Текст книги "Забирая любовь (СИ)"
Автор книги: Proba Pera
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
– В том нет надобности, я найду, чем себя занять, – сквозь зубы процедил Алексей.
– Как вам будет угодно, – заискивающе согласился Николай Карпович.
– Вы правы, и мне угодно прокатиться завтра к реке, – услышал Ланской-младший свой голос, – пускай ваш конюх Мефодий меня сопровождает.
Трегубов с супругой переглянулись, не сразу дав свой ответ.
– Какие-то проблемы? – недоумевающе спросил Алексей.
– Ваша милость, – неуверенно начал Николай Карпович, – наш Антоша с удовольствием составил бы вам компанию…
– В том нет особой надобности, – ответил молодой дворянин, бросив беглый взгляд на сидящего ровно и неподвижно, словно мумия, барского сынка. – Я полагаю, Николай Карпович, что вы, Антон Николаевич и ваша дражащая супруга окажете моему дяде огромную честь, ознакомив его со здешними окрестностями. Он здесь впервые, а я все это уже видел.
– Воля ваша, – пожав плечами, ответил Трегубов. – Если мы придем к обоюдному согласию, – обратился он к Павлу Сергеевичу, – осмотр, опись и оформление купчей займет не более недели. За неимением пышных балов и шумных сборищ, дабы вы не умерли от деревенской скуки, приглашаю вас, Павел Сергеевич и вас, Алексей Петрович на охоту. В здешних лесах водится много дичи, а еще зайцы да рябчики.
– С огромной благодарностью принимаем ваше предложение, – молвил Павел Сергеевич, вставая из-за стола, – ужин был отменным, а теперь прошу нас с племянником извинить, путь был долгим и утомительным. Мы хотели бы сегодня пораньше лечь спать.
Откланявшись семейству Трегубовых, оба Ланских вышли из столовой. Подхватив племянника твердою рукой, Павел Сергеевич вместе с ним проследовал в его покои. Плотно притворив за собой дверь, он, нахмурившись, спросил:
– Что это сейчас было, Алёша? Ты не забыл, кто тут хозяин, а кто гость? Твой тон был непозволительным и слегка резковатым. Что ты задумал?
– С ними так и надо! – процедил Алексей. – Благодаря их стараниям, мой друг теперь на конюшне, а его мать вынуждена расплачиваться за то, что любила прежнего хозяина и подарила ему сына!
– Они крепостные, Лёша, а Трегубовы их хозяева, не вмешивайся в это! – пытался убедить его дядя.
– Ни Трина, ни Мефодий этого не заслужили. Не такой участи я хотел для своего друга. Если бы ты знал его раньше, то понял, что я имею в виду. И если существует какой-нибудь шанс выбраться ему из того дерьма, в котором он оказался по милости этих завистливых людишек, я должен ему помочь.
– Ты так похож на своего покойного батюшку, моего брата, – изрек Павел Сергеевич, кладя руку на плечо племянника, – справедливый, добрый и решительный. Ты уже почти взрослый, Алёша и, надеюсь, поступаешь правильно.
Павел Сергеевич Ланской, как и его старший брат, Петр, посвятил свою жизнь науке. Был географом и картографом Российской академии и часто, как и отец с матерью Алексея, странствовал по миру, открывая новые земли.
Племянника он мог видеть не так часто. В первый раз графу посчастливилось присутствовать на его крестинах, потом – когда ему минуло годков пять и вот теперь, посетив пансион Бергера, он видел перед собой двенадцатилетнего юношу, в глазах которого стояло неузнавание и непонимание происходящего.
– Алёша, вы, наверное, меня плохо помните, – начал Павел, не зная, как подготовить юношу к горькому известию о том, что тот стал сиротой, – я ваш дядя Павел Сергеевич Ланской.
– Вы привезли весточку от маменьки с папенькой? – с надеждой в глазах и нечаянной радостью в голосе спросил юноша. – Ибо за два года пребывания здесь я получил от них всего одно письмо.
– Мужайтесь, сударь, как бы ни было горько, я должен вам сообщить, что ваши родители погибли в корабельном крушении при заходе в порт Архангельска.
С навернувшимися слезами и тихим всхлипом Ланской бросился к дяде, и тот крепко обнял его, пытаясь разделить с ним боль потери.
«Мефодий! Где ты сейчас, когда так мне нужен?! – стучало в голове юноши, отчего тот еще теснее прижимался к Павлу Сергеевичу, ища утешения. – Говорил, что убежим вместе, а сам кинул меня на произвол судьбы, скрывшись неизвестно куда! Зачем?! Ведь все было так хорошо, а ты бросил меня, ничего не сказав! А вот теперь и папенька с маменькой меня покинули!»
Душу юноши заволокло такой тошнотворной печалью, а сердце болью нестерпимой, что долго сдерживаемые рыдания вместе с горькими слезами прорвали плотину, возведенную сдержанностью и попытками быть мужественным при любой ситуации. Возможно, в тот момент Ланской выплакал все свои слезы, так как эта предательская влага, свойственная кисейным барышням, больше никогда не опозорит его как мужчину и потомственного дворянина.
– Я пробуду в Петербурге недолго, – тихо сказал Павел Сергеевич, когда Алёша, все еще находившийся в его объятиях, затих и отстранился. – Вы можете остаться здесь и продолжить обучение, либо я, как опекун, могу забрать вас отсюда и отвезти обратно в Архангельск. Когда вы чуть подрастете, я бы смог брать вас с собой в экспедиции, – предложил он, кладя руки юноше на плечи и заглядывая в покрасневшие глаза.
– Сколько у нас времени до отъезда? – поинтресовался Алёша, сглатывая ком в горле.
– До отплытия корабля всего неделя, – ответил дядя, пожимая плечами.
Оглядев стены просторного помещения пансиона Бергера, учащихся и учителей, снующих по его коридорам, которое без его друга и правда выглядело удручающе и смахивало на клетку, юноша уверенно сказал:
– Через неделю я буду готов к отплытию.
Для Ланского оставшаяся до отъезда неделя была опутана сетью томительных ожиданий и несбывшихся надежд. Он до последней минуты верил, что Мефодий обязательно вернется, объяснит причину своего очередного побега, и все будет как прежде. Но у них не было шанса даже попрощаться. Когда Алёша вместе с дядей покидал заведение Бергера и Санкт-Петербург, Трегубов так и не вернулся.
Окончив работу в конюшне и в кузнице, ближе к вечеру Мефодий засобирался было к себе в ветхую избу, которую он делил с матерью. Проходя мимо барского дома, его окликнул Николай Карпович.
– Чего изволите, барин? – процедил Мефодий сквозь зубы, глядя мимо помещика.
– Изволю, чтобы ты вымылся да в порядок себя привел. Пусть Трина тебе рубаху даст чистую, да штаны одень поприличнее. Алексей Петрович изъявили желание завтра утром к реке прокатиться, – сказал, словно выплюнул помещик. – Приготовь также коляску и лошадей для нас с его милостью, Павлом Сергеевичем, они желают вотчину свою будущую осмотреть, перед тем как решиться приобрести. Ни меня, ни барыни с Антошей тут не будет, оставлю за главного приказчика Платова. Ступай!
– Как скажете, Николай Карпович. Чего-нибудь еще изволите?
– Гляди у меня! – повысил тон помещик, взирая ненавистно на своего племянника-байстрюка. – Веди себя подобающе с его милостью, да не смей искать его защиты и покровительства. Не забывай, кто ты, а кто он! Ежели вы с матушкой думаете, что при покупке сего имения перейдете в руки к новому владельцу, то спешу тебя огорчить – вы тут не останетесь. У меня на тебя и Трину особые виды, – добавил помещик, змеёй ощерившись. – Ступай, холоп, это все!
Мефодий попервах зубы стирал в порошок да до хруста кулаки сжимал, слыша эти пренебрежительные оскорбления. А потом просто стал их мимо ушей пропускать, браня про себя барина разными словами да представляя его жирной свиньей или напыщенным индюком, что скоро лопнет от гордости.
Вести себя подобающе с Ланским была для Мефодия задача трудная. Он вообще не знал, как себя с ним вести, после того как бросил его в пансионе и сбежал на столь длительный срок, но уже совсем по другой причине, нежели насмешки эгоистичных учеников и наказания строгих учителей.
К четырнадцати годам Мефодий стал крепким, рослым и сформировавшимся юношей. Голос его ломался, и спустя время, в нем уже слышались тембр и интонация взрослого человека. Глаза глядели более выразительно, линия губ стала жёстче, скулы и подбородок выделялись чуть резче.
Чувства Трегубова обострились, он стал более раздражительным, несдержанным, а временами и агрессивным. Но все это быстро сменялось необъяснимым чувством эйфории, нечаянной радости и абсолютно непонятно откуда взявшегося влечения. Мефодию снились странные сны, а поутру его льняные кальсоны были непривычно мокры и тесноваты в паху.
Возможно, то же самое происходило и с Ланским. За эти два года, что они проучились вместе, он вытянулся, возмужал, но при этом оставался все так же ангельски красив. Алые губы, молочная кожа с проступившим от усердия румянцем, небесно-голубые глаза, скулы и лоб обрамленные светлыми локонами, которые он подвязывал ленточкой. Детские, миловидные черты лица Ланского уступили место юношеским, чуть угловатым.
И когда только всепоглощающее чувство крепкой дружбы переросло в нечто совсем другое? Когда они вот так время от времени шептались по ночам, изредка засыпая рука в руке? Или когда делали уроки, обмениваясь колкостями по поводу непроходимого тупизма и врожденной неповоротливости? Или же когда выполняли сложные танцевальные па, наступая при этом друг другу на ноги, готовясь к приезду в их заведение барышень из института благородных девиц.
О, да! В тот день Ланской пользовался огромной популярностью среди юных прелестниц. Они, шепчась и хихикая, глядели на него и гадали, кого из них он первой пригласит на полонез.
– Ревнуешь, байстрюк? – услышал Мефодий в спину ехидную реплику одного из ненавистных ему учащихся. – Твою барышню, кажись, закадрили.
Трегубов, сперва отмахивался от этих «участливых» комментариев, как от назойливых мух. Но с каждым днем ему все труднее было отмахнуться от своих чувств, начинавших выходить за рамки приятельских. Тело Мефодия стало слишком чувствительным к дружеским похлопываньям по плечу, панибратским объятиям Ланского и его мягкому рукопожатию перед сном, как это бывало раньше, что теперь вызывало необъяснимый трепет и томление плоти.
И вот тогда, спустя краткое время он совершил свой очередной незапланированный побег, пытаясь убежать от этих необъяснимых чувств и самого себя.
========== Глава 4 ==========
Проводив ненавистного конюха-байстрюка колючим взглядом, Николай Карпович сделал очередную затяжку дорогой сигары, выдыхая сизый дым в вечернюю мглу. Каждый раз глядя на Мефодия, он видел в нем черты своего старшего брата, с которого в юности пытался брать пример и чуть ли не боготворил.
Но с появлением в их имении Трины Изотовой, которую Кирилл выкупил у какого-то князька, все изменилось. Чего греха таить, Господь девку не обидел, наградив стройной фигурой, красивым личиком и рассудительным умом. Его старший братец, забыв о приличиях и не обращая внимания на пересуды, стал жить во грехе с крепостной, растворяясь в ее щедрых ласках и речах любви, раздаваемых в его постели и вне ее.
Он и слышать не хотел о женитьбе, семейной чести и продолжении рода Трегубовых, возложив на меньшого брата сию обязанность. С появлением незаконнорожденного ублюдка, Кирилл, как показалось Николаю, стал и вовсе лишаться здравого смысла. Велел челяди слушаться Трины, словно барыни, их байстрюка отдал на обучение в один из престижнейших пансионов Санкт-Петербурга, благо в семье деньги водились и немалые.
Спустя время, его ненаглядный братец изволил отбыть за границу, даже словом не обмолвившись предложить подобное младшему брату или законному племяннику, прихватив с собой своего холопского отпрыска.
Николай Карпович терпел долго и основательно, пока шесть лет назад Кирилл в пьяном бреду не стал лелеять надежду жениться на своей крепостной, как в свое время поступали некоторые знатные вельможи, а их байстрюка Мефодия сделать законным наследником.
Если бы Господь в тот солнечный день сам бы не прибрал братца к себе, Трегубову бы пришлось взять сей тяжкий грех на собственную душеньку.
Будто это было только вчера. События трагически закончившейся охоты живой картиной стали перед глазами помещика. Их лошади мчали совсем рядом. Кирилл опережал Николая всего на пару корпусов. По бокам от его жеребца громко лая бежала свора собак, загоняя дичь на открытую поляну. На пути всадников лежало огромное поваленное дерево. Азарт охоты и безграничной уверенности в себе подстегивал Кирилла и его охотничьих гончих быстрее добраться до заветной добычи. Его жеребец взмыл, беря высокую преграду. Одна из гончих, взяв слабый старт для разбега, оказалась в аккурат под его копытами. Все произошло в один миг. Собака громко визгнула, получив копытом в ребра, ноги лошади стали запутываться и она, сбросив седока, кубарем грохнулась в траву, громко заржав от боли.
Резко затормозив у самого дерева, Николай спрыгнул на траву, не в силах поверить в развернувшуюся картину. Основная свора убежала в лес, собака, что помешала коню Кирилла взять препятствия, громко скулила, лежа в кустах папоротника. Жеребец барина хрипел, копыта его были неестественно вывернуты. Подобный перелом для лошади все равно, что смерть. А сам Кирилл, ударившись о камень, с проломленной головой и, как потом узнал Николай, перебитой хребтиной, лежал подле коня, глотая воздух открытым ртом. Его глаза были широко раскрыты, он силился понять, что произошло.
– Кирюша, братец, я здесь! – запричитал младший Трегубов, хватая брата за крепкую руку.
Но последними словами старшего брата, прежде чем провалиться в благословенное забытье, избавлявшее от боли, были не воззвания к Богу и матери, и уж тем более не к младшему брату, его законной плоти и крови со словами сожаления и любви, а просьба позаботиться о Трине и ее выблюдке.
– Я там… вольные… – с надрывом пытался сказать Кирилл, сглатывая скопившуюся во рту кровь, – Трина… Мефодий… отпусти… – выдохнул он, впав в беспамятство.
Николай громко закричал от разочарования, злости и обиды. Давясь горькими слезами и тяжело дыша, он скинул с себя ружье и пристрелил сперва пса, потом жеребца, что явились причиной разразившейся трагедии. Но потом, быстро перезарядив оружие, помещик приставил дуло ружья к голове еще живого, тихо хрипящего от боли и скопившейся в легких крови, старшего брата. Руки Николая дрожали, а глаза жгли слезы боли и ненависти.
Спустя миг, он убрал ружье, слыша, что на выстрелы приближаются подручные и челядь.
– Гореть тебе в аду, братец! – процедил Николай, в глазах и тоне которого засквозило неприкрытое торжество, отлично понимая, что Кирилл Карпович не задержится на этом грешном свете долго, и теперь он, Николай Трегубов, следующий наследник и хозяин всего имущества брата.
Пострадавшего погрузили на телегу и привезли в поместье. Обмыв и перевязав видимые раны, срочно послали за доктором из соседней деревни и священником из приходской церкви. Один в бессилии развел руками, а другой соборовал Кирилла Карповича, так и не пришедшего в себя.
– Николай Карпович, голубчик, дозвольте с барином попрощаться! – со слезами молила Трина, бросившись к нему в ноги и целуя руку.
– Ступай! – сквозь зубы процедил помещик, давая милостивое разрешение.
Он, стоя в дверях братовых покоев, смотрел, как Трина подбежала к кровати с умиравшим возлюбленным, поцеловала и, взяв Кирилла за руку, пробыла с ним до самого его смертного часа.
***
Воротившись домой уже поздним вечером, Мефодий сам поставил огромный казан в печь и нагрел воды для мытья. Разбавив в деревянном ушате кипяток ключевой водой, он стал тщательно себя скоблить мочалом, смывая с тела запах навоза, копоть и грязь. Зачесав мокрые волосы костяным гребнем, он надел чистую рубаху и портки и, растянувшись на полатях, устланных холщевой мешковиной, набитой душистым сеном, попытался уснуть.
Мысли конюха устремились прочь, унося на десять лет назад, когда его батюшка, после очередного длительного побега юноши, изловил наглеца неблагодарного и, окончательно рассвирепев, избил его так, что Мефодий боялся, Кирилл Карпович на нем живого места не оставит.
Отхаживала его Трина долго, а когда он поправился, Трегубов-старший собственноручно отвез его обратно в Петербург, без обиняков пригрозив:
– Ежели ты, пакостник безмозглый, еще раз сбежишь, лучше бы тебе на глаза мне не попадаться! Убью паскуду, и рука не дрогнет!
Узнав, что кадет Ланской неделю назад покинул пансион Бергера и отправился вместе с родным дядей обратно в Архангельск, Мефодий чуть не завыл, словно пес бездомный от тоски и одиночества.
Он надеялся, что его разгул и праздные шатания в окрестностях Москвы и Санкт-Петербурга, слегка развеют его странные порывы души, а отцовская твердая рука усмирит плоть и выбьет всю дурь и блажь, что роились в голове касаемо Ланского.
Но понимание, что его закадычного приятеля Лёшки больше нет, ввергло Мефодия в пучину такой непередаваемой тоски и печали, будто он потерял ощутимую часть себя самого. Словно, не догадываясь о том, Ланской увез с собой в Архангельск кусок кровоточащего сердца Мефодия, а другая его часть, что зияла в разверстой груди под ребрами, еле справлялась с поставленной анатомической задачей.
Быстро оглядев ненавистный ему пансион, учащихся и учителей, Мефодий впервые в жизни бросился отцу в ноги и стал возбужденно говорить:
– Не останусь я здесь, батюшка! Лучше сразу убейте! Заберите меня, куда вам будет угодно! Только не оставляйте здесь! Я буду делать все, что ни прикажете! Я за два года многому научился!
Сделав глубокий вдох, Кирилл Карпович внял просьбам сына, сменив гнев на милость. Два оставшихся года Мефодий проучился в Москве, а когда ему минуло шестнадцать годков, отец взял его за границу.
Поездка эта для Мефодия была неплохим подспорьем. Изучаемые в пансионе языки и науки пришлись как нельзя кстати. Глядя, как отец вел торговые дела и общался с нужными людьми, Трегубов-младший старался все мотать на ус и запоминать как вести взрослую состоятельную жизнь, делая ее богаче и финансово и духовно.
За три дня до отъезда на родину, Кирилл Карпович привел юношу в довольно интересное заведение, как потом он узнал один из здешних и дорогих борделей, где дамы и господа позволяли себе вольности, как в одежде и высказываниях, так в действиях и поступках интимного характера.
– Ну, Мефодий, – пробасил отец, – пора тебе узнать, что такое настоящий мужчина, – сказал он, мягко подталкивая раскрасневшегося юношу вперед себя. – Только матери и словом не обмолвись, ни к чему ей про то знать.
Купив сыну молоденькую и на вид чистенькую девицу, в опытности и абсолютном здравии которой, заверила помещика хозяйка заведения, Кирилл Карпович условился с Мефодием, ежели тот задержится здесь надолго, пущай сын возьмет извозчика и едет в их съемный дом без него. Дав юноше денег на карманные расходы, отец, обняв одну из здешних прелестниц, отправился с ней наверх.
Девушка, стоявшая рядом с нерешительным Мефодием, взяла его за руку и повела туда же, в одну из пустовавших комнат с огромной кроватью, двумя стульями и столиком, сервированным графином вина и двумя бокалами.
Из соседних апартаментов раздавались характерные стоны и крики, и, как догадался Трегубов, не от горя и мученических страданий, а сладкой боли смешанной с удовольствием от соития.
Девушка мягко прильнула к его губам и Мефодий впервые поцеловался. Его сердце выбивало дробь, а дыхание было сбивчивым, пока молодая прелестница ловкими движениями снимала с него верхнюю одежду, расстегивала гульфик на штанах и плавным движением опрокидывала задыхавшегося Мефодия на перину.
Под звуки похоти, доносящихся из соседних апартаментов, а так же свои собственные, издаваемые в миг наивысшего наслаждения, Трегубов – младший с помощью опытной девицы, восседавшей на его бедрах, через пятнадцать минут стал настоящим мужчиной.
Слегка смущаясь, и желая сейчас оказаться хоть у черта в заду, Мефодий отказался от дальнейших услуг продажной девицы, предложившей чуть позже продолжить в другой позе.
Быстро натянув на себя одежду, он буркнул девушке слова благодарности, поспешно покидая их небольшую комнату. Мефодий стоял почти у перил лестницы, ведущей в просторный холл заведения и к выходу, как взгляд его зацепила следующая картина, происходящая за неприкрытой дверью одной из комнат.
Перед полураздетым мужчиной на коленях стоял молодой юноша и тыкался лицом ему в пах. Мужчина стонал, задрав голову вверх, изредка закрывал глаза, обнимая плечи и кудрявый затылок паренька. Затем быстро подхватив того под мышки, мужчина развернул его задом к себе, лихорадочно стянул с него панталоны и взял юношу как женщину.
Не в силах шевельнуться и сделать вдох, будто кроме этих двоих и глядевшего на них Мефодия никого рядом и в помине не было, Трегубов поймал взгляд юноши, который стонал и извивался в объятиях мужчины, наслаждаясь процессом не меньше последнего.
Мощными ритмичными движениями незнакомец вколачивался в паренька, заставляя того еще теснее льнуть к оголенному телу мужчины.
Белокурые локоны, голубые глаза, поджарое тело почти идеально подпадали под образ Ланского, отчего собственная плоть Трегубова дернулась и сладко заныла.
«Святые угодники! Неужели снова?! – спрашивал себя Мефодий, не в силах оторвать взгляда от сего греховного совокупления. – Бежать! Скорее бежать отсюда!– мысленно приказывал он себе, через силу отвернувшись и велев ногам следовать к выходу.
Мысли об увиденном и его реакция на последствия лишали юношу сна и отдыха. Все время перед глазами стоял он собственной персоной в образе того незнакомца из борделя, а в роли проститута щуплый и доверчивый Ланской с поволокой в глазах и искусанным раскрасневшимся ртом.
В последний день перед отъездом, не ради похоти, а чисто ради интереса и огромного желания, чтобы сие наваждение, связанное с его другом, оставило его грешную душу и плоть в покое, Мефодий втайне от батюшки, взяв оставшиеся у него карманные деньги, нанял экипаж и отправился опять в тот же самый бордель.
Ему только стоило бросить свой взгляд на свободного и скучавшего в то время юношу, вальяжно развалившегося в одном из кресел, как тот улыбнулся ему понимающей улыбкой, грациозно поднялся и направился в сторону лестницы, намекая Мефодию, чтобы он следовал за ним.
Войдя в комнату молодого проститута, Трегубов плотно запер за собой дверь, опершись об нее спиной. Он не решался войти в комнату, куда молодой человек любезно попытался его пригласить.
Пожав плечами, юноша не спеша подошел к Мефодию, положив свою ладонь на его выступавший бугор гульфика. Трегубов с замиранием сердца, сдерживая стон, рвущийся из груди, прислушивался к своим ощущениям и тем фразам, похожим на урчание, то ласковым, то жестким и пошлым, которыми одаривал его юноша, целуя его уста то нежно то страстно, лаская нёбо языком.
Затем, высвободив изнывающую плоть Мефодия на волю, парнишка стал ее мять у себя в руке, оттягивать шкурку, будто бы сдаивая. Спустя время, он встал на колени и глубоко вобрал в свой жаркий рот, приведенный в полную боевую готовность член Трегубова, и умело стал его посасывать, словно жеребчик мамку.
Ощущения были более яркими и непередаваемыми, чем это было с особью женского пола несколькими днями назад здесь же. Они бросали Трегубова то в жаркие недра вулканов, то в ледяные воды северных морей.
– Ещё! – стонал Мефодий, называя юношу, что умело подводил его к краю пропасти, Алёшкой. Изливаясь голубоглазому блондину в рот, Трегубов, не в силах больше терпеть, хрипло закричал.
– Мефодий, сынок, проснись! Это всего лишь сон! – услышал он издалека встревоженные слова матери.
Подскочив как ужаленный, Трегубов огляделся по сторонам, замечая, что рассвет уже готов был сменить темную ночь. Ощутив характерную влагу в паху, Мефодий про себя выругался, спросив у матери чистые портки.
========== Глава 5 ==========
Когда коляска, в которой находились помещик Трегубов с сыном Антоном и супругой Натальей Дмитриевной, сидевшей напротив потенциального покупателя имения Павла Сергеевича Ланского, выехала со двора, Мефодий терпеливо стал дожидаться Алексея, держа под уздцы двух жеребцов.
Через несколько минут Ланской появился на крыльце и, улыбнувшись солнечному утру, направился в сторону конюшни. На Алексее была надета батистовая сорочка, песочного цвета тонкие брюки, заправленные в начищенные до блеска сапоги. Монета с изображением императрицы поблескивала в вырезе сорочки на поджарой груди.
– Здравствуй, Мефодий, – чуть растянув губы в улыбке, поприветствовал его Ланской.
– И вам утро доброе, барин. Хорошо ли почивать изволили? – на миг, окатив друга взглядом, спросил Трегубов, вспомнив ночной сон.
– Здесь никого нет, – доверительно начал Алексей, склонившись совсем близко к Мефодию, поглаживая своего жеребца, – можешь называть меня, как и раньше.
На секунду у Трегубова дух перехватило от такой близости его милости. Ростом он был почти вровень с Мефодием, слегка уступая в ширине плеч и в мощи груди. Те же светлые локоны, длинные и мягкие на ощупь, перевязанные шелковой лентой, глаза-озера, в которых можно утонуть, алые губы, вкусить которые мечтала бы любая барышня.
Конюх резко отклонился, стараясь быть от его милости как можно дальше.
– Что с тобой не так, Мефодий? – встревоженно шептал Алексей, силясь понять мотивы его поведения. – Зачем шугаешься от меня, будто я прокаженный?
– Не стоит вам, барин, находиться так близко с чернью, – процедил конюх.
– Брось эти церемонии, я все тот же Ланской, помнишь? Поговори со мной, Мефодий, за нами все равно никто не наблюдает, – пытался разговорить его Алексей, вновь приближаясь и заглядывая тому в прищуренные глаза.
– Ваша милость, Алексей Петрович, – услышали оба голос Трины, быстро отклонившись друг от друга, – слава Богу, вы еще не уехали, – запыхавшись, сказала женщина, подбегая к ним с корзинкой. – Я вам тут сбитень холодный приготовила да оладьи с медом и сметаной, откушать извольте. Ежели что, слуги вас к обеду покличут.
– Спасибо, Тринушка! – поблагодарил Алёша, беря у женщины корзинку и передавая ее Мефодию.
– Береги его милость, да сам в тени держись, гляди, чтобы солнце голову не напекло, – напутственно сказала женщина, глядя на обоих юношей с заботой и вниманием.
– Будет вам, матушка, – процедил Мефодий, примостив корзину к луке седла, после чего лихо вскочил на своего жеребца.
Последовав его примеру, Ланской мигом оказался в седле, направив своего коня к выездным воротам имения.
Всю дорогу до реки Алексей всевозможными способами пытался разговорить своего спутника, но словно натыкался на совсем незнакомого человека. На интересующие его вопросы он получал односложные ответы, что стали потихоньку выводить юношу из себя.
«Никак нет», «не имел чести знать», «куда уж нам, голи перекатной», «говорю же, обознались», «как вам будет угодно» – такими в основном были варианты ответов, и неизменное «барин» да «ваша милость», что бесили до чертиков.
Сцепив зубы и дав себе слово, что отыщет и вытащит на свет божий своего прежнего друга и соученика Трегубова, словно давно забытый клад в проржавевшей, покрытой грязью и плохо открывавшейся кубышке, Алексей стал разговаривать с Мефодием на разных языках, на девяносто пять процентов уверенный, что тот его обязательно поймет.
Не стесняясь эпитетов и ругательств, Алексей стал живописать Мефодию о своем друге детства, что, став почти взрослым, вел себя с ним, как сукин сын. Что за годы их разлуки сей юноша деградировал и опустился дальше некуда, забыв о жизненных принципах и стремлениях.
Мефодию, который отлично понимал каждое слово, но продолжал упорно изображать из себя олуха, было смешно, грустно и обидно одновременно. Он вовсе не питал иллюзий по поводу своего будущего. Между ним и Ланским непреодолимая пропасть, называемая социальный статус. Алексей дворянин, а Трегубов холоп, вещь, которую можно продать, обменять, поступить с ней как заблагорассудится хозяину, высечь до полусмерти, сжить со свету, в конце концов, и никто об том жалеть не станет, окромя матери.
Алексей хотел сблизиться, как раньше, Мефодий вынужден был тому всячески противиться, особливо после всех этих греховных мыслей и посылов касаемо его друга. Ну были бы они равны, это еще полбеды, подумаешь, барские шалости. Но в нынешнем положении проявить к Алексею подобные чувства, было смерти подобно. Трегубов страшился как реакции Ланского, так и вытекавших из всего этого последствий.
Так в собственных мыслях и рассуждениях Алексей и Мефодий подъехали к реке.
Не зная, о чем в данную минуту думает Трегубов, Ланской решил кардинально изменить тактику беседы. В его голосе засквозил приказной тон, а взгляд стал сухим и надменным что, в общем-то, было присуще большинству представителей его сословия.
Алексей резво спрыгнул с коня, велев Мефодию отвести лошадей чуть поодаль, где они могли пастись и находиться в тени от солнечных лучей.
Потом, едва удостоив его взглядом, потребовал устроить под раскидистым дубом поздний завтрак, велев принести корзину с едой. Юноша почти насильно заставил Трегубова съесть вместе с ним блины и запить все это сбитнем.
Мефодий чуть не поперхнулся, когда Ланской, забыв про этикет, не воспользовался белоснежной салфеткой, а, абсолютно не задумываясь, слизал капельку меда с краешка алой губы и указательного пальца, слегка всосав его в рот.
Одарив конюха удивленным взглядом, мол, чего вылупился, Алексей приказал Трегубову пойти и узнать, не холодная ли в речке вода.
Пока тот, подойдя к берегу, скрипя зубами и кряхтя скидывал с себя сапоги, штаны и рубаху, оставшись в одних льняных портках, Ланской уже сверкал своим голым поджарым телом и белоснежными кальсонами, заходя в реку по колено.
– Где твоя хваленая расторопность, Мефодий? – подначивал его Алексей, слегка съежившись, заходя все глубже в проточную воду реки.
Когда конюх с ним поравнялся, Ланской с плохо скрываемым восхищением прошелся взглядом по его мускулистому телу, мощным плечам и груди.
Улыбнувшись Мефодию, совсем по-мальчишески, Алексей, важно задрав голову, решительно произнес:
– Приказываю тебе, Трегубов, плыть со мной наперегонки вон до того берега!
Еле себя сдерживая, молодой конюх не успел и слова сказать, как его милость граф опрокинул того в воду с головой, после чего, оттолкнувшись от дна ступнями, нырнул следом.
Быстро оказавшись на поверхности и отплевывая воду, Мефодий увидел, что Ланской вынырнул почти на середине реки.
– Греби ластами, салага! – шутя, крикнул он, поставив за цель доплыть до противоположного берега первым.
– Чтоб тебя! – процедил Мефодий, усердно заработав ногами и руками, делая широкие гребки.
Речушка была небольшая, но стремительная, и пловцов то и дело сносило. Обогнав Ланского и достигнув берега первым, Трегубов стал отряхиваться, словно пес, и прыгать на одной ноге, пытаясь вытрясти воду из ушей. Но тут же престал это делать, увидев выходившего на берег Алексея. Вода ручьями стекала с его волос, бриллиантовыми каплями бежала по груди и скатывалась по поджарому торсу. Легкий батист его кальсон облепил ноги и бедра, абсолютно ничего не скрывая.
