Текст книги "Трепетание предсердий"

Автор книги: Натали Синегорская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Жена, что ли, Крестьянинова? Или дочка? Сейчас не разберешь; жена у випов вполне может оказаться такого же возраста, как дочка. Ага, что-то такое: мама с дочкой за одной партой сидели.

Дамочка, если рот закроет и сделает лицо попроще, окажется вполне симпатичной. Стройная, холеная, породистая.

Чем-то она напомнила Ларису. Может, поэтому он ее и терпит.

Посетительница сделала небольшую паузу – перевести дух и набрать воздуха. Интересно, возле кабинета уже столпились любопытные больные? Или Марина сообразила всех разогнать?

– Ну вы и орете, аж в соседней палате замминистру плохо стало.

Дамочка, кажется, подавилась воздухом. Так, с открытым ртом, и повернулась к двери. Наткнулась взглядом на невозмутимую Шуру.

Более ошеломляющего эффекта достичь было невозможно.

Приди сюда оба начмеда – хотя, нет, одну ведь уволили, – все заведующие и главный, они бы не смогли так быстро успокоить зевластую бабу, как это сделало крайне странно выглядящее создание в балахонистом костюме.

– Ты кто? – спросила тихо дамочка.

Подумала и добавила:

– Замминистру?

– Ага, – невозмутимо продолжала Шура.

И вышла из кабинета.

Дамочка сдулась мгновенно. Исчез напор, из взгляда пропало бешенство. За несколько секунд наступило полное истощение.

Кажется, ноги перестали ее держать, и она медленно опустилась на краешек дивана. Спросила рассеянно:

– У него ведь вчера кто-то был, да?

– У кого? – не понял Артем. – У замминистра?

– Какого еще замминистра? У Анатолия, конечно.

Анатолий – это, видимо, Крестьянинов.

– Вы имеете в виду посетителей?

– Я имею в виду девок. Или собутыльников.

Если бы у нее осталась хоть капля энергии, в голосе наверняка сквозило бы раздражение. И злость на Анатолия. И ревность. И обида.

Но Артем слышал всего лишь безумную усталость. От жизни с человеком, которого приходится ревновать, охранять от пьющих друзей, от любвеобильных подруг, от буйных развлечений, которые с какого-то перепугу прилагаются к их счастливому совместному проживанию.

– Ну что вы, – Артем даже возмутился. – У нас не бордель. И не распивочная.

– Где-то же он ее взял…

Где-то он ее взял, тут она права.

– Вы если что узнаете, звоните, ладно?

Она поднялась, дрожащей рукой покопалась в сумочке и положила перед Артемом визитку.

– Ладно, – кивнул он. – До свидания.

Она не ответила и медленно вышла из кабинета.

А ведь у нас нет никакого замминистра в отделении, только сейчас сообразил Артем. Побить Шуру за самодеятельность? Или пусть живет?

Он решил – пусть живет. Пока.

А ему надо идти к Апухтину.

Рэм Кириллович занял должность заместителя по клинико-экспертной работе в двадцать восемь лет. В двадцать восемь! Будучи к этому возрасту, между прочим, кандидатом медицинских наук. Артем взирал на него с хорошей завистью. Сам он когда-то начинал работать над кандидатской, но благополучно забросил. Оправдывался, что из-за Ларисы. Но, скорее всего, из-за собственной лени. Надо возобновить. Главный сегодня так и сказал: будем рады видеть в наших рядах еще одного заведующего с ученой степенью. Обещал помочь, посодействовать, протолкнуть.

Но уже буквально через пару минут Артем забыл и про степень, и про главного, и про свое назначение.

– Я пока решил не доводить до начальства, – сказал Рэм Кириллович. – Подумал, возможно, вы мне сами объясните.

– Да чего тут объяснять?

Артем настолько растерялся, что откровенно не знал, за что ему оправдываться.

Да, больной хлебнул алкоголя. Да, недосмотр персонала. Три человека уже понесли наказание. Но он-то, Артем, тут с какого бока?

Рэм Кириллович придвинул к нему лист формата А4. Текст набран на компьютере и распечатан. Очередная жалоба, понял Артем. И даже без подписи. Пробежал глазами и обомлел.

Апухтин терпеливо ждал. Пришлось сосредоточиться и попытаться внятно изложить свои соображения.

– Во-первых, я, как врач, никогда не стал бы… Тем более, с пациентом, которого веду… Тем более, с таким пациентом. Вы что же, считаете меня самоубийцей? Идиотом?

– Не считаю, конечно. Однако тут, – Апухтин постучал пальцем по листку, – изложена весьма интересная гипотеза. Очень хочется ее проигнорировать, верно? Однако мне нужно ее либо опровергнуть, либо подтвердить.

Гипотеза! Что он называет гипотезой? Да это поклеп. Донос.

– Но послушайте, Рэм Кириллович. С каких пор мы рассматриваем анонимки? Называем их весьма интересными гипотезами, которые нужно зачем-то опровергать. Я ведь уже говорил, что, во-первых, не сумасшедший, чтобы распивать с больными даже за их здоровье, а во-вторых, меня здесь поздно вечером просто не было.

– А где вы были?

Ну, это уже ни в какие рамки.

Бумагу подсунули под дверь кабинета Апухтина. Он пришел на работу, а она тут и лежит. И в ней черным по белому написано… то есть, отпечатано на принтере, что Артем Петрович Турищев вчера поздно вечером, находясь в стационаре, пронес в палату Крестьянинова бутылку дорого коньяка (купленного на деньги пациента) и распил с ним эту бутылку на двоих. После чего отправился домой и лег спать. А Крестьянинов вскоре отправился в реанимацию – что прискорбно, не на своих двоих, а уже на каталке, потому что находился в глубокой коме.

– Ну бред же, честно слово, – растерянно произнес Артем. – Дома я был.

– Один?

– Один.

Почему я должен доказывать свое алиби, раздраженно думал Артем. Это вы должны доказать, что я виноват. Как можно обвинять на основании писульки без подписи?

– Сделаем так, Артем Петрович. Я пока оставлю это у себя, – Апухтин похлопал по бумажке, которую Артему очень хотелось схватить и порвать на много маленьких клочков. – А вы восстановите цепочку вчерашних событий в отделении, ладно? Сами же понимаете, если такая же бумага дойдет до главного, то…

То меня ждет участь опальной начмедихи, уныло подумал Артем. Главный дико не любил, когда больница «звучала» (в отрицательном смысле) на совещаниях в минздраве или в любом другом правительственном органе. Надо работать так, чтобы «не звучали». В противном случае последуют санкции.

Возможно, Ветрову не уволили, поскольку Крестьянинов еще жив. Неизвестно, как бы повернулось дело, если бы его вовремя не отправили в реанимацию.

Кстати, интересно, кто заметил тяжелое состояние випа?

Кто написал анонимку?

И кто прислала ему утром сообщение?

Номер. Номер, с которого оно пришло. Он был незнакомым. Хотя Артем прилежно сохранял все номера всех сотрудников отделения.

А вот и неправда. Вот и не всех. Номера Шуры у него не было.

– Разве вам самому не хочется изобличить виновника?

– Хочется, – согласился Артем.

Ему очень хочется изобличить виновника. Поймать его, взять за шиворот и набить морд…

– Тогда идите и изобличайте.

В своем кабинете – надо же, всего как два часа занял, а уже свой – Артем набросал примерный план «изобличения». Для начала расспросить тех, кто дежурил ночью. Марину, Марфу Лукиничну и Майю Михайловну. Дальше. Посмотреть, у кого есть допуск к тяжелым больным. Карантин по гриппу еще не закончился, посещения строго ограничивались. Список-то он, конечно, составит, вот только что это ему даст?

Потом подумаю, что даст, решил Артем. Пока получу список. Снял трубку и позвонил в ординаторскую. Можно было бы просто зайти – ординаторская находилась через стену – но именно сейчас не хотелось. Нет, он вовсе не стремился показать превосходство, да и зазнаться не успел. Как раз наоборот – ощущал, что вот он-то как раз и виноват в случившемся.

А, значит, приславший сообщение, попал в цель.

Список допусков он попросил составить Софью Никитичну. Ему импонировала молодая старательная врач. Всю документацию она всегда держала в порядке, даже домой брала истории – проверять. Алла Борисовна, Артем и Майя Михайловна подшучивали над Сонечкой – мол, таскаешь, чтобы по дороге ветром не унесло? Сонечка улыбалась, но отвечала на полном серьезе: ей, как самой молодой, необходимо неустанно повышать квалификацию.

– Тебе бы Днепрогэс строить, – язвила Алла Борисовна. – Или Турксиб. Была бы гертрудой.

– Почему гертрудой? – искренне удивлялась Сонечка.

– Гертруда – это герой труда, – объяснял Артем. – Звание такое. Почетное.

Домой Артем поехал вовремя. Хотелось прийти в себя, начать обзванивать тех, у кого был допуск – Сонечка, умница, догадалась выписать их телефоны из историй – и подготовиться к опросу сотрудников. Он совершенно не представлял, как станет допрашивать медсестер и Майю Михайловну, ему был неприятен сам процесс выколупывания воспоминаний о прошедших событиях. Как-то надо убедить коллег, что он им доверяет, но просто так сложились обстоятельства…

Он задумался, и сперва не понял, что произошло. Уже на подъезде к дому кто-то метнулся наперерез его машине, Артем ощутил толчок и изо всей дури бахнул по тормозу. Только этого для полного счастья и не хватало. Да что ж за день-то сегодня такой, словно на американских горках катишься?

Артем выскочил из машины, собираясь собственноручно добить олуха, бросившегося под колеса. Идиот-самубийца? Слепой и глухой придурок?

Перед ним на дороге – кто бы сомневался – лежала идиотка-самоубийца в болотном пуховике и мешковатых джинсах. Какого лешего ее понесло по машину? Почему именно под его?

– Скотина, – с чувством выругался Артем и добавил еще пару не очень цензурных выражений. – Откуда ты взялась-то на мою голову?

Пуховик пошевелился. Голова в грязно-коричневой шапке приподнялась.

– Живая? – ледяным тоном осведомился Артем.

– Ага, – слабо откликнулась Шура.

– Вставай и пошли.

В его планы не входило откачивание бросившейся под машину девицы, отпаивание ее чаем и залечивание ран, синяков и ушибов. Но что еще прикажете делать? Глядя, как она поднимается, Артем облегченно вздохнул – кажется, переломов нет.

– Откуда ты взялась на мою голову, а?

Шура молчала и потирала левый локоть. Значит, ушиб. Ага, еще и джинсы порвала. И пуховик весь в грязи. Угораздило же ее шлепнуться в лужу. С другой стороны, может, выкинет весь этот ужас, почему-то считающейся модной одеждой. Интересно, если переодеть ее в платье, станет ли она похожа на девочку? Или останется мальчиком в юбке? В студенческие годы они так и называли подобные экземпляры – «мальчик-девочка».

Нет, все-таки, откуда она тут взялась?

– Будешь сочинять, мол, торопилась к подруге?

Снова молчание.

– Ладно, пошли ко мне.

Он так устал, а тут еще возись с этой девицей. Может, домой ее отвезти? А вдруг она в милицию обратится? Нет, милиция Артему противопоказана абсолютно – больница точно «прозвучит» на совещании со всеми вытекающими осложнениями

На глаза попалась табличка «Улица имени М.Турищевой, дом 48». Артем вздохнул, застыдился и даже, кажется, немного покраснел.

В самом деле, при чем тут милиция. Человеку, пусть даже без царя в башке, надо оказать первую помощь. Тем более, если ты, Турищев, виноват и сбил человека, хоть и не преднамеренно.

– Я не к подруге шла.

Да какая разница, к кому. К тете, к парню, к дедушке…

– Я к вам…

Вот тут он впервые за день почему-то здорово испугался. И очень пожалел, что не пошел в стоматологи.

3. Progn

o

sis dubia ³

Она молчала всю дорогу, пока Артем тащил ее до квартиры. Хромала и молчала. Сначала он волок за шиворот, словно нашкодившего котенка. Думал о ней именно как о нашкодившем котенке с минимальным количеством мозгов, у которого совершенно не развит инстинкт самосохранения. Возле самого подъезда она едва не упала еще раз, споткнувшись о бордюр, и Артем, открыв дверь и придерживая ее ногой, подхватил Шуру на руки.

Девчонка оказалась легкой. Лариса, хоть и стройная, была намного тяжелее. Наверное, потому что выше.

Она почти не сопротивлялась, только пробормотала «Зачем вы» и затихла, обвиснув мешком.

А ты зачем, зло подумал он. Но вслух процедил:

– Шею обхвати.

Тащить мешок, хоть и не очень тяжелый, с тремя точками опоры все-таки легче.

Она то ли не поняла, то ли решила поиздеваться, и обхватила за шею себя. Дурында. Где таких производят, скажите на милость?

– Меня обхвати.

Шура пискнула – вроде бы извинения принесла – и вцепилась в шею Артема тонкими холодными пальцами. Ладно, пусть так. Не очень приятно, но потерплю.

Сразу же, видимо по контрасту, вспомнились мягкие ладони Ларисы, ее теплое дыхание, нежные прикосновения…

В подъезде захлопали двери. Любознательные соседи спешили покинуть тепло жилищ, чтобы приобщиться к пикантному зрелищу. Сейчас бросятся выносить мусор, чтобы поглазеть на доктора, волокущего домой молоденькую совсем еще девчонку.

А, пропади все пропадом. Пусть глазеют, пусть радуются и злословят. Пусть завидуют.

Первым спускался Пал Сергеич. Тучный пенсионер, опирающийся на клюшку, бывший заведующий какой-то столовой. Бывший красавец, бабник и пьяница, ныне брошенный детьми вдовец.

– А, Артем, – пробасил он. – Добрый вечер. Гости у тебя, я погляжу.

– Гости, – Артем не стал спорить с очевидным. – Как ваша нога?

– Благодарствуй, твоими молитвами.

Молитвами, как же. А кто тебе, старому хрычу, курс массажа за спасибо провел? Кто в больницу на ЛФК и магнит возил?

– Не болит, значит? – уточнил Артем, отирая Пал Сергеича к перилам.

– Ну, как сказать… Конечно, еще курс магнита не помешал бы… Но, я погляжу, ты теперь на молодых специализируешься.

Сосед горестно вздохнул.

– Это сестра, – сказал Артем.

– Сестра? – изумился Пал Сергеич. – Разве у Маши были еще дети? Или она…

– Она двоюродная, – оборвал Артем, понимая, что сейчас сосед примется излагать версии появления сестры.

– Так это ж Машиного брата дочка! – радостно вклинилась в разговор старая грымза Ольга Васильевна, сварливая старая дева. Она даже не скрывала, что выползла из квартиры поглазеть и потерпаться.

– Какого брата? – спросил Пал Сергеич. – Это Васечки, что ли? Разве у него дети были?

Артем обрадовался и бодренько проскочил мимо. Пусть выясняют подробности фамильного древа Турищевых без него. Сейчас найдут побочных отпрысков, придумают им биографии. Чем не мыльная опера?

У квартиры Шура наконец отлепила пальцы от его шеи. Артем вздохнул свободно, спустил девицу с рук, открыл дверь. Спросил неожиданно:

– Откуда ты знаешь, которая квартира моя?

– Я не знаю. Вам показалось.

Может, конечно, и показалось. Может, и не знает. Но чего-то не договаривает.

Чего?

Ох, Артем, нельзя быть таким мнительным. Это снова мама.

И снова она права. Надо поменьше думать о себе, поменьше рефлексировать. Делай свое дело, и будет тебе. Неси свой крест и веруй.

Крест в виде свалившейся на голову Шуры снял покоцанные кроссовки, шапку и болотный пуховик и прошел в комнату. Остался в рваных грязных джинсах и мешковатом, под стать пуховику, темно-синем свитере в катышках и с вытянувшимся воротом. На помойке она все это нашла, что ли?

Волосы девчонки оказались туго стянуты в пучок, какой носили раньше старые бабушки. Кажется, он назывался гулька. Нет, он не ожидал увидеть ирокез или дреды. Но гулька…

Странным образом она подходила к образу девицы, к мешковатому одеянию, хотя и выглядела, конечно, анахронизмом.

– Снимай штаны, – приказал Артем.

– Так сразу?

Она не возмутилась, не закричала, не попыталась уйти, не стала изображать оскорбленную невинность. Спросила тихо и просто.

– Как ты собираешься обрабатывать ногу? В штанах, что ли? Снимай, обработаю.

На колене была содрана кожа, и кровь частично пропитала штанину.

– Сама обработаю. Я же медсестра. Дайте мне вату, бинт, перекись или что у вас там есть.

– Там у меня все есть, – многозначительно ответил Артем и облегченно выдохнул: хоть с ранами не возиться.

Он дал ей все для обработки раны, присовокупил два полотенца и один банный халат, совершенно новый, – Артем терпеть не мог банные халаты, а этот был подарком одного из благодарных пациентов – и отправил девчонку в ванную.

В трубах зашумела вода, следом пронзительно засвиристел чайник, и Артем не услышал звука открывающейся двери. Лишь краем глаза увидел, как в прихожей зажегся свет, а затем уловил запах духов. Знакомый, родной, колдовской запах, от которого в первые дни перехватывало дыхание, кружилась голова и трепетали предсердия.

Они и сейчас затрепетали в предчувствии Ларисы. Она немного задержалась в прихожей, а затем, не разуваясь, прямо в своих высоченных ботфортах прошла к нему на кухню. Встала в дверях, оперлась о косяк. Сказала тихо:

– Здравствуй, Дурищев.

Улыбнулась, сморщила носик; она всегда его морщила перед тем, как попросить прощения.

Он думал, все прошло, переболело. Хотя, что может переболеть за неделю? Пневмонию – и ту не вылечить. Насморк разве. Но два года отношений – они все еще свербели, зудели, ныли.

Артем не ждал, что Лариса вернется.

Не ждал, но надеялся.

– Привет, – ответил он. – Ты…

И осекся. Боялся спросить, потому что боялся услышать ответ.

– Да, это я. Чаем угостишь?

– Конечно.

Он и так собирался заваривать «Черный мачо», ее любимый сорт. Крепкий, ароматный. Тонизирующий. Как она говорила – с мужским характером, чтобы с одной чашки и наповал.

Наверное, зря он так нервничает. Лариса останется, расскажет, что случилось, почему она уходила. Или не расскажет. Какая разница.

Он накрыл заварник полотенцем, достал чашки.

– Ты сегодня рано, – сказала она. – У тебя все хорошо?

Первым побуждением было рассказать о событиях дня. Без утайки. И про Крестьянинова, и про назначение, и про гнусную анонимку. Но он вовремя вспомнил: она не любит рассказов о работе. О его работе.

Поэтому кратко ответил:

– Ничего особенного.

– Это хорошо. А я уже начала волноваться. Не заболел ли.

– Нет, все в порядке. Здоров.

Он улыбнулся и шагнул к ней. Глаза, огромные зеленые глаза, сводящие с ума, оказались близко-близко. Голова закружилась, он не выдержал. Обнял Ларису, прижал к себе, шепнул на ухо:

– Знаешь, я успел соскучиться.

И только тут понял – она его не обнимает. И вообще, как-то странно напряжена.

– Что? – спросил он, отстраняясь.

– Там, – она показала пальцем в сторону ванной. – Там у тебя… кто?

Вот дьявольщина. Едва увидев Ларису, едва почувствовав аромат ее духов, он сразу же забыл про сбитую Шуру.

Шум воды в ванной стих. А через несколько мгновений открылась дверь, и в коридор выползла Шура собственной персоной. В длинном халате из вафельного полотенца, с той же диковатой гулькой на голове. И в огромных, сорок последнего размера Артемовых тапочках.

Халат волочился по полу, и Артем заметил: Лариса смотрит именно на это волочение. Смотрит обалдевшим взглядом, какого раньше никогда у нее не замечал.

– Кто это? – спросила она низким отчего-то голосом.

– Это я, – ответила Шура. – А это кто?

Лариса перевела взгляд на Артема.

– То есть вот так вот, да? Ты уже за младенцев принялся, да?

– Она не младенец, – запротестовал Артем. – Она жертва обстоятельств.

Но Лариса не слушала оправданий. Она вообще ненавидела, когда Артем принимался оправдываться.

– Я ушла всего неделю назад, – продолжала она. – Всего неделю. Кровать не успела остыть после наших ночей. А ты…

– А он башмаков еще не износил, в которых шел за гробом.

Реплика Шуры была столь неожиданной, что, несмотря на черный юмор, Артем тихонько прыснул.

– Что?

У Ларисы округлились глаза.

– Имя у меня тоже подходящее. Я Клава. Клавдия, – невозмутимо продолжила Шура.

Артем закатил глаза. Девицу определенно несло.

– Клавдия? Дурищев, ты с кем связался? Она из деревни, да? Доярка или птичница, да?

– Ага, – сказала Шура-Клава. – Доярка. Которая любит Шекспира.

– Какого Шекспира?

– Вильяма «Нашего» Шекспира. Не знаете, что ли? Он у нас в деревне комбайнером.

Лариса вспыхнула. Отпрянула от Артема, повернулась и быстро вышла.

Больше не придет, понял он. Дыра в груди, откуда вынули Ларису и их отношения, затянувшаяся более, чем наполовину, вернулась к размерам недельной давности.

– Не огорчайтесь, – сказала Шура-Клава. – Если любит, вернется.

И тут Артема прорвало.

– Много ты понимаешь! – заорал он. – Ты вообще откуда взялась, а? Почему вламываешься в мою жизнь, кто тебе право дал? Соплячка! Шекспир у них, понимаешь, комбайнером! Да кто тебя только научил хамить взрослым?

В стену постучали.

Артем замолк на полуслове. Фу, как нехорошо. Чего на девчонку напустился?

– Коленку обработала? – спросил уже тише, но все еще сердито.

Шура-Клава не обиделась. Раздвинула полы халата и выставила забинтованную ногу. Стройную, между прочим, ногу. Ровную и правильную. Не кривую. И зачем красивые ноги в балахонистых штанах прятать? Мода, что ли, такая?

– Перекись в ванной оставила.

– Ладно. Садись, чай пить будем.

– Давайте помогу.

Она довольно споро разлила чай по чашкам, Артем достал сахар и печенье. Досада на Шуру-Клаву прошла. А ведь он запросто мог изувечить ее, не затормози вовремя. И не только изувечить, но и…

От этой мысли закружилась голова, нахлынули жуткие воспоминания. Артем медленно опустился на табурет.

Шура-Клава, кажется, поняла его состояние по-своему:

– Я сейчас уйду, вы не переживайте. Я ж все понимаю. У вас несчастная любовь, да?

– Да, – сказал Артем.

И зачем-то добавил:

– Нет.

– Ага, – ответила Шура-Клава. – Я так и поняла.

– Ты насчет Клавы пошутила?

Она промолчала. Пошутила, конечно. Завтра обязательно посмотрю ее документы. Копию паспорта, трудовую. Спущусь в отдел кадров и посмотрю.

– Ты что же, в рваных штанах пойдешь?

– А вы мне что ли свои дадите?

Мои будут не только балахонистыми, но и длинными, подумал Артем.

– У тебя тут подруга рядом живет, – вспомнил он. – Или все-таки не живет? Ты ведь говорила, у подруги ночевала.

Шура молча пила чай.

И тут он вспомнил главное. Она сказала, что шла не к подруге. В тот момент, когда он на нее наехал, она шла к нему, Артему.

– А зачем ты меня искала?

Шура посмотрела на него ясными глазами. И он только сейчас обратил внимание, какого они интересного цвета. Серые с сиреневыми вкраплениями.

– Можно, я сначала чай допью? А все остальное потом.

Ему стало интересно, что же это такое – «все остальное». Но девчонка права. Сперва надо допить чай.

Они допили чай, перебрались в комнату. Шура забралась на диван с ногами, укрылась мягким клетчатым пледом и прикрыла глаза. Артем удивился, как естественно у нее все это вышло. Будто она у себя дома, и диван этот, и плед – ее любимые. Да и ему, несмотря на недавнюю сцену с Ларисой, стало вдруг уютно. В окно стучал мокрый снег с дождем, бился промозглый мартовский ветер, а здесь были тишина, покой и уют. Как это называют в Скандинавии? Хюгге, что ли? Или нет, не в Скандинавии, а в Дании. А, какая разница.

Свечей не хватает, вдруг подумал он. И от мысли о свечах почему-то пришел в раздражение. Разлеглась, понимаешь, как у себя дома. Она к нему пришла поспать, что ли? Ей жить негде?

А вдруг и правда негде?

– Шура, – позвал он.

Девчонка негромко сопела.

Заснула, значит. Вот так вот. Ладно, пусть поспит. Надо подготовиться к завтрашнему опросу коллег.

Артем взял ручку, чистую тетрадь – у него скопилось некоторое количество чистых тетрадей; он любил иногда заходить в книжные магазины и покупать тонкие тетради с забавными обложками. «В детстве не наигрался», смеялась над ним Лариса, а он покупал все равно. Их было уже штук двадцать-двадцать пять, по двенадцать или восемнадцать листов. С котиками, собачками, героями мультиков. Сейчас он выбрал тетрадку с падающими совами. «Сов падение», так сказать.

Он не верил в совпадения. С ними следовало разбираться, и разбираться основательно.

Итак. Что мы имеем.

Пациенту из палаты триста восемь Крестьянинову А.А. доставили прямо в палату бутылку спиртного. Которую он благополучно распил – в одиночку или с кем-то на пару – после чего впал в кому. Видимо, это произошло во сне. Утром, в пять часов, дежурная медсестра, а ею была Марина, принесла пациенту градусник, окликнула его, потрясла, не получила ответа, испугалась и позвала Марфу Лукиничну. Кстати, надо выяснить, кто из медсестер раздавал градусники. Спросить, может, видели пустую бутылку в палате, если да, то… То, конечно, уже выбросили. Артем не понимал, зачем, но зачем-то ему эта бутылка нужна.

Значит, начать с Марфы Лукиничны. Она точно расскажет все, что ей известно.

Во вторую голову расспросить Майю Михайловну.

А вот с ней ожидаются трудности. Ветрова, и без того не очень общительная и разговорчивая, теперь, после смещения с должности, и вовсе замолчит. Может, попросить посодействовать ее мужа? Нет, это еще хуже. Ветров, судя по всему, злится за «подарочек» в виде випа в коме.

Единственная надежда на Марфу Лукиничну. Возможно, она успела поговорить с Ветровой до вызова той к главному. Это было бы замечательно.

Остается три вопроса, к которым Артем не знал, как подступиться. Первый. С чьего номера послано утреннее сообщение. Второй. Кто написал анонимку и почему в отравлении Крестьянинова обвиняют именно его, Артема.

Анонимка, напечатанная на принтере, гласила, что он, Артем Петрович Турищев, накануне вечером пришел в отделение, напоил Крестьянинова водкой и спокойно покинул больницу. И что у автора анонимки есть неопровержимые тому доказательства.

Бред какой-то. Артем не был в больнице. Он вообще вчера не выходил из дому.

Но как убедить в этом начальство, не знал.

И очень бы хотел посмотреть на неопровержимые доказательства, которые анонимщик обязался предоставить, ежели не будут приняты меры к господину Турищеву.

Третий вопрос касался дамы, которая брызгала слюной в его кабинете. Кто она такая? Родственница, знакомая? Близко знакомая? Очень-очень близко знакомая? Может, именно она написала анонимку?

Вот эти три вопроса Артем и записал в тетрадку.

Ах нет, был еще и четвертый. Что от него нужно Шуре, которая появилась в отделении аккурат в день начала неприятностей. Но с этим-то вопросом он разберется. Девчонка проснется, и он все из нее вытрясет. Не отпустит, пока она не расскажет правду.

Имелся еще список допусков с телефонами. Артем прошел в спальню, закрыл дверь и начал обзванивать.

В списке было всего восемь пунктов. И за каждым пунктом – тяжелобольной и его родственники. Звонить им надо крайне осторожно. Едва скажешь – я из стационара, как они на том конце хватаются за сердце, ожидая плохих новостей. Не станет же, в самом деле, заведующий отделением звонить вечером, чтобы сообщить: ваш родственник внезапно пошел на поправку и завтра мы его выписываем.

Но – звонить надо.

По одному номеру никто не отозвался, второй оказался вне зоны доступа. Еще четыре номера, после того, как Артем долго и вежливо извинялся за звонок и убеждал, что с мамой-папой-дедушкой-бабушкой все в порядке, входили в положение, старались припомнить события предыдущего вечера, но ничего и никого подозрительного не видели. Эти четверо, видимо, уважали и врачей, и медицину.

Следующий номер, предпоследний по счету, разразился едва ли не площадной бранью. Пожилая женщина, у которой в отделении лежала взрослая дочь, кляла Артема на чем свет стоит. Он пытался вставить пару слов для оправдания, мол, ничего с дочерью не случилось, мне нужна, просто необходима именно ваша помощь, поэтому я вам и позвонил. Но дама не желала ничего слушать, истерила, грозилась позвонить главному врачу и министру здравоохранения России.

А потом будет утверждать, что заведующий отделения – хам, врывающийся в личное пространство, действительно напишет жалобу, да еще и не одну.

Артем не выдержал, извинился и завершил разговор.

Последний номер сообщил пусть небольшую, но информацию.

У женщины, что ответила на звонок, в маломестной платной палате лежала больная мама. Когда мама поступала, свободных мест в отделении не было (эпидемия гриппа, коек не хватает, но в нехватке обычно обвиняют не злобный вирус, не пациентов, отказавшихся от прививок, не пониженный иммунитет заболевших, а именно больницу), дочка не пожелала оставлять пожилую маму в коридоре и оформила платное лечение. А себе – допуск. Все свободное время проводила в больнице, нанять сиделку уже не хватило средств.

Мама лежала в триста девятой палате.

То есть, через стену от Крестьянинова.

– Да, припоминаю, – сказала собеседница Артема. – В соседней палате такой интересный мужчина лежал. У вас, не в обиду будет сказано, мужики в основном в трико с коленками, в майках и рубахах нараспашку. Парочку даже в пижамах видела. А этот в дорогом спортивной костюме, в спортивной обуви, тоже не дешевой. И сам такой ухоженный. Стрижка интересная, туалетная вода ароматная, не резкая. Чисто выбрит. Я как его увидела, подумала: заблудился, что ли, больницу с санаторием попутал. В общем, я в коридоре сидела, мама после ужина прикорнула, соседка ее тоже спала. Я вышла, на кушетку села с книжкой. А тут этот, из триста восьмой. Выходит, оглядывается, словно ждет кого-то. Я спрашиваю: если сестру ищите, то одна в процедурке, вторая на посту. Он улыбнулся напряженно, а глаза настороженные. Нет, говорит, ко мне прийти должны. И как-то так мне показалось, очень он волнуется, переживает. Не боится, нет. Именно волнуется. Я еще подумала, наверное, старый друг должен навестить, давно не виделись, поди. А он постоял еще немного и в палату зашел. Все. Больше я его не видела. И чтобы к нему кто-то входил, тоже не заметила. Да и сидела я недолго. Мама проснулась, позвала.

Артем сердечно поблагодарил, сделал пометку – как-нибудь зайти в триста девятую, лично выразить признательность – и отбил звонок.

Телефон тут же затрезвонил. Предыдущая дама вновь грозилась пожаловаться во все инстанции, если Артем не объяснит, что случилось с ее дочкой. Артем сказал, что ничего не произошло, все нормально, и он звонил ей совершенно по другому поводу. Несколько раз извинился, попытался успокоить. Но дама не унималась, вновь принялась бушевать и угрожать.

Артем уже и слова вставить не мог. Он так и сидел с открытым ртом, когда телефон отобрали. Проснувшаяся Шура поднесла его к уху, сказала спокойно:

– Это минздрав. Разговор записывается. Факты, изложенные вами, будут находиться на проверке у нашей службы безопасности. Виновных накажем, не сомневайтесь.

Она замолчала, послушала немного и вернула аппарат Артему:

– Попрощалась. Очень вежливо. Обещала зайти и извиниться. Проконтролируйте, пожалуйста, иначе служба безопасности минздрава очень огорчится.

– Нахалка маленькая, – сказал Артем укоризненно. – Минздрав, видите ли, огорчится. Вот куда ты собралась, а?

– Домой, наверное, – не очень уверенно ответила Шура. – Не у вас же ночевать. Что о нас соседи подумают.

Подумают? Ха! Уже подумали.

Она стояла возле него, облаченная в синий свитер с катышками, грязно-коричневую шапку и драные джинсы. Из дыры на коленке выглядывал кусок бинта, пропитанный кровью.

– Давай перебинтую, – предложил Артем, кивая на колено.

– Дойду домой и перебинтую. Вы не волнуйтесь, все хорошо. Правда.

– Я и не волнуюсь.

– Вот и не волнуйтесь. Вам вредно. Вам же еще преступника искать.