Текст книги "Холод (СИ)"

Автор книги: Need_to_smile

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

========== Часть 1 ==========

Первое, что помнил Фарин из детства – это холод. Вечный, колючий, стылый холод его родины. От холода не уйти. Минует короткое лето. Скроет скупое солнце снежная завеса. Застынут речные потоки. И Великая Тьма вернётся к ним, в обитель льдов и теней. Она всегда возвращалась. И день становился ночью.

Но раньше он холода не боялся. Давно, в то время, когда был маленьким мальчиком и мать носила его на руках по дворцу. Там всё время ходили люди. Фарин не слышал их шагов, он редко мог различить среди белого камня стен их тонкие силуэты, не прозвучи приветствия. Их кожа – пористая снежная перина. Их волосы – оставленная баспаэ* паутина. Их глаза – острые голубоватые льдинки. Люди эти – лишь один из ликов Холода.

Но тогда Фарин об этом не думал. Всё казалось ему таким чистым и хрупким, таким уместным и правильным. Люди жили праведно. Люди были охотниками, истребляющими порождений Тьмы. Люди носили благословение Праматерей. И плевать, что они отличались от снегов пустошей, где жили, лишь самую малость – других он не видел.

Быть может только в зеркале.

– Ма, у меня деревянная кожа потому, что я проклят? – однажды спросил он.

Мать посмотрела на него очень спокойно. Присела на корточки, чтобы видеть глаза.

– Почему же деревянная?

– Я хотел сделать себе копьё, как все охотники. Когда ломаешь прут, у него такая сердцевина, – Фарин ткнул пальцем в не скрытую одеждой щеку.

Мать сморгнула.

– Нет, Фарнион. Ты не проклят. У всех южан кожа такого цвета. – Фарин вопросительно коснулся своих белоснежных волос. – Не ты, твой отец.

– А какие они, эти южане?

Мать почти не раздумывала над ответом:

– Грязные, порочные, жадные, жестокие. Всё мерят монетой.

– Что такое мане?.. Нет, я про другое. Им бывает… – Фарин вжал голову в плечи, – …холодно?

– А тебе бывает? – Мальчик в ответ кивнул. – Не выходи больше из дворца.

Она плавно поднялась и двинулась к проёму. Фарин подскочил за ней:

– Но как же я стану охотником, если не тренироваться?

– Ты не станешь охотником.

Он застыл, недоумённо хмуря белые брови.

– Но все становятся охотниками. Кем же я тогда?..

– Молись Праматерям, Фарнион, и ты не будешь чувствовать холода.

В глазах её блеснуло нечто, отдалённо напоминающее жизнь. Позже Фарин понял, что это было безумие. Но тогда он поверил. Он пришёл в храм, полный привычных, неотличимых от белоснежных стен людей. Он думал, как будет хорошо, когда Праматери отнимут от него холод, каким умелым он станет охотником…

…Один за другим склонялись в молитве белые фигуры пред исполинскими изваяниями Праматерей. Один за другим повторяли одни и те же слова. Волосы встали дыбом на голове мальчика. Острые иглы страха пронзили его грудь. «Позовите меня во Тьму. Даруйте мне шанс на вечный покой», – говорили они. И улыбались. Растягивали белые губы, смотрели с надеждой в каменные глаза древних богинь.

Что такое вечный покой Фарин уже знал. Он был ещё слишком живым, чтобы молиться.

А значит, от холода не уйти.

***

Второе, что въелось в память Фарина против его воли – Раэль.

Красивая до гордости и гордая до горделивости, она являлась неоспоримым идеалом для его матери – ведь Раэль была их царевной. А ещё жрицей.

Они иногда играли. Иногда Фарину даже нравилось с ней играть. Раэль была старше, её уже брали на охоту, и тайком от взрослых она хвасталась перед ним своими умениями. Фарин не возражал – сама о том не подозревая, царевна стала его учителем. Он запоминал все её движения чётко и старательно. Наверное, разбуди его кто ночью, он смог бы повторить их все до единого. Но чаще всего Раэль казалась невыносимой, и Фарин терпел её внимание стиснув зубы.

– Покажи, что там у тебя, – снисходительно велела Раэль.

Не дожидаясь ответа, она нагло заглянула через плечо, но Фарин склонился ниже, полностью заслоняя своё творение.

Царевна обиженно засопела:

– Тэ*! Твой сын не хочет показывать мне своего волчонка!

Мать бесшумно, как все снежные люди, встала за спиной и положила руку на плечо.

– Фарнион, ты дитя благородного холода. Жадность не должна быть тебе свойственна.

Фарин со вздохом откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. Говорили, южане делают так, когда чем-то недовольны, но недовольства он не испытывал. Просто было холодно. Как всегда.

Раэль с болезненным энтузиазмом схватила лежащий перед ним листок. Нацепив на лицо взрослое серьёзное выражение, повертела тот в руках.

– Неплохо, – снисходительно признала она. Фарин угукнул. – Ты быстро учишься, он и правда похож на волка. Вот только у него другого цвета шерсть. Смотри, как у меня.

Тонкая ручка указала на второй листок, надорванный с левого края.

Фарин подавил улыбку. Он прекрасно понимал, что в рисовании Раэль не преуспеть, и мать, судя по всему, понимала это тоже.

– Волки серые или белые, принцесса, – сказала она терпеливо.

«Или чёрные, – подумал Фарин. – Но, чтобы на них охотится, ты ещё не доросла».

– Это южные волки, а на юге везде золото. Ты сама говорила, тэ. Они жёлтые!

Мать покачала головой. А Раэль, невыносимая и гордая царевна, будущая жрица, эта идеальная девчонка, сморщила тонкий нос и разорвала рисунок Фарина на части. На мелкие клочки.

Фарин медленно расплылся в улыбке.

– Они се-е-ерые, – пропел.

Истеричный притоп – и принцесса скрылась в белом мраке дворцовых лабиринтов.

Мать не понимала его поведения. Резко выделилась на белой коже складка меж бровей.

– О Праматери великие! Фарнион, зачем же ты?..

– А она? Она, ма? Разве это хорошо: чужое рвать? Или, если она родилась царевной, ей можно?

– Фарнион…

– …царю же бороду можно носить. Ни у кого больше бород нет. Ты думаешь, я не знаю отчего она у него? А я помню священные тексты. Бороды растут только у грешников…

Мать пошатнулась. Зашарила рукой по воздуху, ища сиденье.

– Будьте прокляты все южане, даже их кровь порочна… Извинись, Фарнион. Извинись перед царевной-жрицей. Как бы худо не было. Расскажет Праматерям, а они с тобой… – женщина покачала головой.

Фарин нехотя повиновался.

В покоях Раэль было странно. В покоях Раэль было много красного и золотого, кажется, – цвета порочных южных монет. Там пахло чем-то сладким, и окна были плотно закрыты, не пуская Холод.

Она и правда молилась. Фарину страшно даже стало на секунду, что вот она – расплата, напророченная матерью за злословие. Но молила Раэль не о наказании ему, грешному. Не о зловещем «вечном покое» для себя, праведной. Она молила о праве быть лучше Фарина, рисовать красивее Фарина.

Фарин же помолился о том, чтобы она получила от Праматерей по заслугам. Но молитвам жрицы Праматери вняли, молитвам полукровки – нет. И Фарин подумал тогда, что именно это им и нравится – Праматерям. Не неясные стенания о всеобщем благе или каком-то мистическом покое, а именно такие молитвы – чёткие и ясные, какие из уст неживых снежных людей вырваться не смели… Лишь из уст надоедливой Раэль.

Поэтому через пару лет Фарин решил, что влюблён в неё. Не за красивое лицо или гибкую фигуру охотницы, как прочие праведники, с немым одобрением созерцающие. Он был влюблён в тепло её покоев и в жреческую прядь порочного золота у виска. Он был влюблён в жизнь, что в ней теплилась. Что ему, мальчишке, какое-то тело?..

Только этой жизни он желал всем своим существом.

***

Третье, что Фарину не забыть уже никогда – дни, когда Раэль была просватана. Дни, когда она ушла. Дни, когда он узнал, что все лгут.

– Фарнион!

Тонкие девичьи руки обвили его плечи. Порывисто, странно – слишком даже для Раэль. Мать глянула как всегда спокойно и собралась было уйти, захватив учебные фолианты, но принцесса не позволила.

– О, милая тэ! Останься, прошу тебя! У меня такая добрая весть!..

Мать покорно застыла, а Раэль ещё раз взглянула на Фарина. Чуть скривила уголки белых губ, довольная его недоумением.

– Я стану невестою!

Её волосы колыхались от взволнованного дыхания. Её шаги мерили комнату без устали. Умей снежные люди краснеть – Раэль раскраснелась бы, но краснел отчего-то Фарин.

– Поздравляю, – просто отозвалась мать.

– Чьей невестой? – хмуро брякнул мальчишка.

Кто заберёт у него жизнь и запретный золотой блеск? Кто запрёт двери покоев, наполненных вместо запахов снега и льда запахами цветов и южных пряностей?

Раэль была довольна его вопросом. Она ждала его. Она снова кривила губы, предвкушая:

– Гераниса. Гераниса, Фарнион! Самого гераниса!

– О Праматери. Гераниса? Южного царя, владыки Равентена? – распахнула глаза мать. Раэль торопливо кивала, не желая замечать её тревоги.

– Самого гераниса!.. Тэ, я слышала, он красив. Красив ли геранис?

«Будет ли мой муж красив настолько, насколько я? Будет ли меня достоин?» – прочитал в её глазах Фарин.

– Кто вам это сказал, царевна? На что вы ему, что он замыслил? – выпытывала мать.

Раэль немного растеряла пыл и глядела теперь настороженно.

– Это… отец мне сказал. Он прибудет скоро. В храм… Почему ты не рада, тэ?

Мать побросала свои фолианты. Стрелою бросилась в проём.

– Тэ! Отца нет, он в Деви! – крикнула Раэль ей вслед. Женщина вернулась и тихо села. – Тэ, что не так?

– Равентенцы. Вы их не встречали и не знаете… – мать выдохнула. – Они хуже всех прочих южан. Все в золоте и крови. Жадные, лживые…

– Наверное, это потому, что они самые южные южане, – предположил Фарин ей в тон.

Мать моргнула и с ленцой повернула к нему белое лицо.

– Что?

– Южане порочны. Равентен – самая южная страна, оттого самая порочная. Странно, что ты не понимаешь: как бы Праматери за такое не наказали.

– Ты думаешь это смешно? – она строго приподняла бровь. Но Фарин не ответил, потому следующая фраза вернулась к ученице. – Молитесь, чтобы геранис отказался, моя царевна. Молитесь, чтобы позабыл о вас. Он тиран, грешник, убийца королей. Он роднится с чудовищами, развращает детей и душит дев после проведённой с ними ночи. Его замок украшен человеческими черепами. На его гербе резвятся скалозубы. Молитесь, молитесь моя царевна.

И Раэль молилась. Страх поселился в её красивых живых глазах, пальцы её дрожали, когда она рисовала, а комнаты отныне были всегда закрыты.

«Она такая же, как все, – с горечью понял Фарин, глядя, как дёргается царевна после каждого обращённого к ней слова. – Она такая же, как они: трусливая и покорная, пусть и чуточку живая».

Но он ошибся. В день, когда к королю прилетела птица с посланием, Раэль бежала с другими охотниками на дальний север, подарив Фарину на прощание своё детское копьё из священного белого металла чазэ и поцелуй в щёку.

«Почему ты прощаешься? Ты же вернёшься?» – спросил он, старательно скрывая злые слёзы. Влага притягивала холод и тот больно щипал Фарину лицо.

Раэль изящно заткнула за ухо единственную среди белоснежных волос золотистую прядь. «Я вернусь. Праматери говорят, это ты меня не дождёшься».

– Фарнион, куда она пошла? Не смей молчать, если что-то знаешь. Это важно. Царевна должна явиться пред очи гераниса, хотя бы раз, – говорила мать, гладя его по волосам. Кожа у неё была мягкая и холодная, будто летний снег, и в таких же рыхлых ямках пор. Ему становилось ещё холоднее, когда мать изображала ласку. Он ведь давно уже понял, что все они неживые, ходячие сугробы: вместо горячей человеческой крови, в их жилах будто вода. Зачем они притворяются?

Фарин вырвал свои руки из её.

– Ты сама говорила, что геранис чудовище. Что Раэль будет лучше не становиться его невестой. Почему ты недовольна?

– Я говорила ей молится, а не сбегать.

– Слушали бы ещё эти божественные старухи другие молитвы. Не про смерть…

– Говори громче, Фарнион, я не слышу.

Глаза её были прозрачными и мёртвыми, будто две льдинки. Она просто не хочет ни видеть, ни слышать ничего вокруг. Никто из них не хочет. Ведь тогда они поймут, что всё это время были неправы, что молиться совсем не обязательно. Южане, вот, давно уже не молятся и живут под горячим солнцем среди незамерзающих рек и вкусных плодов: он читал об этом в книгах Раэль. А какова награда за праведность?

Холод.

– Ваши богини тоже вас не слышат, – сказал Фарин громко и просто ушёл.

Он не собирался уходить далеко, но не следил за тем, куда несут ноги, и оказался сначала в городе, где разъезжали верхом на волках стражи в белых шкурах, а потом и в пустоши за ним. Ветер был непривычно ленив, гребни снежных валов колыхались едва-едва. Даже тропу, ведущую к перевалу, не занесло так уж сильно: всего по щиколотку. Вдали высился горный хребет, и там, над вершинами, небо дёргалось и искажалось. Снег тает. На той стороне лето.

Ноги подкосились. Укутанное в шкуры тельце, упав, подняло в хрустальный воздух облачко снежинок. Снег был мягок, пока мена оттепелей и морозов не сковывала его ледяной коркой. Снег был красив, играя на солнце всеми цветами радуги, пока не наступала долгая ночь. Тогда оказывалось, что он по-скучному белый и по-злому колючий. «Белый – цвет чистоты», – говорила мать. И весь Колдом, укрытый вечными снегами, был бел от земли до кожи и волос своих жителей. Белые дома, белые дорожки, белые деревья, белые шкуры волков и оленей… Царство идеальной чистоты, в которой смуглому мальчишке с живыми серо-зелёными глазами не место.

Блеклое солнце застыло до утра в одном положении, поделенное линией горизонта надвое. Фарин смотрел на небо, а небо, быстро потемневшее за время его здесь нахождения, смотрело в ответ. Сотни и тысячи глаз, таких же идеально белых и неживых, мигали на чёрном бархате, презрительно щурясь, вокруг огромного ока полной луны… А потом Фарин услышал, как снег скрипит под чьими-то сапогами.

– Кто здесь? – спросил он совершенно глупо, поднявшись на ноги. Враг всё равно бы не ответил, а друг не тронул.

Половинка солнца и огромная полная луна освещали хрустальный воздух на мили вокруг как днём, но лишь одно цветное пятнышко нарушало идеальную белизну снежной пустоши. В одном из оставленных Фарином следов сидела и вертела головой изящная синяя птица. Он приближался к ней медленно, лёгкие шаги в снежном покрове почти не увязали. Птица, вначале показавшаяся маленькой, вблизи доходила ему до колена. Красивая, тоненькая, с длинными мягкими перьями и нежным жёлтым пушком на внутренней стороне крыльев, она не пятилась, не косилась опасливо: просто сидела и ждала, чуть заметно дрожа от холода. Фарин протянул ладонь, осторожно касаясь самыми кончиками пальцев яркого оперения.

– Что ты здесь делаешь? – спокойно прозвучал мужской голос.

Фарин несколько раз непонимающе моргнул, прежде чем обернуться.

Окликнувший его человек откинул капюшон с заснеженной меховой оторочкой. Он был высоким, его белая кожа поглощала лунный свет, а синие глаза чуть заметно светились, словно у ночного хищника.

– Что ты здесь делаешь? – повторил он. Синяя птица вспорхнула и приземлилась ему на плечо.

Фарин стоял, совершенно глупо хлопая глазами. Незнакомца облегали меха и выкрашенная синим шерсть, заплетённые в множество тонких кос волосы были непривычного глазу чёрного цвета. За его плечами колыхался тяжёлый плащ, за широким поясом виднелись резные рукояти ножей, но руки к оружию не тянулись. Синие глаза глядели с вежливым любопытством.

Фарин наконец ожил:

– Это вы что тут делаете? Чужакам в Колдом нельзя!

– Верно. Но ты тоже не похож на местного… – В синих глазах промелькнула даже не насмешка, а смутная её тень. Фарин в ответ резко сдёрнул свой капюшон. Волосы-паутинки налипли на лоб. – Вот как? Извини. Я давно не встречал здесь таких как ты.

– Потому что таких больше нет, – пробурчал Фарин себе под нос.

Незнакомец дёрнул уголком губ.

– Нельзя говорить так уверенно о том, чего не видел, – он легонько постучал ногтем по клюву сидящей на плече птицы. Та, вроде как, чихнула. – Это бакашик. Я могу сказать, что эта птица там, откуда я прибыл, редкая, а могу – что на юге их тысячи тысяч. И то и другое будет для тебя правдой только потому, что ты не можешь знать наверняка.

Фарин нахмурился:

– А вот и нет. Если бы их было тысячи тысяч, хоть одна бы уже сюда залетела. Поэтому ложь – вторая.

– А вот и нет. Ты не встречал эти тысячи в Колдоме только потому, что они теплолюбивые: знают, что здесь не выживут.

«Я тоже теплолюбивый. И тоже знаю», – хотел сказать Фарин, но сказал не это.

– Можно погладить? – кивнул на замершего на плече незнакомца бакашика. Фарин ожидал отказа: мать всегда запрещала ему делать всё, что выходило за рамки необходимого. Но тот не отказал. Лишь взглянул всё с той же едва различимой насмешкой на самом дне ярко-синих глаз и ссадил с себя бакашика на хрустящий снег. Какая она всё-таки красивая и… не белая, яркая до того, что кажется невозможной.

Это сон. В Колдоме не может быть синего или чёрного. Здесь можно найти чуть-чуть золотого – на жутком гербе и в волосах своенравной Раэль, достаточно алого – как всё на том же гербе, так и на снегу, расплывающимся неаккуратными пятнами крови, и невероятно много белого – везде, куда только мог упасть взгляд.

Бакашик вновь чихнул, но покорно ожидал, разглядывая Фарина со сдержанным любопытством, пока тот не решился наконец коснуться изящной шеи. Перья оказались нежными, как лёгкие ткани в покоях Раэль, как единственная в Колдоме трава на пяточке у Храма, как тёплый солнечный луч, блуждающий по лицу, если исхитриться и забраться в предгорья…

Незнакомец всё также стоял чуть поодаль и наблюдал. Тяжёлый синий плащ лениво колыхался, в чёрных волосах застревали случайные снежинки. И таяли. Он был живой, этот чужак, и глаза его, яркие, изменчивые даже в ровном свете, не походили на пустые бледные льдинки у охотников. Наверное, если бы Фарин когда-нибудь видел море, он сравнил бы их цвет именно с ним. Но моря Фарин не видел, не видел и глубокого южного неба, чтобы это не значило. Поэтому он сказал чужаку, что его глаза похожи на его плащ.

– Да, именно так я их подбирал.

– Кого?

– Свои глаза, – с неизменным выражением лица отозвался человек, заставляя мальчика запунцеветь от собственной глупости. – Как твоё имя?

– Фарнион Кэлэ, – выпалил тот. А затем мысленно залепил себе оплеуху. Чего это он вздумал представляться чужаку? Тот ведь так и не ответил, зачем сюда пожаловал. Вдруг – разведчик, захватчик, враг? А он, беспечный, птичку разглядывает… Фарин оставил в покое шелковистые пёрышки. Отступил на два шага. Спрятал горящие от непривычного тепла пальцы за спину. – Теперь ваша очередь. Скажите имя!

Чужак вновь улыбнулся самым краешком тонких губ, но яркие глаза не отразили улыбку: на их дне копошилась смутная печаль.

– У меня нет имени.

– Как это «нет»? – фыркнул Фарин.

Чужак пожал плечами. И в этот миг вдали появился выходящий из ущелья и бранящийся на незнакомом языке боевой отряд. Синяя шерсть, стальная кольчуга поверх… наплечники с чёрным рельефом и шлемы в форме скалозубьих голов. Равентенцы.

Незнакомец даже не обернулся на приближающиеся голоса. «Это его люди», – вдруг понял Фарин. Мать говорила, у равентенского правителя, гераниса, нет имени, только порядковый номер. Но неужели это геранис? Что делать? Кланяться как царю и старым статуям? Но разве он может? Равентенцы же враги… Враги же? Тогда к чему был разговор? Мать учила, что равентенцы ненавидят чужаков и нападают, как только тех завидят. Но геранис не нападал. Геранис был… добр.

Двое воинов из десятка почти тут же оказались рядом: широкие, тяжёлые, серокожие. Но геранис зыркнул на них как-то странно, и те синхронно отступили, отведя взгляды (смущённо?).

– Боитесь, мне навредит ребёнок? – сказал. Голос, до того спокойный и мягкий, вдруг огрубел и заострился, стал отдавать угрозой. «Он оскорблён их словами, – понял Фарин. – И я тоже, наверное».

– Я умею драться! – заявил он. Воины разразились… смехом. Да, смехом. Раэль тоже иногда смеялась, Фарин запомнил эти звуки. – Вы не верите?

Воины засмеялись снова, но тут же замолкли под очередным взглядом гераниса.

– Вот как. Где твоё оружие? – спросил, чуть прищурив ярко-синие глаза.

– Не здесь. Но я умею. Даже хорошо. Да. Правда. – О Праматери. Почему Фарин тогда говорил так коряво?

– Я верю. Твоё оружие – копьё?

Фарин резко кивнул.

– Gernis. Cergil ba fe merhal*, – прорычал один из воинов. Изо рта вышло белое облачко пара. Так странно.

– Ta, Daynar, – отозвался геранис с лёгким кивком. Снова обратился к Фарину. – Царь очень любезно послал тебя встретить нас. В этих снегах легко заблудиться, да?

Фарин потупил взор. Никто его никуда не посылал, конечно, но геранис наверняка вновь оскорбился бы, если б ему об этом сказали.

– Да. Да, это наш царь меня послал. Идёмте… – Фарин замялся, не зная, как к нему обратиться. В конце концов, просто мотнул головой и пошёл в направлении города.

Изящная птица планировала почти над головами. Равентенцы шли сзади, посмеиваясь и обмениваясь фразами на своём грубом языке. Геранис – чуть впереди Фарина. Чёткий, но тихий шаг, прямая спина, промёрзший синий плащ чуть похрустывал от холода… Геранис знал, куда идти, чуть ли не лучше самого Фарина.

Не похоже, что он такой, как мать рассказывала. Может, зря Раэль сбежала?.. Нет, не зря. Если б не сбежала – уехала бы на юг, и Фарин бы уже никогда, никогда, никогда не увидел её!

– Вы женитесь на Раэль? – выдал Фарин. Он чуть ускорил шаг, держась теперь с геранисом вровень.

– У меня не может быть жены. Кто такая Раэль? – спокойно уточнил геранис.

– Раэль – это наша царевна. Не может?.. Но царь… – Фарин прикусил язык. Вот же дурак! Вдруг это тайна была?

– Дальиг хочет выдать за меня свою дочь. Слышал, Дайнар? – бросил геранис через плечо.

– Я знал, – донеслось в ответ.

– Знал об этом и не сказал?

– Нет, gernis. Знал, что он глупый жадный blurtal.

Геранис усмехнулся уголком губ. Обратил взгляд ярко-синих глаз на Фарина.

– Ваш царь всё время лжёт, ты заметил?

«Да», – подумал Фарин, но лишь пожал плечами. Белые холмы проплывающие мимо, мало чем отличались друг от друга, но ему казалось, что он знал каждый из них до последнего хрусталика льда. В Колдоме настолько мало найдётся дел для ребёнка, что и пересчитывание снежинок могло сойти за подобное.

– Тебе не скучно здесь? – вновь прозвучал вкрадчивый голос гераниса.

– Что? – не сразу понял Фарин.

– Снежные живут лишь ради охоты и службы своим богам. Они не представляют себе иного – такова их природа. Но у полукровок это свойство обычно уходит.

– Вы и правда видели других? Как я?

– Я живу долго, – ответил геранис сухо.

– А они долго живут? Из них хорошие охотники получаются? Кожа потом белеет? И холод, наверное, уходит?.. – В самой глубине синих глаз опять мелькнула насмешка. Фарин вёл себя, как мальчишка… Хотя он, конечно, и был тогда мальчишкой, но считал себя взрослым и от других ждал такого же отношения. Оттого и пояснил: – Мать просто мне не рассказывала.

– Ясно, что не рассказывала.

– Что значит?..

– Снежные убивают полукровок. Обычно ещё в младенчестве, чтобы не мучились. Или уже в юности за богохульство.

– За богохульство?.. – внутри всё обмерло. Фарин как раз сегодня выказал своё непочтение к богиням при матери.

– Ни один человек в здравом уме не будет молить богов о смерти, если он не чистокровный Снежный…

Это правда. Фарин ведь сам думал так. Что это странно, непонятно, неправильно… Что сами Снежные неправильные. Но разве за это он заслуживает смерти?..

– Я напугал тебя, – заключил геранис, пробежавшись цепким взглядом по его лицу. – Иногда забываю, что не всё следует говорить детям.

Правда ли не следует? Правда ли это вообще, что он сказал?

– Вам придётся с матерью моей говорить. Царя нет в Нофе, – пробурчал Фарин себе под нос.

– Давно нет?

– Дня три.

– Вот как, – уголок губ гераниса вновь дёрнулся в подобии усмешки. – Как любезно было попросить тебя нас встретить даже до того, как мы обещали придти, – произнёс с явным намёком.

Фарин промолчал.

Они уже подошли к огораживающему город частоколу. Стражи со спин белых волков смотрели на южан надменно и презрительно, сжимали почти болезненно копья. «Предатели», «неверные», «убийцы королей», «алчные звери», «мужеложцы» – летело чужакам вслед на койле.

«Геранис знает койлу», – вспомнил Фарин. Покосился на него: вдруг оскорбиться и начнёт наконец карать, как мать говорила? Но тот был абсолютно спокоен: гладкое белое лицо, прямой взгляд, ровные губы.

– Нас всегда встречают радушно в Колдоме, – заметил он.

У дворцовых ворот их уже дожидалась мать. Фарин везде бы узнал её тонко выведенный в ненавистной белизне силуэт и взгляд, что отнюдь не был благодушным. Фарин не хотел к ней идти. Он и за полсотни шагов чувствовал исходящий от неё холод.

Геранис приостановил его взмахом ладони.

– Спасибо за компанию, Фарнион Кэлэ, – он чуть поклонился в знак признательности. Достал откуда-то из-за пазухи ещё два ножа, таких же, как висели на поясе, протянул их Фарину. Ножи были добрые, отлитые из чазэ. Именно отлитые: Снежные свои копья делали не так – просто хорошую палку в священное озеро окунали – а эти были непривычно ровные. Острые. Фарин замотал головой. – Бери. Раз ты хочешь стать воином, они нужны. Знаешь, почему Колдом проиграл войну с Минацисом?

– Почему? – спросил Фарин, с интересом наблюдая, как лезвия порхают в ловких пальцах.

– Снежные никогда не изменяют себе. Всегда делают одно и то же, всегда воюют одним оружием. Минацис заманил Дальига в пустую столицу, на узкие улицы, где Снежным с их копьями – не развернуться. Тот, кто не способен меняться – обречен. Это ясно?

– Да.

– Снежные всегда воюют копьями, но ты Снежный лишь наполовину, на вторую – ты олдит. Свободный ум ценнее устойчивости к холоду. Используй своё происхождение как дар, а не проклятье, и, может, когда-нибудь ты сможешь одолеть даже меня.

Во второй раз Фарин таки принял подарок. Простые рукояти удобно легли в ладони:

– И стать геранисом?

– Среди геранисов всегда были только равентенцы.

– Но вы же тоже полукровка, – удивился Фарин, на всякий случай вновь осмотрев белое лицо.

Серокожие воины за спиной гераниса напряглись и что-то буркнули на своём, но его самого небрежно брошенное слово не оскорбило.

– Именно. Прощай, Фарнион Кэлэ.

Хлопнув синим плащом, геранис прошёл мимо, ко дворцу и Фариновой матери. Следом, уже немного стуча зубами, но всё ещё обмениваясь шуточками, прошагали прочие южане. Мать встречала их по всем правилам, и разве что скривившиеся от отвращения белые губы выдавали её истинное отношение к гостям.

Мать вернулась поздно, но о его поведении не забыла. Видно она, праведная и лживая, все эти часы только и делала, что продумывала очередную нотацию.

– Фарнион, – голос как всегда был ровный, взгляд холодный. – Разве я не учила, что равентенцы порочны, лживы и опасны? И что сделал ты? Ты разговаривал с самым худшим из них, принял что-то от него в дар… Ты представляешь, что о нас теперь будут говорить?

– Примерно то же, что в спину равентенцам, думаю… Но разве сама ты с ними не говорила?

– Это другое.

– Конечно. Ты же лжёшь им. Будь твоя воля – разделала бы как дичь какую. Но ты боишься, они же сильнее.

– Нет, Фарнион, равентенцы…

– Равентенцы сильнее, – перебил. – А ещё равентенцы живут в тепле, пока мы – по горло в снегу, среди чудовищ. Почему?

– Мы праведники, Фарнион, – проговорила терпеливо. Поправила складки белых до рези в глазах одежд. – Герои, охраняющие мир от Тьмы, последние дети, верные Праматерям. Их любимые дети.

– В чём смысл их любви, когда мы живём так? Где награда? Ради чего всё это?

– Ради всего мира.

– Но вы же ненавидите мир! – Фарин вскочил со стула, где сидел. – Вы презираете всех! Считаете недостойными жизни! Зачем тогда спасаете? В чём смысл?

– Это воля Праматерей, – донеслось уверенное. Мать смотрела снизу-вверх своими неживыми холодными глазами. Без всякого волнения. Без всякой иной эмоции.

– Что нам до их воли? Они не слышат нас, почему мы должны слушать их?

Мать моргнула несколько раз непонимающе и застыла на своём стуле с чуть приоткрытым ртом. Разум будто покинул её на мгновение, не способный осознать бессмысленность въевшейся в каждую клеточку рыхлого тела веры.

– В тебе говорит порочная южная кровь, – наконец произнесла. Слова неприятно кольнули. – Я недовольна твоим поведением. Когда возвратится царь он побеседует с тобой. Он вернёт тебя на истинный путь. Вернёт…

По щеке покатилась злая влага.

– Меня убьют теперь, да? За то, что во мне говорит эта кровь?

– Какие глупости.

– Вы убиваете полукровок, пока они ещё маленькие, да? Да?!

Мать отвела взгляд.

– Если они родились за стенами города. Они не настоящие Снежные, они слабые, они не выживают на холоде.

«Значит, и я не настоящий Снежный», – подумал Фарин. Во рту горчило.

– А если выживают, становятся как я, не хотят верить в ваших богов, да? Богохульников же тоже убивают, мама?

– Ты не богохульник. Царь возвратится и…

– И убьёт меня.

Мать подняла взгляд. Пустой. Равнодушный. Холодный.

– Может и так. Значит, на то воля Праматерей. Кто ты такой, чтобы спорить с богами?

«Я твой сын, – хотелось сказать, – разве этого не достаточно для сочувствия?». Но слёзы застлали глаза пеленой, а голос, стоило открыть рот, сорвался в крик.

– Я не буду поклоняться богам, которые слышат лишь молитвы о смерти! Я живой! Я хочу жить! Но здесь так холодно…

– Фарнион, – строгое и всё ещё преисполненное терпения.

– Я не буду, я не могу. Слышишь? Я не такой, как вы! Я не останусь с вами!.. Где геранис?

– Вернулся на свой грязный юг. Ты останешься, Фарнион… Фарнион? Никто не может покинуть Колдом, Фарнион! Это грех! Фарнион… Фарнион, стой!

***

Первое, что помнит Фарин из детства – это холод. Вечный, колючий, стылый холод его родины. От холода не уйти. Минует короткое лето. Скроет скупое солнце снежная завеса. Застынут речные потоки. И Великая Тьма вернётся к ним, в обитель льдов и теней…

Но в следующий раз она уже не застанет среди оледеневших дворцовых стен и сердец смуглого мальчишку с живыми серо-зелёными глазами.

Он уйдёт на юг, оставив лишь короткую глупую записку под дверью отсутствующей Раэль. Никто не последует за ним, не попытается остановить, не пожелает удачи, в надежде, верно, что безупречный и возвышенный холод прикончит-таки очередного строптивого полукровку сам, и им не придётся пачкать руки.

Он уйдёт на юг… Юг и впрямь окажется страшным и порочным, да ещё и не таким тёплым, как представлялось, балансируя на остром пике предгорья и ловя лицом солнечный луч.

И пусть он навечно останется там чужим, но хотя бы будет свободным.

Живым среди живых.

Комментарий к Часть 1

*Тэ – учитель, наставник.

Gernis. Cergil ba fe merhal* – Геранис. Холод убийственный.