Текст книги "Ложь (СИ)"

Автор книги: Need_to_smile

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

========== Волшебное. ==========

Даже в самых обычных книгах есть что-то волшебное.

Магия стекает с хрупких страниц. Она впитывается в кожу с запахом пыли, гуляет по заброшенным комнатам сквозняком.

Чужие истории. Заточённые в изящные строки жизни и эпохи. Высокий голос златокудрой матери из далёких снов, поющий старинные баллады про доблестных воинов, победивших Тьму, про их мудрого и справедливого Владыку, про великих волшебников и прекрасных принцесс.

Любая маленькая девочка мечтает стать принцессой, не так ли? Она тоже не была исключением. Представляла, как кружит в красивом платье с пышными юбками по закрытой ныне бальной зале. Как целуют её тонкую руку восхищённые лорды. Мать пела, а она просила ещё и ещё.

Мать смеялась. Её звонкий голос разносился по пустому поместью. Прекраснее любой музыки. Волшебный, как те баллады, что он пел.

Она просила снова. Её детские искренние глазки сияли восторгом, отрезая пути к отступлению. И мать пела ещё. Ещё и ещё, ласково погружая дитя в переливы голоса, словно в пуховую перину. Пела, пока не приходил он – зловещий человек с презрительным взглядом.

Он не делал ничего страшного. Не кричал, не ругался. Не ступал и шагу из своего тёмного проёма. Но мать обрывала свою песню на случайной ноте, замолкала, не дочитав до конца абзац.

Человек бросал лишь одно злое слово прежде чем вновь огласить коридоры чётким стуком шагов.

Он говорил «ложь».

***

– Мам. Ма-а-а-ам…

Вверх по некогда роскошной лестнице, влево по коридору, привычно и нестрашно. Неустойчивые детские ножки так и норовят соскользнуть с очередной ступеньки, но она никогда не сдаётся. Она всегда добивается поставленной цели, а сейчас цель важна как никогда.

– Ма-а-ам…

Ножки быстро мелькают, сменяясь, по дорогой древесине. Поскальзываются.

Девочка недовольно сопит и кривится, но встаёт, не плачет. Зачем, ведь рядом всё равно нет того, кто пожалеет.

– Ма-а-ам…

Пухлые ручки беспомощно слабы, и дверь, даже уже чуть приоткрытая, поддаваться им не желает, отворяется медленно и со скрипом, открывая знакомый жёсткий силуэт.

Девочка неловко застывает, сплетая маленькие пальчики.

Человек, как обычно, стоит и смотрит. Но вот с лицом что-то не так… сильнее, чем обычно. У неё бывает такое же, когда заставляют есть что-то невкусное и противное. И сейчас человек, похоже, думает, не съесть ли её. Девочка огибает живое препятствие пятясь, натыкаясь на мамины шкафчики и сундучки. Человек всё так же недоволен. Но он не движется.

На пути ещё одна приоткрытая дверь – дверь маминой спальни. Девочка очень осторожна. К кровати она подходит очень тихо, почти на цыпочках. Ведь мама, наверное, спит. Зачем же ещё лежать в постели днём?

Рука у мамы бледная и отчего-то прохладная. Девочка привычно трётся об неё щекой, но женщина не хочет просыпаться. Глаза её и так открыты. Но это не мамины глаза, а какие-то мутные стёклышки. Как те, из которых сделаны разноцветные склянки человека.

– Ма-а?.. – несмело зовёт она.

Женщина молчит.

Девочка пытается залезть к ней на кровать, как когда-то. На мягкие белые простыни, пахнущие цветами. Но сейчас ткань пахнет порченным железом и оставляет на пальчиках красные разводы. Непонимающий взгляд скользит дальше, туда, где расплылось на тонком одеяле что-то тёмное, туда, где, распластав уродливые ручки, лежит маленькая сломанная кукла в таких же как у неё на пальцах алых пятнах.

– Ма-а-ам! – она трясёт за упавшую из-под одеяла руку. И на детское плечико ложится рука незнакомая, тяжёлая и жёсткая, заставляя отпрянуть от спящей.

Человек смотрит безразлично, и губы его сжаты в тонкую нить.

Девочка сползает к его ногам, окропляя льющимися против воли слезами загнутые носы сапог.

– Разбудите её!

– Но я не могу.

Девочка поднимает взгляд на человека и губы её сами сжимаются в такую же как у него тонкую нить.

– Почему?

– Она не спит. Она умерла. Называй вещи своими именами.

Он грубо ставит девочку на ноги и подталкивает к выходу, но та не собирается подчиняться. Только не ему, не человеку.

– Она не может умереть. Она обещала спеть мне балладу!

Человек удивлён. Но вскоре кривится в такой же неуместной, как и этот возглас, улыбке.

– Никто больше не споёт тебе, ученик. Но не надо рыдать. Ты не один. Я всё ещё здесь.

Что-то холодное касается её головы, и светлые, как у матери, локоны падают, пружиня, под ноги.

========== Возвышенное. ==========

Даже в самых обычных книгах есть что-то возвышенное.

Оно дышит с узорчатых вензелей жаждой свершений, манит, шурша пожелтевшими страницами.

Теперь девочка читала сама. Но почти как прежде, годы назад, замирало сердечко, предвкушая новые подвиги давно сгинувших героев.

Человек стал мастером, она – учеником. Это превратило её жизнь в тяжёлое испытание.

Днём мастер показывал ей как стоять и как двигаться. Учил вовремя говорить и вовремя молчать. Но ноги подкашивались. Руки выпускали ношу, а глаза закрывались, пытаясь ввергнуть в забытье.

– Я бесполезна. Оставьте меня, мастер, – говорила она.

Но мастер будто не слышал. Он прятал презрение в глубинах безразличных глаз и велел повторять снова. Снова и снова. Спокойно, но неумолимо звучал его голос.

И она терпела. Терпела, зная, что ночью сможет тихо выскользнуть из спальни и направиться в западное крыло – обитель желанных знаний. Знаний о том, что за пределами поместья есть что-то кроме изнурительных тренировок и пугающего взгляда человека.

Библиотека стала её единственным убежищем. Здесь всегда царил таинственный и привычный полумрак. Фантастические гравюры в неверном свете единственной свечи оживали. Сквозняк, проникающий из коридоров, трепал перья на шлемах отважных рыцарей, колыхал роскошные одежды дам, играл в королевских бородах.

Девочка не осталась одна, это правда. Мать у неё отняли, но правду отнять не могли. Слова человека огибали её подобно речной воде. Девочка представляла, как идёт против бурного течения и улыбалась, не замечая холодного интереса мастера.

Каждый день приносил ей новую рану. Каждая ночь – отдушину.

Однажды девочка чуть не сожгла библиотеку, заснув на очередном из стихов «Песни о Кровавом Короле». Пламя лизало родные тома, а она не могла пошевелиться, заворожённо глядя на его безумную игру. Это казалось таким интересным и важным. Огонь будто хотел поведать девочке великую тайну, и та уже протянула руку к его неистовым языкам, готовая узнать, когда пришёл их убийца с мешком песка.

Человек спросил, чем она занималась здесь ночью.

Девочка ответила, что училась.

Человек взял её за плечи, непривычно мягко и участливо, и сказал такое знакомое «ложь».

Пошёл к себе, разнося песок по поместью на полах своего тёмного халата.

Девочка думала о той глупости, что чуть не совершила, шагнув в объятья огня. Она клялась себе, что никогда больше не ослушается мастера, что будет выполнять всё, что тот повелит…

Ложь.

***

– Мне надоело это!

Стекло, сжатое тонкими пальцами, режет узкую ладонь осколками. Но ей плевать. Её взгляд сейчас гораздо острее впивается в глаза мастера. Она так думает. Ей хочется так думать. А мастер только снова сжимает губы в нить. Он спокоен, пусть в глубине зрачков и плещется безумие.

– Ты влюбилась в того мальчишку, Лакса. Ожидаемо. Всё ваше бабье племя таково, что не может без защитника… пускай и картонного.

Мастер брезгливо кривится, ученица шипит.

– Но нужен ли тебе защитник? Тебе, что на столь многое способна?

Жёсткая ладонь властно ложится на девичье плечо. С губ ученицы срывается звук, близкий к рыку.

– Жизнь дала тебе шанс быть кем-то важным. Стать тем, про кого пишут баллады, а не тем, кто их читает.

– И для этого мне нужно быть кем? Не женщиной?

Пальцы разжимаются, выпуская красноватые частички почившего стакана. Ученица отстраняет руку мастера. Он морщится.

– А может, мне и не надо быть кем-то важным? Может, я не хочу искать в каждом прохожем врага и спать с кинжалом?

Мастер улыбается. Добродушно и жутко, как умеет только он.

– Ты хочешь спать с мужчиной и рожать ему детей. В муках. Хочешь кормить свиней и мести полы. Быть игрушкой. Собственностью. Так же у нас женщины живут?

Ученица делает упрямый шаг вперёд.

– Я не буду, как они, – вырывается сквозь сжатые зубы.

Мастер широким жестом очерчивает её скупой мешковатый наряд.

– Конечно, не будешь. Возвращайся к тренировкам, ученик.

Его шаги удаляются, но громкий треск ломаемого копья заставляет обернуться.

– Я не буду такой, как они. Не буду ни игрушкой, ни собственностью. Все ваши слова– ложь! У меня есть свой путь. Без насилия и притворства!

– Я делаю, как лучше для тебя.

Снова покровительственный взгляд и отеческие объятья. Но она не верит, нерешительно возводит взгляд.

– Тогда дай мне свободу!

Таящие безумие очи внимательны и непреклонны. Она готова услышать «нет». Она готова снова терпеть, сбегая по ночам в библиотеку и жадно вчитываясь в заученные строки романов. Но мастер отчего-то кивает.

– Я дам тебе свободу. Для пары ошибок хватит, – раздражённо замечает.

Её глаза восторженно распахиваются, как у чистого и деятельного ребёнка.

– Я… Спасибо, мастер!

– Ты вернёшься, – бросает он.

Но девушка лишь со счастливой улыбкой качает головой. Не вернётся. Ни за что не вернётся.

Белый конь всегда готов двинуться в путь, и она не заставляет его ждать. Немного еды и воды. Немного денег на первое время. Мамино дорожное платье, неудобное после обычного мужского. Но она ещё успеет привыкнуть. Солдатом она не станет. В балладах солдаты лишь стопками гибнут, а девушка не хочет для себя такой участи. Обещания мастера – очередная ложь. Он безумец. Безумный, изуродованный на одной из своих любимых войн старик, вечно ждущий новую. Но мир создан не для войны. Она читала.

– Не пожелаете удачи?

Изящная птица слетает с руки мастера с очередным посланием. Он недовольно смотрит на беглянку через плечо.

– Ты вернёшься.

Девушка азартно пришпоривает коня.

Несутся по обеим сторонам дороги знакомые заросли, и ей снова кажется, что она противится сильному течению. И побеждает. Но стихия неумолима. Девушка знала бы это, желай она знать.

Взбудораженный ум довольно скоро утихает. Долго томящееся в конюшне животное растрачивает накопленный силы и теперь устало стучит подковами по камням. Ночь напоминает о себе осенним холодом, и девушка задумывается, где бы ей переночевать.

А впереди Город. Она видит свет его окон, завораживающий и близкий, и кажется, будто стало немного теплее на сердце. Конь недовольно фыркает. Ему тепло иллюзорное не нужно и даром. Он рад, очутившись в конюшне. Пусть и не дом, но здесь есть сено и крыша. Девушка только треплет любимца за спутанную белую гриву и оставляет конюху монетку с профилем про̒клятого короля. Ей нужно дальше.

Улицы холодны и пустынны. Ледяная влага близкой реки витает в воздухе, делая зыбким свет факелов. Она не знает, куда идти. Она никогда не умела разобраться в переплетении чужих дорог. Её шаг несётся наугад и в голове очередные знакомые строки. Обманчивый отсвет смирённого огня скрывает пару теней. Она не знает, куда идти…

– Эй, постой.

Девушка застывает на мгновение и ускоряет шаг. Ей не нужен страх. Она не должна бояться того, во что не верит. Не должна бояться чудищ запретных земель или северных охотников… или насильников.

– Я сказал стой!

Спину пронизывает холод каменной стены. Девушка пытается вырваться, но не может, прижатая к камню парой огромных рук и тёмным взглядом.

– Смотри, какая милашка заблудилась, а, Жок?

Она оторопело смотрит, как приближается из-за его плеча второй смутный силуэт.

– Выпусти…те меня.

Здоровяк издевательски присвистывает.

– Ле-еди. Такая вежливая…

Он проводит носом по её щеке, но, получив удар ногой куда-то в район живота, на время ослабляет хватку.

Девушка проскальзывает у него под рукой. Лицо её суровеет от гнева. Тонкие пальцы пытаются нащупать на ремешке привычную рукоять.

– Ну раз заблудилась – значит, поблудит, – с мерзким хихиканьем отпускает остроту названный Жок.

Новый удар о стену выбивает из лёгких весь воздух, на несколько долгих мгновений лишая возможности двигаться. Грубые нетерпеливые пальцы рвут платье по шву.

Мир создан не для войны. Она – читала.

Нож остался в поместье.

========== Благородное. ==========

Даже в самых обычных книгах есть что-то благородное.

То, чего так не хватает в жизни.

То, что ты сам хочешь в неё привнести.

В мире много зла и несправедливости, она знала это. Но становиться частью этого зла – вовсе не обязательно. В это она верила. К этому она стремилась.

Зло можно и нужно истреблять. Начиная с малого: с загулявших наёмников, не гнушающихся развлечься с первой встречной девой, с разбойников, грабящих продовольственные обозы, с бандитов, крадущих из тёплых постелей детей… И заканчивая чудищами запретных земель.

О, они были реальны, как и любое другое зло. Кожа их лоснилась, маски человеческих лиц двигались волей безумия, клыки вспарывали животы смельчаков, как шило вспарывает ситец. Но самое страшное из всего, чем они обладали – это их глаза. Огромные и голодные, защищённые костяным наростом сверху и окаймлённые зловещей чёрной кляксой снизу. Глаза, напитанные болью и кровью. Глаза совершенного убийцы. Глаза, так похожие на человеческие.

Но любое чудовище можно убить. Она – убила. Её встречали, как героя. Девушки бросали ей под ноги яркие луговые цветы, юноши восхищённо пожимали руки, дети и старики улыбались. Мастер же только кивнул.

И она поняла, о чём он ей тогда говорил. Почувствовала себя героем баллад, защитником слабых и угнетённых. И на душе было так свободно, так щекочуще тепло и приятно, что она не чувствовала ни усталости, ни дрожи в руках, сжимающих окровавленное оружие, ни тянущей боли прокушенного сухожилия.

Она была героем. Ей казалось, будто сила и благородство её сравнимы разве что с южным Владыкой. Она почти забыла, сколько прочих воинов легли вместо неё на острые клыки абсолютного зла. Она почти забыла, что у того было человеческое лицо.

Души спасает благородство чистых рыцарей. Она верила в это. Она к этому стремилась.

А мастер лишь снова улыбался жалостливо и насмешливо вдали от прославляющей его творение толпы.

Ложь.

***

– Должны сделать. Что-то.

Широкий, чётко выверенный шаг: один, два, поворот. Три, четыре – остановка. Плащ задумчиво облегает бесполую фигуру и возвращается на обычное место за спиной.

Мастер поднимает взгляд неторопливо и со скукой.

Чёрствый? Нет, конечно нет. Она слишком давно с ним знакома, чтобы заблуждаться. Разочаровавшийся. Отрешённый. Но он мудр и умён. Он желает блага. Она знает. Она выучила тот урок.

Мастер всегда прав.

И потому она сжимает в нить губы по его старой привычке. Она понимает, что не имела права говорить ему о том, что он должен. Но она понимает, что не имеет права и промолчать.

Она – герой, защитник. А за высокой оградой поместья бродит смерть.

– Твои варианты? – интересуется мастер.

Но ученица молчит. Её взгляд прикован к узорчатому полу. Её сжатые губы дрожат.

– Я жду, – напоминает.

Длинные костлявые пальцы выбивают на столешнице ритм старинного марша. Левой, левой, левой. Было бы всё так просто. Был бы причиной вражеский полк, шагающий под ненавистный барабанный бой…

Ученица поднимает взгляд.

Он всё ещё ждёт. Его черты выражают интерес. Возможно, мастер признал бы правой её. Но с дрожащих губ срывается только одна из бесполезных баллад.

– Есть справедливый южный царь,

С небесно-синими очами,

Власа̒ми чёрными, как гарь,

И сладкогласными речами…

Голос её резко прорезает сумрак кабинета, но сбивается в шёпот к концу, под аккомпанемент оглушительного хохота.

Мастер хохочет, и ученица отступает на шаг.

Его бледное лицо наливается алой краской, а глаза зло блестят под густыми бровями. Он не смежает век. Он глядит на ученицу, он испепеляет её, он презирает её.

Она отступает ещё на один шаг.

– Сообщить. Югу…

– Дура, – припечатывает.

– Варианты? – огрызается она.

Человек порывисто встаёт. Его шаги широкие и чёткие, напряжённые, но неспешные. Он смотрит мрачно. Глаза в глаза. Теперь они одного роста. Наверное, и шаг у них один на двоих, и нервные скупые движения.

Но она им не станет. Ни за что не станет.

Ладонь привычно ложится ей на плечо и сжимает. До боли, до порыва сделать оставшиеся пару шагов до двери.

– Ты знаешь. Открой глаза и признай, что нельзя сделать дело, не замарав рук…

Она пытается отвести взгляд, но мастер не даёт. Костлявые пальцы жёстко возвращают подбородок на место. И она смотрит. Глаза в глаза. Она тонет в глубинах его безумия, захлёбывается в шёпоте собственных ясных мыслей.

Она знает, что нужно делать.

– Жрецы. Всё исцеляет жреческая кровь.

Мастер кивает и отстраняется:

– Но они не станут помогать. Как поступит герой?

Она молчит. Она знает, что любой ответ может оказаться неверным. Герои из её баллад не убивают невинных. Герои должны спасать от зла. Но что делать, если у зла нет плоти, которую нужно пронзить?

– Я должна убить жреца, – трескуче заключает.

– Жрицу.

Ученица отстранённо кивает:

– Жрицу по имени Фьёра. Она носила мне молоко…

Ночной сумрак принимает в свои объятья героя, чтобы вернуть на свет убийцу. Хмурая луна идёт по свежим следам. Врываются в ближние окна её холодные лучи, но никого не находят, не будят, мечутся по зеркалам и стёклам. Смерть шагнула в проём раньше и никто теперь не проснётся.

Смерть, у которой нет лика. Смерть, которую не пронзить остриём копья, но можно спугнуть чистой кровью.

Домик у ручья светел и уютен, здесь пахнет печеньем и маттиолой. Так не должно пахнуть там, где боятся смерти. Так не должно быть там, где питают сострадание. Хозяйка встречает убийцу с улыбкой, приглашает её выпить шоколаду.

Убийца, конечно, отказывается.

– Ты жрица, – говорит она.

Чистый взгляд леденеет, как тронутая мраком вода, и Фьёра теряет свою красоту, теряет молодость. На убийцу глядит из-за обода длинных ресниц жадная старуха.

– Я не могу смешивать свой светлый дар с мирской поганью. Я не имею права лечить этих людей.

И убийце почти не жаль её. У убийцы есть оправданье. Пальцы не дрожат, сжимаясь на чужом горле в удушающем объятьи.

Ни капли чистой крови на полы, пахнущие маттиолой.

Ради блага. Ради людей.

Ради эликсира жизни, что изготовит её мудрый мастер от мора.

Она сможет с этим жить…

Но мастер подзывает снова. Она склоняет голову и слышит новый приказ.

Аша и Мик.

Они полукровки, их не исцелит жреческая кровь. А значит они опасны.

Аша и Мик.

Что в этом такого? Только два детских лица с иноземными чертами.

У неё снова есть оправдание. Избавить от мук – благородно… Это очень благородно, чего не скажешь об убийстве детей.

Они знают её. Они помнят героя, что спас их от чудовища, помнят того, кто шёл по улицам в тёмной крови поверженного зла с человеческим лицом. На их худеньких личиках расцветает нежная и мягкая, как лепестки южных цветов, улыбка. Одна на двоих.

Они восхищённо ловят каждый её взгляд, неуклюже подражают каждому её движению. Такие больные и слабые. Такие доверчивые… как котята.

А она ведёт их в лес. Твердит, что непременно нужно кое-что показать, и им любопытно. Она видит, как просвечивают под тонкой кожей зеленоватые вены, когда кудрявые головы склоняются к воде, повинуясь небрежному движению кумира.

Ей так щекочуще холодно.

Ветер ласков и тих, солнце ненавязчиво и спокойно… Наверное, рвутся на волю рыдания.

Но зачем плакать? Рядом давно нет того, кто пожалеет.

========== Ложь? ==========

Даже в самых обычных книгах что-то есть.

И это что-то обычно ложь.

В реальном мире нож куда практичнее книг, в этом ей пришлось убедиться. А какие книги читать, чтобы знать, куда бить – её давно научили.

Мир жесток, и зла в нём слишком много. Всё зло не истребить, не вычистить. Только не во имя зыбкого добра.

Оно покидает тебя вместе с кровью от раны, оставленной очередным поверженным чудовищем. Оно тает с каждым новым взмахом острого клинка. Добро обречено на поражение – к концу борьбы ты просто его в себе не найдёшь.

Со злом всегда борется зло. Меньшее зло. Оправданное зло…

Ложь.

***

Однажды мастер зовёт её в свой кабинет и вручает сундук со свитками. Ветхими – покрытыми сетью тёмных трещин. Новыми – прочными и лишь чуть отдающими желтизной.

Она спрашивает, что это.

Мастер отвечает, что правда.

– Не можете знать.

– Это работы изгнанной богини. Зачем же ей лгать?

– А зачем не лгать?

Мастер смотрит на ученицу очень внимательно. Кажется даже, что где-то в глубине мелькает одобрение.

Он говорит, что у отверженных нет любимцев.

Пусть будет так.

Она принимает сундук. Она вчитывается в резко выведенные крючки символов сокрытых в нём свитков. Написанное там гораздо больше похоже на правду чем всё, что ей встречалось прежде.

В один из дней она вновь разжигает пожар.

Пламя вновь лижет своими языками замаранные страницы. Пламя вновь обещает прозрение. Но она знает, что это лишь очередная ложь. Лишь треск красивых обложек потерянных мечт.

Она сжигает выученные наизусть романы. Она бросает в костёр легенды и сказания, песни и баллады. Она предаёт огню воспоминания о волшебном голосе и грёзы о помпезных балах. Чтобы никогда к ним больше не вернуться. Чтобы не трогать душу несбыточным.

От них остаются лишь безымянные клочки и горстка пепла во дворе.

Мастер ничего не говорит в этот раз. Лишь кивает своим мыслям и исчезает из вида, оглашая чеканным стуком шагов коридорную тьму.

На следующий день она узнаёт, что будет война.

Баллады называли ту злом? Пусть так. Она сожгла прокля̒тые баллады. Задурить ей голову не удастся, кто зло истинное – известно.

Оно давит и подчиняет себе всё светлое, что попадётся на пути. Оно убивает ради забавы и смеётся над слабостью низших. Оно отравило мать. Оно разбросало по стране грязных бандитов и наёмников. Оно напустило на мирных жителей чудовищ и допустило мор.

Но как и у любого абсолютного зла – у этого тоже человеческое лицо и слабая плоть.

Значит она убьёт его.

Победы над злом абсолютным должно хватить для оправдания зла вынужденного.

***

А за тёплым южным морем, в высоком замке абсолютное зло просыпается ото сна.

Оно вежливо говорит и покровительственно улыбается. Оно щедро и справедливо, и все приходят к нему за правдой. Дети слушают каждое слово, затаив дыхание, и заплетают его угольно-чёрные волосы в тысячи тонких кос.

Зло превыше всего ценит честь и презирает тех, кто поднял руку на невинного.

Зло не знает, что для кого-то является злом в окружении довольных и почтительных подданных.

Возможно, оно посчитало бы абсолютным злом её. Жестокую, бескомпромиссную, верную. Ведь всё, что говорит генерал своему солдату, – правда только для генерала. Безумного, изуродованного на одной из своих любимых войн старика, вечно ждущего новую.

У неё своей правды нет.