Текст книги "Ольха (СИ)"

Автор книги: Runa Aruna

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

 Руна Аруна

  ОЛЬХА

  – Деда! Вороновы ольху рубят!

   Подскочил Архип, чуть с лавки не упал. Заругался на внука:

  – Чего брешешь, дурачок! Напугал вот.

  – Деда, правду говорю! – Петька возбужденно крутился на месте, загребая ступнями мягкую пыль. – Правду! Баба Юля прислала, хуторская. Меня! Быстрее, деда!

   Пока добежали, все уж и кончилось. Застонало дерево, с шелестом рухнуло, гулко ломая ветви о вытоптанную землю. Кто-то из деревенских не сдержался, вскрикнул, завыл тоненько. Отступили Вороновы, опустили мокрые топоры.

  Пень наливался малиновым цветом.

  – Деда, кровь...

  – Не кровь это, – цыкнул Архип и, устыдившись, притянул мальчишку к себе. – Дерево сок выпускает. Ольха.

   А в голове билось: «Жди беды теперь. Жди беды».

  – Что ж вы натворили, ироды!

   Это бабка Юля. Кулаками трясет, а подойти не смеет. Тут и деревенские голос подали:

  – Ироды! Ироды!

  – Пропадем теперь, все как есть пропадем!

  – Ольху рубить – к пожару в доме.

   И затихли. Было уже, все было. И дом, и пожар.

  – Не мешай, баб Юля, – средний Воронов, Ефим, пнул сапогом темные листья. Вздохнул тяжело. – Не мешай.

  ***

   Долго собирался Архип, все раздумывал, но ближе к сумеркам – побрел к вороновскому дому. Двум смертям не бывать.

   У калитки встретил его Василий, глянул сумрачно.

  – Знал, что придешь. Не ты, так бабка хуторская.

   В дом не позвал, повел в обход, на задний двор. К Ольге, значит. На дверях ее сарая замка нет, а скоба железная в землю упирается. И пусто внутри, никого.

  – Неужто ушла?

  – Сбежала она, – негромко сказала подошедшая Машка.

  – Иди в дом, – не оборачиваясь, велел Василий. – Языком метешь.

   Машка обиженно смолкла.

  – Утром открыли – а ее нет. И замок не тронут.

   Архип не нашелся, что ответить. Сарай без окон. Да и куда в деревне теперь спрячешься?

  Уходили постепенно. И молодые, и старые. Поначалу чудным казалось, что, вот, соседский Венька Смородин и месяца здесь не побегал, а он, Архип, уж который год все скрипит и скрипит. Поскорей бы. Уйти да и народиться снова. Беспамятным. Чистым.

  Уходили все. Застывали ночью, будто в сон глубокий проваливались. А потом и вовсе исчезали, молодея неживыми лицами. Растворялись за день, затягиваясь в дрожащий ожиданием воздух. Уходили насовсем, в другую жизнь. А может, и в смерть – кто его знает.

   Но так, как Ольга вороновская, не пропадал еще никто. Да не Вороновых она была, а из заречных, Елохиных. Говорили Витьке тогда, не бери в дом порченую кровь. Сколько мать слез пролила, сколько деды-прадеды тосковали. Чуяли ведь. Только младшему родня – не указ. Отец уже ушел, а братьев Витька с малолетства не чтил. Своим домом жить стал, своим умом.

   После бегал по пепелищу, криком заходился, да толку-то... Деревенские, как повелось, кругом стояли. Знали: Вороновы идут, всей семьей. Пришли. Кроме молодых. Витьку к тому времени милиционеры в райцентр увезли, а Ольгу после отыскали. Билась баба в ольху у речки, грызла-рвала кору древесную. Рот себе изодрала, с пальцев кровь быстро так капала, кап-кап-кап. Привели Ольгу в деревню, след за ней тянулся меленький. Кровь в пыли горошинками скатывалась, не брала ее земля.

   За реку ходу не было, вот и взяли Ольгу Вороновы. Только в дом не пустили – приспособили ей сараюшку на заднем дворе. И замок на дверь повесить пришлось: бродила Ольга по деревне, в окна заглядывала, все искала чего-то. Уж как пугался народ: посмотришь в окошко вечером, а там лицо ее белое колышется. Глаза круглые, не движутся, и тени под ними – словно ямы мокрые. Ох и жуть.

   Петька, правда, не боялся. Жалел ее. «Деда, – говорил, – возьмем Ольку к себе. Пусть у нас живет. Плохо ей».

   Плохо. Да кое-кому похуже оказалось. Витьку в городскую тюрьму отправили, и никого из Вороновых не осталось. Все тут. И мать с бабкой, и Василий с Машкой, и Ефим с Нинкой. Вот кому и вправду плохо. Тяжела была Нинка. Ефим ее в город возил, на просвечивание особое. Сына ждали. А теперь – так и будет тяжела. Год, два, двадцать... Пока не уйдет.

   Ольха не живет долго. Полсотни лет – и стареет дерево, начинает в труху распадаться. А эта стояла, сколько помнил себя Архип. Сколько помнил себя ушедший в прошлое лето Архипов прадед Пантелей.

  – Наша ольха не людьми посажена, – сказала как-то хуторская баба Юля. – Дверь это.

  И, заговаривая Петьку от сглаза, бормотала что-то про поющую голову и пришедший по воде ольховый лес. Нет, не так. Елоховый лес. Задавать вопросы Архип побоялся. Он мало понимал в нынешней своей жизни. Помнил, прихватило его в груди, лег на кровать, глаза закрыл. А как очнулся – полон двор деревенских, выстроились кругом, ждут. И все они – прошлые. И Петька-внучок, что семнадцать лет назад в реке утонул – тут же. «Деда пришел, – кричит. – Деда!»

  Дивно.

  Легкой была эта жизнь, спокойной. Но сгорел у Вороновых дом, выжгло полдеревни, месила пыль, сея темные горошинки, Ольга, а оставшийся по ту сторону двери Витька сгинул за холодными тюремными стенами. Ушли вороновские старухи. Приходили и уходили многие, а Архип с Петькой все коротали свой новый век в пустой избе...

  – Дед, – голос Василия вернул его в настоящее. – Ольха-то... Заречные ее сажали. Смотри вот.

   Он протягивал Архипу топор.

  – Чего? – на всякий случай, старик отступил на шажок. И увидел. Чудной он, топор. На лезвии темное запеклось – сок ольховый, значит. А по рукояти – резьба. Листья и знаки непонятные. Не в деревне сделано.

  – Ольга из-за речки принесла. От своих тайком. Витька Машку просил в доме схоронить. Тоже втихаря. Говорил, время не пришло еще. Рубить. Открывать. Не жег Витька деревни.

  – Васька! – ничего не понимавший еще Архип нарочно придал голосу строгости. – Вы куда Ольгу девали?

  – Так вернулась она. За Витькой вернулась. А мы – того... Закрыли дверь-то.

  ***

   Ночью Петька проснулся от холода. Захныкал, натягивая на себя лоскутное одеяло. Зябко. Сполз с сундука и пошлепал было к деду, да так и замер: у окна горбилась темная фигура.

  – Петюнь, не бойся. Это я, Оля. Оля Воронова. Не кричи только.

  – Олька? – мальчик нерешительно шагнул вперед. Холодно-то как.

  – Деда разбуди тихонько. Да и уходите. Идите из деревни. Прочь идите.

  – Оль, ты чего? Ты насовсем вернулась, да? У нас будешь жить? Ой... Кто это там, во дворе? Кто?

  – Тише, тише. Мужик это мой. Помнишь дядь Витю-то? Он со мной пришел. А вы уходите. Разбуди дедушку. К речке идите. На ту сторону. Мост там.

  – Оля, нам нельзя за речку. Там Елохино.

   Засмеялась тихонько. И осеклась. Вроде как всхлипнула.

  – Нету Елохина-то больше. Ничего нету. И деревни тоже не будет. А вы по мосту уходите. Успеете еще. Сюда другие пришли. А деду скажи: не я огонь по дворам пустила. Не я. Бабка хуторская топор искала.

   За окном мелькали серые тени. Стукнули чьи-то ставни. Прогрохотала телега.

   Дед с внуком осторожно ступили за ворота и растерянно остановились. Вместо пыльной, привычной с детства, исхоженной улки – трава. Дальше – низкая резная оградка и... дорога. Широкая, гладкая. А на той стороне – деревья. И дрожат между ними, расплываясь, знакомые контуры изб. Бледнеют, отступают все дальше и дальше. Вот и скрылись совсем, мигнули напоследок, растворившись в предрассветных сумерках.

   Архип икнул и, волоча за собой скулящего Петьку, кинулся обратно в дом. Только и дома уже не было. Вместо него поблескивала в свете круглых белых ламп темная вода.

  – Деда! – взвигнул потрясенный Петька и вцепился в старика обеими руками. – Чего это, деда? Где это?

   От боли Архип пришел в себя и хрипло заговорил, отдирая от рубахи скрюченные Петькины пальцы:

  – Ну, чего ты, Петюша, не боись. К речке пойдем. Ты по сторонам-то не смотри. Гляди под ноги. Быстро побежим. Держись вот за руку.

   Мокрая трава холодила босые ноги. Небо светлело.

   Шершавая серая дорога скоро вывела к реке. У того места, где недавно высилась старая ольха, а ныне должно бы чернеть выжженное пятно, начинался деревянный мост. Архип щурился, вытягивал шею, пытаясь разглядеть противоположный берег. Но влажные доски уходили в туман.

  – Деда, идем, ну, – заканючил осмелевший Петька. – Олька говорила...

  – Архипушка! Архип!

   Налетела баба Юля, чуть с ног не сшибла. Платок набок, волосы растрепаны. Ухватила Архипа за локоть, потащила на мост.

  – Быстрее, копуши! Солнце встает!

   И затараторила на бегу:

  – Приходила Ольга-то? Любит она Петьку. Это он к замку ключ подобрал. Повезло вам. Никого из наших не осталось. Мы сейчас на другой берег перейдем, дверь и закроется. Город там теперь. По обеим сторонам – город. Быстрее надо, поперед солнца. Вон за теми елохами новая жизнь начинается.

   В тумане вырисовывались кроны деревьев. Остановился Архип, подтолкнул Петьку вперед. А сам одной рукой за перила взялся, другой – сжал мягкую бабкину кисть.

  – А не ты ли деревню-то пожгла? Из-за тебя и умереть толком не могли. Чего ждали-то, а? Чего?

  – Пусти, дурной! – старуха дернулась к середине моста, выскользнул из-под юбки знакомый топор, грохнул резной рукоятью по ольховым доскам, ощерился тусклым лезвием. Выгнулся мост, метнулись от реки седые клочья. И все дальше уходила вода, все меньше становились огоньки на другом берегу. Все тише – благодарный шелест листвы.

  – Де-еда-а-а!

   Затопотали по доскам Петькины ножки. И радостно стало Архипу: не пошел один, не бросил деда. Снова вместе будут, старый да малый. Не заметил, как вырвалась хуторская бабка, покатилась с криком по горбом вставшей древесине. Вниз, под перила, вслед за топором, в клубящуюся серыми тенями пустоту. Мост тянулся к надвигающемуся небу. Лился теплый, ласкающий свет. Прижимая к себе рыдающего Петьку, старик закрыл глаза и медленно ступил вперед. Двум смертям все равно не бывать.

  2005