Текст книги "Замена (СИ)"
Автор книги: Selestina
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
В толпе друг друга мы узнали;
Сошлись и разойдемся вновь.
Была без радости любовь,
Разлука будет без печали.
М.Ю. Лермонтов, «Договор».
Он ехал в Ниццу преисполненный радости – разлука с братом длилась уже несколько месяцев, и осознание, что их разделяет всего несколько сотен миль (и число это все сокращается) грело душу. Он торопил минуты – еще немного, еще какая-то жалкая пара часов, и он увидит эту чуть насмешливую улыбку, вновь ощутит, как настойчивой рукой волосы превращаются в достойное разве что дворового мальчишки гнездо, а после будет долго-долго допытываться обо всем, что случилось с момента их расставания. Он отрицал все те страшные слова, которые удавалось подслушать из кабинета отца и услышать за завтраком – Господь не допустит такого! Он ждал, когда сможет воочию увидеть датскую принцессу – он, безусловно, лицезрел её портрет (Никса показывал, еще когда заговорили о путешествии), но кому как ни ему, на парадном портрете даже почти не выглядящем тем Бульдожкой, коим его звали родители и братья, знать, как художники склонны подавать в лучшем свете представителей правящих Домов?
Он ехал в Ниццу, полный надежд, но один только голос брата – надломленный, повторяющий его имя, требующий подойти – убил все на корню.
К брату его не допустили.
Когда Александр все же получает дозволение войти – спустя два мучительных, проведенных в напряжении и молитве, сопряженной с роптанием, дня, – мысли, что заполняли его голову в дни ожидания встречи, исчезают бесследно. Вглядываясь в бледное, с синеватыми губами лицо, в расширившиеся зрачки, почти заполнившие собой синеву радужки, он с ужасом пытается соотнести стоящего одной ногой в могиле человека, что лежит в постели, протягивая к нему слабую руку, и того нечеловечески спокойного и всегда сохраняющего отчасти самоуверенную улыбку Никсу. Это не может быть его брат: какие злые силы подменили его? Кому вздумалось так изничтожить в нем все счастливое и радостное, что, казалось, не способно его оставить даже после смерти?
Встречая на вокзале отца, прибывшего с частью датской королевской семьи, он едва ли вообще замечает тонкую невысокую фигурку печальной Дагмар, идущей позади принца Фредерика – сейчас Александр совсем не помнит о своем отчасти детском желании выяснить, была ли помолвка только союзом стран, или она связала и сердца. Он вовсе не думает о том, что теперь будет с Данией, надеявшейся на поддержку России – в голове лишь безжизненное лицо и бьющаяся в агонии мысль: «За что ему муки эти, Господи?».
В последние минуты рыданий над постелью брата, чья жизнь угасает, поднимая голову, Александр видит точно такие же не желающие верить в происходящее, переполненные сумасшедшим желанием проснуться или хотя бы просто закричать, карие глаза. Это единственный короткий момент, когда он видит датскую принцессу не бледной тенью всего, что находится за пределами Никсы, на котором сконцентрировалось его сознание. Когда может рассмотреть совсем еще юное лицо и почти-взрослую собранность – Дагмар не позволяет себе громкого плача, хотя слезы по её щекам текут не переставая, а тонкие губы она искусала до крови.
Лишь в этот миг он допускает, что здесь было большее, чем династический брак.
И становится еще горше.
Но в тот момент Александр хотя бы не задумывается о следующей минуте: живет каждым вздохом брата, что делаются все реже и мучительнее.
А утром того же дня на него обрушивается то, что едва ли не хуже случившейся потери.
«…на точном основании закона о Престолонаследии, провозглашаем второго Сына Нашего, Его Императорское Высочество Великого князя Александра Александровича Наследником Нашим и Цесаревичем».
Александр всегда думал, что ему уготована лишь роль правой руки: даже если отринуть бескрайнюю любовь к брату, он не смог бы найти более подготовленного правителя для России, нежели Никса. Сановники, свитские и даже простые люди – все с замиранием сердца ждали, когда он встанет во главе Империи, а Александр намеревался оставаться в тени, чтобы быть ему поддержкой: на большее он не способен. Он ждал момента, когда Никса женится (пусть и не питал теплых чувств к идее династического брака), и знал, что сможет выдохнуть лишь в момент рождения у того престолонаследника.
То, что было главным кошмаром, стало явью.
Как-то неосознанно с горьким смешком срывается:
– Иду по стопам an-papa – он тоже не готовился к трону.
Государь хмурится; горизонтальная морщинка на лбу становится более явственной.
– Не сравнивай себя с an-papa.
Жесткий голос вновь напоминает – если бы не трагическая случайность, его бы никто не допустил к престолу. Отчего статус цесаревича не решили передать Владимиру, следующему за ним по старшинству, он не понимал: брат прекрасно подходит на эту роль; а Алексея отец совсем не рассматривал, видимо, замечая в нем свою излишнюю подверженность желаниям сердца. Сергей и Павел же слишком малы, чтобы сейчас примерить на себя высокий статус, хотя им бы отец явно вручил престол с большей охотой.
К его же новой роли скептично настроены все: мать, слишком любившая покойного Никсу, не может представить второго сына на троне – он ведь даже вполовину не так образован, не так умен, не так воспитан: он просто не тот. Отец вовсе никогда не питал надежд относительно его судьбы, снисходительно закрывая глаза на все его неудачи: не чета его постоянному недовольству в адрес скончавшегося сына. Он любил Александра, но как своего ребенка – не как Великого князя. Тем более что они совсем не совпадали в точках зрения на курс, которым должна была двигаться Россия. О том, что думали члены Государственного совета и прочих структур, и вовсе говорить не стоило.
Прежней жизни больше не видать – осознает он на погребении Никсы, смотря на то, как тяжелая крышка гроба закрывает от него родное лицо навечно. Где-то рядом рыдают свитские, и даже государь не может сдержаться от слез. Матери слишком плохо, она не присутствует.
Но Александр все еще цепляется за обрывки прошлого, выводя на мазурку Мари Мещерскую и вспоминая, как они танцевали в Царском Селе; невольно встречаясь взглядом с Катериной Голицыной (никак не привыкнет, что теперь она Шувалова), присутствующей лишь потому, что бал по случаю годовщины браковенчания монаршей четы не пропустить, осознает – не только он видит дни минувшие. Не только ему хочется взвыть от боли.
Могло ли чувство, до того едва теплившееся, столь стремительно вспыхнуть лишь потому, что давало иллюзию связи с чем-то прежним, когда был еще жив горячо любимый брат? Вблизи Мари он чувствует отдохновение; с него спадает метка цесаревича, столь глупо кем-то пришпиленная к этому парадному мундиру; он вновь лишь Великий князь, которому нет нужды беспокоиться за свое будущее – Никса шутит, что даже даст ему свое высочайшее дозволение на морганатический брак. Хотя шутит ли?
Мари Мещерская – не та пустоголовая девица, коих предостаточно в свите матери: она принимает Александра настоящим – неуклюжего, лишенного изящества языка и особых талантов, слишком простодушного и прямого в своих суждениях, не питающего любви ко всему придворному и напускному. Мари Мещерская – то, что держит его среди истинно живых, не позволяя скатиться в безрадостное существование.
Мари Мещерская – единственное и теперь абсолютно недоступное ему желание.
Разумом он осознает, что все это однажды кончится. Он может сколько угодно в ответ на попытки матери урезонить его (кто бы знал, что кузен Марии окажется столь отвратительным человеком, что выкрадет её письма и передаст Императрице) говорить о том, что это не мимолетное поверхностное чувство. Он может сколько угодно в ответ на грозные фразы отца напоминать тому о его собственных бесконечных увлечениях хорошенькими фрейлинами. Все это ни к чему не приведет и ему придется жениться из династических соображений, а Мари не уготовано ничего большего, нежели роль любовницы – только ему претит это, как когда-то претило Никсе.
Он не признает адюльтеров, сколь хладны бы ни были чувства между супругами и сильна – связь на стороне; но желает убить каждого, кто делает предложение его Мари.
Он не признает адюльтеров и потому, в запале, впервые набравшись храбрости, бросает отцу – Императору! – в лицо то, что не мог Никса:
– Если я не женюсь на ней, то и престол мне не нужен!
Вздрогнувший от слов из своей юности государь в ярости – отчасти он ожидал такого исхода назревающего конфликта, ведь о романе сына и фрейлины Мещерской уже трубят все столичные газеты, но подобной дерзости от обычно спокойного Саши он не предполагал. За вылетевшей в запале ярости и отчаяния фразой следуют более спокойные, почти что пропитанные просьбой, аргументы в пользу передачи трона Владимиру – тот ведь куда более пригоден к этой роли. Но надежды Александра найти взаимопонимание с отцом рвутся вклочья таким же горячим и непреклонным заявлением:
– Теперь я тебе просто приказываю ехать в Данию и просить руки бедной Дагмар, и ты поедешь, а княжну Мещерскую я тотчас отошлю!
Александр в ужасе, и неизвестно, от чего больше – от того, что было зыбким предположением и почти шуткой когда-то, о принятии невесты брата, или же от расставания с Мари, которое будет вечным. За монаршим «отошлю» кроется еще одно страшное объявление – «выдам замуж». Чтоб уж точно непутевый преемник не вздумал проявить некстати проснувшийся характер.
Найдется ли кто-то менее свободный в своих желаниях, нежели тот, в чьих руках самая большая власть?
Он вынужден ехать в Данию, под перестук колес царского поезда вспоминая прощание с Мари и единственный поцелуй, что она ему подарила; вынужден делать вид, что счастлив видеть королевскую семью и намерение говорить о помолвке с Дагмар – его собственное, когда эти карие глаза напротив не вызывают ничего, кроме сочувствия. Впрочем, в тот момент внутри свербит еще и от какой-то едва понятной ему неприязни: со дня смерти Никсы прошло чуть больше года – как она, так горячо его любившая, может быть столь спокойна и желать нового обручения? Ему до сих пор в кошмарах приходят картины той страшной ночи, он все еще слышит угасающий, хриплый голос брата, а эта девочка, даже оставшись с ним вне чужих глаз, все так же приветлива и на вопрос о свадьбе отвечает согласием.
Нашла в нем так быстро замену почившему жениху?
Вычерчивая бриллиантом обручального кольца на окне Фреденсборгского дворца свое имя, Александр не может оторвать глаз от имени брата, написанного там же полутора годами ранее.
Прислоняясь лбом к холодному стеклу, он целует маленький портрет и убеждает себя – так Мари будет в безопасности: Maman дала слово, что та не будет наказана, если он проявит благоразумие.
И все же, Александру нужна передышка – он еще не отошел от смерти брата, на первой годовщине рыдая так, как и в день его смерти, да и все, что обрушилось на него после, тоже ничуть не добавило ему душевного спокойствия. Он просит отца повременить со свадьбой – не отказывается, соглашается с приездом принцессы в Россию, но умоляет отложить торжество на осень будущего года. Любовь ли ко второму сыну, или же сострадание просыпается в государе, но он дает свое согласие: торопиться некуда, престол надежно держится за ним и его детьми, скорое рождение нового Наследника не требуется. С Александра лишь берется слово, что тот будет внимателен к Дагмар и постарается сблизиться с ней, насколько это возможно.
А после приходит осознание – это неотвратимо. И случившееся обручение уже не обратить в ничто. Прошлое осталось там, в белокаменном саркофаге, что сокрыл в себе тело незабвенного Никсы.
И Александр просит ускорить день свадьбы.
Той же осенью над ними звучат торжественные песнопения, и ручка Марии (у него все скручивается в узел – родное имя для совсем чужой принцессы) лежит в его собственной руке, слишком большой для её собственной. В карих глазах он видит счастье, ему же самому хочется покинуть дворцовый храм. Мария – Минни, как звал её покойный Никса – очаровательна и мила, она действительно сможет стать хорошей супругой, но он едва ли чувствует к ней что-то кроме доброго расположения. Не представляет, как станет жить с ней вовсе без любви.
Впрочем, любви он и не обещал – ни ей, ни родителям.
И потому первые месяцы они живут как чужие: Мария (он все никак не привыкнет к имени, что она получила после смены веры, и продолжает звать её Дагмар) не настаивает на хоть каком-то проявлении чувств и уж тем паче – близости, монаршая чета же просто не знает ничего – на людях они ведут себя как положено. Разве что придворные сплетницы шепчутся: с фрейлиной Мещерской цесаревич куда охотнее выходил танцевать, нежели с законной супругой, которая вечно имеет иных партнеров. Ради нее пересилить нелюбовь к увеселениям он не может, и счастье, что родители его в этом не укоряют: отец не следит, мать недовольно хмурится, видя излишнее веселье невестки – для нее склонность принцессы к развлечениям еще одна причина какой-то странной неприязни. Хотя Александр готов спорить – виной всему больше то, что Дагмар (Мария! Конечно же Мария!) дала согласие на свадьбу с ним всего лишь после года со дня смерти Никсы. Будто Императрица не может простить этой замены.
Впрочем, отчасти он её понимает.
А она, наверное, понимает его, не говоря и слова против его желания отправиться в Европу летом следующего года. С супругой, безусловно, но от нее не укрывается второе дно – там сейчас проживает Мари Мещерская. Та, что так и не была забыта. Та, по которой сердце болеть не перестало.
Даже отец не выказывает протеста, хотя, быть может, скорее в надежде, что путешествие пойдет на благо семейным отношениям сына – Двор ждет известий о положении цесаревны, и день ото дня слухи все ярче.
В Париже он узнает о скорой свадьбе Мари и совсем не видит счастья на её лице, но все же почти искренне поздравляет, с натянутой улыбкой принимая ответные поздравления. И эта звездная, бессонная ночь в городе, окутанном каким-то особенным флером романтики, становится точкой для их отношений. Останавливает то немногое, что продолжало дышать и жить даже после его собственного браковенчания.
Умирает еще какая-то его часть, и до полной смерти остается немного – ровно столько, сколько пройдет до дня его коронации. И он желает долгих лет жизни отцу.
А сам пытается последовать своему обещанию и хоть как-то сблизиться с женой.
Чувство, что постепенно, как рассвет, рождается в нем, не похоже на тот огонь, что грозился все спалить при мысли о Мари Мещерской, но даже оно – уже в радость. Зиждущееся на уважении и общем горе, подкрепленное воспоминаниями и необходимостью найти крепкое плечо, которое не осудит, оно не напоминает первую любовь, но становится основой будущего семейного покоя.
И в тихий майский день, когда в покоях супруги раздается плач младенца, Александр даже по-настоящему счастлив, а не натягивает улыбку, как того требует долг.
– Ники, – произносит он раньше, чем Мария успевает сделать то же, и за коротким словом слышится предупреждение – «не Никса». Потому что покойного брата никто не заменит, даже названный в его честь первенец.
Он просто не может быть таким же.
Он не станет таким же.
Он не будет для России достойной заменой того, что она потеряла.
До последнего своего вздоха Александр будет помнить страшный день смерти брата, словно все свершилось минутой ранее. До последнего своего вздоха будет думать, что тот кошмар – не только их личная семейная драма, но нечто большее. Только никому не скажет о своих мыслях. До последнего своего вздоха Александр будет благодарить Создателя за Минни – за без малого тридцать лет брака он привыкнет так называть супругу. Но не перестанет вспоминать другую Марию, умершую сразу после родов на чужбине.
И представлять, как бы все сложилось, останься Никса жив.
