Текст книги "Россия и США: познавая друг друга. Сборник памяти академика Александра Александровича Фурсенко / Russia and the United States: perceiving each other. In Memory of the Academician Alexander A. Fursenko"

Автор книги: Сборник статей

Blair A. Ruble. Recollections of Alexander Fursenko

On a dark Moscow evening in 1987 with distinctively orange Soviet streetlights transforming a light swirling snow into an unnatural color, I sat in my room at the Academicheskaia Hotel trying to figure out what I would eat, the phone rang. An acquaintance on the other end of the line informed me that just hours before Alexander Fursenko had been elected a Corresponding Member of the Soviet Academy of Sciences. He probably still would be in Moscow and, if so, would be at the second building of the hotel across the way. After checking with the front desk, I was connected to Alexander’s room. He was, needless to say, surprised to receive warm congratulations from me so quickly after his election. We would joke about the call for years ahead.

I first met Alexander while I was working as a young researcher at the Kennan Institute in the late 1970s. He had been one of the first Soviet scholars to be in residence at the Institute just months before I had begun working there after having completed my doctoral degree a few weeks before. Alexander remained a strong supporter of the Institute throughout his life, and visited from time to time whenever he would be in the US. We had met during one of those visits and had remained in touch. We shared a natural bond as I had conducted my dissertation research in Leningrad a few years before.

The 1980s were a difficult period to sustain professional contacts across the Cold War divide, and I can’t say that Alexander and I were more than aware of one another. He enthusiastically lent support whenever he could to my effort to write a history of postwar Leningrad (which eventually appeared in 1990 under the title Leningrad. Shaping a Soviet City). We exchanged greetings – such as my 1987 congratulatory call – and we read one another’s publications. Once perestroika blossomed, we began to correspond more regularly. When, in May 1989, I was appointed as Director of the Kennan Institute, Alexander became one of the first colleagues to congratulate me.

Beginning in September 1991, I became involved in a number of initiatives to try to integrate now-St. Petersburg academic life into the international social science community. I found myself meeting with Alexander on almost every trip to his city. These conversations helped me to appreciate how much both Russian and American social science and humanities research could be enriched by expanded contact with one another. Alexander had similar goals and we cooperated in these ventures.

Meanwhile, I found myself increasingly impressed with Alexander’s expanding professional horizons. I began to realize how much the changes taking place in the late Soviet and early post-Soviet period liberated his mind and his writing. Around this time, I stumbled across a copy of his first book published in 1956 – Struggle for Partition of China and the American Open Door Doctrine – at a bookstall in New York’s Union Square. The Alexander Fursenko who wrote that book had no visible connection to the lively intellect and assiduous archival research habits of the Alexander Fursenko whom I was coming to know. Such contrast raised so many different questions in my mind that I never felt fully comfortable asking. Did Alexander transform himself as he saw new research opportunities? Or, was the Alexander whom I knew always lurking within the author of Struggle for Partition? His magisterial 1967 Dynasty of the Rockefellers suggested the second but, as with so many enigmas of Soviet life, no one probably knew, least of all Alexander himself.

As Alexander’s administrative responsibilities grew I admired his prodigious efforts to secure a sound future for Academy institutions, especially in St. Petersburg. He assumed these obligations at what was probably the most difficult moment in recent history and he deeply cared about protecting all whom he could protect. Simultaneously, he took every opportunity to steal away to the archives and make up for lost time in repositories that once had been closed to him. Alexander was a man on fire with new possibilities; with far greater energy than I had even though I was decades younger. Watching Alexander taught me a great deal about what it means to be responsible for an institution and for the human beings whose fates are linked to it; and about what it means to be a dedicated scholar. If, during the 1980s, Alexander was something of an interesting-though-detached Soviet colleague, by the 1990s he had become a role model.

Around this time I had gotten to know a young historian of the Cold War then working at the University of Hawaii, Manoa, Timothy Naftali. Tim, a Canadian-American, would move to the University of Virginia, eventually directing the Richard Nixon Presidential Library and Museum, and presently serving as the Director of the Tamiment Library and Robert F. Wagner Archives at New York University. Trained at Yale, Johns Hopkins, and Harvard, Tim had impeccable academic credentials. For me, however, he was more interesting for his time in his native Montreal where he once worked as an aide to one of the very few politicians I have ever admired as human being, Quebec Premier Robert Bourassa. Bourassa served during some of Quebec’s and Canada’s darkest days – including the infamous October Crisis of 1970 – and, as I would later discover when I encountered him while he was teaching in Washington, always retained a rare humanity. Tim very much shared the core values that I appreciated in Bourassa.

Tim had begun working on a volume about the Cuban Missile Crisis and had earned a grant to work at the Kennan Institute in early 1996. By the time Tim arrived at the Institute he had begun collaborating with Alexander on what would become their 1997 classic co-authored work “On Hell of a Gamble”: Khrushchev, Castro and Kennedy, 1958–1964; which was followed in 2006 by their Khrushchev’s Cold War: The Inside Story of an American Adversary. No such successful outcome was assured at the project’s beginning. Tim and Alexander had different temperaments, had emerged from different intellectual traditions, had different initial assumptions about what the crisis was really about, and had collected archival documents which often directly contradicted on another.

Tim and Alexander separately raised the possibility of their working on the project together at the Kennan Institute. I immediately understood that we needed to make it happen so that these two increasingly important scholars would have an opportunity to collaborate productively. Eventually, I managed to clear away the usual administrative and bureaucratic underbrush and, for several exciting weeks in 1996, Tim and Alexander shared an office, shared their documents, and shared their commitment to serious disagreement based on evidence.

I made a point during these weeks to walk by during the course of each day to judge the temperature of the room as Tim and Alexander worked their way through their evidence. When I sensed that there might be more heat than light, I would enter and start a conversation about some or other trivial subject. Other times, I would take one or the other out for tea or coffee. I realized that their shared respect for each other, for their sources, and for the participants in the drama of the Missile Crisis was going to produce a landmark work; which, of course, it did.

This account elevates my role in the saga far too high for I was the student. First, I really didn’t know the story of the Crisis other than having been a scared teenager when it happened. Second, I learned from them about what dedication to scholarship really meant. Here were two scholars from societies and backgrounds that were far apart, with political views that did not align except in disagreement, who were struggling with linguistic and generational divides that few ever bother attempting to cross. They worked as hard as they did because both firmly believed that together they could generate greater knowledge and insight than either could have done on his own. They were not only correct in that belief, but they acted on it at no small cost to everything else that they did.

Now, when I hear that it is impossible for Russian and American scholars to work together or learn from one another – or for Russians and Americans more generally to have any reason to even bother with one another – I think back to the small scholar office in downtown Washington, where Alexander and Tim disproved nearly every conventional belief about Russian-American relations simply by their stubborn mutual refusal to accept what everyone else told them to be true.

I remained in touch with Alexander ever after, though we both were often too busy to spend the time we would have wanted. We enjoyed evenings with mutual friends in Washington and in St. Petersburg; we even watched a lunar eclipse together on the front steps of a senior American official’s home in a Virginia suburb. But life began to pull us in different directions.

Throughout my time knowing Alexander, I came to greatly admire his scholarship, and his dedication to the cause of knowledge. I came to understand the depth to which glib Cold War era characterizations of colleagues “on the other side” were misguided. Alexander, for his part, never missed an opportunity to support what I was trying to accomplish at the Kennan Institute.

Returning to New York’s Union Square for a moment, when I found Alexander’s Struggle for Partition at a book stall next to a subway exit, the volume had been tossed onto a shelf labeled “propaganda in various languages”. Such classification of Alexander’s first book was not misplaced. The story of Alexander and his scholarship, though, is that all of us who think we are engaged in serious intellectual enterprises must continue to learn and to grow. Compare Alexander’s early works with his later publications and the lesson is clear. I greatly admire the extent to which Alexander learned and grew every day and value the opportunity to have experienced his doing so. His life and career offer a lesson for us all.

История США: взгляд из России

Ю. Г. Акимов. Изоляционизм и интервенционизм колониального периода: отношения Новой Англии с французской Акадией в 30-е – первой половине 40-х гг. XVII в

Первые английские поселенцы, обосновавшиеся в 1620–1630-е гг. на территории Новой Англии, столкнулись со множеством вызовов самого различного свойства, на которые им приходилось искать и находить собственные ответы, оказавшие в дальнейшем большое влияние на формирование американской политической традиции и культуры. Один из таких вызовов был обусловлен отношениями с колониями других европейских государств. Ближайшим «иностранным» соседом Новой Англии была небольшая французская колония Акадия, располагавшаяся на полуострове Новая Шотландия и прилегающих к нему территориях. В первые годы после основания поселений на побережье залива Массачусетс и в прилегающих к нему районах их жители практически не сталкивались с французами из Акадии, будучи отделенными от них обширной «буферной зоной», заселенной индейцами. Эта «буферная зона» занимала северо-восточную часть современного штата Мэн и юг провинции Нью-Брансуик. Предпринятая в 1607 г. Плимутской компанией попытка основать в этих местах поселение закончилась неудачей; так называемая колония Пофэма в устье р. Сагадахок просуществовала всего около года.

Однако с формально-юридической точки зрения эти земли входили в состав нескольких английских и французских колониальных пожалований и соответственно рассматривались Лондоном и Парижем как часть их заморских владений. Более того, англичане считали «своей» всю территорию Атлантического побережья Канады, от реки Сент-Круа до залива Св. Лаврентия. В 1621 г. эта территория была пожалована сэру Уильяму Александеру под латинским названием Nova Scotia (Новая Шотландия). При этом английские власти проигнорировали тот факт, что эти земли в 1603 г. были объявлены французской колонией и некоторое время там существовали французские поселения. В 1628 г. людям Александера удалось закрепиться в районе современного города Аннаполис-Ройял, на месте, где в 1605–1607 и 1610–1613 гг. существовал французский форт Пор-Руайяль. Дальнейшему осуществлению замыслов Александера по созданию шотландской колонии помешала «большая» европейская политика. В 1632 г. между Англией и Францией был заключен договор в Сен-Жермен-ан-Лэ, который предусматривал возвращение французам «всех земель, занятых англичанами в Новой Франции, Акадии и Канаде» во время «Гугенотской войны» 1627–1629 гг..[36]36
  Dumont J., baron de Carelscroon. Corps universel diplomatique du droit des gens… Amsterdam-La Haye, 1728. T. VI. P. 31.


[Закрыть] По распоряжению Карла I шотландская колония была эвакуирована, и французы восстановили контроль над Акадией. Несмотря на это, сэр Уильям Александер и его наследники продолжали считать себя собственниками Новой Шотландии, в чем их поддерживали английские власти.[37]37
  См.: Brebner J. B. New England’s Outpost: Acadia before the Conquest of Canada. N. Y., 1927. P. 26–27.


[Закрыть]

Такая на первый взгляд противоречивая ситуация была достаточно характерна для колониальной Америки того времени, которая рассматривалась европейцами как особая в международно-правовом плане сфера, где не в полной мере действовали европейские нормы. Этот подход, основанный на так называемой «доктрине двух сфер», преобладал в конце XVI и в первые десятилетия XVII в. еще не был полностью изжит.[38]38
  См.: Акимов Ю. Г. Доктрина двух сфер и международно-правовой статус колониальной экспансии европейцев (вторая половина XVI – начало XVII в.) // Вестник СПбУ. 2004. Сер. 6. Вып. 3. С. 126–131.


[Закрыть] Естественно, что в этой ситуации никакой официально признанной границы между английскими и французскими владениями в Северной Америке не существовало, хотя вопрос об ее установлении впервые был поднят еще в середине 1610-х г. На практике же сложилась ситуация, когда обе стороны de facto признавали существование колоний друг друга в тех пределах, в которых существовали постоянные поселения и форты; но относительно «буферных зон» такого взаимопонимания не существовало.

В 1633 г., в момент возвращения Акадии французам, их самое близкое к Новой Англии поселение на Атлантическом побережье находилось в устье реки Сент-Джон (Сен-Жан), где обосновался Шарль де Сент-Этьен де Ля Тур – торговец пушниной и авантюрист, который во второй половине 1620-х гг. сотрудничал с Александером и его людьми. При этом французские колониальные власти считали границей Акадии реку Кеннебек. В свою очередь, с конца 1620-х гг. побережье современного штата Мэн от устья Кеннебека до устья р. Мачайас стало привлекать плимутских купцов, среди которых наибольшую активность проявлял «первый американский бизнесмен» Айзек Эллертон.[39]39
  Слезкин Л. Ю. У истоков американской истории. Виргиния, Новый Плимут, 1606–1642. М., 1978. С. 281.


[Закрыть] В 1628 г. его стараниями Совет Новой Англии официально выделил Плимуту небольшой участок в устье Кеннебека. В следующем году там были построены две плимутские фактории, одна неподалеку от современной Огасты; другая, принадлежавшая лично Эллертону, в районе современного городка Кастейн. Затем плимутский торговый пост появился в устье реки Пенобскот, где в 1625 г. уже пытались обосноваться французы, а сам Эллертон построил себе второй «торговый вигвам» еще севернее – в устье небольшой речки Мачайас, в районе современного Ист-Мачайаса.[40]40
  См.: Palfrey J. G. History of New England during the Stuart Dynasty. Boston, 1858. Vol. I. P. 337; Hubbard W. A General History of New England: From the Discovery to MDCLXXX. Boston, 1848. P. 163.


[Закрыть]

Однако период процветания плимутской пушной торговли был недолгим. В 1633 г. Ля Тур со своими людьми напал на факторию Эллертона на Мачайасе, захватил находившиеся там товары, уничтожил все постройки и взял в плен служащих. При этом несколько человек погибло в стычке с французами. После этого Ля Тур атаковал плимутскую факторию на Пенобскоте, но там дело ограничилось грабежом.[41]41
  Bradford’s History of Plimouth Plantation, 1606–1646 / Ed. by W. T. Davis. N. Y., 1908. P. 292. См. также: Narrative and Critical History of America / Ed. by J. Winsor. Boston; N. Y., 1882–1884. Vol. IV. P. 143.


[Закрыть] Через некоторое время Эллертон лично явился к Ля Туру и потребовал объяснений и возмещения причиненного ущерба. Тот заявил в ответ, что англичане не имеют никаких прав на территории, расположенные к востоку от Кеннебека, и отказал в какой-либо компенсации.[42]42
  См.: Le Jeune L.-M. Dictionnaire générale de biographie, histoire, littérature, agriculture, commerce, industrie et des arts, siènces, mœurs, coutumes, institutions politiques et religieuse du Canada. Ottawa, 1932. T. 2. P. 95.


[Закрыть]

На Пенобскоте плимутцы продолжали торговать еще несколько лет – до тех пор, пока на это не обратил внимания командор Изаг де Разийи, управлявший в то время Акадией. Официально он был верховным наместником всех французских владений в Северной Америке. В августе 1635 г. Разийи отправил в устье Пенобскота вооруженное судно под командованием своего помощника Шарля д’Ольнэ. Именем короля Франции д’Ольнэ захватил факторию, служащие которой не оказали сопротивления. По словам Брэдфорда, нападавшие «угрозами и посулами» заставили продать им все имевшиеся там товары по цене, которую они сами назначали. Когда начальник фактории Томас Уиллет заговорил о стоимости строений, д’Ольнэ заявил, что они находятся на земле, которая не принадлежит англичанам, и о плате за них не может быть и речи. Он позволил англичанам погрузиться в шлюпку и вернуться в Плимут и даже пообещал Уиллету заплатить за то имущество, которое его люди не могли увезти с собой.[43]43
  Bradford’s History. P. 318.


[Закрыть]

Власти Плимута решили отбить факторию и наняли для этой операции некого капитана Гёрлинга, владельца 300-тонного судна «Хоуп». В случае успеха ему и его людям было обещано 700 фунтов бобровых шкурок. Гёрлингу поручили изгнать французов из захваченной ими фактории, стараясь при этом избегать кровопролития; в случае если они сразу сдадутся, он должен был отдать им «справедливую часть» товаров и имущества. Вместе с Гёрлингом в поход отправился «капитан» колонии Майлз Стэндиш с отрядом из 20 бойцов колониальной милиции, имевших в своем распоряжении небольшое судно.[44]44
  Ibid. P. 319.


[Закрыть] По выражению Б. Бейлина, экспедиция плимутцев носила «опереточный» характер.[45]45
  Bailyn B. The New England merchants in the Seventeenth century. Cambridge-London, 1979. P. 25


[Закрыть] Несмотря на то что в фактории на Пенобскоте находилось всего 18 французов, нападавшие побоялись идти на штурм.[46]46
  См.: Narrative and Critical History of America. Vol. IV. P. 144.


[Закрыть]

Согласно Брэдфорду, Гёрлинг, не посоветовавшись со Стэндишем, ограничился обстрелом фактории с дальней дистанции, не причинившим противнику никакого вреда. Истратив все имевшиеся у него запасы пороха и не имея возможности их пополнить, он бесславно вернулся в Плимут. После этого плимутцы решили обратиться за помощью к пуританам Массачусетса. В начале осени 1635 г. в Бостон было направлено официальное письмо с просьбой оказать Плимуту помощь людьми, оружием и денежными средствами. В письме говорилось об опасности, исходящей от французов, которые укрепляли свои позиции на границах английских владений и могли стать «плохими соседями для англичан».[47]47
  Bradford’s History. P. 319–320.


[Закрыть] Массачусетс занял двойственную позицию. На словах было высказано «единодушное желание» помочь соседям «в исполнении их замысла касательно французов».[48]48
  Цит. по: Rawlyk G. A. Nova Scotia’s Massachusetts. A Study of Massachusetts—Nova Scotia Relations: 1603 to 1781. Montreal-London, 1973. P. 5.


[Закрыть]

Плимутцев попросили прислать в Бостон своих представителей, имеющих официальные полномочия, для заключения соответствующего соглашения. Брэдфорд направил в столицу Массачусетса двух своих людей, снабдив их всеми необходимыми бумагами. Однако руководители пуританской колонии заявили, что они испытывали серьезные финансовые трудности, не имели необходимых боеприпасов и продовольствия и поэтому могли помочь плимутцам только в том случае, если те возьмут на себя все расходы. В итоге переговоры закончилось ничем. Брэдфорд раздраженно писал, что Массачусетс не только не помог Плимуту в его противостоянии с французами, но, наоборот, оказывал им поддержку. Некоторые бостонские торговцы снабжали французов провизией, порохом и свинцом «до тех пор, пока они видели в этом возможность для получения выгоды», и даже сообщали им обо всем, что происходило в английских колониях. При этом Брэдфорд считал, что французы «все больше и больше наседают на англичан», а кроме того, они сбывали оружие и боеприпасы индейцам, что представляло «большую опасность для англичан».[49]49
  Bradford’s History. P. 320–322.


[Закрыть]

Л. Ю. Слезкин, упоминая об англо-французских столкновениях на Пенобскоте, высказал мнение, что Брэдфорд «затаил на массачусетцев обиду» и поэтому «сгущал краски», обвиняя их в продаже французам оружия.[50]50
  Слезкин Л. Ю. У истоков американской истории. Виргиния, Новый Плимут. С. 295.


[Закрыть] Однако бостонские торговцы Эдвард Гиббонс и Томас Хокинс действительно торговали с Ля Туром, а некоторые английские купцы и судовладельцы сбывали ружья, порох и свинец индейцам этого региона в обмен на меха.[51]51
  См., напр.: Reid J. G. Acadia, Maine and New Scotland. Marginal Colonies in the Seventeenth Century. Toronto-Buffalo-London, 1981. P. 95.


[Закрыть] Другое дело, что Брэдфорд явно преувеличивал степень угрозы, исходившей от французов. Во всей Акадии в то время их было не более 350 человек, по большей части временных работников и солдат, а в фортах и факториях на границе с Новой Англией – несколько десятков. Что касается позиции, занятой властями Массачусетса, то здесь можно согласиться со Слезкиным, который полагал, что она объяснялась, во-первых, разногласиями и конкуренцией двух английских колоний, а во-вторых, тем, что бостонцам было выгоднее иметь соседями не соотечественников, а иностранцев, которых впоследствии можно было бы «на законном основании» изгнать с занятой ими территории.[52]52
  См.: Слезкин Л. Ю. У истоков американской истории. Виргиния, Новый Плимут. С. 295.


[Закрыть]

Если официальный Лондон в тот период не придавал колонизации Новой Англии антифранцузскую направленность, то его подданные рассуждали несколько иначе. В 1620 г., говоря о необходимости освоения этих территорий, сэр Фердинандо Горджес писал, что если «наши люди покинут колонии… французы немедленно воспользуются возможностью, чтобы поселиться в пределах наших границ».[53]53
  A Brief Relation of the Discovery and Plantation of New England, 1620. Printed in London by John Haviland in 1622:. Дата обращения 20.08.2014


[Закрыть] Среди знаменитых «Доводов в пользу колонизации Новой Англии» (1628) на первом месте стояло утверждение о необходимости создания в Северной Америке протестантского «оплота против Царства Антихриста, которое иезуиты стремятся возвести повсюду в мире».[54]54
  См.: Consideration for the Plantation in New England // Hutchinson Papers / Ed. by W. H. Whitmore and W. S. Appleton. Albany, 1856. Vol. 1. P. 27.


[Закрыть] Под определение «Царство Антихриста» вполне подходила французская колония в Канаде – ближайшее к Новой Англии место, где господствовал католицизм и где очень активную роль играли иезуиты. Практически с момента основания «Града на холме» его власти относились к французам весьма настороженно. В 1633 г., когда стало известно о том, что после подписания договора в Сен-Жермен-ан-Лэ французы снова водворились в Акадии, губернатор «созвал в Бостоне своих помощников, священников, капитанов и некоторых других влиятельных людей, чтобы посоветоваться что следует сделать для <…> безопасности, учитывая, что французы, будучи папистами, вполне могут оказаться плохими соседями».[55]55
  Winthrop’s Journal History of New England / Ed. by J. K. Hosmer. N. Y., 1908. Vol. 1. P. 97.


[Закрыть] Впрочем, единственное, что власти колонии в тот момент решили предпринять, – это построить форт в Нантакете, чтобы защитить вход в Бостонскую гавань, ускорить строительство городских укреплений в самом Бостоне, а также начать заселение земель в районе Ипсуича, чтобы «какой-нибудь враг, найдя их пустыми, не присвоил их и не забрал их у нас».[56]56
  Цит по: Rawlyk G. A. Nova Scotia’s Massachusetts. P. 3.


[Закрыть]

Вместе с тем в первой половине 1630-х гг. находившаяся еще в процессе становления колония Массачусетского залива стремилась избегать конфликтов с французами. Английские поселенцы еще сами чувствовали себя не слишком уверенно, плохо представляли себе реальные силы и возможности противника, не проявляли интереса к эксплуатации пушных и рыбных ресурсов пограничных областей. В этой ситуации на несколько последующих лет в отношениях между Новой Англией и Акадией наступило затишье. В конце 1635 г. умер командор Разийи, и французская колония оказалась разделенной между тремя правителями – Ля Туром, д’Ольнэ и Николя Дёни, которые сначала просто конкурировали друг с другом, а затем между первым и вторым началась настоящая война. В то же время все трое были заинтересованы в поддержании мира на внешних границах, поскольку все в той или иной мере были втянуты в торговлю с англичанами.

В 1636 г. д’Ольнэ, который помимо прочего контролировал отбитую им факторию на Пенобскоте, старался установить контакты с англичанами из Бостона и близлежащих фортов. Э. Шёрт, комендант форта Пемакид, писал Дж. Уинтропу, что его посетил некий монах-францисканец, уверявший, что д’Ольнэ желает только «честных отношений между нами».[57]57
  Winthrop Papers. Boston, 1943. Vol. III. P. 277.


[Закрыть] Сам д’Ольнэ отправил Уинтропу письмо, где заявлял, что французы претендуют только на территорию до Кеннебека, и высказывался в том смысле, что он не уполномочен решать пограничные вопросы, но что если у англичан есть по этому поводу претензии – английский посол во Франции может предъявить их кардиналу Ришелье.[58]58
  Winthrop’s Journal. Vol. 1. P. 201.


[Закрыть] В Бостоне к его демаршам отнеслись весьма настороженно, но пока решили ничего не предпринимать.

К началу 1640-х гг. и в Массачусетсе, и в Акадии ситуация резко изменилась. В результате «великого исхода» пуритан из Англии население Бостона и его окрестностей значительно возросло. Это стимулировало развитие новых отраслей колониальной экономики, в частности рыболовства и пушного промысла. Буквально за несколько лет в Массачусетсе во много раз увеличилось число рыболовных и торговых судов. Основной промысловой зоной для рыбаков и скупщиков пушнины из Новой Англии являлись как раз «буферная зона» и собственно побережье Акадии. Рыбаков привлекала цепочка отмелей (банок), расположенная вдоль восточного побережья Нью-Брансуика и Новой Шотландии, где в изобилии водилась треска. На самом побережье имелось множество удобных гаваней, где можно было заниматься сушкой и засолкой выловленной рыбы. Торговцы стремились получить бобровые шкурки, основными поставщиками которых являлись индейцы, обитавшие в Акадии и поблизости от нее. В результате масштабы проникновения английских колонистов на территории, считавшиеся французскими владениями, резко возросли; соответственно увеличилась степень заинтересованности Массачусетса в экспансии в «Восточные края» (Eastern Parts, как их называли в Новой Англии).

Акадия в 1638 г. была официально разделена на две части, управлявшиеся соответственно Ля Туром и д’Ольнэ. Соперничество между ними после этого не прекратилось, а, наоборот, стало принимать все более ожесточенный характер. В 1639–1640 гг. дело дошло до вооруженных стычек, в ходе которых погибло несколько человек. В 1641 г. д’Ольнэ добился от французских властей аннулирования полномочий Ля Тура, которому было предписано прибыть во Францию для дальнейших разбирательств. Ля Тур не подчинился этому решению и остался в Акадии. В следующем году Париж отдал приказ об его аресте, а д’Ольнэ было поручено его исполнить. Оказавшись в весьма затруднительном положении, Ля Тур решил обратиться за помощью к Новой Англии, с которой он давно поддерживал взаимовыгодные контакты. Прожив в Акадии более 20 лет, Ля Тур хорошо знал, что эта крошечная колония мало интересовала чиновников метрополии. Главным для него было сокрушить своего противника, а уже потом он надеялся представить свои действия в нужном свете. В 1641 г. Ля Тур направил в Бостон своего ля-рошельского компаньона Николя Гарго де Ля Рошетта с предложением заключить договор о взаимной беспошлинной торговле, а также провести совместную операцию по захвату контролируемой д’Ольнэ фактории на Пенобскоте. Власти Массачусетса с интересом выслушали посланца Ля Тура и заявили, что они не против торгового договора, однако не желают связывать себя какими-либо обязательствами военно-политического характера.[59]59
  Ibid. Vol. 2. P. 43.


[Закрыть]

На следующий год Ля Тур снова попытался заручиться поддержкой со стороны Новой Англии. В октябре 1642 г. Джон Уинтроп сделал такую запись в своем «Журнале»: «Сюда прибыло французское судно с 14 людьми, один из которых – лейтенант Ля Тура. Они привезли письма от Ля Тура к губернатору, полные комплиментов, где выражается желание получить от нас помощь против господина д’Ольнэ. Они пробыли здесь около недели и были очень любезно приняты, и хотя они являются папистами, они ходили на наши церковные собрания и вышеназванный лейтенант, казалось, был сильно впечатлен тем, что он увидел, и признал, что нигде не сталкивался с таким прекрасным порядком. Один из старейшин дал ему французский Новый Завет с комментариями Марлорá, который он с благодарностью принял и обещал прочесть».[60]60
  Ibid. P. 84. Имеется в виду Огюстен Марлорá дю Паскье (1506–1562) – видный деятель реформации во Франции, прославившийся своими комментариями к Библии.


[Закрыть] По мнению Г. Ланкто, этим «лейтенантом» был Жак де Мюрá, сьёр де Лестан – компаньон Ля Тура и его «правая рука».[61]61
  Lanctot G. A History of Canada. Cambridge (MA), 1963. Vol. 1. P. 285.


[Закрыть] Однако власти Новой Англии и на сей раз решили не вмешиваться в конфликт, происходивший в Акадии, и ответили вежливым отказом.

Впрочем, пребывание Лестана и его людей в Бостоне принесло определенную пользу Ля Туру. Они сумели продать привезенные ими меха и закупить товары, жизненно необходимые их патрону, в том числе оружие и боеприпасы. Вместе с ними в форт Ля Тура на реке Сент-Джон отправилось торговое судно из Массачусетса, которое было встречено там «с большой радостью». На обратном пути возле Пемакида это судно было задержано д’Ольнэ, который передал его капитану копию королевского указа об аресте Ля Тура и просил передать ее властям Массачусетса вместе с предупреждением, что впредь он будет задерживать все направляющиеся к тому корабли и конфисковать их грузы.[62]62
  Winthrop’s Journal. Vol. 2. P. 88.


[Закрыть]

В Бостоне отношение к ситуации, сложившейся в Акадии, было двояким. С одной стороны, происходившие там события были объективно выгодны тем купцам и промысловикам, которые были заинтересованы в эксплуатации акадийских ресурсов, а пока Ля Тур и д’Ольнэ были поглощены борьбой между собой, у них было меньше возможностей противодействовать проникновению англичан во французские владения. С другой стороны, некоторые представители массачусетской элиты опасались того, что события в Акадии могут принять невыгодный для англичан оборот и привести к возникновению для них новых угроз. В связи с этим показательно письмо Джона Эндикотта Джону Уинтропу, в котором говорилось: «я рад, что Ля Тур не получил помощи от нас, и надеюсь, что он и в дальнейшем не получит кораблей. Пока Ля Тур и д’Ольнэ противостоят друг другу, они взаимно ослабляют друг друга. Если Ля Тур одержит верх, мы, без сомнений, получим плохого соседа. Его отец и он, насколько я знаю, пролили кровь нескольких англичан и захватили судно и товары м-ра Эллертона». И далее: «…за границей не является хорошим тоном позволять иностранцам рассматривать форты или укрепления, чем, скорее всего, и занимались эти французы. Я должен сказать, что опасаюсь того, что у нас будут сложности с этими французскими идолопоклонниками».[63]63
  Winthrop Papers. Boston, 1944. Vol. IV. P. 394–395.


[Закрыть]

Как мы увидим в дальнейшем, в отношении Ля Тура Эндикотт оказался прав. В целом же Массачусетс пока предпочитал не вмешиваться в события, происходившие в Акадии, но при этом внимательно следил за их развитием. Что же касалось торговли и промыслов, то они считались частным делом заинтересованных лиц, которые знали, что идут на риск, и должны были сами позаботиться о своей безопасности.