспокоенно подался к нему, но Его Высочество жестом показал, что все нормально, и невозмутимо спросил:

– А с тобой бывало такое, что ты словно видел сон наяву?

– Нет, – возразил рыцарь. – Мои сны спонтанны и… и таковы, что разобраться в них не сумеет и самый талантливый чародей. Порой мне грезится, будто я вращаюсь, подобно планете, в глубинах космоса, а вокруг сияют звезды и проносятся метеоры. Порой, засыпая, я внезапно становлюсь кем-то из своих родственников. – Он содрогнулся, намекая, что это самый худший расклад. – Порой мне снится, что я – лягушка, и что я прыгаю по лужам, весь такой радостный и довольный, словно быть лягушкой – мое истинное предназначение. Но, знаете… бывают и такие ночи, когда во сне я пишу замечательные картины, и краски сами собой сплетаются в города, моря, горы, или в лица людей, или в замершую частицу боя… если бы мои акварели и мои холсты были тут, в замке, я бы с удовольствием написал ваш портрет. Разумеется, если бы вы не стали мне запрещать…

Его тон был таким мечтательным, что любой другой человек сразу бы растаял и согласился. Но Уильяма снова как-то странно повело, и он соскользнул с кресла на пол, совершенно беспомощный.

– Ваше Высочество? – побледневший Говард опустился на колени рядом с ним.

Тишина. Юноша остался неподвижным. Черные и белые пряди спрятали его лицо, но предположить, что именно случилось, было легко: голодный обморок. Рыцарь частенько выручал своих менее выносливых товарищей, если ради похода объединялся с кем-то еще.

Он отнес принца Уильяма в ближайшую жилую комнату, устроил на диване, укрыл теплым одеялом. Посидел у окна, злобно следя за тем, как угасает солнце, и Драконий лес обретает власть над каждой живой душой, вступившей в его пределы.

Если господин Эс и правда сыпал пауков, приправленных пылью, на города демонов, то было бы вполне логично, если бы они публично его казнили. Но дракон-оборотень, в особенности такой насмешливый и самоуверенный, просто не мог не сопротивляться. Стоило сэру Говарду представить, как его привязывают к деревянному столбу и обкладывают хворостом, чтобы сжечь, как фигура хозяина Льяно заливалась хохотом, разрывала цепи и напоминала, что огонь для небесных звероящеров – союзник, а не враг. Впрочем, есть еще и дыба, и железные девы, и…

Перебирая в памяти разномастные орудия пыток, рыцарь пересел за чей-то рабочий стол, накрытый кружевной скатертью, и, сложив на краешке столешницы руки, уткнулся в них носом. В этой комнате Говард еще не был, и запах старого пергамента, высохших чернил и чего-то нежного, цветочного, щекотал ноздри. Оруженосец принца Уильяма так проголодался, что подзакусил бы и рукописью, брошенной на столе, если бы не страх перед гневом хозяина замка. Безусловно, он бы не отказался от головы дракона, способной растопить лед в его отношениях с дедушкой, но Эс – единственный приятель Его Высочества, к тому же сейчас его появление было бы очень кстати.

Если бы окрестные деревни были хоть чуть-чуть ближе… Если бы у сэра Говарда была хоть пара монет сверх того жалкого медяка, что вручили ему на сдачу в последней таверне у границ Этвизы… Если бы народ хайли не погиб и принял Уильяма, как родного, а то и угостил чем-либо из тех популярных травяных блюд, имевших бешеный успех около семнадцати лет назад… если бы…

Размышляя об этом «если бы», сэр Говард уснул, и ему снилось, что он охотится на зайца, а заяц убегает, прыгает за пышный куст шиповника и превращается в упыря, хищно оскалившего обнаженные челюсти – ни губ, ни кожи…

– Ну привет, – сказал упырь, несмотря на свою ничтожно низкую репутацию. – А что с Уильямом?

– Он голодный, – удивленно признался рыцарь… и проснулся.

Напротив него, обрамленный звездами в окне, застыл высокий худой силуэт хозяина замка. Зеленые глаза едва заметно светились в темноте, словно угли.

Сначала Говард не сообразил, что конкретно происходит. Затем, пошатываясь, вскочил, схватил Эса за воротник и безжалостно встряхнул.

– Где тебя носило, презренная рептилия?! – громко осведомился он, плюнув как на вежливость, так и на то, что светловолосый парень превосходил его по силе как минимум впятеро. И, не переставая трясти, повторил: – Где… тебя… носило?!

– В Аду, – любезно ответил хозяин замка. – И я ушел туда всего четыре часа назад. Неужели за четыре часа, – кажется, ему было вполне удобно в стальной хватке Говарда, хотя воротник рубахи трещал по швам, – Уильям проголодался так, что потерял сознание? Или ты в одиночку слопал ужин, а он сидел и умиленно смотрел, как сирый, убогий и оскорбленный дедушкой рыцарь набирается энергии?

– Ах ты… у… тварь! – обозвал рыцарь, разжимая пальцы. – Тебя же трое суток не было! Трое суток, улавливаешь?!

Человек бы упал, освобожденный от таких приключений. Эс выстоял, и его искристый взгляд не отразил никакого раздражения.

– Говорил я господину Эльве – меня дома дети ждут, и если я опоздаю, то они меня отшлепают. Говорил я себе – скорее, мало ли что случится, пока меня нет. Но любопытство все-таки победило…

Он посмотрел на Уильяма, виновато поежился и добавил:

– Извини. Я понятия не имел, что здесь и в Аду время течет по-разному. Если бы меня об этом предупредили, я бы никуда не пошел.

Сэр Говард вознамерился было обругать его снова, но тут же сам себя одернул. Бессмысленно обвинять того, кто действительно старался вернуться вовремя.

– Ладно, – раздраженно бросил он, – это ты меня извини. А теперь помоги Уильяму, потому что, если ты не поможешь, я отрублю твою башку и прибью в изголовье кровати, чтобы каждый вечер любоваться ею и не забывать о самом правильном и жестоком поступке, что я совершил, желая спасти своего господина.

– То ли еще будет , – пожал плечами Эс. – Кстати о драконах. Вот, возьми. Специально для тебя тащил, графом Шэтуалем подаренные, свеженькие, бальзамом покрытые, чтоб не гнили…

И он вручил сэру Говарду связку небольших драконьих голов, соединенных между собой широкой бронзовой цепью. Звенья загрохотали так, будто замок рушился – или преступники воплощали в жизнь побег из его подземных казематов. К слову, интересно, есть ли в самом сердце Драконьего леса подземные казематы? Или хайли были такими добрыми и справедливыми, что среди них не было преступников, а пленных людей они сразу убивали, позволяя им избежать мучений?

Хозяин замка уселся на край кровати и коснулся прохладными ладонями висков принца. Уильям выглядел так, словно спал, а в голодный обморок шлепнулся кто-то иной.

– Ночь на дворе, – посетовал дракон. – Слуги королей давно спят. Придется мне свернуть с пути истинного…

И он щелкнул пальцами, после чего на стол плавно опустился чей-то еще горячий котелок с походным супом. Пахло от него грибами, и сэр Говард едва не подавился слюной. Ясно, что сперва надо накормить господина, но от этого голод самого рыцаря не исчезал.

Еще один щелчок – и помимо котелка возникли тарелки, ложки, глиняный кувшин с компотом и корзинка груш. Удовлетворенный Эс велел рыцарю приступать к еде, а сам вновь подсел к Уильяму и, едва юноша разлепил веки, проворковал:

– Покормлю тебя с ложечки, если ты не против. Ну-ка, давай, за маму… за родную, конечно, а не за ту стерву, что так быстро заняла ее место…

– Эс, – констатировал Его Высочество, приподнявшись на локтях. – Добрый вечер. Я рад, что ты жив, но ответь – почему так долго?

Он отобрал у дракона миску, и тот вынужденно капитулировал.

– Люблю, когда дети хорошо кушают, – заявил он, умиленно наблюдая за трапезой рыцаря и принца.

– А как давно мы стали твоими детьми? – уточнил сэр Говард.

– Как только явились в мой замок и поиграли в церемонию посвящения.

Рыцарь потрясенно выронил стакан:

– Откуда тебе известно?!

Дракон загадочно промолчал. Уильям покосился на него с тихим неодобрением, но не упрекнул, не потребовал честного признания. Сэру Говарду это показалось немного странным, и если бы не равнодушное выражение на лице Его Высочества, он бы непременно заставил хозяина замка выдать свои секреты.

– Драконы, – пробормотал юноша, жестом отказываясь от дальнейшей трапезы и забираясь обратно под одеяло, – непредсказуемы. Я слышал, что они умеют охранять свои жилища издалека. Стандартными заклятиями, хотя каков драконий стандарт, вряд ли объяснят даже самые талантливые маги из человеческого рода. Вероятно, Эс отслеживает все мало-мальски важные события в Льяно, однако не обращает внимания на текущие. Такие, как мой обморок, твои переживания и голод, охвативший нас обоих после того, как зайцы осознали, сколь опасно бывает попадаться под ноги рыцарю.

Он перевернулся на левый бок, провел пальцами по краю подушки и совершенно серьезным голосом огорошил:

– Эс, я с тобой не разговариваю.

– Это почему? – немедленно возмутился дракон.

Ответа не последовало. Его Высочество держал свое слово, не собираясь уступать крылатому звероящеру.

– Что-то его определенно обидело, – проворчал сэр Говард, складывая пустые миски. – И я, в отличие от тебя, догадываюсь, что. Либо ты совсем не разбираешься в людях, либо ты чертов эгоист, что, в общих чертах, является одним и тем же.

Он шагнул к выходу, но на полпути остановился и спросил:

– Где тут кухня? Я займусь посудой, вымою и поставлю сушиться.

– Налево от Иройны, по лестнице вниз. Самая последняя комната на первом ярусе замка. За ней разве что кладовая, а за кладовой – лестница в казематы, и туда тебе точно не надо, – рассеянно обрисовал Эс. – Если я вам понадоблюсь, ищите в Кано.

И он стремительно вышел из комнаты, бросив рыцаря наедине с отчужденным Уильямом.

– Иди, – приказал тот, обнимая подушку и глядя в окно. Драконий лес, как и его пока еще не признанное дитя, накрылся черными грозовыми тучами, словно одеялом, и приготовился спать. Хлопнула дверь, отсекая принца от сэра Говарда и от Эса. Он обернулся – удостовериться, что она действительно закрыта, что это не какой-нибудь дурацкий трюк, – и вновь повернулся к темным ночным деревьям, где порой светились торопливые желтые силуэты. Сороконожки, подумал Уильям, впервые не испытав никакого отвращения. Мелкие твари были всего лишь крохотной долей всего мерзкого и кошмарного, что жило в мире.

Когда он был ребенком, крошечным, ничего не понимающим ребенком, и гроза мешала ему спать, Элизабет пела колыбельные. Он забыл их, как забыл многое из того, что связывало его с народом хайли, как забыл об этой связи вообще. Но теперь, после яркого подробного сна, он осознал: Льяно и Драконий лес – одинокое королевство хайли, – принадлежат ему уже давно, отчаянно в нем нуждаются, надеются, что он спасет уснувшее племя, чья серебряная кровь все еще течет по венам, пускай и со скоростью, больше похожей на полную остановку.

Гибкая голубая молния вонзилась в покорные древесные кроны, и на мгновение стало светло, как днем.

Уильяма передернуло.

Он тоже боялся грозы. Он тоже не любил осень, потому что она делала все вокруг него мертвым. Но он не забивался в угол под балдахином, не плакал, не рассчитывал, что отец придет и попробует его утешить. Потому что его отец, так любивший Элизабет, не испытывал никаких эмоций в адрес ее сына.

– Я поступил правильно, – сам себе сказал юноша, сжимая кулаки. Побелевшие костяшки пальцев казались бесполезными, бессильными, но Уильям не был слаб. Никогда, с самого детства, он не был слаб. И он знал это, в отличие от сотен и сотен высокородных типов, среди которых был человек, обязанный любить его больше всего на свете – и пренебрегший своими обязанностями так легко, будто решение предоставить ребенка новой королеве выглядело величайшей милостью в его глазах. – Я поступил правильно, правда, мама?

Он закрыл глаза – и увидел, как Элизабет улыбается, нежно и с теплотой. Ее улыбка, забытая там и вновь приобретенная здесь, теперь была его талисманом, его оберегом, амулетом на случай беды. Самым верным, надежным и чистым амулетом, способным уберечь от чего угодно – в том числе и от самого себя.

Драконий лес принадлежит ему. Льяно принадлежит ему. Он – единственное дитя народа хайли, не погруженное в сон. Он должен разбудить лес, должен отыскать своих подданных, должен показать всему миру, что лесное племя так просто не умрет, что лесное племя пропало не по вине людей, что люди его не победили. Он должен выбраться из ловушки, построенной приемной матерью и отупевшим отцом. Он должен получить все то, что было утрачено вместе с гибелью Элизабет, все, что могло быть ее спасением – но получило роль спасения для него. Будто она добровольно отказалась от вмешательства Драконьего леса в пользу своего сына-полукровки, опасаясь, что по-другому Льяно его не примет.

Молния ударила снова. Уильям выбрался из-под одеяла и подхватил со стола нож. Остро заточенное лезвие отразило копья небес, полыхавшие тут и там над беспокойно спящими деревьями, не способными ничего противопоставить.

Осторожное движение – и на вспоротой ладони заблестели крупные полукруглые капли. Алые и серебряные пополам. Юноша редко попадал в такие ситуации, где ему пришлось бы пораниться, и понятия не имел, какова из себя его кровь.

Но теперь-то все было ясно, так ясно, что у него закружилась голова. Смутно знакомый запах железа, дождя и сирени растекся по комнате, исчезнув под лоскутом чистой ткани, скрывшей аккуратный надрез.

Молнии падали с неба и жестоко убивали ночь, ливень шелестел по траве и пожелтевшим осенним листьям, ветер бился в обесцвеченные темнотой витражи.

– Вот оно что, – едва различимо прошептал Эс, присевший на корточки у двери. Он не видел Уильяма так, как можно увидеть обычным зрением, но не сомневался, что завтра его обида сойдет на нет, и принцу понадобится поддержка крылатого звероящера.

И был готов ее оказать.

***

Сэр Говард посчитал раннее утро подходящим временем, чтобы вернуть связку драконьих голов хозяину замка. Впрочем, это мало походило на возвращение: рыцарь, замученный бессонницей, попробовал выяснить, в какой спальне отдыхает Эс, потерпел поражение и бросил боевой трофей Шэтуаля у входа в Кано. Заходить светловолосый парень строго-настрого запретил: мол, он зажжет свечу, закроет все окна и будет писать стихи, и никто, никто из ныне живущих не имеет права любоваться его записями, где безупречный почерк сливается с потрясающим смыслом, а любовь, ненависть и война сплетаются в единое целое.

– Это очень приятно – чувствовать себя целым, – заявил он перед тем, как захлопнуть обитую железом створку на расстоянии волоса от ровного рыцарского носа. Сэр Говард опасливо потер переносицу, опасаясь, что на самом деле удар произошел, а боль еще не сообразила, что пора его сотрясти. Однако Эс, видимо, приложил все усилия, чтобы не обидеть оруженосца принца еще сильнее, чем обидел УЖЕ, и его лицо абсолютно не пострадало.

Ближе к полудню в столовой, где рыцарь от скуки навел порядок, убрав и перемыв брошенные драконом тарелки, вилки и ножи, появился Уильям. Он устроился в кресле, наспех перекусил бутербродами (сэр Говард потребовал, чтобы Эс ежедневно снабжал своих «детей» не только завтраком, обедом и ужином, но и запасом продуктов, а Эс пожал плечами и ответил, что это не сложно) и почти бегом направился к башне, где все еще находился дракон. Если бы не оруженосец, встреченный по дороге, он бы непременно вломился внутрь и сломал все очарование одиночества, достигнутого светловолосым парнем. Но сэр Говард, верный своему обещанию («сам не заходи, и короля своего тоже не впускай!») каменным изваянием замер на пути Его Высочества и виновато сказал:

– Чертова рептилия попросила ее не отвлекать.

– От чего? – безо всякого интереса уточнил Уильям.

– От божественных стихов, зародившихся в ее подсознании, милорд. Но если вы прикажете выломать эту дверь и вытащить дракона на свет, я, разумеется, пренебрегу его просьбой и выполню то, чего желаете вы.

– Нет, не надо. – Его Высочество отвернулся.

Сэр Говард заметил его перевязанную ладонь, нахмурился и осведомился:

– Что это?

– Да так, мелочи… порезался, пока искал канделябр… – по голосу юноши было понятно, что он лжет, и рыцарь посмотрел на него с немым изумлением. До сих пор он считал Уильяма кем-то настолько невинным, что ложь от его образа отскакивала, как детский мячик.

– Порезались, пока искали канделябр? – повторил он. – Полагаю, не глубоко? Иначе вы позвали бы меня, верно?

Принц покивал, покосился на вход в башню… и опустился на мраморные плиты рядом, намереваясь ждать Эса, пока он не закончит или пока звезды не упадут с небес. Кстати, после ночной грозы небеса все еще были хмурыми, и периодически начинал накрапывать дождь, такой холодный, будто осень окончательно вступила в свои права и завладела Драконьим лесом, Талайной и всеми королевствами, что разумные расы воздвигли на континенте Тринна.

Сэр Говард уселся на корточки напротив своего господина, улыбнулся и продолжил расспросы: