Текст книги "Я только малость объясню в стихе… Сборник лауреатов фестиваля им. В. С. Высоцкого 2020–2021 гг."

Автор книги: Сборник

Я только малость объясню в стихе… Сборник лауреатов фестиваля им. В. С. Высоцкого 2020–2021 гг.
(составители Олег Полежаев, Ксения Альпинская (Рыжова), Андрей Ложкин)

© Интернациональный Союз писателей, 2021

* * *

Открытое письмо

Друзья, одна из моих книг книг называется «Я Высоцким болею». Так что я всем сердцем поддерживаю, поддерживал и буду поддерживать всякое достойное мероприятие, направленное на популяризацию творческого наследия Владимира Семеновича Высоцкого, а также на развитие поэзии и литературы, театра и кинематографа, культуры и образования, развитие гражданского общества. Тем паче такое событие, как арт-фестиваль «Я только малость объясню в стихе», который зарождался на поэтической поляне другого ежегодного мероприятия – фестиваля авторской песни «Свой Остров» – и во многом состоялся благодаря усилиям активных участников. Поэтому я безмерно рад, что Андрей Владимирович Ложкин нашел новую форму развития этого движения. Считаю, что у арт-фестиваля высокий потенциал развития и большие перспективы объединения творчески одаренных людей, что в данном случае, несомненно, является фактором, свидетельствующим о важности этого проекта.

Заодно хочу сказать, что в 2021 году готовится 15-й, юбилейный, фестиваль авторской песни «Свой Остров», который пройдет в июле. Все свои силы и время я отдаю этому мероприятию. И дай бог, чтобы их хватило. Надеюсь, что организаторы и участники фестиваля «Я только малость объясню в стихе», а также читатели этого сборника присоединятся и к «Своему Острову».

С огромным уважением к вам и благодарностью за великую миссию, которую несете.

Анатолий Олейников.

Я Высоцким болею

 
Я Высоцким болею!
Я болею давно.
И стихи свои клею
Словно лодочник – дно.
Он мне шепчет идеи,
Он мне шепчет слова,
И они, я надеюсь,
Не на день, не на два…
 
 
По Высоцкому – вижу!
По Высоцкому – жму!
Так весомей и ближе
Телу, сердцу, уму.
Я Высоцким болею!
Каждой клеткой души.
Видит Бог, не жалею,
Что болезнь не изжил!
 
 
Я Высоцким болею.
Мой диагноз таков:
К Богу все мы успеем
После главных стихов!
Подлатаюсь немного,
Отмолюсь, брошу клей
И с Высоцким да к Богу
Выйду в лодке своей.
 
 
И нельзя мне иначе!
По-другому – нельзя!
В том моя сверхзадача
Или просто стезя!
 

А. Олейников

Предисловие

Прошло более сорока лет с того печального дня, когда Владимир Высоцкий покинул нас. Много изменилось в мире, стране и в нас самих. Люди, не слышавшие живого Высоцкого, не видевшие спектаклей с его участием, приближаются ныне к полувековому юбилею. Казалось бы, время должно было безжалостно стереть следы памяти об эпохе, которую смело можно назвать эпохой Высоцкого. Ан нет!

Секрет популярности Высоцкого среди не только людей среднего возраста, но и молодежи прост и сложен одновременно. Прост, поскольку все гениальное не подлежит забвению, и сложен, поскольку трудно объяснить, как творчество поэта оказалось близким людям разного социального и культурного кругозора: от самых невзыскательных читателей и слушателей до самых изысканных гурманов литературы.

Поэзия Высоцкого отличалась изобретением особого языка, подозрительно похожего на обыденную речь, но содержащего в себе колоссальный заряд энергии, даже не снившейся абсолютному большинству литераторов из числа его современников. Важен, однако, был не столько сам заряд, сколько его направленность на разрушение традиционной социальной мифологии, тщетно обещавшей нам великое будущее. О чем бы ни писал Высоцкий – об утренней зарядке, о сельскохозяйственной выставке или о поездке рабочего парня за границу, – всякий раз нас поражала и восхищала ирония поэта, смело срывающая маски и разрушающая декорации официальной идеологии. Высоцкий поистине оказался пророком второй русской революции, свершившейся через десять лет после его кончины.

Да, многие реалии, попадавшие в орбиту демистификации поэта, ныне потеряли свою актуальность. Иные просто непонятны людям двадцатилетнего возраста и требуют комментария специалистов. Но не исчезло главное: то ощущение личной, я бы даже сказал, экзистенциальной свободы творчества, не поддающегося на лукавые приманки, создаваемые оплаченными манипуляторами, которые существуют в любой стране и в любое время. Вот почему мне особенно отрадно было ознакомиться со стихами поэтов, созданных в первые десятилетия нового века. Эти стихотворения – разные по тематике, уровню мастерства и способам художественной коммуникации с читателем – имеют общий знаменатель: глубокую искренность и потребность найти то единственное и неповторимое качество, которое отличает истинного поэта от производителя заказных стихотворений к определенному свыше официальному торжеству.

Ю. В. Шатин

 
Я, напротив, ушел всенародно
Из гранита.
 

В. Высокий. Памятник

25 января лауреату Государственной премии СССР Владимиру Семеновичу Высоцкому исполнилось бы пятьдесят лет…

Появление Владимира Высоцкого на горизонте отечественной культуры было ярким и неожиданным. Помню, как в апреле 1965 года во время гастролей Театра на Таганке я увидел его впервые в спектакле «Герой нашего времени». При всей изысканности режиссуры работа оказалась преходящей и вскоре исчезла из репертуарной афиши. Да и роль драгунского капитана, которую играл Высоцкий, не оставила особого следа. Но уже в конце 65 года волна песен Высоцкого захлестнула нас. Потом были Галилео Галилей и Гамлет на сцене, великолепные работы в кино и, конечно же, незабываемые концерты певца.

Родившись в недрах авторской песни, поэзия Владимира Семеновича Высоцкого очень быстро переросла масштабы самодеятельного творчества, достигнув вершин подлинного мастерства и профессионализма. Магнитофонная культура сыграла роль пускового механизма поэзии Высоцкого, чем дальше, тем больше развивавшейся по собственным законам…

Истинная поэзия всегда приходит к читателю непредсказуемыми путями. Вспомним, как современники, восторгаясь остросюжетной тематикой Некрасова, укоризненно говорили, что поэзия в стихах его и не ночевала. А Маяковский? Даже люди, близкие к нему, объясняли успех его стихотворений… великолепной манерой декламации. При жизни стихи были на слуху, и только первое поколение читателей, пришедшее после смерти поэта, буквально училось воспринимать поэзию глазами.

Владимир Высоцкий замечательно пел свои стихи. Пение увлекало, и всем нам казалось тогда, что песни необычайно просты, а сам певец создает их в нашем присутствии. Оба представления оказались обманчивыми. За видимой импровизацией стоял многолетний труд, за кажущейся простотой – точно выверенная стихотворная конструкция.

Я часто задаю себе вопрос: что сделало поэзию Высоцкого столь популярной у разных людей, в разных социальных и возрастных группах? Скорее всего, узнаваемость жизненных ситуаций в его стихотворениях. Не отсюда ли после смерти у поэта появилось столько «приятелей»: этот летал с ним, другой вместе сидел под Магаданом? Истории такого рода рассказываются в поездах и очередях, в домах отдыха и больничных палатах. Количество их множится с каждым днем, обрастая новыми и новыми подробностями.

Одно из лучших стихотворений Высоцкого начинается строчкой: «Я никогда не верил в миражи». Это своеобразный ключ к его творчеству. Литература периода застоя в изобилии поставляла нам с вами «миражные» сюжеты, в которых реальные жизненные конфликты искусно подменялись слащавыми историями, где розовый цвет был не только господствующим, но единственным. Цель большинства стихотворений Высоцкого – снять с читателя розовые очки, высмеять его благодушие и окунуть в мир высших ценностей человеческого бытия.

При абсолютной простоте и понятности словесных образов поэзия Высоцкого построена на глобальных художественных обобщениях. Она органично произрастает из традиций русского и мирового искусства. Но никогда поэт рабски не воспроизводит ту или иную традицию. Встраиваясь в нее, он всякий раз отыскивает новый угол зрения, неизвестный кому-либо до момента создания стихотворения.

Не так давно по центральному телевидению две куклы талантливо разыграли сценку из произведения Высоцкого «Диалог у телевизора». Наблюдая за ней, видимо, многие зрители отдали должное мастерству, с которым одна фраза цепляется за другую, создавая впечатление полной непринужденности разговора между Ваней и Зиной. Однако такая непринужденность меньше всего связана с копированием простой житейской ситуации. Она целиком вытекает из внутренней природы диалога, названного по имени древнегреческого философа сократическим. Его особенность, описанная в свое время Гегелем, заключается в том, что внимание сосредоточивается не столько на конечном результате, сколько на процессе развертывания.

Сократический диалог в этом стихотворении опрокинут в речевую стихию обыденного сознания. Сюжет взращивается из реплик, а те, в свою очередь, располагаются на двух противоположных полюсах – циркового искусства и жизни. Так, на одном полюсе – клоуны, карлики, попугайчики, акробатики и гимнасточка, на другом – реальные признаки быта: алкаши, шурин, пьянь, магазин, пятая швейная фабрика, скучные образины и т. д. Даже в своих нарядах они различаются меж собою («В джерси одеты – не в шевьёт. На нашей пятой швейной фабрике такое вряд ли кто пошьет»).

Быт – безобразен, искусство – прекрасно. Вот почему телевизор – это окно в мир, созданный по иным законам, мир придуманный, иллюзорный, цирковой. Он необходим не только чтобы оттенить безобразие реального мира, но и как утопия, знак веры в некоторое идеальное бытие. По ходу сюжета оба мира сталкиваются: воображение уносит героев на цирковую арену («А это кто в короткой маечке? Я, Вань, такую же хочу»), но со следующей репликой все возвращается на круги своя:

 
К тому же эту майку, Зин,
Тебе напяль – позор один.
Тебе ж шитья пойдет аршин –
Где деньги, Зин?
 

В процессе дискуссии постоянно меняются точки зрения наших персонажей. Вначале Зина выступает как защитница приоритета искусства над жизнью («А у тебя, ей-богу, Вань, ну все друзья такая рвань»), а Ваня как объяснитель жизни без обращения к искусству («Мои друзья хоть не в болонии, зато не тащат из семьи»). Затем происходит рокировка и герои меняются тактикой. Своеобразное и мастерское замыкание сюжета происходит в последней строфе:

 
А чем ругаться, лучше, Вань,
Поедем в отпуск в Ереван.
 

Ереван – опорная точка, стягивающая все «цирковые» значения и значения обыденного мира. Ереван вполне реален. Это вам не чеховское «В Москву! В Москву!» – грустное и смешное. Но Ереван по-чеховски бессмыслен. Смысл снимается изначальной бездуховностью и бессмысленностью существования героев. Комедия и трагедия оказываются рядом.

Наряду с житейскими сценками, широко представленными в творчестве поэта, в его стихотворениях встречаются далеко не тривиальные ситуации, где решение требует личного нравственного выбора. В основу стихотворения «Тот, который не стрелял» положено резко заявленное поэтом расхождение с устойчивым представлением, согласно которому величие воинского долга заключается в выполнении любого приказа, сколь жестоким и бессмысленным он бы ни казался рядовому исполнителю.

Это средневековое представление о человеке-рабе, колесике и винтике государственного механизма не просто отвергается поэтом, но вырастает в драматическое повествование об одном из самых сложных этапов отечественной истории. В балладе Высоцкого сталкиваются две судьбы: того, которого расстреливали, от его имени ведется рассказ, и того, который не стрелял.

Высоцкий сохраняет основные мотивы, присущие балладе, например, мотив судьбы, т. е. независимости обстоятельств, против воли героя обрушивающихся на его голову, или мотив чуда – невероятного происшествия, направляющего действие по новому руслу.

Если в «Диалоге у телевизора» комическое изображение порождает в финале не самые веселые чувства, то здесь, напротив, изначальный трагизм ситуации осмысляется рассказчиком в нарочито ироническом тоне:

 
Я раны, как собака,
Лизал, а не лечил.
В госпиталях, однако,
В большом почете был.
Ходил в меня влюбленный
Весь слабый женский пол:
«Эй ты, недостреленный,
Давай-ка на укол».
 

Этот тон подчеркивает изначальный оптимизм художественного мира героев Высоцкого, которые никогда бы не вписались в тяжеловесные киноэпопеи со строгой выверенностью великих дел генералов, адмиралов и верховного командования.

Но в стихотворении есть и другой герой – тот, который не стрелял. На первый взгляд, странно, что у самого нравственного человека нет имени и мы, по сути, ничего не узнаем о нем, кроме того, что в критический момент он совершил в высшей степени порядочный поступок – не выстрелил в невиновного. Однако ничего странного здесь нет. Искусство всегда парадоксально. Оно фиксирует не нравственные нормы, но отклонения от них. Вот почему Высоцкий называет странного типа Суетина и не дает имени главному герою. Убийцы всегда безлики, но каждого мы должны запомнить по имени, чтобы каждому воздать должное.

Следуя традиционной классификации героев на отрицательных и положительных, у Высоцкого можно найти и тех и других. Отрицательные герои его разнолики и друг на друга непохожи. Зато положительный герой, в сущности, один – свободная человеческая личность. Хорошо известно, что обыденное мышление рассматривает свободу как синоним блага, а чаще всего пользы. Но это не одно и то же. Свобода – самая большая ценность, несопоставимая с земными и даже райскими благами. Об этом поэт рассуждает в своем стихотворении «Райские яблоки».

Стихотворение, известное в нескольких вариантах, рассказывает о путешествии в рай. Такие путешествия достаточно традиционны и в средневековой литературе, и в романах новейшего времени. Нетрадиционным является отвержение благ, купленных ценой потери свободы. Рай в стихотворении Высоцкого оказывается зоной, возможно и вполне комфортной для обитания, но лишенной свободного духовного начала. Как сказано в одном из вариантов:

 
Мы с конями глядим.
Вот уж истинно зона всем зонам.
Хлебный дух из ворот –
так надежней, чем руки вязать.
Я пока невредим,
но и я нахлебался озоном,
лепоты полон рот, и ругательства
трудно сказать.
 

Отождествление свободы с «хлебным духом из ворот» – уже есть залог предательства: предательства не всегда осуществляемого, но всегда существующего в возможности. Возвращение героя из рая – это освобождение из замкнутого круга, порожденного порочным представлением человека-раба о его полной безответности и безответственности перед лицом высших сил. Когда герой «Божественной комедии» совершает свое знаменитое путешествие, он не находит в раю ничего такого, что заранее не было бы известно ему из других источников. Герой же «Райских яблок» обретает новую ценность – свободу личности, лежащую за пределами обыденных представлений о благе или пользе. Синонимом такой свободы становится любовь («Ты меня и из рая ждала»).

Отличие человека середины 80-х годов от человека конца 60-х как бы запрограммировано в творчестве поэта. Вместе с тем он хорошо понимал, сколь трудным будет путь ко всеобщему очищению от десятилетий застоя и сколько препятствий окажется на этом пути.

Высоцкий многое предугадал и в собственной судьбе. Конечно же, поэт знал не только прижизненную цену своим творениям. Он хорошо понимал, как оценят его после смерти. Он одновременно чувствовал и боялся, что всегда отыщутся любители канонизировать его поэзию, сделать ее мертвой и безвредной. Сам он об этом лучше всего сказал в стихотворении «Памятник».