Текст книги "Равноденствие (СИ)"

Автор книги: reinmaster

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Бросьте, – сказал Нотбек увещевающе. Лапища у него была как лопата. – Хотите кирш? Первосортный яблочный – «Куммершнапс». Райские яблочки.

– Кирш?

– Ну.

– Да, – хрипло сказал Хаген. – Хочу.

Словно в дыму, он прошёл в прихожую и дальше, щурясь от света, сунулся в какой-то платяной шкаф, отхлебнул из кружки: горячо – так же роботоподобно побрел обратно. Затхлая каморка пропиталась пылью, будто кто-то встряхнул тряпку, полную мела, в классной комнате, и учитель уже стоял у доски. В горле горело. Не глядя по сторонам, он стянул брюки, рубашку, носки и юркнул в кровать. Одеяло было сырым, и простыня тоже была холодной, влажной – хоть выжимай.

– Я бы достал тебе виноград, – тихо сказал незнакомец. – Настоящий.

Свет падал так, что казалось, будто на ресницах повисли тяжёлые капли. Хаген почувствовал, как всё внутри сжалось. Он знал, что каждая капля будет оплачена, и человек у окна тоже знал это, но всё же на что-то надеялся.

– Второе желание…

Он услышал лёгкий звук шагов и вздрогнул, когда Франц встал на колени. Теперь его лицо казалось окаменевшим, он ничего не ждал.

– Слушаю.

– Всё, что угодно?

– Всё.

– А если я попрошу…

Луну с неба? Новую жизнь?

Утопия. Фокусник врал: ассортимент желаний был до смешного мелок – нечего попросить. «Останови погромы на Шпайхерштрассе». Прикрыв веки, он вспомнил-почувствовал невесомую ладошку Марты у себя на плече. Так действовало спиртное: откуда бы взялся запах помады? – комната раскачивалась как лодка, скрипя уключинами. Укусил. Сейчас это тоже казалось смешным. Хаген погладил статую по льняным волосам, наслаждаясь властью, данной лишь счетоводам и пьяницам:

– Сслышь…? Бр-р… Я х-чу…

Если Франц удивился, то сделал это молча: гипсовые губы слегка покривились, выталкивая:

– Хорошо.

***

Да, Райх таял неравномерно.

Капель загрохотала в пол-шестого утра, а спустя четверть часа к бывшему дворцу, пофыркивая трубой, подрулил автобус с цветочной надписью на борту. Сквозь промытую синь стекла было видно, как из кабины спрыгнул шофёр-дальнобойщик. Высокий как Дудочник, поднял изумлённое худое лицо с яркими, как небо, глазами: «Grüß Gott!», мигнул – и обернулся Кальтом…

Вот так фокус!

А из автобуса уже лезли, отталкивая друг друга, тучные люди с одинаковыми залысинами – приёмочная комиссия, аудиторы, разномастная канцелярская шваль – тусклые пуговицы. Даже бургомистр держал под локтем папку-скоросшиватель.

– У-и-и! –провизжал клаксон.

Чиновничье вороньё затопало, затрясло щеками. Некоторые прижимали ладони к ушам.

– Возмутительно!

– Айзек, не хулиганьте!

Крошечная фигурка выпорхнула из бархатной клетки, закашлялась – десяток рук подхватил её; заохали: клетчатый платок, капли, салфетки… Погода выдалась свежей, немудрено и простыть. Ладно ещё доктор подоспел своевременно – раздвинул кордебалет, взял под локоть; вместе они взошли на крыльцо.

Голубое и розовое. Рассвет…

– Ну же, покажите мне ваш вертоград!

– С удовольствием.

Доски заскрипели, но справились, половицы затряслись от топота ног, когда делегация штурмовым отрядом вломилась в холл. Там было светло и пахло краской, и зажатый листьями дуба типографский портрет приветствовал своего двойника.

– Вот и чудеса. Так, Айзек? – маленький человечек надтреснуто засмеялся и поманил пальцем. – Как жаль, что с нами нет Мартина. Сослался на дела, но между нами… – он наклонился, интимно приглушив голос: – Вы тут что-то подшаманили, дружище, а он чертовски самолюбив. Никто не хочет чувствовать себя дураком.

– Увы.

Ближайшие улыбнулись.

Вообще здесь скучилось слишком много знакомых лиц, что создавало известную неловкость и чехарду. Растерянными мазками обозначились фланги, прямо по курсу – таранный противовес: отогнутый воротник, складка на переносице, орденская полоска. «Блюторден» – за какие заслуги? Брови нахмурились. В обороте секунды как будто бы что-то щёлкнуло, но именно в этот миг блуждающий взгляд Райса зацепил две фигуры, застывшие у порога:

– Ба! Мой бедный норд! Но… что с вами сталось?

Игривый луч солнца скользнул внутрь и ударил прямо в битые плошки. Хаген салютнул и сглотнул. Честно улыбаясь прямо в нещадно васильковое небо, он постарался ответить с исчерпывающей полнотой:

– Немного поранился.

– Какая жалость! Попали в шредер?

– Заживёт, – подсказал Кальт.

Деликатно вынув папку из рук бургомистра, он постучал по пупырчатому корешку, привлекая внимание – строгий конферансье:

– Разрешите продемонстрировать вам работу нового Центра. Конечно, за один день я вряд ли смогу дать результат, но даже краткий обзор даст беглое представление о том, как я собираюсь использовать этот ресурс. Начать же предлагаю с предварительной диагностики…

Ди-аг-нос…

Рывком высунув голову из колодца, Хаген вывинтил онемевшее тело за спины собравшихся и сразу попал в тиски – празднично улыбаясь фестивальным лицом, Франц схватил его и потащил прочь, к пожарной лестнице, к алой змее гидранта и ниже, по ступеням, во двор – к заправленному с утра мотоциклу с коляской. Здесь с промасленной тряпкой крутился Бользен. «Куда?» – спросил он, но ответа не получил. Франц пнул канистру, плита ворот поползла книзу и к боку, раскрываясь как гильотина; «Куда?» – вновь крикнул Бользен, громче, и солнечный сноп хлынул свободно, когда бешеный мотоцикл вынесся на обочину, крутанулся и рванул вверх, рассыпая вокруг себя мелкие ледяные отломки.

***

Шлагбаум в Цойссен оказался закрыт.

Пришлось оставить мотоцикл и идти пешком. Подъём едва ли составил пол-километра, но угол наклона был потрясающим: если смотреть вниз – дорога представлялась как зеркало, темнеющее среди других зеркал. Неужели они забрались так высоко?

– Ещё не передумал, солдат?

– Нет.

Лыжная шапочка Франца вильнула куда-то вверх. Хаген схватился за торчащий из земли прут и, преодолевая боль в синяках и растянутых связках, полез за ней. Что будет дальше? Шлем, который Франц для чего-то велел пристегнуть на шнурок, теперь болтался внизу, периодически подсекая колено. У дурака и затеи дурацкие. Хотя, если рассудить здраво – можно и отказаться?

Наверняка.

А вот и площадка! Зеркально-отвесно и тоже с горкой – никаких ровных поверхностей. Солнечные веретёна крутились на алюминиевом флагштоке, чуть поодаль стояла кирпичная будка и загородь с датчиком и камерами, направленными на въезд. Обогнув по касательной выдолбленную во льду колею, они проследовали в ворота, поднырнув под полосатую рейку, и очутились на прямоугольной площадке. Здесь начинался знаменитый цойссенский трек.

От гаража уже бежал механик – в красном блестящем костюме. Он махал руками и что-то кричал. Гудящий ветер относил половину звуков, но общий смысл был понятен – «закрыто», «запрещено». Добежав, механик нагнулся, схватившись за колени, глядя вверх подслеповатыми глазами, на бровях и ресницах намерзли капли и такая же свисала из носа:

– Дорога закрыта. Здравствуйте, герр Йегер!

– Здравствуй, Кристоф.

От павильона уже ковылял другой, припадая и будто намереваясь швырнуть ручную гранату. Это был Готтфрид Блок, начальник станции. Он отчаянно жестикулировал.

Хаген отвернулся.

Так много ещё нужно было обдумать. Стон аэротрубы, шелест снега и всё прошедшее, череда цветных картинок, запечатленная со сна, просто карты, застрявшие в объективе. «Это самоубийство!» – «Мой друг хочет…» Друг. Франц назвал его другом – и вот ещё слово: «хочет». Кто хочет? Тошнотная занавесь. Хаген помотал головой, отыскивая туалет, обжёг грудь воздухом и понял, что должен облегчиться.

Кто должен? Господи!

– Не передумал?

– Нет!

Болид тоже был ярко и нагло красным, торжествующе клюквенным. Хромированные решетки сверкали ухмылкой. В луче света мелькнуло темное – это Кристоф нагнулся, подтягивая ремень. Выпуклые рачьи глаза перебегали с одного на другого:

– Трасса обледенела, штурмлейтер! Вас снесёт на отбойник. Вы же знаете…

– Я ему задолжал, – сказал Франц.

– Он простит. Ваш друг.

Дорога тянулась прямо, а потом взлетала почти отвесно и дальше шла уже серпантином, белая и узкая бумажная полоса. Хаген увидел прилепившиеся к скале сигнальные знаки. Им не хватало места.

– Кретин, – сказал Готтфрид Блок. – Йегер, разве я не говорил вам, что вы кретин? Можете не двигать челюстью. Вы же шлёпнетесь в грязь вашей модельной моськой. Вы и ваш друг. Слышите, друг? Вы говно. Нас с Кристофом вздёрнут из-за блажи, которая плеснула вам в тыкву спозаранок. В вашу гнилую, пустую тыкву.

– Вы поэт, Готтфрид.

– А вы всегда были говном. Не хватайтесь за пистолет.

– Я не хватаюсь.

– Говно, – повторил Готтфрид.

Он подождал ещё. Потом плюнул и заковылял обратно, похожий на сломанный циркуль. Что-то происходило со светом. Сгущение было синим и резким, и линии, что пролегли по щекам Франца, совершенно извратили реальность. Другая физика. Внезапно Хаген всё понял, но крик зазвенел внутри шлема, и он упал на сиденье, ослабев и отупев от ужаса. Кончено.

– Маленький братец, – шепнул динамик. – Не передумал?

Хаген промолчал. Заднее сиденье двухместного болида располагалось так, что спина блестящего насекомого дыбилась прямо перед глазами. Это будет дрифт века. Зубы заломило так, что он с трудом удержался, чтобы не выкрикнуть, прикусил язык и показал большой палец – «поехали»! Хриплый смех. Каркас вздрогнул и под стопами загудело, задребезжало, словно где-то раскручивался пропеллер.

– Я о тебе позабочусь.

Потрясающая панорама, но кто будет смотреть? Веки захлопнулись со щелчком, девушка с рекламы «Фолькслид» взметнула юбку, в ворохе шелка, шерсти и кружев мелькнуло жёлтое устье нарцисса, белые лепестки…

– Счастливого пути, – каркнул Готтфрид. – Говно. Бон вояж, друг. Счастливого вам пути!

***

Весна скрылась быстро, как и золотая горизонталь.

Пройдя через все оттенки пламени, она погасла и тотчас же пасмурный смерч надвинулся на долину, и повалил такой снег, что пришлось связаться с базой и вызвать автобус. Наконец, он подъехал.

Франц залез в салон и лёг на задние кресла, уткнувшись лицом в поролон. Хаген сгрузил щитки и шлемы, сумку и, подумав, сел рядом с Нотбеком. На приборной панели лежали ключи и мятные леденцы в прозрачной обертке.

– Что с ним?

– Устал, – сказал Хаген. – Показал высший класс. Он действительно чемпион.

– Да.

Пальцы протарабанили «сбор», а потом улеглись. Автобус тронулся осторожно, огибая заносы, желтые и красные павильоны остались за кадром. Постепенно они истаяли. Хаген включил радио. Передавали обычный шум со скудной примесью новостей. Новостная колонка кончилась, приятный голос диктора произнес: «А сейчас Илона Цолльнер исполнит по заказам наших славных подруг марш женского батальона: «Когда мы встретимся вновь…»

У заправки на тракте нахохлилась какая-то закутанная в плащ фигура.

Нотбек сбросил скорость.

В открытую дверь пахнуло холодом, вьюжно закрутились снежинки. Громыхнули подошвы – голосующий влез в салон, и сквозь пар от дыхания пророкотал:

– Где?

– Я виноват, – сипло шепнул Хаген.

Пощёчина чмокнула, и он повалился как куль с зерном.

– Пр-равые руки. Обезьянья порода. В-вы…

Размашистым шагом гость прошёл вглубь салона, где что-то взвизгнуло – и упало. Нотбек дал по газам, и вьюга ринулась вверх, как выпущенная из пулемёта. Может быть, так танцевали нейроны от сотрясения. Хаген забрался на коврик из овечьей шерсти и сел, держась за правый глаз, чудный, бархатный голос Илоны Цолльнер пел о звёздах и о луне, сочный звук ударов сменился безмолвием, красным безмолвием, в котором распускались цветы. «Домой» – приказал человек. Голова Франца безвольно моталась у него на коленях.

– Простите меня, – попросил Хаген.

Нотбек политично убавил громкость. В череде путевых столбов проскакивали дома, и заборы, и глиняные крыши – прилепленные друг к другу как шляпки грибов, и кровли складских построек, водонапорный колокол, свечка камвольного комбината, а потом опять – заборы, крыши, тюремные замки… «Никогда», – глухо сказал лежащий. Кальт вздохнул и отвернулся, щёки его ввалились и приняли землистый оттенок, а шрам совсем побелел.

Р-рация, р-резидентура…

– Пауль, вам нужны чернорабочие?

– Рабочие – да, – серьёзно кивнул Нотбек. – Но от чемпионов – увольте. Своих достаточно.

– А я – чемпион?

– Можно подумать, вы сомневаетесь?

Автобус свернул на Юденгассе и покатил в узоры плотной эмали, сбивчивых сумерек, в кварталы, не обозначенные ни красным, ни чёрным и не внесённые ни в одну из существующих книг. «Я останусь. Но это ни к чему не обязывает». Сумка путалась под ногами, Хаген запнул её в угол. Расшалившись, он сбросил с плеч всё, что мешало – щитки, снаряжение, и ту женщину в клумпах, и совесть, и ложную память, а в довершение всего – и самую голову.

Наконец-то стало легко!

Созвездия светофоров размечали движение, пока триумфальная колесница пересекала широкую Ойгенвеге, названную в честь какого-то принца. По обмерзшему тротуару ходили люди. Наверняка, у каждого в кармане был револьвер. Р-револьвер. Отняв ладонь от щеки, он снова полез в карман – необходимо было проверить:

Пустота…

– Каждый, – веско сказал возница. Огонек его трубки поставил точку; искры полетели на коврик, и облако вонючего дыма застлало глаза, мешая разобрать окончание: – Все мы здесь чемпионы. Хр-р… уж будьте уверены. Бедный мой голубь! Хрм-пф-ф… Все. Абсолютно каждый из нас!