Текст книги "Профессор бессмертия. Мистические произведения русских писателей"

Автор книги: Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

«Колдун Батогин, – продолжал думы свои Сухоруков, – несомненно раб злого духа, сознательный диавольский слуга. Кроме зла в нем самом, этого человека захватил особый наносный вихрь диявольской силы».

Не поддавался только определению Василия Алексеевича странник Никитка. Никитка был заражен таинственными влияниями, действовал как бы от них… «Это было так; – признал Сухоруков, – но какие это были влияния? Ведь Никитка вылечил Машуру… Стало быть, сделал доброе дело, а вот его, Сухорукова, он натравил на колдуна, и, не спаси его умершая мать, он погиб бы нравственно безвозвратно».

И думы Сухорукова остановились опять на матери – на этом его божестве. Он словно видел ее перед собой, и у него явилась даже особая потребность прибегать к этому своему божеству в молитве, прибегать к нему для ограждения себя на будущее время от злых влияний. Он начал даже сочинять молитву… Он будет читать матери эту молитву каждый день утром и вечером… Будет призывать ее на помощь…

Размышления Василия Алексеевича прервал вошедший Захар.

– К вам гостья, – доложил он, – навестить пришла…

– Какая гостья? – словно очнувшись от сна, проговорил Василий Алексеевич.

– Марья Васильевна-с… Говорит, по вас соскучилась…

– А, Машура!.. Что ж!.. Зови. Очень рад, – сказал Сухоруков.

Через минуту вошла Машура.

Сухорукова удивило, что она была одета в черное, точно монастырская послушница; только на голове у нее был беленький платочек. До сих пор, когда она приходила к барину, она всегда наряжалась в цветные наряды, в чрезвычайный по яркости сарафан, в шелковый красный платок. Шея Машуры всегда украшалась ожерельями из красных и белых бус.

– Здравствуйте, милый барин, – сказала Машура, – что это с вами за беда приключилась?..

– Ты мне раньше скажи, – отвечал ей Сухоруков, – что это с тобой сделалось? Почему ты такая черная ходишь? Разве кто умер у тебя?..

Машура опустила глаза.

– В скит я собрамшись, – тихо сказала она, – проситься в скит пришла…

– Опять ты за старое, – сказал Василий Алексеевич, – опять эти скиты в голове.

– Барин мой дорогой, отпусти ты меня хоть на месяц на один.

Сухоруков покачал головой.

– Не понимаю, – проговорил он, – с чего тебя в эти раскольничьи скиты тянет?

– Оказия такая вышла, барин мой милый. Вчера моя крестная мать оттуда приехала, она маменьки моей свояченица. У нее и лошади свои, зовет погостить… Очень уж хочется мне помолиться, тамошнего христа повидать…

– Христа! Какого Христа?.. – не без удивления спросил Сухоруков.

– А такой у них Христос объявился, – отвечала Машура, – божественный человек; чудеса он творит. Отпустишь меня, жалеть не будешь… Я у него об тебе похлопочу. Он твою болезнь вылечит…

– Спасибо за хлопоты, – сказал Василий Алексеевич, – и без него вылечусь… У меня своя вера есть…

– Крестная мать говорит, что тот бог, который у них, совсем особенный…

– Да чего ты взбеленилась к этому особенному богу?..

– Не взбеленилась я, а мне вроде как бы указание было, – таинственно проговорила Машура.

Сухоруков большими глазами смотрел на гостью. «И у нее своя душевная работа идет», – подумалось ему. Он увидал сейчас в Машуре большую перемену. Матовое лицо с черными бровями и длинными ресницами было серьезно и строго. Глаза словно потемнели. От прежней вакханки не осталось и следа.

– Ты говоришь, было тебе указание… Какое указание? – спрашивал Сухоруков.

– Вы, барин, будете смеяться…

– Не буду я смеяться… чего ты прячешься.

– Напрасно я только начала, – упиралась Машура.

Сухоруков не унимался, стал настаивать. Наконец он добился. Машура рассказала все.

– Ты помнишь, барин дорогой, – начала она, – какие у меня страшные раньше сны были. Я всегда была такая. Все меня нет-нет и потревожит… либо сны вижу, либо что наяву чудится. И вот, после этих злых снов ко мне теперь другое стало приходить… стала приходить радость большая… Третьего дня пошла я за грибами рано утром… Утришко было чудесное… Такое было утро, что никогда его не забуду. Стало солнышко всходить; все словно золотом покрылось. Вышла я на поляну. Стою, любуюсь… Сладость какая-то меня взяла, и стала я чувствовать, что начинаю от радости кружиться, и вдруг чувствую, что поднимаюсь с земли… Мне кажется, что меня поддерживает что-то… Все кругом меняется… Леса, поля, горы. Все будто плывет, и чудится мне, что возношусь я все выше и выше и там в небесах несусь… И вижу такой свет, такой свет!..

– Потом я опомнилась… опять на поляне стою… После этого видения домой пришла и что же вижу? Дома у нас моя крестная мать сидит, Таисой ее зовут, она только что приехала и, что самое удивительное, меня Таиса такими словами встречает: наш Христос тебе, говорит, кланяться велел. В скит тебя зовет. К нам, Маша, поедем, погостишь у нас…

– Да кто же этот ваш чудотворец? – допытывался Сухоруков. – Откуда он? Как его зовут?

– Таиса наказывала мне об нем не болтать… Даже матери не говорить. Ты никому не скажешь, коли открою? – сказала с некоторым страхом Машура.

– Конечно, не скажу. И чего ты боишься, право, не понимаю.

– Это Ракеев Максим Васильевич, чернолуцкий купец, – таинственно объявила Машура. – Вроде как Христос, как Бог настоящий…

– Странные новости от тебя я слышу, – произнес после некоторого молчания Сухоруков.

И надо сказать, что все, что Василий Алексеевич услыхал от Машуры, получило для него теперь особое значение. Машура стояла перед ним в новом освещении; он смотрел на нее совсем иными глазами.

– Так отпустишь меня с Таисой в скит ихний? – продолжала приставать Машура.

Кончилось тем, что Сухоруков не смог ей отказать. Он согласился. Она простилась с барином и, счастливая, отправилась на свой хутор.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Приехавшая издалека в Отрадное крестная мать Машуры, Таиса, была бездетная вдова. Она жила уже два года в глухих чернолуцких лесах. Местность, где она теперь пребывала, находилась более чем за двести верст от Отрадного. Таиса была старой приятельницей Евфросиньи и приехала к ней не без цели. Таиса давно знала Машу, дочь Евфросиньи, и любила ее. Было время, когда Таиса жила близко от Отрадного вместе со своим мужем, который был казенным крестьянином в соседней волости. Таиса тогда часто навещала Отрадное, крестила у Евфросиньи единственную дочь и взялась даже учить девочку грамоте, когда та подросла. Сама же Таиса наторела грамоте еще в молодости у дьячка; она имела большое тяготение читать духовные книги. Дочь Евфросиньи Машура, в свою очередь, любила крестную и с восторгом всегда слушала, как та ей рассказывала интересные эпизоды из жизни святых. Машура оказалась способной в учении, но скоро его пришлось прекратить. С потерей мужа бездетная Таиса ушла в чернолуцкие леса и предалась там «духовному житию» в одной сектантской общине. После ухода Таисы и поселения в общине к ней дошла весть, что Маша, которой было тогда уже семнадцать лет, стала жить «в грехе» с молодым отраднинским барином, что он взял ее за красоту в полюбовницы и поселил с матерью у себя на хуторе.

У Таисы явилось желание во что бы то ни стало вызволить Машуру из крепостного состояния, вызволить ее из того греха, в который она попала. «Можно будет, – думалось ей, – выкупить Машу у господ Сухоруковых». Такие выкупы у сектантов делались в те времена нередко. Деньги на это давались добрыми людьми, поддерживавшими сектантские общины. Надо было только самой Таисе сначала укрепиться в общине; кроме того, надо было заманить Машу к себе на побывку. Все это пока ладилось, планы Таисы начали осуществляться. За те два года, что Таиса основалась в общинной обители, ее там оценили – оценили ее благочестие и грамотность; она была сделана «духовницей». На нее было возложено привлекать в общину молодых девиц, способных на духовные подвиги. И вот теперь она повезет к себе крестницу, она приручит ее там… А деньги они для выкупа найдут. Максим Васильевич Ракеев поможет.

Ракеев жил на границе лесной чернолуцкой глуши в небольшом селении Виндреевке на берегу реки Роски, бравшей свое начало в чернолуцких лесах. По этой реке и по ее маленьким притокам, расползавшимся в лесах и разливавшимся в половодье, виндреевские казенные крестьяне плавили лес в дальние промышленные города. Чернолуцкие леса были большие; часть их считалась принадлежащей казне, часть принадлежала князьям Стародубским. Всего было несколько сот тысяч десятин; смотрение за этими лесами тогда было слабое, и промысел для виндреевских крестьян был выгодный. На нем особенно разбогател умерший лет двадцать назад старик Ракеев, отец Максима Васильевича. Он оставил сыну, как говорили мужики, «большие тыщи».

Максим Васильевич Ракеев жил в Виндреевке в собственном большом доме, резко выделявшемся между другими крестьянскими домиками. Ракеев был вдов и бездетен. В глазах местных властей он считался православным. Он посещал по большим праздникам православный храм, находившийся в ближайшем селе, отстоящем от Виндреевки в пятнадцати верстах, ладил с попом, ежегодно исповедывался у него и причащался, а сам под шумок основывал общины – обители в чернолуцких лесах. Он купил для этих обителей у князей Стародубских около тысячи десятин. Он называл свои общины «божиими питомниками». Ко времени нашего рассказа таких «божиих питомников» он основал два. В одном из них и устроилась Таиса.

Местные власти знали, что Ракеев втайне принадлежал к секте «божиих людей», или «хлыстов», что он среди хлыстов – один из главных деятелей, что обители, которые он поддерживал, не были раскольничьими скитами, а были в сущности хлыстовскими общинами, но Максим Васильевич умел ладить со всеми. Он не жалел денег на «подмазку». Все, кого следовало купить, были куплены Ракеевым. К тому же, места были около Виндреевки глухие. Становой жил в тридцати верстах, священник – в пятнадцати верстах. Обители «божиих людей» были устроены еще дальше, в самой глуши. И власти оставляли все это в покое и самого Ракеева не трогали. Все шло благополучно.

Таиса, обосновавшаяся в одной такой общине, давно имела тяготение к хлыстовству. Года два тому назад судьба столкнула ее с Максимом Васильевичем в Москве, куда она ходила на богомолье. С ним она познакомилась у известной в Москве хлыстовской пророчицы Борисовой. Ракеев был там весьма почитаем. Таиса слышала о его благотворительности. Бедная, одинокая крестьянка, она искала себе пристанища в общине «духовных христиан», как тогда именовали себя хлысты. Ракеев обратил на нее внимание; он поместил ее в свою общину. Таиса глубоко в него уверовала. Она беззаветно отдалась служить его делу. И теперь уже год, как она «духовница». Она исполняет его указания «пещись об умножении их братьев, пещись о привлечении молодых девушек в обитель». В обители этим девушкам внушали «праведное житие и истинную веру». Ракеев постоянно говорил своей духовнице, что «горячих к подвигу девушек любит Бог, и если они от чистого сердца последуют за ним, Ракеевым, то он им приготовит славные венцы».

II

Погостив у Евфросиньи три дня и уговорив Машуру ехать с собой, Таиса отправилась с ней в «скит» вдвоем. Евфросинья осталась на хуторе из-за хозяйственных дел. На хуторе была земля, отданная ей и дочери в пользование господами. Надо было убраться с хлебом. Евфросинья не была посвящена в планы и тайную деятельность Таисы. Она не знала, что обитель, куда везла Таиса Машуру, была хлыстовская. Надо сказать, что народ в те времена, как и теперь, хлыстов осуждал, называя хлыстовство «темной сектой». Евфросинья думала, что Таиса живет в обыкновенном староверческом скиту, которых было тогда немало. Евфросинья сама имела влечение к старой вере, к раскольничьим скитам. Староверы-раскольники были и в числе сухоруковских крестьян. Поэтому Евфросинья с легким сердцем отпустила свою дочь с Таисой в «скит», тем более и барин позволил. Старуха не сомневалась, что дочь ее скоро вернется.

Нашим странницам предстояло совершить немалый путь – сначала в Виндреевку, где жил Максим Васильевич, а оттуда они предполагали добраться до обители. Ехали они до Виндреевки более четырех суток. Езда была с многочисленными остановками и ночевками. Путешествие совершалось в кибитке, запряженной парой лошадок. Кучером у них был старик Афиноген, молчаливый мужик, взятый Таисой в Виндреевке из ракеевских рабочих.

Таиса, бодрая еще женщина лет пятидесяти, во время дороги заманчиво рассказывала своей крестнице о жизни в общине, говорила, что у них есть своя настоятельница, что она высокой жизни, может даже «пророчествовать», что у них бывают «радения».

– Это что же такое, радения? – спрашивала Машура.

– А это то же самое, – отвечала Таиса, – что было с тобой на поляне, как ты мне рассказывала… когда ты к престолу Божию на небо подымалась… У тебя это, у умницы моей, тогда само собой вышло… На тебя дух нашел по благодати Божией… А у нас к этому готовятся и тоже начинают, как ты, кружиться и потом словно душой своей на небо улетают…

– Меня на это радение пустят? – спросила Машура.

– Не сразу, милая, не сразу… Сначала тебе искус будет, и, коли тебе у нас понравится, тогда может выйти и принятие для радения… и окромя того еще, что на это наша богородица скажет…

– Это какая же богородица? – спрашивала Маша.

– Сама настоятельница наша, мать Манефа. В ней дух святой обитает, – пояснила Таиса, – она самим нашим Христом к нам поставлена…

– Ты говоришь о моем принятии, – продолжала свои расспросы Маша, – это что же?.. Если меня к вам захотят принять, и я соглашусь на это, значит, тогда домой уж вернуться нельзя?..

– Там видно будет, – сказала уклончиво Таиса. – Нечего вперед загадывать. Ты, может быть, у нас свое счастье найдешь… Быть может, захочет Максим Васильевич тебя вызволить…

– Как это вызволить, крестная?..

– Да очень просто, – растолковывала Таиса. – От твоих господ выкупить… за деньги выкупить… будешь тогда вольная…

Машура сделала серьезное лицо и покачала головой.

– Не пустит меня мой барин, – сказала она. – Я его знаю… Он меня любит… Он и так сейчас еле отпустил… Отпустил только на месяц. Да и отпустил-то потому, что сам болен. Я ему теперь не нужна… За ним Захар Иванович ходит…

– Любит, любит, – передразнила крестницу с неудовольствием Таиса, – знаем мы их, как они любят… Завтра другая ему приглянется, и забудет он тебя…

Машура отвернулась от Таисы. Речь эта ей не понравилась. Ей стало тяжело… Таиса это заметила; она увидала, что лицо молодой спутницы затуманилось.

– Да ты сама, кажись, с ним разлучиться не можешь, – сказала она. – Что ж… И поезжай домой, коли охота тебе быть барской полюбовницей, коли охота в грехе жить… Мы никого насильно не держим.

Разговор этот произвел впечатление на Машуру. Веселость ее, с которой она выехала из Отрадного, пропала.

Она почувствовала, что крестная ее везет неспроста, что она осуждает ее греховную жизнь с барином, что эта жизнь ее должна кончиться, что вообще судьба ее может измениться…

За всю дорогу только один такой серьезный разговор у них и был; больше он не возобновлялся.

III

Приехали наши путешественницы в Виндреевку поздно, к самой ночи. Они остановились ночевать у таисиного знакомого мужика. Таиса объявила Машуре, что на другой день утром они пойдут к Ракееву, который здесь как помещик живет, что надо будет ему показаться. А потом они уже поедут в обитель, которая находится по ту сторону реки Роски. В обитель они поедут завтра на одной лошадке, пристяжную придется отстегнуть. Иначе в лесу не проедешь, дорога там глухая. И ехать им придется шагом довольно долго. От Виндреевки до обители было более двадцати верст.

На следующее утро Машура встала рано. Она плохо спала и была в волнении. Ей предстояло скоро увидать самого Ракеева – этого удивительного человека, о котором она так много слышала от крестной. Каков-то он ей покажется?.. Крестная говорила, что будто он все мысли человеческие может угадывать, что он «живой бог во плоти»…

Все это пугало Машуру и вместе с тем возбуждало ее любопытство.

Наконец они собрались «ко Христу», как выражалась Таиса.

Большой двухэтажный дом Ракеева стоял на возвышении над рекой Роской. Наверху жил сам хозяин, внизу у него была моленная. Построил этот дом Ракеев после смерти жены лет десять тому назад. Построен дом был из крупного леса. Бревенчатые стены были окрашены в желтый цвет.

Таиса и Маша вошли через ворота, которые были отворены. Их встретил внизу благообразный старик, одетый в черную хламиду вроде монашеского подрясника, подпоясанную черным ремнем.

– Здравствуйте, Никифор Петрович, – сказала Таиса старику. – Дома Максим-то Васильевич?.. Не обеспокоим мы его?.. Я вот к нему на поклон мою крестницу привезла…

– Пожалуйте, – приветливо отвечал Никифор. – Максим Васильевич дома и только что чай откушали.

– Это ракеевский апостол, – шепнула Машуре Таиса, указывая на Никифора.

Они поднялись наверх по широкой деревянной лестнице, устланной широким половиком, и вошли через переднюю в приемную комнату.

В комнатах была большая чистота. Везде были разостланы половики по крашеному полу. Было очень благообразно и казалось даже удивительно по убранству для такого глухого места, как Виндреевка. На окнах были везде миткалевые занавески с красной бахромкой. Стояла мебель красного дерева. В углу приемной на особой подставке возвышался большой образ старинного письма, изображавший Нерукотворного Спаса. Перед иконой горела лампада. Было в комнате тихо и таинственно.

Наши паломницы в своих темных одеяниях с белыми платочками на головах уселись в ожидании хозяина на стульца, стоящие около большого дивана, крытого малиновым трипом. Никифор пошел во внутренние комнаты доложить о них хозяину.

Через несколько минут вышел Ракеев. Он держал в руках книгу в старом кожаном переплете с застежками. Видно было, что он только что оторвался от чтения. Он положил книгу на стол около дивана, посмотрел на пришедших и, узнав Таису, сказал:

– Здравствуй, духовница… Это кто же с тобой?.. Кого привела?..

Машура впилась своими черными глазами в Ракеева.

Перед ней стоял мужчина лет за сорок, роста выше среднего, одетый в суконную поддевку, в высокие сапоги бутылками. Лицо Ракеева с грубыми чертами было окаймлено темно-русой бородой. Волосы на голове были тоже русые. Серые глаза показались Машуре сначала будто мутными.

– Она из Отрадного, кормилец, – отвечала с большим благоговением Таиса, – эта верст двести отсюда… Она – крестная моя дочка…

– Ну, здравствуй, Маша, будешь наша!.. – сказал вдруг Ракеев, внимательно взглянув на Машуру. Глаза его при этом загорелись каким-то особым блеском. Мутность их исчезла. Машура была поражена и словами Ракеева, и его взглядом. Она опустила голову и не знала, что отвечать.

– Ничего, ничего, Машенька, не робей, родненькая. Будешь наша, этого не минуешь… – Ракеев обратился к Таисе:

– В обитель везешь, на испытание?

– Она крепостная господ Сухоруковых, – сказала робко Таиса.

– Это ничего, что крепостная… Она мне нравится… Вези, вези… Мы ее справим хорошо. А вот я ей сейчас подарочек дам, – Ракеев пошел во внутренние комнаты и вынес оттуда черные монашеские четки. Он протянул эти четки Машуре.

– Бери, целуй руку, – сказала Таиса своей крестнице. Машура взяла и хотела поцеловать руку Ракеева.

– Не надо, – сказал тот с ласковой улыбкой. – Мы с ней просто в губы поцелуемся, по христианскому обычаю. – Он подошел близко к Машуре, смотря весело ей прямо в глаза, взял за плечи и поцеловал довольно плотно без всякого смущения. – Какая она у тебя ладная, да белая, – обратился он к Таисе. – А ты не робей, родненькая, – сказал он опять Машуре, которая вся зарделась от его поцелуя. – Все мы братья и сестры во Христе. Я вот и с ней, со старушкой, также похристосуюсь, – сказал Ракеев, подойдя к Таисе и поцеловав ее в губы. – Так-то, миленькие! А теперь идите, я еще за вами в обитель пошлю… Скоро у меня здесь будет годовое моление… Вот ее, – обращаясь к Таисе, сказал Ракеев, – ты и привезешь на наш праздник… Только скажи Манефе, что сначала ей нужно принятие сделать…

Таиса и Маша ушли. Таиса была в полном восторге; она ног под собой не чувствовала.

– Вот, привел Бог благодать от самого Христа получить… – говорила она. – Так-то это радостно, так радостно…

Маша молчала. Она была смущена и нервно перебирала в руках данные ей четки.

– И четки он тебе дал, – говорила Таиса. – Ах, как хорошо!.. Какая ты счастливая… Ему понравилась!.. Вот по этим четкам теперь молиться будешь…

IV

Из Виндреевки наши путешественницы выбрались часов в одиннадцать утра. Они двинулись дальше уже вдвоем, без возницы; Афиногена задержал старец Никифор по особому делу. Тот должен будет доставить в обитель новые паникадила для моленной, которые пришли из Москвы, а также восковые свечи.

Таиса хорошо знала лесную дорогу в обитель. Она взялась сама править лошадью. Наши спутницы долго ехали в лесу в полном молчании. Наконец это молчание было прервано Машурой.

– Какой он удивительный! – сказала она как бы про себя. – И какие у него глаза!.. Навек запомнишь… – И Машура устремила вдаль свой пристальный взор. – Я вот и сейчас словно их вижу… – проговорила она.

– И как он мог мое имя угадать! – продолжала вслух удивляться Машура. – А когда подошел он ко мне, мне страшно сделалось… Хоть бежать была готова… Только потом я оправилась, – улыбнулась Машура, – потому что он ласковый…

– Он божественный, Маша, божественный! – восторженно отозвалась на эти машурины слова Таиса. – Он истинные чудеса может совершать…

– А барина моего он может от болезни вылечить? – спросила вдруг свою спутницу Машура.

– Само собой, может, все может, – отвечала Таиса. Но после этих слов духовница повернулась к своей крестнице и покачала ей укоризненно головой. – Экая ты, Машенька! Не можешь ты своего барина из головы выбросить, – выговорила она, – ты о себе лучше думай… Подумай, как бы тебе жизнь праведную начать… А энти мысли ты брось…

– Я о себе, крестная, и думаю, – оправдывалась Машура, – я свою душу хочу спасти… Для этого в вашу обитель еду…

– То-то вот, душу спасти!.. – покачала опять головой духовница. – А как спасешь-то ты ее? Вот наша вера как раз к спасению и приводит… Эта вера особенная! Это – сама правда истинная, не то что у других раскольников… Ее понять надо. Не всякий ее понимает.

– Ты и растолкуй мне, крестная, эту свою правду истинную, – сказала Машура.

– Видишь ли, милая Машенька, – начала толковать Таиса, – по нашей вере Бог может в людей вселяться, и эти люди, скажу тебе, могут сделаться христами. И, значит, Христос не один… Только это очень редко бывает… Душу-то человеческую с грехами нужно убить, чтобы Бог вселился… А кто это может?.. В нашей округе только один такой христос и есть – Максим Васильевич… А вот на Москве первый христос был Данила Филиппович из города Костромы… Это давно было… Потом был христос Иван Тимофеевич из Мурома. И богородицы по нашей вере являлись и являются…

– Я об этих христах что-то вовсе и не знала, – произнесла Машура.

– Где тебе, милая, это все знать… А у нашего Максима-то Васильевича двенадцать апостолов, – продолжала свою речь Таиса, – которые из них в Виндреевке живут, а которые в других деревнях… Они веру нашу проповедуют. Старец Никифор, что нас в Виндреевке встретил, тоже апостол. Он часто к нам в обитель жалует… И может чудотворить; только он не такой блистательный, как Максим Васильевич…

Таиса разговорилась, благо Машура ее с великим вниманием слушала.

– У нас, милая, такой устав, – продолжала с увлечением духовница, – первое дело: соблюдай посты, потом будь целомудренна, живи в чистоте, а также в полном смирении старайся быть. Вот так душу-то человек от грехов и очистит… И не думай, Машенька, чтобы мы насильно в обители держали… Из нашей обители девицы опять в мир идут, значит, по своей свободе, они вольные… У нас только они в вере и духовном житии окрепают…

– А замуж они потом выходят? – спросила Машура.

– По нашей вере, Машенька, они должны иметь мужей духовных, и любовь у них к таким мужьям должна быть особенная, ангельская… Стало быть, не плотская, не такая, как у всех людей… И мужья у них тоже нашей веры… В нашу веру и замужних принимают, – продолжала разъяснять крестнице Таиса, – но только требуют от них, чтобы жена обещалась со своим законным мужем стараться жить врозь… И вот все они потом святыми делаются, потому что только о своем спасении да о божественном думают… И на них дух святой нисходит; они в блаженной радости ликуют… И видят чудеса великие. И ты увидишь эти чудеса, Машенька. Вот увидишь чудеса на большом молении у Максима Васильевича. И такая, погляжу я на тебя, ты счастливая. Ведь сам Максим Васильевич приказал тебя на этот праздник привести. А на нем только избранные бывают…

«Вот любопытно-то», – подумала про себя Машура и самодовольно улыбнулась. Ей приятно было сознавать, что такой человек, как Максим Васильевич, был с ней ласков, что он позвал ее. И ей было очень интересно, какие это у него чудеса бывают.

Добрались наши путешественницы до цели своей поездки часам к пяти дня. Дорога по лесу была тяжелая и трудная. Они раза два чуть было не опрокинулись с кибиткой, хотя почти все время ехали шагом.

Обитель стояла в самой глуши. Недалеко от нее протекала маленькая речка, вроде ручья. Там был устроен пруд из проточной воды. В обители было десятка два небольших домиков, а посередине возвышалось большое деревянное здание с высокими окнами и с крестом на крыше. Это – моленная. Постройки были обнесены высоким забором из горбылей.

Когда наши путешественницы подъехали к обители, ворота были заперты. Машура слезла с кибитки и постучала. Окошечко, вделанное в ворота, открылось; оттуда выглянуло лицо привратницы.

– Матушка духовница!.. Это вы?! – воскликнула привратница. – Сейчас, сейчас отопру!

Кибитка въехала в ворота.

– А где сестры? – спросила Таиса, – чтой-то у нас тихо очень, никого не видать?..

– На работах, – отвечала привратница. – Уборка там идет… Там и сестры и братцы хлеб убирают, косят и жнут. Я уж сама лошадь отпрягу.

Она села ла облучок кибитки и взяла у Таисы вожжи. Кибитка повернула по маленькому переулку к таисиному домику. Высадив Таису и Машуру, привратница погнала лошадь дальше, к скотному двору. Двор этот виднелся вдали, у самого конца построек.

– Ну вот мы и приехали, – сказала Таиса, входя в сени своего домика. – Вот тут и житье наше, – объявила она Машуре. Она отворила дверь в комнату с двумя окнами, чистую и уютную. – Смотри, пожалуйста, – радостно проговорила она, – какие наши сестры умницы!.. Полы у меня вымыли.

Скоро они уселись за самоварчик, который наспех соорудила Таиса. На столе появились баранки и мед. Началось чаепитие, а за чаепитием опять беседа о жизни божьих людей в основанном Ракеевым божьем питомнике.

– У нас, милая Машенька, уж так-то хорошо, – говорила Таиса своей крестнице, попивая чай, – Ты сама это увидишь, истинные божьи люди здесь живут… И пища у нас хорошая, и служба наша легкая и радостная… Такое бывает ликование!.. Сейчас только этой службы нет, потому что теперь рабочая пора… Уборка хлеба идет. Тут ведь у нас в лесу есть огнище, где хлеб сеют.

Машура с интересом слушала свою крестную и вместе с тем оглядывала новую для себя обстановку. У крестной все было, как у добрых людей: и комодик, и диванчик, и киот с образами стоял в углу комнаты.

– Наша обитель совсем от других скитов особенная, – продолжала поучать Таиса. – У нас в обители и мужской пол живет, а не один только женский… У некоторых наших сестер духовные мужья имеются… Мужья эти тоже нашей веры; они нам помогают, и мы их братцами зовем…

– Что же, крестная, – решилась спросить Машура, – те, у которых духовные мужья, вместе с ними так в кельях и живут?

– Вместе и живут, – отвечала Таиса. – Ты этому не удивляйся, Машенька. Пойми, милая, что жизнь эта у нас совсем особая, не такая, как у вас в миру. Наша жизнь духовная, ангельская. Потому что у нас прежде всего человек приучается духовным быть…

– А у тебя духовный муж есть? – спросила Машура.

– У меня, Машенька, духовного мужа нет. Я себе такого не нашла. Его тоже, милая, найти надо. А вот уставщица наша, Ксения, которая правит службу на радениях, так та себе в мужья взяла старца Никифора, которого ты у Максима Васильевича видела, и он, Никифор, когда сюда приезжает, у ней ночует.

– Еще я хочу спросить тебя, крестная, – сказала в нерешительности после некоторого раздумья Машура. – У Максима Васильевича… У него тоже есть… Такая жена духовная?..

– У него жены нет, – со строгим выражением лица сказала духовница, – потому что он нас всех выше… То же и богородица наша Манефа; она надо всеми братцами и сестрицами начальница, и у ней мужа нет.

– Сколько же вас здесь сестриц и братцев? – продолжала расспрашивать Машура.

– А вот ты сама посчитай, – отвечала Таиса. – Перво-наперво стариц таких, как я, у нас в обители десять. Потом которые с духовными мужьями живут, тех шесть, а остальные у нас девки молодые, вот как ты. Их двенадцать. Всех, стало быть с братцами в нашей обители более тридцати человек. Многие девицы, как я уже тебе говорила, после того, как их на духовную жизнь наладят, уходят в мир и там себе духовных мужей берут и нашу веру умножают. Корабль-то наш, что построил Максим Васильевич, делается все больше и больше. И тебе может такая судьба выйти нашему делу послужить. Ты будешь тогда, значит, вольная, – старалась втолковать Таиса эту мысль своей слушательнице. – А прежнюю греховную жизнь надо бросить…

– Да, хорошо, кабы меня выкупили! – со вздохом сказала, наконец, Машура. По всему видно было, что слова Таисы не проходили для нее бесследно. Таиса умела влиять на свою питомницу. Машура начала настраивать себя на новые мечты… Она начинала забывать своего барина.

VI

К ночи, когда уже совсем стемнело, вернулись с работ сестрицы и братцы. Обитель населилась. Вернулись они на телегах, по несколько человек на каждой телеге. Огнище, на котором они убирали хлеб, было не близко. С ними вернулась и настоятельница. Она тоже была на работах.

Усталая и измученная после тяжелого пути, улеглась Машура на диванчик, стоявший в келии Таисы. Она хорошо уснула эту ночь, спала крепко. Молодость и усталость взяли свое.

Разбудила Машуру Таиса довольно рано.

– Надо показаться начальнице, – говорила она, – а то она скоро опять с сестрами уедет на работу.

Напившись чаю, они пошли в домик Манефы, стоящий напротив моленной. Домик этот был побольше других и повиднее, перед домиком был маленький палисадник с цветами.

Манефа их приветливо встретила. Это была женщина лет сорока, здоровая и румяная, с чисто русским лицом и с выразительными карими глазами. Она обласкала Машуру. – Погости, милая, у нас, – говорила она. – Жалко только, что теперь у нас собеседований нет. Да вот тебя духовница наша наставит. Наставления вам, девицам, очень нужны! Девицы вы темные! Грамоте не знаете…