Текст книги "Immortal Beloveds (СИ)"

Бывает так, что вещи просто происходят. Можно сколько угодно лепить ярлыки вроде “это судьба”, или и того хуже – “это злой рок”, но на самом деле я не так уж верю в судьбу, а тем более в злой рок. Хотя, если подумать, у меня для этого есть все основания.

Думаю, осознание того, что случилось, пришло ко мне едва ли не мгновенно. Не когда выяснилось, что у Криса невозможная группа крови АВ против О и А моей и Киры. И не когда я наконец сделал анализ его ДНК, хотя в этом уже не было никакой нужды. Думаю, это случилось, когда я впервые взял его на руки, и он посмотрел на меня.

Беременность прошла практически незаметно – никакого токсикоза, идеальные анализы, превосходное самочувствие – и закончилась так же внезапно, на тридцать второй неделе. Крис родился абсолютно здоровым меньше чем за два часа, будто не хотел доставлять матери лишнее беспокойство. Однако, когда все уже закончилось, Кира вдруг потеряла сознание, и пока ее приводили в чувства, он был вручен мне.

У него были довольно длинные волосы цвета меди, не в желтизну, а в красноту, не кудрявые, но слегка волнистые – такими они и остались. Но самое главное – это глаза, они оказались абсолютно того же цвета, что и волосы – насыщенно-медного, безо всякого следа младенческой синевы и белесости. Эти глаза смотрели на меня удивительно осознанно, изучая несколько секунд, а потом Крис улыбнулся.

Я улыбнулся ему в ответ, чувствуя, как ворот рубашки начинает меня душить. Иррациональное чувство, не подкрепленное пока что ничем, – оно просто появилось, чтобы остаться навсегда. И когда я передал сына Кире, безотрывно следя за ее лицом, пока она разглядывала нашего первенца, то знал и не глядя – он так улыбнулся и ей.

Не скажу, что скрывал что-то – анализ ДНК всегда был вложен в карточку Криса, но поскольку тот ни разу не болел, Кира какое-то время его не замечала – или не хотела замечать. И лишь где-то после года она вдруг спросила:

– Ты что, подумал, он не твой сын?

Вопрос был законный, учитывая масть Криса и группу крови, – и по сути оскорбительный для обоих. Для кого-то. Не для нас.

– Нет, – ответил я спокойно. – Я подумал… что и не твой.

Помедлив, Кира кивнула, словно мой ответ ее удовлетворил.

– А чей я тогда? – раздался голос Криса. Он сидел довольно далеко со своим альбомом, но все равно нас услышал.

– Ты наш, – ответила Кира поспешно. – Наш, чей же еще?

Он кивнул, точно так же, как она секунду назад. Он никогда не нуждался в долгих объяснениях.

Крис рос ребенком, о котором мечтают все, – не плакал, даже когда был голоден, не болел и всегда знал, чем себя занять. Няня умиленно называла его “дитя индиго”, хотя мы прекрасно знали, что индиго тут ни при чем. Однако же, когда ему было около года, она вдруг уволилась безо всяких объяснений и даже не получив расчет. Мы этого даже не заметили – в то время кто-то из нас уже мог брать Криса с собой на работу и быть уверенным, что с ним все будет в порядке.

Наш сын пошел, как многие дети – в одиннадцать месяцев. В это ж время он заговорил.

Крис был равнодушен к игрушкам, однако книги могли занять его на многие часы с тех пор, как он научился сидеть. Он аккуратно перелистывал страницы, ни разу не порвав ни одну, и вглядывался в буквы – их постоянно меняющиеся странно логичные комбинации зачаровывали его. На втором месте были альбомы с репродукциями. Когда Крис научился читать – а случилось это скоро – проблема с развлечениями отпала сама собой. Книги, рисование и прогулки по городу целиком и полностью удовлетворяли все его требования к жизни. Другие дети его мало интересовали – как и он их. Через несколько лет мы оборудовали для него студию, где он и пропадал каждую свободную минуту.

Когда Крису было месяцев семь, я полетел на конференцию в Чикаго и прямо на улице столкнулся с Лассе.

Он стоял на краю тротуара в ожидании такси, в неизменном костюме, светлые волосы едва доставали до плеч. Сердце мое сделало скачок к горлу, мне следовало просто повернуться и уйти, но я подошел… и он улыбнулся мне так, будто действительно был мне рад.

Лассе нисколько не изменился – смотреть на него все еще было почти физическим удовольствием, сродни прохладному ветерку в знойный полдень. Мы обменялись парой фраз, а когда он спросил о Кире, я наконец-то сказал то, что жгло мне нёбо все эти семь месяцев:

– У нас сын, ему скоро год.

И не успел он и рта открыть, чтобы сказать что-то вроде “поздравляю” – брякнул:

– Хочешь на него посмотреть?

В его лазоревых глазах что-то всплыло – и сразу утонуло. Он кивнул.

После этого я вошел в первый попавший бар. Я пил и пил, пока земля не начала уходить из-под ног, пил с ужасающей, непроходящей прозрачностью в мозгах. Чувствуя острый страх – и не менее острое облегчение. Я понятия не имел, зачем сделал это, но уж точно не из чувства вины… Единственное чувство вины, что я испытывал на данный момент, было исключительно перед моей женой. Несмотря ни на что я знал, что буду любить ее всегда, но хватит ли ее любви, чтобы простить такое?

Это случилось не сразу – как раз накануне Крисова второго дня рожденья. Часть времени я кошмарно мучился, не в силах придумать, как сказать Кире. Пока, в конце концов, не выложил все прямо, как есть.

Она долго смотрела на меня, так долго, что мне стало безнадежно страшно. Мы знали друг друга многие годы, но сейчас я не был уверен, что она сделает – ударит меня, устроит скандал или выгонит из дому. А она спросила:

– Скоро?

– Не знаю. Он не сказал.

– Тогда ладно… Это же Лассе – он обязательно позвонит заранее… и я успею сделать уборку.

Он действительно позвонил. Ровно в девять вечера я открыл дверь, держа Криса на руках, – глаза Лассе широко распахнулись, осияв бледное лицо, и пока он проходил в дом, они не отрывали друг от друга взгляда… а потом Крис вдруг протянул к нему руки. Наш Крис, который всем улыбался, но никогда ни к кому не протягивал рук, включая меня и Киру! И я отдал его, боясь даже взглянуть на жену, потому что почувствовал – еще секунда промедления, и наш Крис, который никогда ничего не добивался криком, просто зайдется в истерике.

Оказавшись в непосредственной близости, он несколько секунд внимательно изучал лицо Лассе, будто хотел его запомнить, а потом обхватил за шею. Только тогда я осмелился поднять взгляд на Киру – она напряглась, хотя не так чтобы очень.

– Поздоровайся, милый, – сказала она мягко.

Крис откупился улыбкой, но не проронил ни слова.

Лассе пробыл у нас пару часов, Кира показывала ему дом, потом мы немного выпили в гостиной. Странно, но мы чувствовали себя удивительно комфортно для сложившейся ситуации – разговаривали и даже смеялись. Все это время Крис сосредоточенно молчал, пока не заснул на руках у Лассе, и тот осторожно передал его Кире, стараясь не разбудить. Я лишь заметил, как сильно дрожали ее руки, когда она его брала.

– Если вы против, я больше не приеду, – сказал Лассе вдруг, когда я вышел проводить его до такси.

– Мы не против, – ответил я за себя и Киру, не имея на это ни малейшего права, и если на то пошло – ни малейшей причины. Я просто это сказал, а он кивнул мне и улыбнулся. В глазах его сияли очень далекие звезды.

Утром я проснулся оттого, что кто-то сидел верхом и нетерпеливо открывал мне веки пальцами.

– Пап, вставай! Проснись, ну!!

– Что такое?…

Крис смотрел выжидающе, с тревогой, из глазниц полыхала поздняя осень. Только сейчас я вдруг обратил внимание, насколько светлая у него кожа – так, что даже медно-красные брови и ресницы смотрелись темными. При такой цветовой гамме кажется, что и пахнуть он должен осенними листьями – но у Криса был совсем другой запах. Когда, дождавшись отпуска, выбираешься наконец к океану, когда до него еще сотни миль, ты все равно уже чувствуешь этот аромат – морские брызги, воздух побережья и восхитительное ничегонеделанье… Я называю это запахом счастья, и он мне знаком. И не забыть его ни через пять лет, ни через пятьдесят.

– Что случилось, Крис?

– Пап… а он мне не приснился?

– Нет. Не приснился.

– Хорошо…

В его голосе было громадное облегчение. Он не спросил, вернется ли Лассе – будто и так знал.

Есть вещи, которые нет смысла обдумывать или обсуждать. Для яростного не-фаталиста вроде меня эта мысль почти революционна.

Лассе приезжал к нам не часто – но и не редко, несколько раз в год. Он никогда не приносил подарков, однако Крис чуть ли не в обморок падал от радости, когда он переступал порог нашего дома. И еще – не знаю, как это объяснить, но Крис всегда знал – задолго, за несколько часов, даже до его звонка он просто бросал все свои дела, подходил к окну и ждал. И не ошибся ни разу. Они практически не разговаривали – Крис просто сидел у него на руках, обняв за шею, потом рядом, и только ненадолго оставаясь наедине, они общались. Мы никогда не спрашивали сына, о чем, а он не считал нужным рассказывать – не потому что секрет, а потому что нам это ни к чему.

Я все ждал, когда же у Киры лопнет терпение, но казалось, ему нет конца.

Однажды они сидели рядышком, как обычно, – Крису было лет пять или шесть – и он вдруг спросил:

– А зачем тебе два колечка?

Я непроизвольно вздрогнул. Крис держал руку Лассе, прокручивая кольца у него на пальце.

– А что?

– Пока ничего, – тот критично осмотрел свою руку. – Но когда вырасту – ты подаришь мне одно?

– Если захочешь, – произнес Лассе медленно. Кира была на кухне, и я от души надеялся, что она этого не слышала.

Позже, когда мы уложили Криса и вышли на улицу, Лассе вдруг повторил свой вопрос:

– Вы действительно не против моего… присутствия?

– Нет, – сказала Кира. Она смотрела под ноги, изучая четкие отпечатки на свежевыпавшем снегу, и в голосе не было слышно беспокойства.

– А может ли быть такое, – Лассе остановился перед ней, и она вынуждена была поднять голову, – что вы просто боитесь запрещать мне что-то?

Она молчала. Стоит отдать должное – моей жене всегда удавалось смотреть ему в глаза куда лучше, чем мне.

– Я сам тебе сказал, помнишь? – мой голос звучал невесомо, как этот снег, но каждое слово почему-то казалось тяжелым. – Никто меня за язык не тянул.

– Я помню, Перри. Но… может ли быть такое… что вы просто боитесь, что придет кто-то другой? Не я?

– Лассе, – сказала Кира устало, – зачем ты это говоришь? Может быть что угодно. Тебе обязательно надо знать причины?

– Нисколько.

– Тогда довольствуйся тем, что мы тебе рады. И Крис рад.

– Вы же не думаете, что я расскажу ему хоть что-то без вашего согласия?

Он чуть склонил голову к плечу, улыбаясь одними кончиками губ, и Кира улыбнулась в ответ – искренне, без намека на напряжение.

– Лучше тебе не знать, о чем я думаю.

В тот раз мы с ней впервые спали отдельно, хотя и не поссорились. Наутро все было по-прежнему – если можно так сказать. Мне казалось, что после каждого визита Лассе все неуловимо менялось, чтобы никогда больше не быть прежним.

Примерно после этого разговора она начала задумываться о втором ребенке. Вернее, меня в свои мысли не посвящала, просто поставила перед фактом:

– Мне рожать в ноябре.

В отличие от Джоша, мы всегда хотели только одного. Но я был безумно рад и никакой обиды, что Кира все решила без меня, не чувствовал. В конце концов, я тоже в свое время сделал кое-что без надежды на прощение. Разница в том, что я ничего не обдумывал, не решал. Все просто случилось… хотя такое оправдание мало что стоит.

Этот раз все было по-другому – непрекращающаяся тошнота и бесконечные угрозы срыва. Кира так замучилась, что стала похожа на тень, несколько раз ее приходилось укладывать в стационар на сохранение. И Крис очень сильно помогал нам тем, что не мешал. Имоджен не всегда могла брать его к себе, поскольку тоже была беременна, но наш ребенок – это наш ребенок. Он вполне мог о себе позаботиться, и у работников социальной службы волосы бы дыбом встали, узнай они, насколько хорошо.

Месяца через два после рождения Джереми Лассе был в городе проездом и зашел к нам. Кира с малышом спали, я не хотел их будить и впервые отпустил Криса покататься на машине. И только когда автомобиль скрылся за углом, меня вдруг прошило неожиданное и щемящее чувство, будто я видел его в последний раз… Я сел прямо на ступеньки, потому что не держали ноги, и так сидел, пока Лассе не привез его обратно. Кира так об этом и не узнала, а рассказывать я не собирался. Потому что пока я сидел на крыльце, сцепив зубы и сплетя пальцы, чтобы хотя бы выглядеть спокойным, чувство потери трансформировалось во что-то совсем иное… я не понимал, во что именно, потому что раньше не чувствовал ничего подобного.

Я не мог рассказать об этом Кире, потому что попросту боялся. Боялся того, что она обо мне подумает.

Латентная “аристократичность” Криса сильно упростила нам жизнь, но с появлением Джереми мы смогли вкусить в полной мере все прелести материнства-отцовства – и болезни, и вопли днем и ночью, и бесконечное требование внимания, и подчас скверный характер. Крис относился к брату ровно, как и к нам, а Джереми… тот, пожалуй, его побаивался. Хотя на это не было ни малейшей причины.

Все шло как шло, пока однажды, когда Крису было лет пятнадцать, Лассе не позвонил мне глубокой ночью. Я вышел на кухню, чтобы не разбудить Киру, и предчувствие у меня было нехорошее.

– Перри… скорее всего, я больше не смогу приезжать.

– Почему?

Его голос звучал по-прежнему спокойно, и это отчего-то меня разозлило.

– У меня теперь есть обязанности… и боюсь, они займут меня всего. Так что скажи Крису…

– А ты не хочешь сам сказать Крису?

Он замолчал, а я сделал глубокий вдох. По сути надо радоваться, только эта радость казалась деструктивной и неправильной.

– Перри… я не могу.

Бесстрастный голос дрогнул, и он повесил трубку. Я вернулся в постель и проворочался до утра, а на следующий день зашел в студию Криса. Он как раз ваял свое очередное произведение – картины его были странным смешением красок, в котором при определенном освещении или положении вдруг просматривалось чье-то лицо – мое или Киры, но чаще не мое и не Киры. Я не особо люблю такое направление – как когда-то сказал Лассе, мне нравятся картины, похожие на то, что на них нарисовано… однако Крисово творчество было чем-то совсем иным. И не я один обращал внимание – если смотреть на это больше минуты, можно не заметить, как пролетел час.

– Крис, – позвал я его, он обернулся – в уголке рта алел мазок краски, нестерпимо яркий на бледной коже, да и вся картина была преимущественно красной на белом, как открытая рана.

– Я должен тебе кое-что сказать. Лассе… он больше не приедет.

Крис вытер рот тыльной стороной ладони, размазав краску, и отступил на шаг, вглядываясь в полотно.

– Из-за меня? – спросил он без отрыва от созерцания. Потом сделал быстрый шаг, ткнул кисточкой куда-то в угол и снова отступил, довольный результатом.

– Что ты, нет, конечно, – я старался контролировать голос, но Крису, похоже, было не до меня вообще. – Ты ни в чем…

– Тогда из-за чего?

– Дела… у него какие-то дела, и…

– Пап, это невозможно. – Он сказал это рассеянно-ласково, как взрослые говорят с неразумными детьми. – У него не может быть дел важнее меня.

Я не знал, что ответить на это. Потому немного постоял и просто пошел к выходу, не оглядываясь – мне не нужно было всматриваться в картину, чтобы понять, кто на ней изображен.

После этого ничего не изменилось, включая Криса, – он ни разу не упоминал Лассе и жил в прежнем режиме. Разве что стал больше молчать – но он и раньше был немногословен. Я некоторое время наблюдал за ним – недолго, потому что забот у нас хватало выше крыши. Если Крис учился хорошо и ровно, хотя не интересовался ни одним из предметов, то Джереми чуть не каждый день преподносил нам сюрпризы в виде неудовлетворительных баллов и выговоров. Мы с Кирой по очереди навещали директора, выслушивая многочисленные претензии, проводили с младшим воспитательные работы и вообще жили полной жизнью. Скучать было решительно некогда, поэтому три года пролетели незаметно – вплоть до выпускного вечера.

Телефон зазвонил у меня в кармане, когда Крис уже должен был собраться, и я услышал потусторонний голос Лассе.

– Перри, можно я приеду?..

– А как же твоя… должность?

– Все оказалось не так сложно… может, впервые за тысячу лет. Перри, пожалуйста…

Со стороны могло казаться, что Лассе вообще невозможно сдвинуть с места, тем неестественнее было слышать его сейчас. Он просил – действительно. Я взглянул вверх на лестницу.

Тема бала была что-то типа “светский раут” – парни в смокингах, девушки в коктейльных платьях. И когда Крис спустился вниз, чтобы поехать за своей парой – лапочкой из параллельного класса по имени Синтия О`Мерфи, у меня просто пропал дар речи.

– У него выпускной, – сказал я почти без голоса. – Ты знаешь, где школа?

– Спасибо.

Лассе повесил трубку.

С каждым годом своей жизни наш сын становился все красивее, не раз и не два нам доводилось слышать за спиной что-то вроде “перерастет” – но он все не перерастал. Мы-то, конечно, привыкли… однако сейчас я будто увидел его заново, может, из-за смокинга, может, из-за того, что не так уж часто разглядывал его в последнее время… Высокий, тонкий, чуть волнистые волосы едва доставали до воротничка, а глаза сияли как новые медные монеты на лице такой убийственной красоты, что захватывало дух. Аристократ – первое слово, что пришло мне в голову, и когда я взглянул на Киру, она произнесла то же одними губами. Она резко побледнела, и я взял ее под руку. Рассказывать о Лассе было уже некогда, и в который раз пришлось пустить все на самотек.

– Я готов, – сказал Крис.

Я не хотел так думать, однако знал, что он прав.

Мы завезли Джереми ночевать к семейству Лот и отправились на официальную часть, она длилась недолго и переросла в вечеринку – бал удался на славу. Актовый зал был больше, чем среднестатистический найт-клаб, но людей хватало, так что среди них можно было свободно потеряться. Родители присутствовали в достаточном количестве, однако мы ни с кем не общались – просто сидели за столиком и пили пунш, рассматривая вовсю веселящихся вчерашних детей… В какой-то момент я заметил Синтию, танцующую с каким-то другим парнем, завертел головой в поисках Криса и вдруг увидел – он шел сквозь толпу к выходу. Шел целенаправленно, чем так живо вызвал в моей памяти картинку из его детства, что я, не задумываясь, выскочил за ним, а Кира – следом.

В школьном коридоре было непривычно пусто и тихо – музыка билась о стены с другой стороны, но сюда проникали лишь глухие удары. У входа на лестницу стоял Лассе, неподвижно, похожий на жутковато-прекрасный призрак под лампами дневного света. Крис рванул навстречу со скоростью искры… потом резко затормозил футах в шести от него и снова застыл… а когда Лассе отмер и сделал шаг, Крис упал к его ногам на колени.

И Лассе, в своем тысячедолларовом костюме, тоже опустился на пол… а я не мог дышать, потому что наш Крис, который никогда не плакал даже от боли, даже когда врезал дверцей машины себе по пальцам; наш Крис, так похожий на взрослого, сейчас рыдал едва не в голос на его руках. Лассе лишь взглянул на нас – он просил разрешения, но дал его не я, а Кира. Она взяла меня под руку и почти силой потащила назад в зал. И лишь мельком, оглянувшись, я увидел, как Лассе чуть отстранился, и в это время Крис вдруг припал к его губам, неловко, обмирая от затопивших эмоций… и как резко тот вздрогнул, а его пальцы медленно сжались в растрепанных медных прядях.

У меня без остановки текли слезы, но Кира была спокойна. Она усадила меня обратно за столик и достала из сумки маленькую бутылочку из нашего домашнего бара, чтобы щедро разбавить пунш.

– За Криса.

– За Криса, – послушно повторил я и чуть не закашлялся – коктейль получился что надо.

– Знаешь, я, наверное, не типичная мать, – сказала Кира, глядя мимо меня куда-то в толпу танцующих, – и начала понимать это только после рождения Джереми… Я не желаю своим детям удачной семейной жизни, престижной работы и спокойной старости… Я просто желаю им счастья… В конце концов, все мы рожаем детей для кого-то другого, не для себя, и должны быть готовы рано или поздно отпустить их, чтобы потерять навсегда…

Я молчал, полностью подавленный, и внезапно она спросила:

– Ты никогда не думал… что Джошу было бы лучше остаться с Заком?

Такой поворот был сродни резкой пощечине – в голове даже чуть посветлело.

– Ты о чем?

– О чем я?.. да о том, что сильное чувство драгоценно, как бы мало оно ни длилось… это дар, без которого ты – не ты, и нельзя терять его, нельзя менять на стабильность… А что если Джошу суждено было стать не-мертвым, чтобы остаться живым?

– Насколько я помню, это было решение не Джоша…

– Да… но сейчас я говорю не только о нем. Возможно, так было бы лучше для них обоих, но чтобы принять правильное решение необходимо мужество и ответственность… а этого, увы, не гарантируют ни десятки лет за спиной, ни даже сотни…

– Думаешь, он… недостаточно жив?

– Мы не знаем… – Кира мотнула головой, словно отгоняя какой-то морок, – он любит Имоджен, обожает Лиззи, Фрэнси и Престона… однако, по сути, мы не знаем… ничего. Реанимирован и жив – не одно и то же… люди в коме ведь тоже формально не мертвы… Имоджен собрала его по кусочкам, отстроила заново… но насколько то, что вышло, наш прежний Джош – это еще вопрос… Кстати, я ведь так тебе и не рассказала, что он виделся с Заком?

Я покачал головой.

– Когда?

– Года три назад, Престон еще не родился. Помнишь, я дежурила, и Джош привез парня с укусом? Я еще подумала – почему к нам, а не к себе, и лишь потом поняла – он очень хотел кого-то из нас увидеть, поговорить… но не смог. Спустя время он все-таки выложил мне все, будто не мог держать в себе, у него была какая-то потребность выговориться… впервые за много лет. На самом деле он был спокоен, даже холоден, когда рассказывал, просто констатировал факт… не зная, что за пару дней до этого мне звонила Имоджен и спрашивала, не случилось ли чего. Сказала, Джош уехал среди ночи, вернулся через час, скурил на кухне полпачки ее сигарет и уехал снова. Возвратился уже засветло, измученный, с покрасневшими глазами… не сказал ни слова и уснул в комнате девочек… Тогда я успокоила Имоджен как могла, да и Джош-то выглядел как новенький, но позже, когда он рассказывал мне… так, в двух словах, будто просто встретил на улице кого-то из прошлой жизни и прошел мимо… мне вдруг захотелось обнять его, как тогда. Когда он вернулся после всего, помнишь? Он не выглядел живым… нет, совсем не выглядел… Да, я купила ему три упаковки пива давным-давно, как обещала… но в тот момент, клянусь богом, была близка к тому, чтобы потребовать их назад. Где-то в то же время ты сказал мне про Лассе… и я вдруг так испугалась за Криса… так сильно испугалась, что пройдут годы, у него будет трое детей, собака, дом за белым забором, и он станет таким же счастливым, как Джош.

Кира открыла сумку и достала еще две бутылочки, однако в бокалы лить не стала. Просто открыла и протянула одну мне.

– И вот я думаю, Перри… о том, как мало знаю счастливых семей, а некоторые настолько несчастны, что даже не имеют терпения это скрывать. И о том, что счастье порой выглядит так неприглядно… так пугающе, что больше напоминает кошмар… бесконечную боль… а у нас не хватает ни сил, ни желания бороться за него… потому что мы так боимся… что в результате не остается ничего кроме сожаления.

– Ки, а о нас… ты тоже жалеешь? – спросил я медленно.

И тут она впервые улыбнулась, прикусив губу, совсем как та девочка, которая столкнулась со мной на улице вечность назад.

– Дурак ты.

И от этого искреннего “дурак ты” меня вдруг разобрал смех, я начал хохотать, снова до слез, и Кира смеялась тоже, а потом просто села мне на колени и обняла крепко-крепко. И хотя это не было ответом на вопрос, я знал, что никогда не задам его снова.

Мы поехали домой и просто сидели на кухне, разговаривали и пили кофе, как в старые добрые времена. Крис явился через несколько часов, задолго до рассвета. Он нерешительно остановился в дверном проеме, и нам вполне хватило выдержки, чтобы просто встать – не подскочить как ужаленные, а встать и сделать к нему пару шагов. Вот уж кто выглядел живым на все сто процентов… Волосы чуть растрепаны, губы припухли, а в еще человеческих глазах изнывало такое беспредельное счастье, что многие вопросы отпадали сами собой.

– Вы всегда знали? – спросил он тихим хрипловатым голосом.

Я кивнул – Кира тоже. Никто и не собирался лгать.

– И когда хотели сказать?

– Ждали момента. Такого… как вчера.

– Это ведь твое решение и больше ничье.

Крис кивнул. Да одного взгляда на него хватало, чтобы понять – решение было принято еще в тот момент, когда Лассе впервые взял его на руки.

Он шагнул, потянулся к нам – мы крепко сжали его холодные пальцы, будто не решаясь коснуться как-то еще. Я взглянул – кольца не было. Пока что.

– Мам…

Его губы внезапно дрогнули, глаза налились слезами, но Кира мягко прервала его:

– Где Лассе?

– На крыльце…

– Позови его, не будь невежливым. И беги собирать вещи.

Крис просиял сквозь слезы и тут же исчез, как вспышка света.

Через минуту вошел Лассе и стал точно на то же место, где до этого стоял наш сын. Он выглядел… иначе, будто ненадолго пошатнулась его вековая выдержка. Те же припухшие губы, истома в глазах, и в целом он казался совсем юным, чуть ли не ровесником Криса.

– Спасибо тебе, – сказала Кира, и глаза ангела чуть расширились, будто он ожидал услышать что-то совсем другое.

– За что?..

– За то, что столько ждал. За то, что разрешил подольше побыть его родителями.

Он смотрел, будто не вполне понимая, и в этот момент Кира взяла и сделала то, что я хотел, но не решался – обняла его. И он ее тоже – именно так, а не просто позволил себя обнять. Лассе прижимал ее к себе обеими руками, но смотрел на меня, и будь я проклят, если не почувствовал щекой прикосновение этих пушистых волос.

– Вам всегда ими быть.

Позже Кира отправилась наверх помогать Крису, и мы с Лассе вышли на улицу. Ночь была такая теплая – одна из ночей, когда в зиму уже совсем, совсем не верится.

– Береги моего сына, – сказал я.

– Ты же знаешь – я не могу обещать. – В свете луны его волосы казались молочно-серебряными. – Да и сам ты не можешь, если на то пошло.

– А я все думал, когда ж ты меня упрекнешь…

– Я тебя не упрекаю. Я просто говорю правду.

– Лассе, я его отец. Мне не нужна правда. Мне нужно, чтобы ты сказал: да, Перри, я сделаю все возможное.

– Да, Перри. Я сделаю даже больше, чем в моих силах.

– Вот это разговор.

Нет, никаких иллюзий – то, что нам известно о Лассе и на что он способен – лишь верхушка айсберга, и, по сути, мы весьма слабо представляли, кому отдали своего ребенка. Утешало одно – другие родители тоже по большинству не имеют об этом ни малейшего понятия…

Звонил Крис редко, где-то раз в неделю – однако не чаще, чем если бы он просто уехал в колледж. В следующий раз мы увидели его только через пять лет, чуть позже дня рожденья младшего.

Джереми они не застали – он уехал обкатать новую машину вместе со своей девушкой, Лиззи Лот. Она, как в свое время ее отец, взяла от родителей самое лучшее – от Джоша рост, смуглую кожу и чуть раскосые глаза, а от Имоджен белокурые волосы, фигуру танцовщицы и железный характер семейства Утор. В смысле норова младшая сестра ей значительно уступала, вследствие чего была любимой папиной дочкой, а Престон вообще небесное создание, копия Анн-Мари – по крайней мере, пока что. Однако все мы дружно считали, что нашему с Лиззи несказанно повезло. По крайней мере, она неплохо умела держать его в узде.

Крис не очень-то расстроился – для него Джереми всегда был абстракцией, так что он скорее приехал повидать нас, и мы это понимали. Привез Кире целый кейс суматранского кофе, мне – “Реми Мартен” в хрустальной бутылке, а брату – мяч с автографом самого Руди, от чего впоследствии младший впал в восторженный ступор и чуть ли не взял подарок с собой в кровать. Когда я из интереса взглянул, сколько этот мячик стоит на интернет-аукционе, у меня тоже был ступор, но другого порядка.

Пробыли они недолго, и все это время я не мог отвести от Криса глаз. Наш мальчик изменился, и дело было даже не в том, что он попробовал крови и уже не увидит дня. И не в том, что мы, может, недостаточно его любили. Он был прекрасен, ослепительно, даже жутко, и этот его взгляд, как и запах океана, я не спутал бы ни с чем. Взгляд существа, избалованного такой большой любовью, что на ее фоне даже день безнадежно меркнет. Взгляд Эли. Чистейшая, безупречная иллюстрация того, что сказала мне Кира на выпускном, – про бесценный дар, и сколько за него ни предлагай – все будет мало.

– Мы думаем вернуться в Европу, – сказал Крис, когда мы вышли их провожать. – Эркхам не повредит смена обстановки.

– Надолго? – спросила Кира.

Он переглянулся с Лассе, глаза их одинаково сверкали в расчерченном фонарями полумраке знакомыми, но от этого не менее далекими звездами. Все это время Крис держал его за руку – даже не за руку, а за кончики пальцев, перебирая, то и дело соскальзывая и снова хватаясь. Кольцо было на месте – там, где ему и положено быть.

– Надолго.

Без лишних слов я понял – то, что для них надолго, для нас вполне может оказаться навсегда.

Да мы и так знали, что будем видеть его очень редко – хотя не чаще, чем если бы он просто жил где-то отдельно, хоть и в соседнем штате. Это случается сплошь и рядом, родители не видят детей годами, успевая состариться, а порой и умереть. Так что мы просто не думали об этом. Тем более что он больше не нуждался ни в нашей заботе, ни в любви.

К сожалению, ни на одной из европейских выставок Криса побывать так и не получилось – один раз Джереми заболел гриппом, потом у него был ответственный финальный матч по футболу, потом что-то еще. Знаем только, что успех был невероятный, и самые престижные аукционные дома мира передрались как собаки за кость. Правда, уходя, Крис оставил нам все свои картины, забрал только красную, и мы развесили их в студии. Хотя за последние годы я ни разу не видел, чтобы Кира туда заходила. Может, она делает это, когда меня нет?