Текст книги "Задыхаюсь (СИ)"
Автор книги: Рона
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Один лишь Ренье, замерший подле нее изваянием, мог видеть, как сильно ее трясет.
Мало-помалу свидетели разошлись, вполголоса обсуждая увиденное. Ее это не беспокоило. Когда ей удалось окончательно взять себя в руки, она возжелала лишь одного: увидеть, наконец… бутон.
Точнее, полураскрывшийся венчик мальвы, чуть скользкий от ее слюны.
Она вынула его изо рта и огладила большим пальцем полосатые лепестки, питая к ним почти материнскую нежность. Раньше ей удавалось увидеть лишь фрагменты – и вот в ее руках полноценное, законченное произведение. Этот цветок был прекрасен.
Он нисколько не напоминал Тома Ренье.
– Клянусь Создателем… это было… – только и смог вымолвить ее спутник.
Фреда еще раз с наслаждением сделала вдох и распробовала аромат цветка. Знакомый, весьма любопытный, похожий на… Мускус?
Ее щеки порозовели.
Тут две пары серых глаз встретились, полные смятения, и внезапно Ренье осмелился на еще одну глупость.
Почувствовав, что он снова тянется к ней, ее душа попыталась забиться в самый дальний и темный уголок «цветочного сада». А «сад» ожил и угрожающе зашелестел, взвился листьями вверх, когда стало понятно, что Том хотел коснуться не самой Фредерики, а цветка в ее руке.
– Нет! – отпрянула она в изумлении. – Ты что, умереть вздумал?!
Чужая рука остановилась в воздухе и всколыхнула его своей дрожью.
В тот самый день, находясь по другую сторону тюремной решетки, Вестница говорила чистую правду. И, значит, цветочный недуг стал бы гибельным для него, безнадежно влюбленного в эту женщину. Должно быть, только ее импульсивная реакция позволила осознать, как долго он выдавал желаемое за действительное.
Вдруг заполнившая сердце смесь жалости и скорби была настолько тягостной, а страх – нестерпимым, что Фредерика оставила беседку и направилась к выходу из церковного сада, тая надежду, что Тому не придет в голову пойти за ней.
Он не пошел.
Тем же вечером, не дожидаясь рассвета, не простившись ни с кем, он уехал. И вскоре тягучая черная скверна проникла в его вены, а кровь Фредерики разбавил цветочный сок.
*
В мучениях проходили дни, которые Фреда давно перестала считать. Пока цветы мальвы росли и набирались сил, сама она увядала. Пятилистные венчики из кожаного мешочка на поясе приходилось вытряхивать в камин все чаще, а вскоре болезнь приговорила ее к заточению в собственной спальне.
Свой тридцатый день рождения она встретила затворницей в древнем замке на стыке двух государств.
У нее еще оставались силы на то, чтобы двигаться и говорить, она сохраняла ясную память… но руки порой отказывались подчиниться, пальцы чертили в воздухе бессмысленные жесты – знаки нестерпимой боли, а ноги могли подогнуться, и тогда тяжесть собственного тела увлекала ее на пол, где она, приняв вид несозревшего и нерожденного еще младенца – скрюченная, искореженная, скованная параличом, хоть и временным – давилась целыми бутонами или их частями. Цветы выходили с кровью. Выходили с желчью. Похоже, их семена проникли в желудок и проросли.
Кровавые вкрапления на светло-розовых лепестках напоминали, как однажды серые радужки глаз Фредерики впитали в себя цвет ее магии. Выкашляв первый венчик с багровыми следами на нем, Фреда поняла, что болезнь перешла в решающее наступление. И попросила Лелиану прекратить поиски.
Да, все это время Соласа по-прежнему искали, но разведчики были отозваны в тот же день.
Фредерика не могла вообразить, чем бы все обернулось, если бы эльфа все-таки нашли и убедили вернуться в Скайхолд. Он бы увидел ее, измученную любовной лихорадкой, иссохшую от постоянной борьбы за живительный кислород… а узнав, что причиной был именно он…
Вина в его глазах – вот чего она опасалась.
И хотя душа Тревельян по-прежнему взывала к нему – только бы увидеться напоследок! – ее разум то и дело отбивал нападки эгоистичного желания. Оно терзало ее, но не так болезненно, как стебли и листья цветов терзали живую плоть.
Столько боли – и ради чего? Все, о чем можно мечтать, ближе, чем кажется. Упрямство делает жертву напрасной, но все это можно прекратить… хоть сейчас…
…Фреда продолжала молиться утром и вечером, невзирая на слабость и резь во всем теле. За Инквизицию – чтобы все так же несла людям веру. За себя – чтобы были силы совладать с искушением. За него – чтобы никогда не был одинок.
Она ведь знала, что Солас, не по собственной воле ставший отшельником и чужаком в глазах своего народа, больше всего боялся умереть в одиночестве.
И поэтому Фреда так горячо молилась: пускай в самый страшный час рядом с ним будет кто-то, способный сломать своим голосом тишину…
Кашель не позволял сомкнуть глаз даже на час, и асфиксия убивала ее так же верно, как и недостаток сна. Все ее нутро было охвачено пожаром.
Неожиданно Фреду вырвало. Цветы шли вверх по ее пищеводу, слитые в единую массу, пока Тревельян свешивалась с кровати вниз головой и страдающе всхлипывала. Спазм вязал из ее напрягшихся мускулов пульсирующие узлы, а легкие, те горели, и кислород в них лишь подкармливал это пламя.
К счастью, чужие заботливые руки поддержали ее за плечо и помогли сесть на постели, когда очередной приступ кончился.
– Прости… – Фредерика едва ворочала языком. Она все время дышала открытым ртом, шумно, с хрипами; острые края листьев мальвы уже не щекотали, а рассекали нежные стенки горла. Казалось, сам ее голос кровоточил.
– Ничего… ничего страшного. Подумаешь!
Улыбнувшись ей бодро и лживо, Дориан чистой влажной тряпицей вытер пот с ее высокого лба. Вслед за этим она почувствовала легкий поцелуй на виске. Цветы слушали ее сердце и поэтому знали, что этот поцелуй не стоит воспринимать как угрозу: он был искренним проявлением любви, исходившей от самого верного и близкого друга. Любви совершенно платонической.
Из трех главных мужчин в ее жизни рядом с ней остался только Дориан. Она говорила: «Слишком опасно». Умоляла: «Не надо, ты заразишься». Но Павус наотрез отказывался уходить, а по части упрямства ему, считай, не было равных.
С другой стороны, он и впрямь мог ничего не опасаться, ведь «цветочная болезнь» поражала лишь тех, чья любовь безответна. У Дориана же все было хорошо.
Стояла глубокая ночь. В покоях Вестницы с вечера зажгли камин и несколько свечей, которые еще не догорели. Тревельян испытывала такую усталость, будто ее плечи служили фундаментом всему Скайхолду. Она знала, что попытка задремать хоть ненадолго будет тщетной: боль выкручивающая, резкая, она присутствовала даже во снах и была их главным визжащим лейтмотивом.
Но иногда, прикрывая глаза всего на несколько секунд, Фреда видела лес, где росли цветы мальвы.
Вековые деревья подпирали кронами небо, переплетшиеся ветвями настолько плотно, что лишь редкие лучи солнца доставали до земли. В этом изумрудном мраке белели раскрывшиеся бутоны, и от их волнующего запаха так сладко кружилась голова… Лес простирался, насколько хватало глаз, совершенно тихий и недвижимый, заключенный в одной-единственной секунде, как отражение в прозрачной капельке воды. И казалось, с незапамятных времен здесь не было людей, зато были следы волков, а может, одинокого волка. Они цепочкой устремлялись за горизонт.
Странное видение сочетало в себе сон и явь, и всякий раз, проваливаясь в него, Фредерика уже не надеялась вновь увидеть свою спальню и примостившегося на диване Дориана. Но потом она возвращалась в реальность, правда, все так же без сил.
– Что ты делаешь?.. – слабым голосом спросила она, ощутив прикосновение металла к своей макушке.
– Расчесываю тебя, – как ни в чем не бывало ответил Дориан и действительно принялся распутывать ее волосы гребнем. – Что подумают дворяне, когда увидят такую неряшливую Вестницу Андрасте?
– Думаешь… они обратят внимание на прическу?
– Душа моя, разумеется! Половина из них с удовольствием перемоет тебе косточки, а вот другая половина немедленно введет торчащие лохмы в моду, и уже на следующем императорском балу все они… Ты меня слушаешь?
– Да… да… – Фредерика едва заметно улыбнулась уголками губ, кое-как перебарывая чудовищную слабость.
Она бы сказала: «Я умираю, Дориан. Насовсем».
Сказала бы: «Буду слушать тебя, покуда хватит сил».
Но вместо этого улыбнулась так, словно это была не последняя ночь, проведенная вместе с лучшим другом.
– Вот так, хорошо.
Дориан закончил убирать ее волосы в конский хвост, сделав так, чтобы они не слишком стягивали кожу на висках; его забота отозвалась тихой, щемящей нежностью глубоко в ее сердце. Обернувшись, Тревельян увидела, как он с растерянным видом вертит гребень в дрожащих смуглых пальцах.
– Хочу, чтобы ты поспала, – негромко сказал он с опущенной головой, – но страшно становится, как подумаю, что ты больше не откроешь глаза.
Дориан был тем, кого ей особенно не хотелось ранить правдой, однако… Сейчас Фреда как никогда отчетливо понимала, что пустая надежда сделала бы ему больнее. С этим чувством ему жить еще долгие-долгие годы.
– Тебе не нужно… не нужно… – Из-за кашля ей никак не удавалось договорить до конца. – Не нужно оставаться здесь и смотреть. Ты тоже устал.
Он свел брови к переносице в злой гримасе:
– Даже не… Просто не надо, хорошо? Ты все время это твердишь, потому что до сих пор не поняла, что я и шагу отсюда не сделаю.
– Дориан, пожалуйста…
И Фреда закашлялась снова.
– Ты – мой самый дорогой друг, – Павус взял ее лицо в свои ладони, а мир вдруг размылся и оплавился из-за влаги в ее глазах. – И ты думаешь, я настолько плох, чтобы бросить тебя сейчас? А если бы это был я? Ты бы ушла?
Она бы ответила сразу, да только в ее устах был новый лепесток.
Пришлось высвободиться, отвернуться и вынуть его двумя пальцами, чтобы опустить в стоявшую у кровати высокую вазу. Привкус крови обволакивал язык. Дориан ждал, но Фреда не поворачивала головы, иначе он бы увидел, как быстро ее щеки стали мокрыми из-за слез.
– Я бы ни за что не ушла.
Они помолчали.
– Тебе… Тебе страшно? – он словно не был уверен, стоит ли спрашивать, но вот она ждала этого вопроса.
– Не знаю. Наверное, уже нет, – Фреда пожала исхудавшими плечами. Дориан буравил взглядом ее сгорбленную спину – это она почувствовала особенно остро, как обжигающую каплю расплавленного воска.
А вот следующий его вопрос предугадать не смогла. И когда он прозвучал, то цветы мальвы откликнулись на него, распушив лепестки, словно их после долгой ночи коснулись первые рассветные лучи. Фредерика ощутила распирающую боль внутри и вместе с этим – волнение.
– И все-таки: почему он ушел? – произнес Дориан.
У нее не было для него ответа, кроме уже прозвучавшего:
– Я… не знаю.
«Возможно, из-за меня».
«Мне кажется, из-за меня».
«Я думаю, из-за меня».
Ты знаешь, как все исправить.
– Клонит в сон… – сказала Фредерика, и тогда Дориан помог ей улечься в постель. Какое-то время она еще чувствовала его горячую ладонь поверх своей ледяной, а затем перед ее закрытыми глазами снова возникло видение: безмолвный лес, усеянный мальвой.
Такой далекий.
Боль созревала, словно бутон. Готовилась нанести ее сердцу и легким последний удар. Нарастала и нарастала, понемногу захватывая каждую жилку. Где-то внутри нее шел решающий бой, и его исход был известен: в нем будут одни проигравшие. Потому что лесная мальва не выживет без нее.
Когда цветок умирает, его лепестки опадают, уже не цепляясь за то, что дарило им жизнь.
Казалось, что ребра вот-вот затрещат от засилья сорной травы. Казалось, что кровь загустела из-за цветочного сока и поэтому поднималась по жилам так медленно, так лениво. Казалось, что холод, лижущий тело даже под одеялом, должен убить цветы, однако нежные лепестки и листья впитывали мороз и жалили им ее внутренности…
Тревельян не понимала, что это агония.
*
Предрассветный час – насыщенно-фиолетовый.
Фреда просыпается, садится на постели, смотрит вокруг, оглушенная тишиной. Непонимающе разглядывает привычное убранство своей спальни будто сквозь цветные стекла.
– Дориан?
Дориана нет.
Тишина пробирается в стенки черепа и болезненно давит в отместку за то, что Фреда осмелилась подать голос. Будто не было слова (сна и мысли, надежды и страха) – а была только тишина.
Здесь очень холодно. Лишь в самом сердце зимней метели на пике Морозных гор бывает так холодно. Но нет ни завихрений, ни завываний, а пальцы уже отнимаются.
Ей тревожно. Однако впервые за долгое время она дышит свободно и тихо.
Тревельян прикрывает глаза всего на миг, а потом открывает их и видит…
Вот же, сидит в изножье кровати.
Демон Желания.
Такая же фиолетовая, как и все вокруг, но изумляющая тем, какой жар от нее исходит. Ее рогатая голова объята пламенем. Ее тело, обнаженное почти целиком, скользко блестит. Ее аромат – мускус и сладкая гниль – потихоньку пропитывает этот стерильный мир.
Фреда снова зажмуривается и начинает читать:
«Создатель, врагам моим несть числа,
Тьмы их, против меня восставших,
Но вера силы мои укрепит…»
– Не обманывай себя, – смеется Желание.
Она права: молитва не помогает выбраться из-под каменного одеяла, придавившего ноги к такой же жесткой перине. Но Фредерика упрямо читает строфу за строфой, не слушая похожий на патоку голос демона.
«Я слышала звук,
Песню в безмолвии,
Эхо Твоего голоса…»
– Значит, ты все еще отвергаешь предложенный дар? – спрашивает отродье Тени. – Ты отвергаешь свою любовь?
– Тебе нет веры, демон, – звучит в ответ озлобленное. – Говори что хочешь, я все равно не поддамся.
– Ну, тогда ты умрешь, и твои страдания окажутся напрасными.
Тревельян коротко выдыхает и наконец-то смотрит Желанию в глаза – там полыхает мрачное пламя, в нем можно веками гореть.
С тех пор как Фреда впервые услышала голос демона, оставшись одна на балконе в ночь победы над Корифеем, она всегда чувствовала на себе этот взгляд. Все время. Оскверняющее пламя, искры в воздухе, тление… И голос-патока.
Желание говорило: «Смотри, как Солас отдаляется от тебя».
Желание твердило: «Спасай себя сама, пока еще можешь».
Желание спрашивало: «Многие ли задыхаются от любви?»
Желание предлагало: «Ты все еще можешь принять спасение…»
Желание насмехалось: «Столько боли – и ради чего?»
Желание убеждало: «Ты знаешь, как все исправить».
Все было только ради того, чтобы Вестница согласилась на сделку. Излечилась от сотворенной демоном цветочной хвори. Получила сердце эльфийского отступника. И в конечном итоге пожертвовала свое тело Желанию. Отдала ему на откуп ни в чем не повинных людей…
Что ж, свой окончательный выбор Фредерика сделала давно.
«Создатель, хотя меня окружает тьма,
Я пребуду в свете. Я вынесу бурю. Я выстою».
Страшно умирать в одиночестве, но раз другого пути нет…
Фреда видит, что демон подбирается ближе. Пламя пересекает невидимую черту, и мороз отступает, но то, что приходит вместо него… Невыносимо.
– Соглашайся. СОГЛАШАЙСЯ! – требует, нет, приказывает Желание. Воздух выгорает быстрее, чем удается набрать полные легкие.
И вместо одной из последних строф Песни Испытаний («Создатель, пусть я одинока…») Вестнице приходит на ум другое.
«Не хочу умирать одна.
Молю тебя, приди, возьми мою душу.
Проводи меня к смерти.
Я боюсь умирать в одиночестве.
Проводи меня к смерти…»
– Ma ghilana mir din’an… – шепчет Фредерика, полная веры, полная любви. – Ma ghilana… mir din’an…
Демоница не успевает дотронуться до нее.
За Завесой, в Тени, куда Фредерика соскальзывает, реальность выглядит по-другому, в ней ни жара, ни холода.
Только покой.
Она приходит в себя, и темнота, отчего-то кажущаяся знакомой (хоть это и глупо), обступает ее со всех сторон.
Вдруг загорается факел. Затем второй.
Здесь по-прежнему темно, но распахнутые глаза постепенно различают стены и решетки вокруг. Фредерика понимает, что лежит на каменном полу, и не может подняться или просто пошевелиться.
Ее дыхательные пути забиты лепестками, а воздух… Кажется, ее легким он больше не нужен – они бездействуют. Фреда зажата в ловушке своего тела. Она не знает, есть ли отсюда выход.
Но тут чья-то тень падает на ее лицо. Чьи-то руки приподнимают ее, помогают застыть полусидя. Чувствительность возвращается постепенно, и совсем скоро Тревельян ощущает щекой жестковатый мех. И чужое тепло – всем телом.
Она кашляет, кашляет изо всех сил, пока все цветы мальвы не усеивают ее грудь. Теперь она может говорить.
– Почему здесь? – тихо спрашивает она, наконец-то вспомнив это место.
– В Убежище все слишком знакомо, – как давно она не слышала этого голоса… Он по-прежнему порабощает слух и оставляет сладкий дурман в голове. – Оно всегда будет важным для тебя.
– Мы же уже говорили об этом…
Эти тюремные камеры, цепи и кандалы… Очертания подземелья в церкви Убежища. Именно здесь она пролежала три дня, неспособная перешагнуть грань жизни и смерти.
Именно здесь Солас встретил ее впервые.
Значит, темный подвал, кандалы и эльфийский маг. Три нерушимых якоря для ее разума – и одновременно последнее, что ей доведется увидеть.
Тут Фреда осознает, что ее голова прижата к его груди, и что его руки поддерживают ее безвольное тело. Потрясенный выдох рождается сам, хотя легкие уже не работают, а затем ее переполняет тихое счастье.
Такой близкий.
Никогда еще не оказывалась так близко…
– Друг мой, что стало с тобой… – оглядывая ее, произносит Солас с выражением безутешной печали.
«Это все из-за тебя», – сказал бы кто-то другой, но не Фреда.
Она бы сказала: «Это все потому, что ты».
Всюду ты.
Мои чувства к тебе – вне времени.
То, что ты создал в моей душе, не в силах никто сокрушить.
Мы оба звучим, как вода, если бросить камень, но ты звучишь чище и делаешь меня лучше.
Я без тебя задыхаюсь, потому что ты – воздух, прогретый лучами солнца.
Ты – голос сердца и разума.
И я люблю тебя.
Она видит, как Солас касается мальвы бледными пальцами, и знает, что его сердце – каменное и холодное. На нем не взрастить семена фиалок.
Фредерика шепчет:
– Демон Желания…
– Ей до тебя не добраться. Теперь уже нет, – Солас на миг задерживает дыхание. С болью и искренностью произносит: – Мне так жаль…
«Это не из-за тебя, не из-за тебя, не из-за тебя», – мечется душа Тревельян.
Это я хотела твоей любви. И уже абсолютно не важно, почему ты ушел. Это не твоя вина.
Она содрогается в беззвучном плаче, с трудом поднимает голову и встречает его глаза, всем своим существом желая сказать ему: «Ma vhenan…» Но вина в этих мудрых глазах – то, чего она так боится даже сейчас. И признание – затаенная клятва – остается невысказанным.
«Кто знает меня так, как Ты?
Ты был здесь еще до моего первого вздоха.
Ты видел меня тогда, когда никто иной не узнал бы моего лица.
Ты принес гармонию в мое сердце».
Факелы угасают один за другим, и кромешный мрак снова подбирается ближе.
Фредерике не страшно. Ее согревают в объятиях. Пускай впереди только тьма, но ее направляют. Сквозь ресницы она видит лес и мальву, растущую вдоль волчьей тропы. Фредерика готова уйти по звериным следам вглубь чащи.
– Fen’Harel enansal, – произносит Солас, уже неразличимый во мраке. – Не тревожься. Ужасный Волк заберет твою душу.
Она бы сказала: «Я отдам ее тебе одному».
И говорит:
– Я отдам ее тебе одному.
И слышит:
– Тогда все правильно.
И засыпает.
