Текст книги "Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия"
Автор книги: Сборник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
Нур-Эд-Дин засмеялся, и они продолжали пировать, а рабыня, взглянув на своего господина, сказала ему:
– О господин мой, пей лучше ты сам и не заставляй пить шейха Ибрагима. Мы лучше так полюбуемся им.
Она начала наполнять кубки и подавать своему господину, который, в свою очередь, тоже наполнял их и подавал ей, и так он делал от времени до времени, пока, наконец, шейх Ибрагим смотрел-смотрел на них да и сказал:
– Да что ж это такое? Это что за попойка? Зачем же не наливаете вы мне вина, раз я пью вместе с вами?
Они оба засмеялись и хохотали чуть не до бесчувствия. Потом они выпили сами, налили вина ему и продолжали кутить таким образом, пока не миновала треть ночи.
– О шейх Ибрагим, – сказала тогда рабыня. – Позволь мне встать и зажечь одну из вставленных свечей.
– Встань, – отвечал он, – но более одной свечи не зажигай.
Но она, вскочив, зажгла сначала одну свечу, затем другую и кончила тем, что зажгла все восемьдесят. После этого она села, а Нур-Эд-Дин сказал:
– О шейх Ибрагим, неужели ты не сделаешь мне одолжения и не позволишь мне зажечь хоть одну лампу?
– Встань и одну лампу зажги, – отвечали ему шейх, – и не надоедай мне больше.
Он встал и, начиная с первой лампы, зажег все восемьдесят, и зала осветилась, как для танцев. Шейх Ибрагим, сильно опьяневши, сказал:
– Да, вы любите повеселиться еще более меня.
Он вскочил и раскрыл все окна, после чего снова сел с ними; они продолжали пить и декламировать стихи; их веселые голоса громко разносились по комнате.
Всевидящий и всезнающий Господь, определяющий причину всего, предрешил, чтобы халиф сидел в эту лунную ночь у окна, которое выходило на Тигр. Глядя на реку, он увидал на поверхности воды отражение света от ламп и свечей и вскричал:
– Приведите ко мне Джафара-Эль-Бармеки!
В мгновение ока Джафар предстал перед царем правоверных, и халиф сказал ему:
– Ах ты, собака визирь! Так вот как ты служишь мне! Ты не доносишь мне о том, что делается в городе Багдаде!
– Что значат эти слова? – спросил Джафар.
– Если бы город Багдад не был отнят от меня, – отвечать халиф, – то увеселительный дворец не был бы освещен свечами и лампами, и окна в нем не были бы открыты. Горе тебе! Кто мог это сделать, раз я не лишен сана халифа?
– Кто же, – спросил Джафар, у которого тряслось под жилками от страха, – мог сообщить тебе, что свечи и лампы зажжены в увеселительном дворце и что окна в нем открыты?
– Подойди сюда и посмотри, – отвечали ему халиф.
Джафар подошел к халифу и, взглянув в окно, увидал, что дворец сиял огнями и светом своим превосходил свет луны. Прежде всего ему хотелось оправдать как-нибудь шейха Ибрагима, и, думая, что все это произошло вследствие им же, визирем, данного позволения, он сказал:
– О царь правоверных, на прошлой неделе шейх Ибрагим сказал мне: «О, господин мой Джафар, мне хотелось бы пригласить повеселиться моих детей, пока я жив и жив халиф». – «Зачем говоришь ты мне это?» – спросил я. – «Затем, чтобы ты спросил у халифа позволения, – сказал он, – и я мог бы отпраздновать обрезание своего сына во дворце. – «Ну, так празднуй обрезание твоего сына, – отвечал я. – И если Господь сподобит меня увидать халифа, то я доложу ему об этом», и он ушел от меня с этим, а я забыл доложить тебе.
– О Джафар, – сказал халиф, – ты были виновен передо мною в одной вещи, а теперь провинился в двух, а именно: во-первых, ты не доложил мне об этом, а во-вторых, не исполнил желания шейха Ибрагима, потому что если он приходил к тебе и говорил таким образом, так только из желания намекнуть тебе, что ему хотелось бы получить некоторое вспомоществование, а ты не только ничего ему не дал, но даже не сообщил ничего об этом мне.
– О царь правоверных, – отвечал он, – я забыл.
– Клянусь своими предками, – сказал халиф, – что остаток ночи я проведу с ними, так как он человек правдивый, знающийся с шейхами, помогающий бедным и поддерживающий несчастных. Надо полагать, что сегодня собрались к нему все его знакомые, и я непременно хочу быть там; может быть, кто-нибудь из его гостей прочтет хорошую молитву за нашу настоящую и будущую жизнь, и присутствие мое, может быть, принесет кому-нибудь пользу, а ему – удовольствие.
– О царь правоверных, – возразил Джафар. – Ведь ночь почти уже прошла, и гости, вероятно, скоро разойдутся.
Но халиф сказал:
– Идем туда.
Джафар замолчал и так был смущен, что не знал, что ему делать. Халиф же встал, и Джафар пошел вслед за ним, как пошел и евнух Месрур. Они втроем молча вышли из дворца и, одетые купцами, пошли по улицам, пока не пришли к калитке вышеупомянутого сада. Халиф, подойдя, нашел калитку отворенной, что его удивило, и он сказал:
– Посмотри, о Джафар, шейх Ибрагим до такого позднего часа оставил калитку отворенной, что вовсе на него не похоже.
Они вошли и прошли в конец сада, где остановились около дворца, и халиф сказал:
– О Джафар, мне хотелось бы незаметными образом взглянуть на них, прежде чем пойти к ними, чтобы увидать, как шейх проводит время и употребляет свои способности. Эти люди обладают качествами, которыми отличаются как в частной, так и в общественной жизни. Но мы не слышим их голосов, и ничто не говорит нам об их присутствии.
Сказав это, халиф осмотрелся кругом и, увидав толстое ореховое дерево, прибавил:
– О Джафар, хотелось бы мне взобраться на это дерево, так как сучья его достигают окон, и посмотреть туда.
Он полез на дерево и, перебираясь с сучка на сучок, остановился перед одним из окон, сел там и стал смотреть в комнату дворца, где увидал девицу и молодого человека, красивых, как ясные месяцы (слава Тому, Кто создал их); кроме того, он увидал сидящего с ними с кубком в руке шейха Ибрагима.
– О царица красоты! – говорил он, – пить и не слышать веселых песен неприятно. Разве ты не знаешь, что сказал поэт:
Большой и малый кубок пусть обходят
Весь круг гостей; примите эти кубки
От пьяницы, которого лицо
Вам светлый лик луны напоминает.
И пить нельзя вам без веселых песен,
Ведь лошади пьют воду под свисток.
Когда халиф увидал, как вел себя старый Ибрагим, у него от негодования надулась на лбу жила, и, сойдя с дерева, он сказал:
– О Джафар! Никогда в жизни не видал я такого чудесного превращения праведника, какое привелось мне видеть сегодня. Поднимись ты сам на это дерево, и увидишь, если только благословение праведника снизойдет и на тебя.
Услыхав слова халифа, Джафар быль несколько удивлен и, поднявшись на дерево, стал смотреть в комнату, где увидал Нур-Эд-Дина, шейха Ибрагима и рабыню, и в руках шейха Ибрагима увидал кубок. Увидав это зрелище, он пришел к убеждению, что конец будет печальный, и, сойдя вниз, встал перед халифом.
– О Джафар, – сказал царь правоверных, – слава Богу, что мы не принадлежим к числу людей, которые только для виду исполняют святой закон и не причастны греху как лицемеры!
От сильного смущения Джафар не нашелся даже, что ответить. Халиф посмотрел на него и спросил:
– Кто мог привести этих людей сюда и впустить их во дворец? Но только таких красивых, статных и привлекательных людей, как этот молодой человек и эта девушка, мне в жизни не приводилось видеть.
Джафар, надеясь, что халиф, может быть, смилуется, поспешно отвечал:
– Ты совершенно прав, о царь правоверных!
– О Джафар, – сказал халиф, – полезай с нами на тот сук насупротив окна, и мы позабавимся, глядя на них.
Они взлезли на дерево и, сидя там, слышали, как шейх сказал:
– О госпожа моя, я преступил приличия, приняв участие в вашей попойке. Но удовольствие получил не полное, так как не слышу веселых песен и бряцающих струн.
– О шейх Ибрагим, – отвечала Энис-Эль-Джелис, – клянусь Аллахом, если бы у нас был какой-нибудь музыкальный инструмент, то мы могли бы быть совсем довольны.
Шейх Ибрагим, услыхав ее слова, встал.
– Куда это он идет? – сказал халиф Джафару.
– Не знаю, – отвечал Джафар.
Шейх вышел, но вскоре вернулся с лютней в руках, и халиф, пристально посмотрев, увидал, что это лютня Ис-Гака, его собутыльника.
– Клянусь Аллахом, – сказал он, – если эта девица поет дурно, то я распну всех вас.
– О Аллах! – проговорил Джафар, – не допусти ей петь хорошо.
– Почему? – спросил халиф.
– Для того чтобы ты распял нас всех, – отвечал Джафар, – и мы могли бы забавлять друг друга разговорами.
Халиф засмеялся, а девушка, взяв лютню и рукой пробежав по струнам, заиграла так, что игрой своей могла заставить расплавиться даже железо и придать ума дураку; вслед за тем она запела таким голосом, что халиф вскричали:
Знаешь, Джафар, я никогда в жизни не слыхал такого чудного голоса!
– Может быть, – сказал Джафар, – гнев халифа прекратился?
– Да, – сказал он, – его не стало.
Он спустился с Джафаром с дерева и, посмотрев на него, сказал:
– Мне очень хочется пойти к ним, посидеть с ними и послушать пение этой девушки.
– О царь правоверных, – отвечал Джафар, – если ты пойдешь к ним, то они, вероятно, сильно смутятся твоим присутствием, а шейх Ибрагим может даже умереть от страха.
– О Джафар, – возразил на это халиф, – ты должен выдумать мне какой-нибудь способ, для того чтобы я мог узнать всю правду, не показав им, что я знаю все.
Халиф и Джафар пошли к Тигру, рассуждая об этом предмете, и под окнами дворца увидали рыбака, закидывавшего сеть в надежде поймать что-нибудь себе на насущный хлеб.
Однажды когда-то халиф спросил у шейха Ибрагима:
– Что это за шум я слышал под окнами дворца?
– Это говорят рыбаки, – отвечал шейх, – которые ловят рыбу.
– Ну, так поди и запрети им ходить сюда.
После этого рыбакам не позволялось ходить туда; но в эту ночь пришел рыбак, по имени Керим, и, видя, что калитка в сад открыта, он подумал: «Воспользуюсь такой оплошностью, и, может быть, мне посчастливится поймать что-нибудь».
Он взял сети и, забросив их в воду, продекламировал стихотворение, делая сравнение между положением рыбака, работающего всю ночь, и владетеля замка, который сладко засыпает, а, проснувшись, видит только низкопоклонство. Только успел он кончить стихотворение, как вдруг халиф нечаянно очутился около него. Халиф знал его и вскричал:
– Это ты, Керим?
Рыбак, услыхав свое имя, обернулся и увидал халифа.
От страха у него затряслось под жилками.
– Клянусь Аллахом, – вскричал он, – я это сделал, царь правоверных, не в насмешку твоего приказа, но бедность и семья заставили меня поступить противозаконно!
– Ну, закинь сети на мое счастье, – отвечал халиф.
Обрадованный рыбак тотчас же пошел и бросил сеть; подождав, пока она опустилась и вода успокоилась, он вытянул ее и выловил бесчисленное множество всевозможной рыбы.
Халиф был очень доволен и сказал:
– О Керим, сними с себя одежду.
Рыбак исполнил приказание. На нем был надет джуббех[158]158
Джуббехом, который носят на Востоке, называется длинный халат, который носили обыкновенно купцы. Такие халаты делаются из сукна.
[Закрыть] с сотней заплат из грубой шерстяной ткани и полный отвратительных насекомых; между прочими, в нем было столько блох, что они могли бы перенести его по поверхности всей земли. Халиф снял с головы его чалму, которую Керим не перевивал уже в продолжение трех лет, а найдя какой-нибудь лоскуток, навивал его сверху. Взяв джуббех и чалму, халиф снял с себя две рубахи из александрийской и баалабекской шелковой материи, и мелватах[159]159
Мелватахом называется одежда тоже вроде халата.
[Закрыть], и фараджеех и сказал рыбаку:
– Возьми все это и надень на себя.
Халиф надел на себя джуббех и чалму рыбака и, надвинув на лицо литчам[160]160
Бедуины прикрывают нижнюю часть лица куском материи, и зовут ее «литчамом». Такое прикрывание лишает арабов возможности узнавать друг друга, и особенно употребительно между арабами пустыни.
[Закрыть], сказал рыбаку:
– Иди по своим делам.
Рыбак, поцеловав ноги халифа и поблагодарив его, продекламировал следующие стихи:
Ты одарил меня превыше меры,
В знак милости твоей высокой мне
Тебе ответить тем же не по силам.
Поэтому я благодарен буду тебе
Все время жизни нашей здесь.
Когда же смерть сведет меня в могилу,
То прах моих костей из гроба будет
По-прежнему благодарить тебя.
Но не успел он кончить этих стихов, как по особе халифа поползли и поскакали насекомые, и он начал ловить их у себя на шее то правой, то левой рукой и бросать их, при этом восклицал:
– О горе тебе, рыбак! Сколько насекомых в твоем джуббехе!
– О государь – отвечал он, – это они беспокоят тебя только с первого раза, а через неделю ты так к ним привыкнешь, что не почувствуешь, как они будут бегать по тебе.
Халиф засмеялся и сказал ему:
– Неужели же я стану ходить в этом джуббехе?
– Мне хотелось бы сказать тебе кое-что, – отвечал рыбак, – но мне стыдно, несмотря на мой страх перед тобой.
– Ну, говори, что хотел ты сказать миф! – вскричал халиф.
– Мне пришло в голову, – продолжал рыбак, – что ты хочешь поучиться ловить рыбу, о царь правоверных, для того чтобы стать во главе торговли, которая может принести тебе выгоду; и если это так, то этот джуббех пригодится тебе.
Рыбак засмеялся, а халиф взял корзину с рыбой и, нарвав в нее немного травы, направился с ней к Джафару и остановился перед ним. Джафар же, думая, что перед ним стоит рыбак Керим и боясь за него, сказал:
– О Керим, зачем ты пришел сюда? Уходи скорее, ведь сегодня здесь халиф.
Халиф же, услыхав эти слова Джафара, так захохотал, что упал от хохота навзничь.
– Да ты не наш ли царь правоверных? – сказал ему Джафар.
– Да, Джафар, – отвечал халиф, – а ты мой визирь, и мы пришли сюда с тобою вместе, но ты меня не узнал. Так как же узнает меня шейх Ибрагим, который вдобавок еще пьян? Оставайся тут до тех пор, пока я не вернусь.
– Слушаю и повинуюсь, – отвечал Джафар, а халиф подошел к двери дворца и постучался.
Шейх Ибрагим встал и спросил:
– Кто там за дверью?
– Это я, шейх Ибрагим, – отвечал он.
– Кто ты? – спросил шейх.
– Я Керим, рыбак, – отвечал халиф. – Я слышал, что у тебя гости, и потому принес рыбы, так как она превосходна.
Нур-Эд-Дин и рабыня его очень любили рыбу, и, услыхав о том, что рыбак принес рыбу, они очень обрадовались и сказали:
– О господин наш, открой ему, и пусть он принесет свою рыбу.
Шейх Ибрагим отворил дверь, и халиф, переодетый рыбаком, вошел и начал кланяться, а шейк Ибрагим сказал ему:
– Ну, что же, добро пожаловать, разбойник, вор, грабитель! Войди и покажи нам рыбу, которую принес.
Он показал им рыбу, которая еще трепетала и билась, а рабыня вскричала:
– Клянусь Аллахом, о господин мой, что за чудная рыба, да, если бы она была жареная!
– Клянусь Аллахом, – вскричал шейх Ибрагим, – ты совершенно права! Рыбак, – прибавил, обращаясь к халифу, – хорошо бы, если бы ты принес нам жареной рыбы. Иди изжарь ее и принеси нам.
– Слушаю твоего приказания, – отвечал халиф, – я сегодня же изжарю ее и принесу.
– Ну, так скорее! – сказал он.
Халиф встал и пошел к Джафару.
– Джафар, – сказал он, – они хотят, чтобы рыба была изжарена.
– Дай мне ее, царь правоверных, – отвечал тот, – и я изжарю ее.
– Клянусь могилою моих предков, – возразил халиф, – я сам изжарю ее, своими собственными руками я изжарю ее.
Он направился в хижину смотрителя и, поискав в ней, нашел все, что ему было нужно, как то: сковороду, соль и даже дикий машран и все другое. Он подошел к очагу, поставил на него сковороду и изжарил рыбу отлично. Когда рыба была совсем готова, он сложил ее на банановый лист и, сорвав в саду нисколько лимонов, отправился с рыбой во дворец и поставил ее перед пирующими. Молодой человек, и рабыня, и шейх Ибрагим пододвинулись к рыбе и стали есть. Поев, они вымыли себе руки, а Нур-Эд-Дин сказал:
– Клянусь Аллахом, рыбак, ты оказал нам сегодня большое одолжение!
Затем, засунув руку в карман, он вынул три червонца из тех, что Сенджар дал ему на дорогу, и сказал:
– О рыбак, извини меня. Клянусь Аллахом, что если бы я знал тебя перед несчастьем, обрушившимся на меня, я избавил бы тебя от гнетущей бедности. Теперь же прими от меня то, что я по своим обстоятельствам могу уделить тебе.
Говоря таким образом, он бросил червонцы халифу, который, взяв их, поцеловал и положил к себе в карман. Все это халиф делал для того, чтобы послушать пение.
– Ты ласково обошелся со мною, – сказал он, – и щедро наградил меня, но я все-таки попрошу у тебя еще одной милости: мне хотелось бы послушать пение этой девицы.
– Энис-Эль-Джелис! – сказал на это Нур-Эд-Дин.
– Что прикажешь? – спросила она.
– Ради моей жизни, спой что-нибудь в награду этому рыбаку, так как ему хочется послушать тебя.
Услышав приказание своего господина, она взяла лютню и, пробежав рукою по струнам и завернув некоторые колки, пропела следующие стихи:
Когда на лютне дева молодая
И стройная, как молодая лань,
Играет, то чарует все сердца
Своей игрою дивною. А голос
Ее заставить мог бы и глухого
Услышать пенье чудное ее.
Немой бы тоже получил дар слова
И перед ней воскликнул бы в восторге:
«Ты превосходишь всех других певиц
Божественной игрой своей и пеньем!»
Затем снова заиграла так, что могла очаровать кого угодно, и потом запела:
Нам лестно, что наш дом ты посетила,
Сиянием своим развеивая
Глубокий мрак безлунной этой ночи.
Поэтому мой долг распорядиться,
Чтобы повсюду в доме у меня
И мускусом, и камфарой пахучей,
И розовой водою надушили.
Это пение произвело глубокое впечатление на халифа, и он пришел в такой восторг, что не мог удержаться, чтобы не выразить его:
– Аллах над тобою! Аллах над тобою! Аллах над тобою!
Нур-Эд-Дин сказал:
– Так тебе, рыбак, понравились игра и пение этой девицы?
– Понравились, клянусь Аллахом! – вскричал рыбак.
Нур-Эд-Дин тотчас же прибавил:
– Получи ее в подарок от меня, в подарок от щедрого человека, который не потребует дара своего обратно.
Он встал и, взяв мелватах, набросил его на халифа, переодетого рыбаком, приказав ему увести с собою девицу. Рабыня же посмотрела на Нур-Эд-Дина и сказала:
– О господин мой, неужели ты расстанешься со мною, даже не простившись? Если нам суждено разлучиться, то подожди, чтоб я простилась с тобою.
И она сказала следующую строфу:
Когда ты от меня уйдешь прочь,
Всегда жить будет дом твой в сердце
Моем и в тайнике моей груди.
Молю я Милосердного, чтоб Он
На наш союз с тобою согласился,
Так как блаженством этим одаряет
Он только тех, кого Он пожелает,
На это Нур-Эд-Дин ответил ей:
Она со мной простилась в день разлуки
И заливалась горькими слезами
От причиненного разлукой горя,
И молвила: «Что будешь делать ты,
Когда уйду я?» – «Спроси того,
Кто может пережить твою утрату!» —
Ответил я на сделанный вопрос.
Халиф, услыхав это, смутился при мысли, что он может быть причиною их разлуки и, взглянув на молодого человека, сказал ему:
– О господин мой, боишься ли ты за себя, потому что совершил какое-нибудь преступление, или ты должен кому-нибудь?
– Клянусь Аллахом, о рыбак, – отвечал Нур-Эд– Дин, – со мною и с этой девицей случилось удивительное и странное событие, и если б его передали потомству, то оно могло бы служить поучением тем, кто пожелает.
– Не расскажешь ли нам, – сказал халиф, – своей истории, и не познакомишь ли нас с этим событием? Может быть, рассказ твой послужит тебе на пользу и утешение, так как утешение находится в руках Аллаха.
На это Нур-Эд-Дин отвечал таким вопросом:
– Хочешь выслушать историю мою прозой или стихами?
– Проза, – отвечали халиф, – для нас яснее, а стихи можно сравнить со словами, нанизанными как жемчуг.
Нур-Эд-Дин, поникнув до земли головою, передал, однако же, свою историю стихами, но когда он кончил, халиф просил его объясниться поподробнее, вследствие чего он рассказал ему всю свою историю с начала до конца, и халиф, сообразив все обстоятельства его дела, спросил его:
– Куда же ты пойдешь теперь?
– Божий мир широк, – отвечал ему Нур-Эд-Дин.
– Я напишу тебе письмо, – сказал тогда халиф, – которое ты можешь снести к султану Магомету, сыну Сулеймана Эс-Зейни, и когда он прочтет его, то ничего дурного тебе не сделает.
– Да разве существует на свете такой рыбак! – вскричал Нур-Эд-Дин, – который состоял бы в переписке с царями? Ведь этого быть не может!
– Ты совершенно прав, – возразил халиф, – но причину этого я могу сообщить тебе. Знай, что я учился с ним в одной школе, у одного и того же учителя, и был его наставником. После этого счастье ему повезло, и он сделался султаном, а меня Господь сделал рыбаком. Но я ничего еще не просил от него, хотя он тотчас же исполнил бы любое повеление, даже если б я просил у него ежедневно тысячи вещей.
Нур-Эд-Дин, услыхав эти слова, сказал ему:
– Напиши, чтоб я видел.
Он взял рожок с чернилами и перо и написал после обычной фразы: «Во имя Господа Милостивого и Милосердного» – следующее: «Письмо это от Гарун-Аль-Рашида, сына Эль-Магдия, его величеству Магомету, сыну Сулеймана Эс-Зейни, осчастливленного моей милостью и назначенного мною наместником над частью моих владений. Уведомляю тебя, что податель этого письма, Нур-Эд-Дин, сын Эль-Фадла, сына Какана, визиря, которого ты должен водворить в его настоящее положение на свое место, так как я назначаю его».
Он передал это письмо Нур-Эд-Дину, который взял его, поцеловал и приложил к своей чалме, и тотчас же отправился в путь.
Шейх же Ибрагим, посмотрев на халифа, переодетого рыбаком, сказал ему:
– Ах ты, презреннейшший рыбак, ты принес нам рыбы не больше, как на двадцать полудиргемов, а получил три червонца, да еще хочешь взять с собою рабыню.
Халиф, услыхав эти слова, крикнул на него и сделал знак Мосруру, который, тотчас же, открыв свое лицо, вбежал в комнату. Джафар между тем послал одного из садовников к дворцовому привратнику с приказанием, чтобы для царя правоверных с сановником прислали одежду. Сановник сбегал во дворец и, вернувшись с одеждой, поцеловал прах перед халифом, который снял все, что было на него надето, и надел свое платье. Шейх Ибрагим сел на стул, а халиф встал перед ним, чтобы посмотреть, что с ним будет. Шейх пришел в страшное смущение и, кусая себе пальцы, говорил:
– Сплю я или бодрствую?
– О шейх Ибрагим, – сказал тогда халиф, посмотрев на него. – В каком состоянии ты находишься?
При этих словах весь хмель его прошел, и, бросившись на колени, он стал просить прощенья. Халиф простил его, после чего отдал приказание отвести девицу к себе во дворец, где отвел ей отдельное помещение и назначил женщин, чтобы служить ей.
– Знай, – сказал он ей, – что господина твоего я отправил султаном Эль-Башраха, и если Богу будет угодно, то я пошлю к нему почетную одежду и тебя вместе с нею.
Что же касается до Нур-Эд-Дина, то он шел до самого Эль-Башраха и, войдя в город, прямо направился ко дворцу султана, где так громко закричал, что султан пожелал его видеть. Представ перед царем, он поцеловал прах у ног его и, достав письмо, подал ему. Султан, увидав подпись халифа, тотчас же встал и, поцеловав письмо трижды, сказал:
– Я слышу и повинуюсь Господу, да святится имя Его, и царю правоверных.
Он призвал четырех кади и эмиров и хотел уже сложить с себя царское достоинство, но к нему явился визирь Эль-Маин, сын Савия, и султан подал ему письмо царя правоверных. Увидав письмо, визирь разорвал его в мелкие клочья и, положив себе в рот, разжевал и выплюнул. Султан в гневе закричал:
– Горе тебе! С какой стати ты поступил так?
– Этот человек, – отвечал визирь, – вовсе не видал ни халифа, ни визиря его; он – негодяй, дьявольский плут, который, случайно увидав письмо халифа, подделался под его руку и написал, что захотел. С какой стати ты сложил с себя царское достоинство, раз что халиф не послал тебе посла со своей царской грамотой? Ведь если б это дело было правое, то халиф послал бы с ним какого-нибудь царедворца или визиря, но он пришел один.
– Что же нам делать? – спросил султан.
– Отошли этого молодого человека со мною, – отвечал визирь, – и я отправлю его с нарочными в город Багдад, и если все это верно, то он привезет нам царский приказ и грамоту о его назначении, а если неправда, то халиф пришлет нами его обратно с царедворцем, и тогда я отомщу моему обидчику!
Султану понравилось то, что сказал ему визирь, и он взял Нурн-Эд-Дина и крикнул пажей, которые, опрокинув его на пол, били до тех пор, пока он не лишился чувств. После этого он приказал надеть колодки ему на ноги и позвал тюремщика. Тюремщик, придя к нему, поцеловал прах у ног его. Тюремщика звали Кутейтом[161]161
«Кутейт» обозначает кота или котика
[Закрыть], и визирь сказал ему:
– О Кутейт! Я желаю, чтобы ты взял этого человека и, посадив его в самую темную келью твоей темницы, пытал бы его и день, и ночь.
– Слушаю и повинуюсь, – отвечал тюремщик.
Он посадил Нур-Эд-Дина в темницу и запер за ним дверь; но после этого отдал приказ снести туда скамейку, циновку и подушку. Он посадил Нур-Эд-Дина на скамейку, снял с него оковы и ласково обращался с ним. Визирь ежедневно присылал к нему приказ бить Нур-Эд-Дина, и тюремщик посылал сказать, что приказ исполняет, тогда как, напротив, он обращался с ним очень хорошо.
Таким образом он поступал сорок дней, а на сорок первый от халифа был прислан подарок, и султану подарок этот очень понравился, и он стал советоваться об этом с визирем.
– Может быть, этот подарок предназначался для нового султана, – сказал кто-то.
В ответ на это замечание визирь Эль-Моин, сын Савия, сказал:
– Было бы гораздо лучше, если бы мы убили его, лишь только он приехал.
– Ты напомнил мне о нем! – вскричал султан. – Сходи за ним, приведи его сюда, я отрублю ему голову.
– Слушаю и повинуюсь, – отвечал визирь и, встав, прибавил: – Мне хотелось бы сделать по всему городу такое заявление: «Кто хочет посмотреть на казнь Нур-Эд-Дина Али, сына Эль-Фадла, сына Какана, тот может прийти ко дворцу. Пусть все придут посмотреть, и сердце мое успокоится, и я рассержу своих завистников.
– Поступай, как знаешь, – отвечал султан.
Визирь, довольный и счастливый, отправился к вали и приказал сделать объявление по всему городу. Когда народ услыхал глашатая, он огорчился и плакал. Плакали даже мальчишки в школах и купцы в лавках. Множество народа пошло занять места, с которых было бы видно зрелище, а другие направились в тюрьму, чтобы проводить Али. Визирь в сопровождении десяти мамелюков пошел в тюрьму, и Кутейт, тюремщик, сказал ему:
– Что тебе угодно, господин наш, визирь?
– Сейчас же приведи ко мне, – сказал визирь, – молодого негодяя.
– Он в страшном положении, – отвечал тюремщик от дурного обращенья и от побоев.
Тюремщик вошел и застал его декламирующим следующие стихи:
Кто может мне помочь в моей тоске?
Мои невыносимы стали муки,
А средство исцеления от них
Лишь крайне редко можно доставать.
Тюремщик снял с него чистую одежду и, надев на него все грязное, повел к визирю. Нур-Эд-Дин взглянул на него и увидал, что он стоит перед врагом, постоянно желавшим погубить его. Узнав его, он заплакал и сказал ему:
– Разве ты обеспечен от несчастья? Разве не помнишь слова поэта:
Они здесь, злоупотребляя властью,
С жестокостью нещадной управляли,
И сделалась та власть такою скоро,
Как будто никогда и не бывала.
– О визирь! знай, что Господь, да прославится имя Его, может сделать с тобою все, что Ему будет угодно.
– Не думаешь ли ты, Али, – возразил визирь, – испугать меня этими словами? Вот я сейчас, несмотря на всех жителей Эль-Башраха, отрублю тебе голову и не посмотрю на твой совет; я скорее поступлю, как говорит вот этот поэт:
Судьба, ты предоставь свободу действий
И с радостным умом переноси
Державной судьбы определения.
Но как тоже хороши слова другого поэта:
Тот, кто по смерти недруга живет
Хотя бы день единый, достигает
Предела всех души своей желаний.
Визирь приказал пажам посадить Нур-Эд-Дина на мула, но они с горя, что им приходится повиноваться, сказали несчастному:
– Позволь нам побить его каменьями и разорвать на куски, хотя за это нам придется поплатиться жизнью.
– Не делайте этого, – отвечал Али, – разве вы не знаете, что говорит поэт:
Назначенный мне срок есть неизбежный
Мой жребий, и как только дни его
Окончатся, я должен умереть.
И если б львы меня стащили в лес,
То не могли б они покончить с ним,
Затем, что от назначенного срока
Теперь не остается ничего.
Они пошли перед несчастным Нур-Эд-Дином, выкрикивая:
– Вот награда тому, кто подделывает письмо халифа к султану!
Они торжественно провели его по улицам Эль-Башраха и поставили под окнами дворца на кровавом месте[162]162
«Кровавым» местом называлось лобное место, на котором совершалась казнь, так как кровь оставалась тут же и впитывалась в землю.
[Закрыть], где подошел к нему палач и сказал:
– Я раб и должен повиноваться, и если ты имеешь какое-нибудь желание, то скажи мне, я исполню его, так как тебе остается жить до тех пор, пока султан не выглянет в окно.
После этого Нур-Эд-Дин посмотрел направо и налево и продекламировал следующее:
О, есть ли между вами друг, который,
Исполнен состраданья, мне поможет?
Я заклинаю вас Аллахом всех
На мой вопрос ответить! Жизнь уходит,
А смерть близка!
Здесь есть ли кто-нибудь,
Кто пожалеет бедного меня,
Чтоб получить награду от меня,
Упадок духа моего понять
И облегчить мой страх глотком воды,
Который уменьшит мои страданья.
Народ плакал, а палач принес ему воды и подал, но визирь встал со своего места и, выбив из его рук куллех[163]163
Куллехом называется небольшой глиняный кувшин с узким горлом.
[Закрыть] с водой, который и разбился, крикнул палачу, чтоб он отрубил голову Нур-Эд-Дину, после чего тому завязали глаза. Народ же продолжал кричать против визиря, сильно возвышая голос, и между ними началась настоящая перебранка. Вдруг в это самое время по большой дороге к небу поднялось целое облако пыли, и султан, увидав его из своего дворца, сказал своим приближенным:
– Посмотрите, что это за известие везут?
– Узнаем после того, как отрубят этому человеку голову, – сказал визирь.
– Нет, подожди, – отвечал султан, – пока мы не узнаем, что это такое.
Облако пыли поднимал Джафар, визирь халифа, и свита его; и прибыли они вот почему: прошло уже тридцать дней, и халиф не вспомнил о деле Али, сына Эль-Фадла, сына Какана, и никто с ним не говорил о нем, пока однажды он не зашел в помещение Энис-Эль-Джелис и не услыхал ее стенаний и ее чудного голоса, декламирующего изречение поэта:
Твой образ все стоит передо мною,
Далек ли ты иль близок от меня,
И мой язык всегда упоминает
Тебя и никогда не перестанет.
Стенания ее усилились, и вдруг дверь отворилась, и в комнату ее вошел халиф и увидал Энис-Эль-Джелис в слезах. Увидав халифа, она упала на колени и, трижды поцеловав его ноги, сказала следующие стихи:
Ты, чистый кровью и своим рожденьем,
От зрелой и от плодовитой ветви
Такой семьи, в которой нет пятна,
Дозволь же мне напомнить обещанье,
Мне данное тобою, благодетель,
Чтоб не было оно тобой забыто.
– Ты кто такая? – спросил ее халиф.
– Я подарена тебе Али, сыном Эль-Фадла, сына Какана, – отвечала она, – и требую исполнения обещания, данного мне тобою, что ты пошлешь меня к нему вместе с почетным подарком, так как я прожила здесь тридцать дней и глаз не смыкала.
Халиф вследствие этого позвал к себе Джафара и сказал ему:
– Тридцать дней не получал я известий об Али, сыне Эль-Фадла, сына Какана, и мне остается только предположить, что султан убил его. Но клянусь головой своей, могилой своих предков, что если такое несчастье случилось с молодым человеком, то я уничтожу человека, убившего его, хотя бы он был близок моему сердцу! Вследствие этого я желаю, чтобы ты тотчас же отправился в Эль-Башрах и принес мне известие о том, что царь Магомет, сын Сулеймана Эс-Зейни, сделал с Али, сыном Эль-Фадла, сына Какана.
