Текст книги "Дело во мне"
Автор книги: R. M.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)
Пошли домой
Дети ехали домой молча. Катя жила недалеко от них, поэтому дорога заняла от силы минут 20. Но им пришлось еще пару часов бродить по дворам, чтобы окончательно протрезветь и выбить из себя последние следы всех запахов. Робби несколько раз пытался начать разговор, но все попытки были высмеяны уже знакомыми ранее голосами. Алиса тоже молчала. «Обиделась… это надолго», – думал Робби. Перед тем как зайти в парадную, она повернулась к нему и тихо сказала:
– Так, Робби. – Она положила руки ему на плечи. Он почувствовал, что она буквально держалась за него, чтобы не упасть. – Если мы сейчас зайдем домой с такими лицами, нас сразу раскроют. Они уже позавтракали, поэтому отец, скорее всего, в кабинете, мама молится. Господи, мне кажется, я сейчас умру от страха. – Она склонила голову и закрыла глаза.
– Алиса, я сам все скажу. Я во всем виноват. Но, может, ничего и не вскроется. Если только мать не заезжала к бабушке утром… Иди за мной, – выдохнув, произнес Робби, а сам подумал: «Я боюсь еще сильнее, чем ты».
Чем ближе они подходили к двери, тем тише и неуверенней становились их маленькие шаги. В нос били запахи сырой грязи, плесени и ржавого железа. Запахи их детства. Да, не так романтично, как в романах и фильмах. Робби с трудом мог сосредоточиться хотя бы на одной мысли из-за кошмарной головной боли. Он взял Алису за руку. «Все будет хорошо».
Они остановились перед дверью и переглянулись.
– Робби… ну ведь это наши родители. Почему мы так боимся? – она говорила шепотом.
– Не знаю…
В эту секунду они услышали резкие повороты ключа в замке. Дверь открылась изнутри. Перед ними стояла мать. Алиса сжала брату руку.
– Доброе утро, мама, – сказали они в один голос.
Она молча отошла в сторону, пропуская их вперед. Опустив головы, дети переступили порог. Дверь закрылась.
– На кухню. Быстро.
Они послушно разделись и поплелись на кухню. Но, не дойдя до середины коридора, Робби оцепенел. Он увидел знакомую тень на стене. Рука снова начала ныть. Он сунул ее в карман и сделал еще несколько шагов. Он не успел ничего подумать. Картина, развернувшаяся перед ним, не позволяла этого. Все тело изнутри как будто превратилось в клубок непослушного электричества – руки, ноги, плечи, голова рассоединились, потеряли связь. Робби растерялся в прямом смысле слова. За столом сидели Тема, его мама – тетя Женя, – единственный взрослый в комнате, от которого можно было ждать пощады; и отец Робби – Мирон. Когда Робби вошел, отец поднял на него уставшие глаза, но ничего не сказал. Его вялое, впалое лицо почему-то успокаивало. Наверное, потому что не представляло опасности.
– Садитесь. Оба, – сказала мать.
Дети послушно сели. Тема теперь выглядел как обычно. Расслабленные плечи, безразличный взгляд. Его лицо снова ничего не выражало. Ни боли, ни страха, ни стыда. Робби старался не смотреть на него. Тетя Женя выглядела встревоженной. Алиса сидела с опущенной головой, готовая ко всему. Говорила мать:
– Думаю, вы все трое понимаете, что врать нет смысла. За каждое лживое слово вы будете наказаны. Не только мной, но и Богом. Алиса, – та вздрогнула, – где ты была сегодня ночью?
– Я… Мы с Робби были вместе… Мы были у Кати, как я и сказала. Мамочка, мы ничего не…мы просто…
– Не надо оправдывать брата, Алиса. Он сам ответит за себя. Роберт, – он поднял на мать пустые глаза. – Я не разрешила тебе идти на день рождения. Ты ослушался меня, подговорил сестру, устроил погром в чужом доме, подверг опасности себя и нашу семью.
– Да. – Все посмотрели на Робби. Он смотрел на мать. Она казалась чужой, далекой, пугающей. Робби не мог поверить, что кто-то может любить свою мать по-настоящему. «Почему я ничего не чувствую?» Он обманывал себя. Он ненавидел ее. Ненавидел всем сердцем, так сильно, как только может ненавидеть ребенок. За то, что она унижает его сейчас, за то, что гасит в нем любой намек на свободу. Он хотел прямо сейчас взбунтоваться, разорвать ее идиллию, мерзкую тишину, уничтожить порядок, эту ее набожную чистоту, отталкивающую своей безупречностью. Он ненавидел ее кротость, ее смирение перед воображаемым другом «Отвратительно… ненавижу, ненавижу!!!»
– Что ты делал на крыше? – Робби осел. Он знал, что ответить придется не ему; что сейчас вскроется все. И алкоголь, и рука, и крыша…
– Я… я не помню.
– Как это ты не… – мать прервалась. – Ты пил.
– Да.
– Алиса? – Она повысила голос, и он звучал ужасно.
Алиса молчала. Робби смотрел на Тему. Тот не шевелился, смотрел на вперед, не замечая ничего и никого.
– Алиса, отвечай, ты пила или нет?!
– Да не пила она, это я, я во всем виноват, отстань от нее! – Робби подскочил на ноги. – Если хочешь поиздеваться, то делай это со мной! Ее не трогай! Ни при чем она… – Алиса расплакалась.
– Мамочка, можно я пойду. Мам…
– Иди. Я поговорю с тобой позже. Евгения, я…
– Может, ты все-таки соберешься смелости рассказать, как чуть не прыгнул с крыши? – Тема смотрел на Робби, безупречно точно рассчитав силу удара.
С лицом матери сделалось плохо – то ли от неумелой попытки скрыть возмущение, то ли от безумного страха грядущего наказания. Мирон выпрямился. Тетя Женя в ужасе уставилась на Робби. Тот сел на место.
– Что ты сделал? – выдавила мать.
Тема издал презрительный смешок.
– А он вам не скажет.
– Заткнись. – Робби был готов кинуться на него через стол. Правая рука снова начала ныть. – Если ты еще одно слово скажешь…
– Что ты сделаешь? Ударишь меня?
Робби подскочил и, забыв про боль, уперся двумя руками в столешницу и тут же издал стон. Руку пронзила острая боль, как будто в нее воткнули жирное шило. Опомнившись, он схватился за нее, пытаясь скрыть рану. Тема даже не дернулся.
В этот же момент мать кинулась к нему и резким движением дернула его за руку. На грязных бинтах выступила свежая кровь. Она дрожащим голосом приказала:
– Развязывай. – Робби не двигался. – Я сказала, развязывай бинты!
Робби понял, что нет смысла больше уворачиваться. Он сдался. Ледяными пальцами он разорвал хилую повязку, оголив посиневшую ладонь. Мать ахнула и тут же отвернулась.
– Царица небесная, господи… – она долго молчала. Напряженное молчание, казалось, смущало только тетю Женю. Все остальные смиренно ждали.
– Ты не представляешь, что ты навлек на всех нас… Ты посмел покуситься на то, что не принадлежит тебе… Мой сын, мой сын в руках дьявола… Господи прости. – Она перекрестилась. Потом, не меняя позы, мрачно произнесла: – Евгения Николаевна, я думаю, вам пора. Мы… должны поговорить с сыном.
В обрушившейся на несколько секунд тишине Робби услышал плач Алисы за стеной. Он тоже слышит, думал Робби. Заметив на себе взгляд друга, Тема охотно поднялся и быстро ушел, ничего не сказав. Тетя Женя с каменным лицом удалилась за сыном, побоявшись что-либо добавлять. Робби стоял под люстрой, свет которой бросал на его лицо резкие тени. Когда дверь захлопнулась, мать села, подперев рукой голову. На долгое время все трое замолчали. Отец смотрел в пустоту, Робби сидел с прямой спиной, обездвиженный болью предательства и обидой. Ему казалось, что никакое наказание не способно теперь напугать его. Через несколько минут мать выпрямилась. Снова ледяная, снова безупречная.
– Ты будешь наказан. И наказан строго. Я схожу к классному руководителю, возьму задания на два месяца вперед. Будешь под домашним арестом. Даже не пытайся возмущаться. Ты не имеешь на это право.
Робби слушал ее, тупо глядя перед собой. Отец сидел рядом с таким же лицом. Разница была в том, что Робби был парализован избытком чувств, в то время как отец опустился ниже мысли. Мать поднялась и, глядя на Робби, сухо произнесла:
– Разговор окончен.
– Да, мама.
Все разошлись по своим комнатам. Никто не выходил до самого утра. Тишина победила каждого.
* * *
Робби закрыли дома на два дня, пока мать хлопотала над справками в школу. Она работала медсестрой лет 15, и все в семье знали, что она ненавидит свою работу. А Робби ненавидел ее.
Через два дня дверь его комнаты отворилась снаружи, и вот оно, чудо божьей воли, – перед ним стояла она. Безупречно зачесанная, с высоко поднятой головой.
– Роберт. – Она осталась стоять возле двери, скрестив руки в замок. – Не спишь? Отлично. Что ж, собирайся. Поедешь к моей сестре. Мы с твоим отцом долго думали, как быть, и видимо, это единственный вариант. Ты… – она замолчала, сдерживая в голосе дрожь, которая ее раздражала. – Ты натворил проблем из пустоты, и теперь нам придется их решать. Мне звонили из школы. – Робби невольно опустил глаза, сжав одной рукой простынь. – Потребовали объяснений. Это элитная гимназия, мы отдаем все деньги на твою учебу, а ты… завтра, – голос матери стал резче, – ты поедешь, и точка. До Нового года побудешь у нее. У Анны… хорошо, спокойно. В мире нет места лучше для таких невротиков, как ты. Промыслы дьявола…
– В смысле? – испуганным голосом спросил Робби.
Мать медленно подошла к его кровати, вплотную наклонилась к сыну и сказала:
– Узнаешь, каково это, быть одному. Ни одной души вокруг тебя. Будешь сидеть в комнате и готовиться к экзаменам день и ночь. Тут у тебя больше нет друзей. Алиса и в жизнь к тебе больше не приблизится, а этот твой дружок избалованный… Думаешь, он твой друг? – Она говорила тихо и грубо, не скрывая явную неприязнь к сыну. Робби не поднимал лица. Он не вынес бы даже секунды такого близкого контакта. Ее теплое дыхание касалось его щеки, и Робби каждую секунду времени боролся с желанием толкнуть ее до самой двери, лишь бы закончить это.
Она выпрямилась.
– Собирай вещи, завтра утром поедешь. Отец тебя отвезет.
Она была уже почти у двери, когда обернулась и, строго глядя на изувеченное лицо сына, произнесла:
– Я разочарована в тебе, Роберт. Одна только надежда на милосердие Господа. Только он сможет вернуть тебе разум.
Она перекрестилась и ушла. Робби провел остаток дня в кровати.
8
Нюта
Робби держал в руках большую поношенную сумку и смотрел на проезжающие мимо машины. Он стоял возле машины в ожидании отца, который никогда никуда не спешил. Утро выдалось пасмурным и ветреным. В такую погоду единственное, чего хочется, – так это сидеть дома или ехать в какой-нибудь чистенькой электричке и наблюдать за мелькающими картинками. Но жизнь любит лишать людей приятных возможностей насладиться моментом и делает все так, чтобы человеческое существование больше напоминало галеру, чем мерцающее божьим светом естество.
Через несколько минут вышел отец; он открыл машину и прежде, чем сесть за руль, выкурил сигарету. Робби наблюдал за ним с заднего сиденья и с сожалением думал о том, что он навсегда его сын, его дитя. Но Робби не скрывал, что был очень рад тому, что в неведомую глушь его повезет безразличный угрюмый отец, а не мать, вспоминать об образе которой Робби лишний раз не хотелось.
Почти всю дорогу они молчали. Робби слушал музыку, изредка поглядывая на безвольный профиль отца. Он все пытался разобрать, что чувствует к человеку, подарившего ему жизнь. И угрюмо отвел взгляд в окно, когда понял, что это старая добрая обида, закрепленная отвращением к слабости.
Он проснулся от резкого толчка, уронив голову на грудь. Машина с неистовой резкостью провалилась в колдобинах, прорывая безупречную гладь дождевых луж. Правая рука, все это время подпирающая руку, затекла. Глаза у Робби болели от холодного дневного света. Он снова кинул на отца задумчивый, сонный взгляд в зеркало дальнего вида и внезапно почувствовал острую тоску по городу и Алисе. Он понял, что они уже далеко уехали. И совсем скоро его отец вернется обратно, а он – Робби-неудачник – останется в этих местах. За грязным стеклом мелькали полоски голых деревьев, серое небо, покрытое ватой облаков, и одинокие домики на перекатах полосатых полей. Выпуклые линии их круглых боков, казалось, играли друг с другом. А за окном – всхлипы грязи и хруст щебенки.
У него было ощущение, что он все еще спит. Он хотел этого. Хотел, чтобы предыдущие три дня оказались просто неудачным сном, от которого утром портится настроение. Он посмотрел на свою руку и понял, что зря пускает эти мысли. Первые минуты пробуждения после внезапно оборванного сна всегда какие-то странные. Ты вроде проснулся, а вроде все еще чувствуешь вкус происходящего где-то там. Смутные образы медленно оседают в памяти, оставляя едва заметные таящие следы.
Как огромный воздушный шар, сейчас внутри него раздувалось, оттесняя последние надежды, самое отвратительное чувство из всех возможных – сожаление. За прошедшие два дня его размеренная и предсказуемая жизнь, дергаясь в последних конвульсиях сладострастной боли, изменилась до неузнаваемости.
* * *
Робби со злобой глядел на пустые серые долины, костыли-деревья, грязь разбитых дорог и с трудом представлял себе, что выдержит жизнь здесь хотя бы неделю. А надо почти месяц… Он ужаснулся. И пугало его не количество дней, а безжизненность пейзажа. «Тут, наверно, и людей-то нет» Пока его трясло в машине, отец крепко держал руль, глядя прямо перед собой. Что Робби нравилось в нем, – наверное, пока что это единственное его очевидное достоинство, – в салоне его машины всегда царил порядок, но не такой, как в дорогих квартирах, где чихнуть страшно; этот порядок исходил не из желания казаться, а из потребности быть. Чистая панель, начищенные сиденья и маленькая подвесочка на зеркале – металлическая птичка огненно-рыжего цвета. Робби не думал, что когда-нибудь так подумает, но да – машина была живой.
Вдруг Робби заметил вдалеке маленькую фигуру. Когда она оказалась совсем близко, Робби невольно отпрял от окна. Это был старик в форме с пустыми глазами, видимо, из-за слепоты. Рядом с ним плелся такой же старый пес. Судя по всему, поводырь. Он брел вдоль дороги, скрестив руки за спиной. Когда машина проехала мимо, он проводил ее взглядом и двинулся дальше.
– Он преподавал мне физику в институте, – сказал отец низким голосом; такому голосу доверяешь, если он вдобавок и толковые вещи говорит. «Жаль, мы мало разговариваем, пап, – подумал Робби и поморщился. – Что за думки…» Отец продолжал:
– Это Николай Петрович. Ты его не бойся, он так каждый день ходит. Утром, после обеда и перед сном.
– Что с ним? – спросил Робби, не отрывая взгляда от окна.
– Контузия после войны. Он добрый старик, но не разговаривает.
– Почему?
Мирон пожал плечами.
– Живет один. И дальше этой деревни не уходит. Поэтому можешь не бояться его.
– А я и так не боюсь, – пробубнил Робби. – А ты откуда про него так много знаешь?
– Я здесь вырос.
Робби перевел взгляд на отца.
– Понятно.
На протяжении нескольких минут пейзаж не менялся. Гладкие горизонты, полоски полей, сероватое небо; на первый взгляд, выглядело довольно уныло, но если представить, что ты какой-нибудь пафосный художник в поисках новых идей или, переживающий творческий кризис, едешь в далекую глушь за вдохновением… вроде мир уже и не кажется таким безнадежным.
Постепенно перекаты полей сменились густотой пушистых сосен, между которыми мелькали очертания старомодной каменной ограды. Постепенно сосны сменились пихтами и туями, и наконец машина остановилась. Мотор заглох, и как только Робби открыл дверь, тут же провалился в едва различимое перекликание незнакомых ему звуков. Пение птиц или шуршание хвои, лай собак, гудение пилы или звук топора – жизнь, словом, кипела. Выйдя из машины, Робби не сразу увидел дом, его вниманием завладели звуки. Но, услышав скрежет заслонки за спиной, Робби на мгновение вздрогнул, подумав: «Господи, если там калитка, это уже очень-очень плохо. Там что-то или очень старое, или просто жутко… старое». Он повернулся и ахнул.
Похожий на крепость, покрытый сочной, пожалуй, слишком яркой для ноября плетью девичьего винограда, как будто красно-желтыми венами, дом, ростом в два с половиной этажа, скромно расположился в недрах густого, судя по всему, очень взрослого сада. Робби сначала показалось, что здание буквально выбито из камня – так монументально оно смотрелось. Спроектировано он было очень просто, так же старомодно, как ограда – правильные линии прямоугольника, взлетающие вверх, но не надменно, а как раз наоборот – дом будто бы стеснялся своих грубых, тяжеловесных форм, и потому все его грани и черты были более чем сдержаны. Создатель явно не был изощренным и заискивающим человеком и строил дом, чтобы тот стал крепостью для его жильцов. Ну что ж, у него получилось.
– Нюта! – позвал отец. – Снова по твоему винограду крысы бегают.
За дверью послышались маленькие шаги; она тут же распахнулась, и на крыльцо выскочила маленькая пухлая женщина в розовом комбинезоне с кухонной лопаткой в руках. Она заверещала высоким, звонким голосом:
– Ах, Мирон! Это ты. Я никогда не привыкну к твоим шуткам. – Женщина плавно спустилась со ступенек и протянула Мирону руку. – Сколько лет прошло, а ты все тот же, – сказала женщина улыбаясь.
– Совсем не изменился? – сдержанно, даже немного виновато спросил Мирон.
Женщина не ответила, а только улыбнулась, но, переведя взгляд на Робби, ее лицо изменилось.
– Роберт? Роберт, ты ли это? – Ее удивление было искренним. Робби даже немного растерялся. Он вежливо ответил:
– Здравствуйте.
– Ну что ты там встал, подойди поближе. Она не кусается, – сказал Мирон сыну.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
