Текст книги "Мукосей (СИ)"

Автор книги: Runa Aruna

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  Руна Аруна

   МУКОСЕЙ

Когда все муравьи из часов удалятся,

и наконец-то откроется вход в одиночество -

смерть меня не найдет.

Карлос Пельисер

   Пять муравьиных дорожек расходятся от дома. Пять – а было семь. Померла бабушка Гражина; и дня не протянул Росинкин младенчик. Отнесли бабушку к ручью мельничному, а кровь ее зарыли у резных верхов. Безымянного же младенчика уложили в ольховый короб, засыпали хвоей и отдали реке. Подхватила темная вода подарок, закружила по стремнинам, унесла на юг, к Пятиречью. Люб он Лодочнику – наградит именем и отпустит, а не люб – отдаст двухголовым псам.

   Бабушкиных муравьев растаскали щеглы да трясогузки, младенчиковых – сдул ночной ветер. Никосин по Гражине скучал, а смерти новорожденного братца даже не удивился. Давно хворала Росинка, последние месяцы и не вставала почти.

   Вырос у ворот огненный подсолнух, ко всем входящим поворачивался, тянул зеленые ручки, шевелил пухлыми пальчиками. Никосин носил ему воду, заглядывал в обрамленное алым круглое личико. Но пустой оставалась бабушкина дорожка, а по остальным деловито трусили черные мураши.

   Сестрица Ненилка, вылезая в полдень из раззявившегося за ночь колодца и отжимая пахнущие корицей волосы, шептала:

   – Ты сходи к Мукосею-то, сходи. Пусть вернет бабушку, пусть Росинку заберет. Плохо младенчику без матери.

   «А нам – не плохо?» – каждый раз хотел спросить Никосин, но останавливался. Холодная Росинка мать, не приголубит никогда, не приласкает. Как украла Ненилку жадная река, не бродила Росинка по ночному берегу, не ломала рук. Поднесла свечу к Ненилкиной дорожке: бегут муравьи, тянется дочкина жизнь, не убила девчонку вода. Много дней провел в лодке дедка Харитон, тыкал веслами в матовую рябь. Ничего не нашел.

   Никосин плакал в камышах, подвывал тихонько, утирался ладошками. Отыскала его бабушка Гражина, привела домой, сунула лопату в руки. Не хотела Росинка давать свою кровь, разбудил дедка Ивана, отхлестал тот жену по щекам. Да и не намного размякла земля от Росинкиной крови – до кости истер ладони Никосин, пропиталась красным деревянная ручка.

   В сумерки прыгала Ненилка обратно, закрывалась мокрая яма. Так и не увидел больше дочку Иван: поднимался к полуночи, засыпал до полудня. А Росинка снова понесла, и пришла к ней неведомая хворь. Гражина часами толкла что-то в ступках, помешивала в котлах и настаивала в погребе. Не помогало. Пухло у Росинки чрево, а ноги слабели. Редко выходила она теперь из дома, больше лежала на печи, прислушиваясь к бормотанию мужа. Но спящий Иван всегда говорил на чужих языках.

   Никосин целыми днями крутился возле бабушки: подавал туески да мешочки, оттирал пестики размоченной древесной корой. Ненилка пряталась в тени под вязом и бросалась в брата мелкими камешками. Иногда приплывал дедка Харитон, вынимал из карманов потемневшие медные монетки – для внучки. Притворно ругался с бабушкой, тряс коричневой бородой. Никосин переглядывался с сестрой и прыскал.

   По вечерам Гражина сказывала сказки. Дело в них всегда происходило в другой деревне, зло бывало наказано, и тамошний Мукосей отсыпал на дорожки героев пощедрее. Муравьи послушно тащили невидимую муку в дом. Все жили долго и радостно, и никто в деревне никогда не болел.

   Убаюканный тихим бабушкиным голосом, Никосин засыпал счастливым и просыпался с улыбкой.

   Но однажды, выскочив поутру на задний двор, застыл: Гражинина дорожка была усыпана скрюченными муравьиными трупиками. Осторожно переступая босыми ногами, он подошел ближе. Присел на корточки. Мураши лежали на земле, поджав крошечные лапки. Бабушка умерла.

   И убежал бы Никосин плакать в камыши, но река к тому времени изменила русло – надвигалась зима. А к вечеру и новая, только что проложенная, дорожка остановилась. Родился и умер маленький братик. Мать раскинулась на печи, упершись взглядом в низкий потолок. Негромко похрапывал Иван. Дедка Харитон справил для младенчика короб и вырыл у верхов глубокие длинные ямки. Никосин надергал из еловых лап иголок. А Ненилка в тот день домой и вовсе не пришла.

   Каждое утро бегал Никосин к мельничному ручью: смотреть, не раскрылась ли могила. Но бабушка так и не вернулась. И младенчика Лодочник тоже не прислал обратно. А потом вырос пламенеющий подсолнух, и Иван смастерил для сына маленькое ведерко. Мальчик добавлял в воду немножко из Ненилкиного колодца – на всякий случай. Цветок согласно покачивал алыми лепестками, хватал Никосина за волосы. Тот бережно отцеплял мягкие пальчики.

   Становилось все холоднее. Ненилка вылезала из колодца угрюмой, зябко лязгала зубами, высыпала кости из мокрого подола.

   – Сходи к Мукосею, Косенька. Ну, сходи, – просила, а сама все зевала, и глаза у нее закатывались. – Зима скоро. Земля отвердела совсем.

   ***

   Чем ближе к ручью мельничному, тем слабее цвет различается. Очертания скрадываются, уголки закругляются, и сереет все, сереет... Воздух движется, колышется, и кажется, что и вправду дышит черная мельница, то маленькой делается, то до неба вырастает. Муравьи спешат-торопятся, со всего мира сюда тянутся, несут время прожитое..

   Засмотрелся Никосин, позабыл о холоде и усталости: вот и ветра нет, а ветряк крутится, режет тучи крыльями узкими. И не помнил, что Гражина наказывала: нельзя долго на мурашей человеческих и на морок мельничный глядеть – затянет. И затянуло бы, да отворилась дверь:

   – Чего встал на крыльце?

   Спохватился, шагнул вперед, опустил тяжелый пестерь через пыльный порог:

   – Я живой, пришел за мертвого просить.

   Из качающейся темноты избы вытянулась тонкая рука, опрокинула короб. Брызнуло белым, раскатились, клацая, кости утопленников. Костлявые пальцы вцепились в завертевшийся детский череп.

   – Чего просишь-то?

   – Возьми костей на муку, отдай бабушку Гражину.

   В ответ фыркнуло:

   – Мертвое на мертвое обменять хочешь?

   – На живое! Забирай Росинку, отдавай Гражину.

   Из-под сжимающей гладкую кость ладони струйкой потекла сероватая пыль.

   – Кончилось время бабкино. Проси чего другое за подарок свой.

   Никосин переступил с ноги на ногу, отер рукавом разом вспотевшее лицо.

   – Ничего не хочу. Только бабушку!

   – Дурень! Дурень ты, зелень сопливая. Да нешто Лодочник мертвяков назад перевозит!

   – А Ненилку-то вернул!

   – Да что Ненилка твоя! Нет ее. Бабка тебя обморочила, вот и блазнится. Померла Ненилка, утопла. Неживая она.

   – А мураши...

   – Не сразу утопла-то, до-олго с ней река играла, далеко-о унесла. Мстятся тебе и мураши, нет там ничего.

   Мукосей коротко засмеялся. В темноте скребло и постукивало.

   – Глупый ты. У Пяти Рек живешь, а ума не набрался. Сколько в деревне домов?

   – Девятнадцать.

   – Девятна-адцать, – передразнило из избы. – А муравьи-то в один ходят!

   – Остальные из деревни ушли. Мор у нас был. Бабушка Гражина сказывала...

   – Брехать горазда твоя бабушка. Почто мор ее не тронул, не сказывала?

   – Почто?

   – Дурная она была, Гражина. Выгнали ее, всю семью выгнали. Хотела бабка твоя на деревню порчу навести, да обернулось оно неладно. Выбросило их сюда. А наш мир с людским не мешается. Вот тебе сколько зим?

   – Девяносто шесть, – гордо ответил Никосин. Дедка Харитон учил его считать и нахвалиться не мог.

   – То-то же. А по-ихнему – восемь.

   – Как это?

   – А вот так... – Мукосей помолчал, будто вспоминая. – Когда ты родился, Харитон вяз посадил. Большое дерево во дворе?

   – Большое.

   – Ну вот.

   Ничего не поняв, Никосин открыл было рот, чтобы переспросить, но осекся. Темнота в дверном проеме задрожала сильнее, собираясь в высокую клубящуюся фигуру. Косяки обволоклись серым туманом, что сгустился в диковинно длинные пальцы.

   – Да ты поближе подойди, через порожек. Я тебе и расскажу.

   Никосин кубарем скатился с крыльца, обдирая локти о ступеньки. Ломанулся с перепугу не в ту сторону – туда, где разом вздыбился огромный ветряк, заслонил собой рваное сизое небо. Развернувшись, Никосин во весь дух помчался прочь. А вослед хохотало и ухало, и скрипели, словно плакали, черные мельничные крылья.

   ***

   – Брехня все это, брехня, – бормотал Никосин, разглядывая муравьиные дорожки. Пять их, пять – а было семь. Вот Ненилкины мураши, бегут себе туда и сюда. Никосин погладил дорожку рукой, но пальцы, как всегда, прошли мимо снующих насекомых и тронули мерзлую землю.

   Еще чуть-чуть, и будет зима. Подсолнух у ворот опустил печальную головку и весь съежился, пухлые ручки его обвисли вдоль высохшего стебля. Алые лепестки стали коричневыми, совсем как борода дедки Харитона. Никосин всхлипнул, отер ладошкой глаза и задумался.

   «А река наша – не смотри, что маленькая – прямо в Пятиречье впадает, – зазвучал у него в голове уютный бабушкин голос. – А текут Пять Рек в большую пещеру. А у входа там сидят двухголовые собаки, подплывет кто чужой али без имени – разорвут. А за переправу Лодочнику нужно две монетки медные платить. А кто не даст – так и ляжет на дно костьми белыми»...

   Эх, незадача-то какая! Дедка Харитон до весны не появится – как же у него спросишь? Никосин вернулся в дом, обвел взглядом унылую горницу. И Ненилкин колодец сегодня не приходил. Из спальной комнаты доносился голос Ивана. Никосин знал, что Росинка по-прежнему лежит на печи, глядит в почерневший потолок, слушает незнакомые мужнины слова.

   Пробравшись в клеть, он неслышно опорожнил большой ольховый короб, сложил в угол пахнущие мышами старые перины. Потом старательно умылся, причесал по-строгому волосы и расправил на плечах новую рубаху.

   По воде стлался вечерний туман. Хорошо, что ели растут у самой реки и не сбрасывают на зиму иголки.

   – Ну-тко, поглядим еще, кто за правду – Мукосей или Лодочник.

   Никосин оттолкнулся от берега, бросил шест и улегся на хвою, сложив на груди руки. Мешали набитые Ненилкиными монетами карманы. Короб неторопливо покачивался, уносимый ленивым течением. Над головой кружилось темнеющее небо, пронизанное исчезающими багровыми полосами. Никосин закрыл глаза и увидел бабушку Гражину. Она улыбалась и протягивала ему руки.

   Далеко на юге двухголовые псы подняли вдруг острые морды и протяжно завыли. Харитон вздохнул и привычно опустил весла в матовую воду. Эта ночь будет трудной.

   2006