Текст книги "Народный эпос"

Автор книги: Сборник

Айгази

 
Взнуздал Айгази верхового коня,
Но видит, собравшись в дорогу,
Быстрей облаков неспокойного дня
Два всадника мчатся к порог).
 
 
Вот кованый цокот раздался вблизи,
Отцовских друзей узнает Айгази,
 
 
Приветствует их у раскрытых ворот
В словах уважительных самых,
Обоих в кунацкую прямо ведет,
Ячмень задает скакунам их.
 

 
И снова послышался цокот вблизи:
«Желаю удачи тебе, Айгази»,—
Так молвил приятель, подъехав к нему.
И встретил учтиво он друга.
«Коня расседлать не спешишь почему?» —
«Прости, не имею досуга.
Но прежде, чем двину каурого вспять,
Я слов тебе несколько должен сказать.
 
 
Узнай, Айгази: мне в ауле друзья
Правдивую весть сообщили,
Что ту, кого любишь ты, трусы-князья
Похитить сегодня решили.
К тому же твой кровник отправился в путь.
Тропы бавтугайской ему не минуть…»
 
 
И вдруг ускакал… Айгази омрачен.
И, брови насупив угрюмо,
Наполнил кунацкую вздохами он,
На сердце – нелегкая дума.
 
 
«О чем ты вздыхаешь, понять не могу?
Зачем предаешься кручине?» —
Мать сына спросила, неся к очагу
Огонь на короткой лучине.
 
 
«О, как же, скажи мне, любимая мать,
Могу не грустить я, могу не вздыхать.
И волк, и джейран, и охотник к ручью
Явились, томимые жаждой.
Три долга свалились на совесть мою,
И должен исполнить я каждый.
 
 
Похитить сегодня, бесчестьем грозя,
Невесту мою замышляют князья.
 
 
И недруг мой нынче, коня торопя,
Проедет тропой бавтугайской,
Но если покину гостей на тебя,
Я долг не исполню хозяйский,
Врага ненавижу, невесту люблю,
Как ты посоветуешь, я поступлю».
 
 
– «Невесту и лучшую сможешь найти, —
Красивых горянок немало.
Не раз еще недруга встретишь в пути, —
Уважь кунаков ты сначала».
 
 
И пил он, и ел он с друзьями отца,
Затем, проводив их с почетом,
Он бросил в намет своего жеребца,
За первым исчез поворотом.
 
 
Ведет к Бавтугаю тропа напрямик,
Растет в Бавтугае терновник.
Туда он примчался, и вот через миг
Пред ним появляется кровник.
 
 
Ни тот, ни другой не съезжают с тропы.
Кто нынче здесь голову сложит?
Вздымает коня Айгази на дыбы,
И пятится кровника лошадь.
 
 
«Эй, падаль, я вижу, что душу свою
Ты спрятать торопишься в пятки.
Не с войском стотысячным здесь я стою,
Бежать не спеши без оглядки!»
 
 
– «Стотысячным войском хоть мне пригрози,
Не дрогну. Рожден я не трусом!
Да будь предо мною хоть сам Айгази,
Сразился б я с этим безусым…»
 
 
Но больше ни слова добавить не смог:
Нажал Айгази на послушный курок.
 
 
Нажал на курок и пришпорил коня,
Чтоб мчаться на помощь к невесте,
Как вдруг услыхал он: «Оставив меня,
Навеки лишишься ты чести.
 
 
Я ранен смертельно. Как тонкая нить,
Вот-вот во мне жизнь оборвется.
Нельзя меня бросить, нельзя пристрелить,
Уважить обычай придется.
 
 
Меня положив головою на юг,
Где высится саван тумана,
Присядь в изголовье, как будто бы друг,
Молитву читай из Корана.
 

 
Душа улетит моя. Саблю возьмешь,
О камень холодный наточишь,
Проколешь губу мне, башку отсечешь,
К седлу своему приторочишь.
Домой возвратишься ты после того,
Как воин, что выиграл битву…»
 
 
И к югу лицом положил он его,
Прочел из Корана молитву.
 
 
Когда улетела душа из врага,
Его Айгази обезглавил,
Но, собственной чести отважный слуга,
Не к дому коня он направил.
 
 
Он, птиц обгоняя и бешено мчась,
Увидел двор княжеский вскоре.
С трусливой душою родившийся князь
Ворота держал на запоре.
 
 
В груди Айгази и тревога, и боль,
И ревность, как в рану попавшая соль.
 
 
Он крикнул, коня осадив у ворот:
«Я здесь, мое счастье земное!
Пусть ринется в битву весь княжеский род,
Тебя не отдам все равно я».
 
 
Открылась тут дверца с железным кольцом,
Невеста к нему подбежала,
В глаза заглянула и белым лицом
К руке и колену припала.
Легко, словно беркут свое же крыло,
Он поднял невесту к себе на седло.
 
 
«Лети, иноходец, дорогой прямой,
Скачи по тропинкам знакомым».
И вот прискакал он с невестой домой.
Коня осадил перед домом.
 
 
«О милая матушка, сыну в ночи
Ворота скорей отопри ты,
Скорее при свете дамасской свечи
На то, что привез, посмотри ты.
 
 
Привез тебе голову кровника я,
Взгляни и поплачь, если нужно,
А эта красотка – невеста моя,
Тебе она будет послушна».
 
 
– «Спасибо, сыночек! Тебе, молодцу,
Чье сердце не ведает страха,
Как славному воину, очень к лицу
Надетая лихо папаха».
 

Богатырь Карт-Кожак и красавица Максуман

 
Как сказали тебе: «Выезжай, Карт-Кожак, выезжай!»
Как надумал ты выехать наконец,
Вороного коня ты покрыл седлом,
Зарядил пищаль с блестящим стволом,
Молвил: «И перед скалами не отступлю!» —
И поехал над Карасу-рекой.
К сорока храбрым нартам ты прискакал.
«Ассалам алейкум вам, нарты!» – сказал.
 
 
«Ваалейкум салам, Карт-Кожак!
Подойди, поглядим на тебя, кунак,
Осуши этот рог, назови свое имя,
Мы, как конь под седлом, покоримся тебе».
 
 
– «Что вам имя мое? Ведь я – это я!
Ни перед кем не клонится шея моя.
Мой закон: «Светильника близких не тронь,
Не подбрасывай хворост во вражий огонь!»
Если имя мое вы хотите знать —
Карт-Кожаком – богатырем меня звать».
 
 
– «Если ты и впрямь богатырь, Карт-Кожак,
Свою удаль теперь покажи-ка нам.
Над узкой тропой, над черной рекой,
Где, как чаша каменная, водопой,
Где утесы нависли, где валуны,
Как подушки огромные, округлены,
Свою жвачку жуют Максуман табуны.
Угони табуны, если ты удалец.
Коль утонишь табун, ты по нраву нам,
Если пьешь – ковш я меду хмельного дам».
 

 
Выпил духом единым ковш Карт-Кожак.
И еще хозяин ковш нацедил,
Карт-Кожака рядом с собой усадил.
Не ответил им Карт-Кожак – пойду!
И не молвил им Карт-Кожак – не пойду!
Он поверх бешмета ружье надел,
На коня вскочил и, как вихрь, улетел.
 
 
По тропинке узкой, как ремешок,
Где бушует, ревет летящий поток,
По округлым склонам, крутым холмам
Поскакал он, путь держа к табунам.
На горном лугу, где синеют цветы,
Над рекой у обрывистой высоты
Дремал в траве табун Максуман.
Карт-Кожак объехал вокруг табуна,
А хозяйка, – и не проснулась она.
Трижды он объехал табун большой,
А что Максуман? Не проснулась она!
Сжалился он над девичьей душой,
Целиком весь табун Максуман угнал.
Шесть он гор миновал до вечерней поры
И дошел до седьмой, до Шасан-горы.
 
 
Вот взмахнул своей гривою огневой
Максуман-богатырши скакун гнедой,
Повернул, заржал, назад поскакал.
 
 
«Нет теперь у тебя твоего табуна,
Ахать поздно теперь! – сказала она —
Позови скакуна, Максуман, взнуздай,
Деревянным седлом его оседлай
И скачи, поспешай, табун догоняй!»
 
 
Тут коня своего обратала она
И взнуздала его, оседлала она,
Понеслась по следам своего табуна.
Шесть она миновала горных хребтов,
Как доехала до Шасан-горы,
Свой табун вдали увидала она.
«Эй, конный! Чтоб умерла твоя мать!
Ты куда мой табун задумал угнать?
Опозорил меня ты, себя не назвал,
Воровски ты мои табуны угнал!»
 
 
– «Что ж, – сказал, – мое имя ты хочешь знать?
Ни пред кем не привык я шею склонять.
Мой закон: «Светильника близких не тронь,
Не подбрасывай хворост во вражий огонь!»
Знать меня ты хочешь? Я – это я.
Знай, красавица, я Карт-Кожак – богатырь!»
 
 
– «Если ты и впрямь Карт-Кожак – богатырь,
То посмотрим, кто старше и кто сильней.
Пусть сперва под удар, кто моложе, встает,
Тот, кто старше из нас, пусть сначала бьет».
Так они и сошлись на решении том.
Максуман было только пятнадцать лет,
Карт-Кожаку тридцать пять, говорят.
Встала прямо пред ним Максуман под скалой,
Карт-Кожак прицелился черной стрелой.
Он пустил стрелу, не попал, говорят.
Очень мой Карт-Кожак горевал, говорят.
 
 
«Если выстрелю в лошадь твою, Карт-Кожак,
Будет пищей воронам лошадь твоя!
Если выстрелю в тебя, Карт-Кожак,
Жалко мне несчастной старухи твоей!»
 
 
Лук взяла свой и выстрелила Максуман,
Был убит Карт-Кожаков конь вороной.
В грудь коню попала стрела, говорят,
Шесть ременных подпруг порвала, говорят.
На спину богатырю Максуман
Деревянное положила седло.
И, как волк, он домой вдоль кустов побежал.
 
 
«Я за жизнь мою, за тридцать пять лет,
Лишь сегодня страх испытал!» – он сказал.
 

Арил Солтан

 
Как ему исполнился год,
Он зубами льва заблистал.
Как ему исполнилось два —
Он копье оттачивать стал.
Как ему исполнилось три —
Он птенцом из гнезда взлетел.
А в четыре – ему народ,
Словно хану-судье, внимал.
 
 
Как ему исполнилось пять —
Брал любого коня в табуне.
А когда исполнилось шесть —
Он прославился на войне.
В семилетием возрасте он
Семьдесят джигитов водил.
В восьмилетием возрасте он
Восемьдесят водил.
В девять лет – все люди в Крыму
Повиноваться стали ему.
В десять лет – табуны коней
Ханы пригоняли ему.
 
 
Двух княжон прислали ему—
Описать нельзя их красу.
Платье их – в золотом шитье,
Золотые серьги в носу.
 
 
Из Стамбула пришли корабли,
Стариков с письмом привезли.
И устроили скачку сперва,
А потом письмо принесли.
На одном корабле шестьдесят мудрецов
Прочитать письмо не могли.
Прочитал бы Касым-грамотей!
 
 
Семьдесят на другом корабле
Мудрецов – письмо не прочли.
Прочитал бы Касым-грамотей,
Да в ту пору его не нашли.
 
 
Кто остался дома, друзья?
А остался в верховье реки
Длинноусый, с высокой чалмой,
Много странствовавший на веку,
Обошедший весь мир земной,
Тот, кто жизнь глубоко познал;
Старый, мудрый Абыл-Касым-Шелеби
Заболел и дома лежал.
Положили подушки в возок,
Шесть коней в возок запрягли,
Привезли на подушках его
И письмо ему принесли.
 

 
Свиток Абыл-Касым развернул,
Прочитал, головой покачал:
«Эй, Адил, роковое это письмо!
Говорю тебе прямо, любя.
То, что писано в нем, я бы скрыл,
Не сказал бы тебе, мой Адил,
Да терпенья нет у тебя.
Из Ынжилгы ты телеги возьми,
Крепких выбери лошадей.
Пушку бери, ядра бери,
Подбери надежных людей.
Стрел и луков запас возьми,
Сулеймана, сына Уйсина,
Лучшего среди нас, возьми.
Карасая, сына Орака,
Мы в помощь дадим тебе.
Кызылбасов саблями бей.
Прославляй свой меч в Кабарде,
Верь своей счастливой судьбе!»
 
 
Карасай, сын Орака, сказал:
«На кутане, эй, мой Адил,
Было много тысяч овец,
Не успел я зарезать овцу.
 
 
Велика Кызылбасов страна,
За шесть месяцев из конца в конец
Не проехать ее удальцу.
Там в горах тропы не найти,
Не проехать там, не пройти.
Будет лучше, эй, мой Адил,
Нам вернуться в Бакша-Сарай.
Мы вернемся, коль не позорно тебе,
 От беды уйдем, мой Адил,
Воротимся в отчий край!»
 
 
И Адил Солтан отвечал:
«Кто боится, пусть в шалаше лежит,
Ну а кто не боится, тот Выступит со мною в поход.
Завтра к полудню будете вы утопать
В золоте и серебре!»
 
 
В первом бою, на рассветной заре,
Сулейман, сын Уйсина, пал.
Во втором бою, на вечерней заре,
Конь его темно-бурый пропал.
 
 
Разгневался мой Кулыншак,
Звон стремян долетал из дали.
И над красной от крови Курой
Вражьи трупы горой полегли.
Одержал победу Адил Солтан,
Захватил он вражеский стан,
Добычу богатую взял,
Но, собравшись с войском домой,
Над Курою заночевал.
В ночь на них напали враги,
В плен Адила взяли враги.
Выкололи Адилу глаза,
Бросили в яму его.
 
 
Мать Адила страшный видела сон,
К гадальщице утром пошла.
Сон рассказывать начала:
«Этой ночью я видела сон.
Коль к добру, Адилу добро предскажи,
Если к худу – враг) – предскажи.
Снилось мне, что я косы плету
И никак их не заплету.
Укоротился, казалось мне,
Красивый язык во рту.
На коне Адила ездил чужой,
Плеткой бил – показывал власть.
Снилось мне, запряженная в шесть лошадей,
Пушка разорвалась.
Опора мужа – две крепких ноги —
Протянулись, казалось мне.
Помощь мужа – две крепких руки —
Согнулись, казалось мне.
Светочи мужа – зеницы его —
Закрылись, казалось мне.
Семь высоких, надежно сколоченных арб
Развалились, казалось мне.
Достигающий до неба дым
Не встал над его шатром.
Кобылица табунная родила
Жеребенка с куцым хвостом».
 
 
Баранью лопатку гадалка достала,
Посмотрела и так сказала:
«Если волосы не заплетались в косу,
Это знак, что добру не быть.
Если красный укоротился язык,
Значит, он перестал говорить.
Если ходит конь под чужим седоком,
Он хозяину перестал служить.
Если пушка разорвалась,
Нельзя из нее палить.
Если ноги раскинуты на земле,
Значит, больше не смогут ходить.
Если руки согнуты у него,
Он не сможет их распрямить.
Если закрыты глаза его,
Это значит – он спит беспробудным сном.
Если семь телег развалились вдруг —
Значит, помощи нет кругом.
Если дыма нет над его шатром,
То напрасно мы его ждем.
 
 
Не к добру – во сне видать
Жеребенка с куцым хвостом.
Если режут у нас нежеребых кобыл,
Если пар мясной валит над котлом,
Если платья надели без рукавов —
Это значит, готовят поминки о нем!»
 

Кази Ашильтинский

 
О смелом, что крови испил с копья,
О храбром, что мяса вкусил с клинка,
О старом, но все не забытом событье
Скажу вам всю правду, лишь не торопите!
 
 
Не значит ли – крови с копья испить —
Элдара в жестоком бою победить?..
Не значит ли – мяса отведать с кинжала —
Добиться победы, убив каджара?!
 
 
Послушайте, как в Казанище-село
Однажды письмо из Кайтага пришло:
«Коней оседлайте, готовьтесь к бою.
Кази-ашильтинца возьмите с собою»
 

 
Гонец поскакал к ашильтинцу Казн:
«Спеши в Казанище. Людей привози».
Дружине Казн повелел – поскорее
Седлать скакунов, что взросли в Эндирее,
Черкесские седла на них закрепив,
Кремневые сабли с собой захватив.
 
 
И вот ашильтинец, прославленный лев,
Оружье в серебряных ножнах надев,
Вскочил на коня и помчался к победам.
Шесть тысяч отборных дружинников – следом.
 
 
Народ их встречает, покинув жилища…
«Ассалам алейкум, народ Казанища!»
– «Алейкум салам! – отвечает народ. —
Да будет удачным, Казн, твой поход!
Домой возвращайся с победою скорой,
С богатой военной добычей из Цора!»
 
 
Влились салатавцы в конный отряд.
И жители неба «аминь» говорят,
 
 
Желают победы Казн с его станом
В бою с кизилбашем, врагом окаянным.
«Пускай охранит их аллаха рука!..»
Лишь кадий молчит, провожая войска.
«Они не придут, говорю вам заране:
Я видел над их головами – сиянье.
Святыми желает их сделать аллах!» —
Сказал он, домой возвратившись в слезах.
 
 
Далеко остался аул Казанище.
Над конскими спинами вьется пылища.
Отряд наконец в Худатал прискакал.
И слышит Казн, что идет в Худатал,
Спешит, громыхая по каменной круче,
Тяжелые ядра на мулов навьюча,
Собой похваляясь, пыхтя, как медведь,
Каджар Купа-хан, чтоб ему умереть!..
 
 
Но хан, увидав ашильтинское войско,
Тотчас же утратил свой облик геройский:
«Казн, я тебя задарю серебром,
Казн, мы сокровищ тебе навезем.
С тобой поделюсь я по-братски страною, —
Чтоб ты – о мой брат! – помирился со мною!..»
 
 
– «Свинцовая пуля да яростный бой —
Вот мир, что возможен меж мной и тобой!
Разящее лезвие стали певучей —
Вот мир между мной и тобой наилучший!»
 
 
Такие изрек ашильтинец слова,
И эти слова отзвучали едва,
Как, саблей сверкая, рванулся он в схватку.
Когтит, словно горный орел куропатку,
Элдара, которому в битвах везло…
Отсек ему нога, взвалил на седло…
 
 
Хвастливого он сокрушил Купа-хана,
Гордыню сломил у Баку и Сальяна.
Не он ли, воитель, герой удалой,
Взял крепость Дербент, что стояла скалой?!
Не он ли, Казн, – да гремит его слава! —
 
 
Расправился с силой Хаджи-Мама лава,
Не он ли, врагов истребляя полки,
Окрасил потоки Самура-реки?!
Соленою, красною стала водица,
И негде теперь куропатке напиться!
Али достославный – когда-то давно —
 
 
Закинул в зеленое море, на дно,
Свой меч Зульфукар – на погибель живого
И стала прозрачная влага – багровой.
Не так ли, одним мановеньем руки,
Окрасил струенье Самура-реки,
Надолго оставив там отблеск пожаров,
Казн-богатырь, истребитель каджаров?!
 

Сражение с Надир-шахом

 
Братья, к песне правды слух обратите.
То, что было правдой, стало преданьем.
Ныне начнем повесть, одну былину,
Песней она стала, поется всюду.
Надир-шах собрался в поход на горы
С войском хорасанским числом в сто тысяч.
Пеших людей кликнул он из Шираза,
Конных людей кликнул из Кандараха,
Кликнул хамаданцев неисчислимых,
Снарядил сокровищ он караваны,
Мир дельцов, тавризцев, двинулся в горы, —
На торговле руку они набили!
Да умрет хан ханов, Надир свирепый,
Завладеть вселенной смельчак задумал!
Войско Надир-шаха серебром блещет,
В золотых одеждах его каджары,
Жаром полыхают щиты и латы.
Крепости взрывают его орудья,
Стены пробивают его пищали,
Пушки стоят в каждом шатре походном,
Любы людям ратным его щедроты!
Ринулись войной на мир каджары,
На восток и запад гроза подвигалась!
Азнаур грузинский, грозу почуяв,
На земле Тифлиса пал перед нею.
Золото без счета взяли каджары,
Одолели силу земли грузинской,
С речью материнской сын разлучился —
Увели с собой пленных каджары.
В Голода, к аварцам, пришли каджары,
Говоря такие слова коварства:
«Если голодинцев мы всех погубим, —
Отомстим убийцам Ибрагим-хана,
Воздадим за брата шаха Надира!»
Мы же голодинцев добром помянем!
Надир-шах предал их огню и праху,
Глиняные стены саклей развеял.
Скрылись в лесах горцы, очаги бросив.
В Цараки ворвались враги внезапно,
Девочек схватили – вот вся добыча!
Одарив каджаров наградой щедрой,
Надир-шах на отдых стал в Закаталах,
Муки голодинцев здесь повторились…
Хлынули каджары по Дагестану,
Покорили землю горских аулов,
Пленников с собою взяли пришельцы.
Стран-земель владыка, Сурхай безрукий
Сдался чужеземцам еще до полдня.
Храбрый сын Сурхая, надежда горцев,
Муртазали спасся, к дяде Нуцалу
Ночью прискакал он в Хунзах вершинный.
Знала вся округа жену Сурхая,
Мудрою супругой Айшат прозвали, —
Надир-шах с ней рядом ложе поставил.
Девочки в аулах цвели и зрели,
Груди их до окон еще не достали, —
Девочек лишили каджары чести,
Повели невинных детей на площадь,
Всадники, красуясь, их затоптали.
Покорили эти края каджары,
Уводили пленных в злую неволю,
В долы Андалала двинулись дальше,
Чтоб дотла разрушить и эту землю.
Тесно меж Чалдой и Мухобом стало:
В правильном порядке шатры разбиты,
Кони на приколе в полях мухобских.
Выросла, чернея над Андалалом,
Туча вражьей рати – и разразилась
На хицибских пашнях страшною бойней.
Начал согратлинекий народ сраженье.
Славен исполинский клич согратлинцев:
«Пусть лишится силы, чья рука дрогнет,
Проклят будь вовеки, чья душа струсит!
Молодцы, стреляйте, храбрецы, бейте,
Пришлых настигайте быстрою пулей!
Кто сегодня струсит – с тем я не знаюсь,
Кто сегодня дрогнет – навек мой недруг!
Саблями стальными, друзья, разите,
Чтоб кровь сгустилась на ножнах острых,
Из кремневок метких стреляйте, братья,
Чтоб забились дула клубами дыма!»
Стали защищаться молодцы наши,
Пулевые раны кровью сочились.
Стали защищаться храбрецы наши,
В пулевые раны чарто втыкая.
Сердце разрывалось от горьких мыслей,
Битва разгоралась еще сильнее,
И тогда раздался голос Надира:
«Погляди, безрукий Сурхай, взгляни-ка
На твою ораву, на мое войско.
Пристальнее, гордый Сурхай, взгляни-ка
На мышей ваших, на котов наших!»
– «Не гордись, не хвастай, Надир-пришелец,
Этот свет, мы знаем, ходит по кругу.
Ты забудь, собака, гордые речи,
Силу Дагестана – испытай раньше,
Горцы Дагестана – сильные волки,
Завтра ты узнаешь, каковы горцы!»
Люди Андалала так обратились
К племенам соседним, братьям их верным:
«Эй вы, гидатлинцы и какрихинцы,
Эй вы, телетлинцы, и вы, келинцы!
Поспешите, братья, прийти на помощь!»
 

 
Эти не успели обнажить сабли,
А уже другие рубят наотмашь.
Эти не успели подвязать седла,
А уже другие на конях скачут!
Андалалцы хану в Хунзах черкнули:
Так и так, нагорья постигло горе,
Подлые каджары нас окружили,
Пастбища и пашни залиты кровью.
И когда в Хунзахе прочли посланье,
Стали снаряжаться даитиляльцы,
Вынули винтовки из мехов волчьих,
Вскинули кремневки, бьющие метко:
Им служил мишенью глаз воробьиный.
Выбрали пищали, гордясь оружием,
Сабли подвязали, что рассекают
Супостата вместе с конем могучим.
Панцири надели, шлемы стальные,
Длинные черкески – до ступней самых!
Вышли со щитами на руках твердых,
С выпуклым железом на локтях сильных,
За плеча закинув пороховницы.
На конях, бегущих быстрее дичи,
На конях, грызущих зубами камни,
На черкесских седлах скакать решили.
Прицепили к седлам андийские бурки,
Прицепили к седлам древки прямые,
Чтобы развевались вольные стяги.
Так пошла на битву одна дружина,
Объявив Надиру войну святую.
Был главой дружины нуцал хунзахский —
Он железной рати предводитель.
А за ним такие молодцы мчались:
Встретят они пламя – бросятся в пламя!
Мчались по нагорьям, полям и рекам,
И когда к долине Анада вышли,
Приказал нуцал им остановиться,
Он остановил их для наставленья:
«Если Анд ала лом враг завладеет,
Никогда не смоем пятно позора.
Если он прорвется к Чоху, Согратлю, —
Он, проклятый, завтра в Хунзах ворвется.
Постоим же, братья, за наши горы!
Кто живым вернется – славу добудет,
Кто же не вернется – будет бессмертным!»
Только разгорелась правая битва, —
Войском зашумели даитиляльцы,
Будто в синем небе гром прокатился.
Облака, в которых спрятались горы,
Не идут в сравненье с клубами дыма!
Дождевая влага облаков темных
Не идет в сравненье с реками крови!
Лишь дымок взовьется – двоих уложат,
Уберут убитых – пяток уложат.
От винтовок метких, кремневок горских
Побледнел до дрожи Надир-пришелец.
Обратились в бегство его каджары,
Львиную почуяв хватку Хунзаха.
И тогда того же шаха Надира
Слово раздается в огне и гуле:
«Бог тебя помилуй, Сурхай безрукий,
Из какого края эта дружина?
Будь здоров и счастлив, Сурхай безрукий,
Что это за всадник на коне черном?»
Отвечает шаху Сурхай с усмешкой:
«Вовремя примчалась эта дружина,
Во главе дружины – нуцал хунзахский,
Муртазали, сын мой, на коне черном,
Чтобы отвалились у него руки,
Чтобы ему ворон выклевал очи!»
– «Ох, чтоб отвалилась рука другая
У тебя сначала, Сурхай безрукий, —
Что желать посмел ты родному сыну!
Лучше сам ослепни, Сурхай безрукий, —
Как сказать посмел ты слова такие!
Я бы тебе отдал свои владенья,
Если 6 получил я Хунзах в замену!
Я бы тебе отдал свои богатства,
Чтобы Муртазали мне сделался сыном!»
Полчища каджаров быстро бежали,
Их быстрей косили горские сабли.
Гнали горцы долго шаха Надира,
Долго чужеземца гнали, покуда
Грудью не припал он к земле равнинной,
В сапогах, налитых собственной кровью!
На конях сражались даитиляльцы,
И огузиляльцы бились, не видя,
Что уже их ружья огонь расплавил!
По лугам Хициба, чистым от века,
Даже птичьей кровью не обагренным,
Потекли потоки вражеской крови,
На полях Мухоба, не знавших тука,
Появились горы каджарских трупов.
Помните, пришельцы! Из этой битвы
Кое-кто из ваших в живых остался.
Снова к нам придете – всех уничтожим!