Текст книги "Obscura reperta [Тёмные открытия]. Игра в роман. Часть 3. Алхимическое средство"

Автор книги: Рона Цоллерн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Рона Цоллерн
Obscura reperta [Тёмные открытия]. Игра в роман. Часть 3. Алхимическое средство

Книга открыта. Triste gay

Уже смеркалось, когда, наконец, раздался телефонный звонок. Тристе закрыл глаза. «Я знаю, что это он, и не хочу брать трубку, а он знает, что я знаю, что это он, он знает, что я не хочу брать трубку, и он знает, что я ее в конце концов возьму…» Он вытянулся на кушетке, заложив руки за голову. Телефонные звонки не раздражали его, напротив, тишина, наступавшие сумерки и редкие гудки настолько завораживали его, что он пролежал минут десять, не думая ни о чем, просто слушая все вокруг. На том конце провода, видимо, действительно знали, как будет вести себя Тристе, телефон не переставал звонить.

Тристе сел на кушетке и взял трубку.

– Трис, – раздался самоуверенный мужской голос. – Сегодня работаем в гриме. И побольше актерской игры. Клиент очень хороший. В десять часов в нашем кафе. И поешь, чтобы у тебя не бурчало в животе, как в прошлый раз. – Трубку повесили.

Тристе тоже положил трубку. На пол. «А то он еще чего-нибудь захочет. А с него хватит и грима, на него приходится тратить столько времени…»

Он подошел к большому зеркалу. В темноте оно отражало лишь силуэт хрупкой фигуры. «Когда-то я был таким», – кивнул Тристе своему отражению. Ногой он нажал на выключатель на полу, зеркало бросило на него сноп лучей, швырнуло ему в глаза измученное, осунувшееся лицо с тонкими нервными чертами. Темные волосы до плеч, длинная шея, тело, принадлежащее не то мальчику, не то женщине – тонкая кость, красивые маленькие кисти рук. Тристе схватился за подбородок и скулу, словно его мучила зубная боль, потом растянул левую часть лица большим пальцем руки и сжал правую щеку – на перекошенной физиономии горела все та же тоска. Он уселся перед зеркалом, открыл коробку с гримом, достал черный лак для ногтей, помаду, тушь. «Сегодня работаем в гриме», – сказал он зеркалу, оно дрогнуло в ответ невеселой усмешкой.

______

Утром, бредя к дому, Тристе мучительно выбирал один из двух вариантов – лечь спать или пойти напиться, но что-то мешало ему остановиться на том или другом – какой-то внутренний зуд, не дававший покоя. Постепенно из утренней мути всплыло спасительное видение – рассвет, лес, укутанный в туман, серебристый ствол дерева… Тристе силился вспомнить, почему эта картинка несла в себе радость освобождения, и скоро он вспомнил: прорезающее осеннюю сырость солнце и легко покачивающиеся ботинки отца у него над головой, а за спиной – бессильная брань мачехи.

Тристе вернулся к себе, вымылся и переоделся, вышел из дома с твердым намерением уехать на поезде из города, сойти утром на своей маленькой станции и зайти вглубь леса… На вокзале он взял билет и вошел в зал ожидания, но что-то гнало его, он не мог усидеть на месте и неприкаянно бродил вдоль рядов кресел, заглядывал в лица пассажиров, словно ища ответа на свой вопрос о том, что спасет его.

В конце концов, он устало опустился в кресло, но, едва взглянув вправо, вдруг тихо сполз на пол и на коленях подполз к соседнему. Чудесный ребенок спал здесь совсем один и так безмятежно, что Тристе показалось, что весь зал внезапно притих, опустел. Тристе слышал легкое спокойное дыхание. Голова девочки свесилась на бок, руки безвольно лежали на подлокотниках, одна нога примостилась на чьем-то чемодане, другая в маленьком ботинке с развязанными шнурками жалобно повисла над зеркальным полом… Тристе стоял над ней, растерянно вглядываясь в ее лицо, и в этом лице было все – весь смысл мира. Неслышно и гибко поднявшись, Тристе оглянулся по сторонам, осторожно просунул одну руку под колени ребенка, другую под плечи, и крепко прижав девочку к животу побежал к выходу. Кто-то крикнул ему вслед, но он не останавливался и не оглядывался. Вскоре он был у дома.

Девочка проснулась и заплакала. Тристе покачал ее на коленях, повторяя:

– Тише, тише, не бойся, не бойся…

– Зачем ты украл меня? Ты убьешь меня?

– Нет! Я сделаю для тебя все, что ты хочешь!

– Почему? – она удивленно смотрела ему в лицо, отстранилась, отошла от него.

– Не знаю, – честно ответил он.

– Ты любишь меня?

– Да. Как тебя зовут?

– Мадлен.

– А я Тристан.

– С кем ты живешь?

– Сам с собой.

– Тебе одиноко?

– Да. А тебе?

– Мне тоже. Знаешь, раньше, до меня, у моей мамы был мальчик. Он родился мертвым. Мой брат умер, но я думаю, он может видеть меня.

– Конечно!

– А у тебя кто-нибудь есть?

– Нет. Теперь только… есть ты. Ты хочешь есть? – он улыбнулся своей неуклюжей фразе.

– Ага.

– Сейчас, только не уходи, – Тристе ушел в кухню, поминутно оглядываясь. – Не уходи!

– Я с тобой!

– У меня только хлеб и шоколадка, хочешь, я сделаю из нее пасту, мы намажем ее на хлеб!

– Здорово!

– Молока нет. Но есть какао.

– Подойдет! У тебя такой маленький дом!

– А у тебя большой?

– Да. А у тебя можно бегать?

– Ну, – растерялся Тристе, – можно, только негде.

– Ничего, я побегаю немного!

Мадлен убежала в комнату, потом вернулась, едва успев затормозить перед плитой.

– Еще! Как хорошо! У тебя дома можно бегать!

– А у тебя?

– У меня… нельзя, пол скользкий и можно упасть, или разбить что-то…

– Так родители говорят?

– Няня и папа. А мама умерла, наверное, она бы мне разрешила потихонечку.

______

Они наделали бутербродов, налили по паре чашек какао и уселись перед телевизором. Мадлен в кресле, Тристе на полу. Осторожно поглядывая на перемазанную шоколадной пастой девочку, Тристе блаженно закидывал голову назад, ощущая, что его жизнь, да и весь мир вокруг становятся другими. На всякий случай он незаметно выдернул из розетки телефон. Старый телевизор шипел, и вскоре они устали от этого звука и выключили его.

Мадлен обнаружила на зеркале коробку с гримом, и Тристе разрисовал ей лицо. Белая мордашка с треугольничками бровей и алыми губами корчила рожи перед зеркалом, а позади нее, нежно глядя на отраженное детское лицо, стоял клоун с нарисованными слезами и черными кругами вокруг глаз.

Утомившись, девочка плюхнулась в кресло, высунув язык и закатив глаза. Тристе улыбнулся. Его клонило в сон, но он боялся засыпать, боялся проснуться.

– Почему ты была одна? – тихо спросил он.

– Я ушла от них! Не хочу с ними жить! У нас дома все слишком хорошее и дорогое, нельзя позвать моих друзей, и в гости пойти тоже нельзя, потому что их семьи «неприличные». Я все время должна заниматься тем, что меня сделает лучше – а играть это для малышей, я должна думать о будущем, учиться. Они не понимают, что такое «просто так»! Говорят, это праздная трата времени. Но как жить, если нельзя никакой радости? Когда я вечером остаюсь одна в своей комнате, я мечтаю о том, как брат будет со мной. Я сочинила вот что, послушай:

Мой брат родился мертвым,

Но я его люблю,

Я для него весною

Больших жуков ловлю

И в небо отпускаю –

Пускай к нему летят

И прожужжат на ушко:

«Привет тебе, мой брат!

Хоть я тебя не знаю,

Мечтаю я о том,

Как мы вдвоем по раю

Гулять с тобой пойдем».

– Как думаешь, ему понравилось бы?

– Еще бы! Мне даже заплакать хочется, а это верный признак, что стихи хорошие, – заверил Тристе.

– Это правда… – Мадлен покачала ногой. – Всегда хочется плакать, когда любишь кого-то…

– Да, – задумчиво кивнул Тристе.

Вскоре девочка задремала. Он подвинулся ближе к креслу, привалился к нему спиной и тоже закрыл глаза.

Они не слышали, как грохотала дверь – звонок не работал, как скомандовал офицер сломать ее, как затрещав, она поддалась и люди в форме ворвались в квартиру и невольно остановились, увидев спящего в кресле ребенка – белое лицо, красный кружок на носу, губы сердечком – и сидящего на полу странного человека – худого, с длинными волосами, с белым лицом постаревшей девушки, и телом подростка. Он тоже спал, прижавшись щекой к детскому ботинку.

Девочка открыла глаза.

– Задержать его! – приказал старший.

– Не смейте! – закричала она гневно. – Не подходите! – она быстро оглянулась. – Я прыгну в окно! Не вздумайте его трогать! Это мой брат!

От ее крика Тристе встрепенулся, потряс головой, взглянул на людей.

«Вот и все!» – подумал он с каким-то блаженным смирением.

– Извините, комиссар, – раздался откуда-то из-за спин мужской голос. – Пожалуйста, ненадолго оставьте нас. Мне надо поговорить с ним и с моей дочерью.

Большая игра

Худые пальцы перевернули страницу странной книги, пробежали по листам, которые словно латами были покрыты небольшими кусочками бумаги. Пропитанные клеем листы были тяжелыми и жесткими. Кое-где концы слов или слогов отклеивались, торчали их загнутые уголки. Буквы разного калибра и начертания прыгали на строке. Для глаз это была настоящая пытка.

В дверь постучали. Книга была водворена на место, руки поспешно облачились в перчатки.

– Самые свежие новости, – сказал Мерль, входя в комнату брата. – Дориан, опять у тебя этот запах! Что это?

– Это смесь из нескольких растений. У меня очень болит голова сегодня, а это помогает. Если хочешь, давай поговорим попозже.

– Из ее комнаты взял?

– Да, помнишь, она верила в магию ароматов.

– На меня как-то странно действует, спать хочется.

– Правда, расслабляет, зато стихает боль.

Мерль вытащил бумажку из конверта.

– Лу принес. Экспедиция завтра отправляется на поиски. Аэропорт Клермон-Ферран, – прочел он. – Как считаешь, послать за ними, или, может быть, лучше поехать?

– Зачем, Мерль? Не надо суетиться, – ответил Дориан, пристально глядя брату в глаза. – Пусть они привезут меч сюда.

– Так будет гораздо проще и затрат минимум, но как бы не упустить его…

– Вряд ли в чужой стране им удастся быстро совершить незаконную сделку. Если уж ты так беспокоишься, пусть за ними последят. В любом случае, ты не собираешься его покупать, ведь так?

– Какого черта! Его украли, из-за него убили Ариану! Он принадлежит нашему роду! Нам!

– Тут есть одна поправка, Мерль. Недавно я снова внимательно прочел хронику и сверил ее с фамильным древом, и получается, что мы потомки брата Эрве, которого он зарубил этим мечом.

– Какая разница! Что есть другие потомки кроме нас?

– Да, Мерль, как выяснилось. И это Цоллерны. Они потомки Эрве.

– Не верю своим ушам! Что за усмешка судьбы!

– Судьба вообще дама с юмором…

– Сейчас генеалогия не имеет никакого значения, Дориан. Бернар нажился на этом мече очень неплохо. Теперь моя очередь попользоваться им.

– Ощущение такое Мерль, что это меч пользуется тем, кто воображает себя его владельцем.

– Опять мистика! Ты, кажется, немного не в себе от этих магических запахов. Может, тебе лучше вызвать врача?

– Нет. Современные лекарства по большей части тоже магия внушения. Ты очень раздражен. Ты получил ответ?

– Да. Удовлетворяя вашу настойчивую просьбу, я согласен продлить срок погашения векселя. В последний раз. Так что сам понимаешь, упустить меч я не могу. И тянуть с этим не хочу. Лучше опередить их, если удастся.

______

– За тобой слежка, Думи, ты заметил?

Мальчишка беззаботно улыбнулся.

– А я как раз хотел сказать, что братец хорошо за тобой присматривает!

– Не за мной. На меня ему наплевать. Будь осторожнее.

– Это он пусть будет осторожен. А то я разозлюсь раньше времени.

Доминик уселся на диван, с удовольствием потянулся, закинул руки за голову, вытянул ноги. Луи подошел, снял с него кроссовки, аккуратно поставил в коридоре.

– Лучо, нах.й это все – давай повеселимся. Я свободен до вечера воскресенья. И еще – вот! Ключики от квартирки на море! Хочешь, махнем завтра!

– Нет, я не могу.

– «Не могу» ты скажешь мне лежа в гробу!

– Прекрати! Зачем ты так говоришь?

– Ой, прости! Забыл, что ты будешь жить вечно! Не дрейфь – поехали. Оторвемся!

– Но… он все равно узнает!

– Ему будет не до того. Ты передал ему интересное письмецо, так что все его внимание будет здесь, а нас здесь не будет.

– Куда мы поедем? Что за квартира?

– Младшего Цоллерна. Не шикарная, но вполне сойдет.

– Ты украл ключи?!

– Он сам дал. Не хотел меня в доме оставлять. Не он, а брат его старший. Артур дал мне ключи от своей квартиры. Там нас искать никто не догадается.

– Но там везде его люди!

– Люди они вообще везде, Лучо! И чего их так много развелось?

– Они скажут ему о нас.

– Думаешь, там кто-то про тебя знает, красавчик? Кому ты нужен?

– Но все-таки они могут…

– Составить твой фоторобот! Спят и видят, блять! Только об этом мечтают! Послушай, мы приедем вечером, а с утра наймем яхту и уйдем в море! Кому какое дело, кто мы и почему мы там! Только представь море, шикарная яхта, музыка, бухло, всякие вкусности, и мы с тобой, а вокруг – разная красота!

– Это же дорого!

– Я угощаю!

– Нас обязательно заметят!

– И что? Артур и так знает.

– Откуда?

– Не только твои старшие братья присматривают за тобой! У других они тоже есть.

Луи осторожно посмотрел из-за занавески на машину, стоявшую у соседнего дома. Сквозь ее затемненные стекла не было видно, что происходит внутри, но он знал, что люди, сидящие там, внимательно вглядываются, а может быть, уже и вслушиваются в то, что происходи здесь.

– Иди сюда, Лучо! – Доминик хлопнул себя по ноге.

Луи вытянулся на диване, положил голову мальчишке на колени, тот склонился над ним, загадочно улыбаясь. В лице Доминика ему то чудилась угроза, то виделась смутная надежда.

– Зачем это море тоски в твоих глазах?

– Не знаю… у меня какое-то предчувствие. Случится что-то плохое, Думи! Что ты затеваешь?

– Я просто хочу, как и твой брат, по-быстрому раздобыть денег…

– Я не верю.

– И не зря! Игра, в которую мы вступили – это большая игра, она не только о деньгах. Она странная, темная, в ней каждый следует за своими тайными желаниями.

– Я не понимаю, о чем ты! Зачем ты втянул меня в это?

– Не я, Лучо! Ты мог послать меня сразу, как только я заговорил с тобой. Но ты пошел на поводу у своих желаний. Они вроде почти невинны, но черт знает, чем могут обернуться.

– Ты на моей стороне?

– Я с тобой, но это не одно и то же. Игроки действуют в одиночку, не зная, кто играет на их стороне, не всегда зная, кто против них. Так честнее и интереснее. Мы словно за карточным столом – каждый видит только свои карты, ну, еще может при особой ловкости, подглянуть к соседям справа и слева от себя, что у остальных, ему неизвестно. Есть лишь один человек, который знает всех игроков, их возможности.

– Он следит за всеми?

– Просто он видит карты насквозь.

– Это… ты?

– Нет, Лучо, я только иду за своими снами.

– Кто это – Мерль?

Голова Луи затряслась на коленях мальчишки, когда тот залился хохотом.

– Ты его не знаешь, – ответил он.

– А ты знаешь?

– Да.

– Тебе не страшно?

– Страшно не жить, Лучо, постоянно бегать от того, что пугает тебя, и сдохнуть, так и не показав жизни кузькину мать – это страшно!

– Опять ты о смерти! Я не хочу умирать!

– Тогда попробуй жить! – мальчишка приподнял со своих колен его голову, оттолкнул Луи, встал, прошелся по комнате, закурил, усевшись на стол.

– Лучо, кто это? – он взял со стола одну из лежавших тут вперемешку с какими-то бумагами фотографий.

Луи подошел, взглянул на карточку.

– Это Ариана, моя старшая сводная сестра. Она умерла… остались только братья.

– Ты любил ее?

– Она одна меня любила, помогала мне и защищала от них. Она была очень хорошей, наверное, ей тяжело было с ними жить, особенно с отцом. Я уже стал забывать, это так давно было.

– Она была замужем?

– Нет, не успела…

– Очень красивая… сколько ей было лет?

– Двадцать три. Она мне была как мама.

Доминик промолчал, посмотрел на другие фотографии – вот мать Луи, на которую он так похож, отец и братья, вот снова она, еще девочка. Когда Луи отошел от стола, мальчишка незаметно сунул карточку в карман.

Песнь о деяниях

– Надо проветрится! Давай поедим и просто погуляем?

– Просто и непросто. Второе в первую очередь, а то все «непросто» закроется.

– Ум за разум зашел?

– Мой ум с удовольствием зашел бы в музей оружия и в гости к Чанчесу, а там нам подскажут какой-нибудь каво´ – погребок, где можно посмотреть представление. Знаешь, что такое песнь о деяниях? Вроде бы энтузиасты еще ставят их различные варианты. Большинство владельцев таких подвалов днем работают на заводе или еще где-то, их помощники тоже. Доход от театра невелик, но они увлечены своим делом, чтят свои традиции. Между прочим, неподалеку от Льежа родился Карл Великий! Если нам повезет, посмотрим льежских марионеток в действии – кусочек «Роланда», «Двенадцати пэров Франции» или «Четверых сыновей Эймона».

– Почему кусочек?

– Они очень длинные, текст эпоса у них не принято сокращать – спектакли могут идти по 20–30 дней, как многосерийные фильмы.

– И сколько на это времени уйдет?

– Быть в Льеже и не посетить эти места непростительно! Заметь, я не тащу тебя, скажем, в музей Курциуса или Валлонского искусства! А потом погуляем, сколько я выдержу твое архитектурное бухтение.

– Я могу вообще молчать.

– Вообще можешь, Артур, но не в таком городе как Льеж! Думаешь, не вижу? Тебя уже распирает. Ну, давай, пока идем до музея… У меня тоже на языке висит уже история Чанчеса.

– Как он у тебя не отваливается? Еще и Чанчес! Кто это вообще?

Тут Артур понял, что совершил ошибку. Он поднес палец к губам.

– Ч-ч-ч! Я тебя ни о чем не спрашивал! Вот, смотри! Дворец князей-епископов, заметь, что снаружи – готика, а с внутренней стороны оформлен в стиле ренессанс. В одном из внутренних дворов можно увидеть, как поздняя готика перерастает в ранний ренессанс – это заметно по архитектуре стен, колонн, арок… Здание многострадальное. До него тут стоял другой дворец, десятого века, он сгорел, в пятнадцатом был построен новый, но через полвека разрушен, а нынешний уже шестнадцатого века. Южный фасад был поврежден пожаром в первой половине восемнадцатого века и перестроен, а западное крыло возведено в неоготическом стиле уже в середине девятнадцатого века. Обычно ренессанс сменяет готику, но в этом здании – наоборот – части, выстроенные в эпоху Возрождения – самые старые… Может, пойдем в парк «Цитадели»? Там «Солдатская лестница»! Четыреста ступеней!

– Ну, нет! Четыреста это только в одну сторону! Тем более, мы почти пришли. Оружие, правда, в льежском музее в основном огнестрельное, но зайдем ненадолго, может что-то полезное тут обнаружится, все-таки музей большой, количество экспонатов доходит по разным сведениям до пятнадцати тысяч…

Пока Артур бродил возле витрин с мушкетами, винтовками, пистолетами, в том числе дуэльными, рассматривал части экспозиции, посвященные Нагану и Байярду, Роланд на некоторое время исчез, а когда появился, сказал, что пора на выход. Артур обрадовался: вид оружия, особенно огнестрельного, чаще всего вызывал у него тревогу и печаль, он не мог отогнать мысли о том, для чего это все предназначено, и не желал любоваться орудиями убийства как предметами искусства, по его мнению, искусство обязано было быть мирным.

Пройдя немного по улице, они дошли до музея Чанчеса. Роланд посмотрел на часы.

– Поздновато, кассы, наверное, уже не работают, но я зайду, а ты подожди меня.

Артур кивнул, ему совершенно не хотелось снова обходить залы со стеклянными витринами, лучше было побродить по улицам, взглянуть на останки цитадели и осмотреть несколько соборов, но он решил, что может это сделать рано утром, пока Роланд будет спать. Вскоре Цоллерн-старший вышел из музея.

– Пошли! Поедим и отправимся на представление! Может, и самого Чанчеса увидим. Это очень забавный персонаж! Между прочим, Чанчес – это валлонское произношение имени «Франсуа», то есть, он француз. Но привез его в Валонию сицилиец Конти. В начале девятнадцатого века он открыл в Льеже кукольный театр. Льежские марионетки – это те же «пуппи сицилиани», куклы сицилийских представлений. Главным действующим лицом в постановках Конти была кукла по имени Чиччо, то есть «Франческо». Так что Чанчес – тезка нашей Чикетты.

– Угу. – Артур рассеяно кивнул. «Нашей?»

– По легенде, Чанчес родился в Льеже, но не из чрева матери, а появившись между двух камней мостовой. Он был толстощекий и прожорливый, и все время смеялся. Наверное, поэтому во время крещения его уронили в крестильную купель, и нос его так вытянулся, что лицо Чанчеса стало похоже на карнавальную маску. В детстве он подцепил корь, ему прописали воду, содержащую железо, и он случайно проглотил кусок лошадиной подковы, с тех пор он мог вертеть головой лишь вправо и влево, а чтобы посмотреть вверх или вниз, ему приходилось ложиться на живот или на спину. Когда Чанчес подрос, он познакомился с племянником Карла Великого Роландом. А битву в Ронсевальском ущелье, во время которой Роланд погиб, Чанчес проспал. Он остался в живых, но до конца жизни не мог себе этого простить.

– Очень печально! – сказал Артур, разворачивая брата ко входу в ресторан.

– Собственно, особого отношения к эпосу о Карле Великом Чанчес не имеет, он втиснут туда искусственно, но за почти два столетия все к нему привыкли, поэтому теперь он олицетворение простого жителя Льежа. В спектаклях Чанчес, плут и зубоскал, часто исполняет роль ведущего. Хотя может быть и героем действия, как правило, короткого. У него есть еще одна важная роль – убирать трупы во время спектакля. Основное действие в эпосе – сражение, и «жертв» обычно бывает огромное количество. Вообще представление должно быть довольно забавным и очень условным, а еще весьма эмоциональным. Это характерно для жизни марионеток-рыцарей. Я прочел однажды, что на Сицилии во время спектакля жаждавший добра и справедливости зритель из настоящего пистолета застрелил кукольного злодея. Кукловоду пришлось спешно изобразить смерть персонажа и закончить игру…

_____

Стульев было около тридцати. Роланд сел, а Артур притулился к стене, как некоторые другие зрители, решив, что если ему будет совсем неинтересно, он сможет уйти, никому не мешая.

– Стоя хуже видно, это тебе не обычный театр. Марионетки – низовые куклы, – предупредил Роланд.

Рядом с ним уселся какой-то детина, расставив колени так широко, что задел Роланда, но даже не заметил этого. Тот промолчал, не желая портить настроение перед спектаклем, но Артур видел, что ему стало неудобно сидеть, он положил ногу на ногу, чтобы только не касаться толстого колена соседа.

– Ты замечал, что у некоторых мужчин в штаны вшита яйцерезка, – тоном философа сказал Артур брату. – Поэтому они не могут нормально сидеть. Их сразу становится так жалко, – вздохнул он.

Подействовало. Сосед Роланда и еще несколько зрителей переменили позы, некоторые оглянулись, пытаясь понять, о ком идет речь. Многие засмеялись, решив, что это что-то относящееся к представлению.

– Послушай, Чанчес, – ответил Роланд с улыбкой, – сегодня вроде бы не про тебя спектакль. Ты решил повеселить нас бесплатно?

– Почему бесплатно? Кто засмеется – тому щелбан!

– Кто засмеется – тому щелбан! – раздался, передразнивая Артура, ехидный голос из-за сцены, и появилась марионетка в крестьянских штанах и длинной синей блузе, обутая в тяжелые деревянные сабо, громыхавшие по гулкой сцене. Чанчес расхохотался вместе со зрителями, осведомился, кто решил занять его место. Посожалел, что Артур такой большой – не превратить ли его в куклу, двойника Чанчеса? Потом благосклонно подался вперед:

– За два су, можешь щелкнуть меня по носУ!

– Он тебе еще пригодится, – ответил Артур.

Зал набился битком. Зазвучала барабанная дробь, спектакль начался. Чанчес представил героев – пфальцграфа Зигфрида и его супругу Женевьеву, дочь герцога Брабантского. Они трогательно простились, и Зигфрид вместе с другими рыцарями уехал в военный поход. Артур с удивлением смотрел, как марионетки были вздернуты повыше, это означало, что они сели на коней и потряхиваемые, как погремушки, проследовали за кулисы. Женевьева, – потрепанная кукла, с довольно грубо вытесанной головой, –порученная заботам Голо, воспитанника Зигфрида, также представленного Чанчесом, затосковала и упала в обморок. Голо тайно похитил ее поцелуй, от деревянного звука кукольного лобзания Артур поежился, а большая часть зрителей гневно зарычала. Но вот эти двое покинули сцену и с обеих ее сторон двинулись друг навстречу другу два враждующих войска, одно из которых возглавлял Зигфрид.

Снова зазвучал барабан, раздался громкий крик: «Ко мне, мой верный меч!», причем мечи так и остались у всех в ножнах, но битва все-таки началась. Рыцари дрались в рукопашную, нанося друг другу удары лбами, грудью, мотающимися во все стороны руками и ногами. Основная схватка происходила в глубине сцены, под ободряющие вопли и свист зрителей, а вперед куклы выходили умирать. Но вот одна армия начала отступать. Противники ее преследовали. Слышно было, как они удаляются за сценой, оглушительный топот кукольных ног и барабанная дробь стихли. Чанчес весело убрал трупы. Когда сцена опустела, вновь появились Голо и Женевьева. Голо опустился на одно колено и признался женщине в любви. Она гневно отвергла его, резко развернулась и стуча каблуками ушла.

Шум возник опять – уже новые рыцари, но с прежними предводителями вышли на сцену, бой возобновился. Наконец, противник Зигфрида свалился на пол под возбужденные выкрики из зала. Зигфрид с остатками армии удалился, Чанчес, ворча, утащил трупы.

Артуру с его места был виден хозяин каво´ – он один говорил за всех персонажей, спорил сам с собой, выкрикивал ругательства, издавал жалобные стоны. Задыхающийся, с блуждающим взглядом, весь мокрый от пота, он казался сумасшедшим. Он словно только что сам выбрался из мясорубки сражения.

Наблюдая за хозяином, Цоллерн-младший в последний момент заметил, что Зигфрид уже вернулся, и Голо обвинил Женевьеву в неверности. Зигфрид приказал слуге умертвить ее. Зрители пытались докричаться до разгневанного пфальцграфа, но тот остался неумолим. Слуга повел свою хозяйку, которая молила пощадить ее, на веревке за сцену. Артур услышал чей-то всхлип. Зигфрид снова отправился на войну, и сражение повторилось почти в том же виде, что и вначале. Когда очередная гора трупов была убрана, на сцене появилась Женевьева с ребенком, в сопровождении слуги. Чанчес, умиляясь этой картиной, рассказал о том, что уже минул год, как Женевьева жила в пещере в Арденнских горах, питаясь ягодами и кореньями, что у нее родился сын, наследник Зигфрида. А Зигфрид снова уехал на войну. Годы его жизни обозначались жаркими кукольными схватками, от громыхания которых Артур уже устал, а после того как Чанчес освобождал сцену от тел, сопровождая это занятие прибаутками, и вступая иногда в единоборство с каким-нибудь недобитым противником Зигфрида, снова появлялась Женевьева с младенцем, который, похоже, решил остаться в пеленках до лучших времен. Артур насчитал шесть боевых лет Зигфрида. После очередной победы пфальцграф захотел немного пожить мирно и отправился на охоту.

Его и нескольких его рыцарей снова подвесили повыше и потряхивая поводили взад-вперед по сцене. При очередном резком повороте на пути Зигфрида возник пропавший слуга, который должен был убить Женевьеву. Угрозы Зигфрида звучали каким-то сплошным рычанием, и слуга уже почти простился с жизнью, но тут под радостные крики публики появилась Женевьева с чудесным нерастущим младенцем, привязанным к ее телу. Зигфрид выслушал ее признание и простил супругу и слугу. Представление закончилось забавными речами Чанчеса.

Артур вышел одним из первых – он устал от шума и духоты. На улице он закурил, поджидая брата, но Роланд все не появлялся, видимо, разговорился с кем-то или зашел за кулисы познакомиться с хозяином, решил Артур. Вспоминая спектакль, он снова и снова слышал наивные выкрики детей «Она не виновата!», «Он врет!», видел надменное деревянное лицо кукольного пфальцграфа, которое, впрочем, не изменилось и когда он простил жену, и думал о том, что эти страсти на самом деле ничтожны, но без них не было бы сюжета. «Но сколько таких крошечных песчинок, которые являются причинами обвалов, сколько незначительных проблем, раздутых до вселенского масштаба, и как это все мешает, вся эта суета и тщеславие».

Цоллерн-старший, наконец, вышел, в руках он держал бумажный сверток, из которого торчала загнутая на конце проволока, а сквозь прореху в мятой бумаге посверкивал жестяной шлем рыцаря.

_____

– Ну все, – сказал Роланд, вешая плащ, – на сегодня хватит, а завтра приедем к ней снова.

– Зачем? Ты же не можешь заставить ее продать его.

– Да, заставить не могу, но… позже объясню, а сначала расскажешь, что ты увидел и почувствовал?

– Не вижу смысла, я не такой наблюдательный как ты.

– Дело в не в этом… О, сейчас ты станешь разговорчивее!

Принесли ужин, Цоллерны, уставшие после перелета, неудачной встречи и долгой прогулки налегли на еду. Потом, когда они, развалившись на постелях дымили в потолок, Роланд продолжил.

– Ну так вот, я хочу, чтобы ты рассказал мне всё – наблюдения, ощущения, сомнения, самые неважные мелочи, которые остались в твоей голове.

– Попробую, хотя это довольно трудно.

– Я буду спрашивать. Хочу убедиться в том, что ничего не упустил. Завтра я должен сделать очень значительный ход, и нужно рассчитать все до градуса, миллиметра и секунды. Итак, первое впечатление?

– Уф!.. мне там не понравилось, хотелось поскорее оттуда уйти.

Роланд расхохотался.

– Что ты ржешь?

– Бутуз, я готов тебя расцеловать!

– Я сделал ценное наблюдение?

– Как я люблю этого мальчика, который дергает маму за юбку и говорит: «Мам, мне не понравилось, давай уйдем».

– Да не буду я ничего говорить!

– Нет, Артур, всё! Я просто немного устал, давай расскажи, а потом я изложу свой план, мне без тебя не обойтись.

– Будешь издеваться – сломаю тебе парочку ребер, чтоб смеяться было не так удобно! В общем, что запомнилось: темно, пахнет каким-то лекарством, в комнате толстые портьеры – глушат звуки, еще я заметил, что в шкафах, на полках и на столе вещи стоят странно, как будто их только привезли, вытащили из коробок, но еще не расставили по местам, хотя на самом деле они уже пылью покрылись. Какие-то бумажные обрывки на полу валяются. Мне в такой комнате было тревожно.

– Теперь – хозяйка.

– На цыганку похожа, и на какую-то… изможденную зверюгу в клетке.

– Вот! Ты заметил, что она от мужчины не ждет ни уважения, ни внимания, она ждет только насилия и лжи?

– Да, на тебя она вообще смотрела страшно, а на меня как-то спокойней, может, потому что я молчал. Она была напугана тем, что мы знаем про меч и нам нужен именно он. Но она сомневалась… очень сильно, места себе не находила.

– Да… потому что меч ей, в принципе, не нужен. Но и продать она его не может. Она боится всего. Боится, что его украдут, что ее убьют при ограблении, и также боится, что покупатель обманет ее, потому что настоящей стоимости она не знает.

– А ты знаешь?

– Нет, но исходя из того, что я узнавал еще дома и из разговора с сотрудником музея оружия, раз в 10–15 больше того, что мы предлагаем. Заметил, она словно не меч продает, а саму себя? И за самое себя кажется как-то маловато. Но, думаю, если бы она могла – отдала бы даром, этот меч ее измучил.