Текст книги "Умрешь! Умрешь! (СИ)"
Автор книги: Motierre
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
– Вонючка, а Вонючка? – зло играется Рамси, свешиваясь с борта деревянной бадьи, и с его мокрых волос на камень пола капает вода.
– Да, м'лорд? – Вонючка послушно обмакивает тряпку в щелочную воду и, отжав, тянется обмыть хозяину плечо.
– Ты что, чем-то недоволен?
Вонючка, стараясь не слишком медлить ни с ответом, ни с работой, осторожно возит тряпкой по мощному, покатистому плечу. Ни одним обрубком не коснуться жирной кожи. Ни одним движением не выдать собственной мысли.
– Я всем доволен, м'лорд, – ведь это именно то, что он хочет услышать.
– Что, и даже эти клятые барабаны тебе не мешают? – с издевкой спрашивает Рамси.
– …разве что барабаны, м'лорд, – довольно внятно, но после паузы отвечает Вонючка.
– Вонючка, – в голосе Рамси появляются нетерпеливые нотки, и Вонючка торопливо соображает, что он сказал не так. Недостаточно угодливости? Не хватает убежденности в том, что это правда, где-то внутри? Рамси откидывается на бортик, и вода шумно плещет вокруг его голого белого тела, расплескиваясь на пол и вонючкины колени. – Мне что-то кажется, что ты со мной не слишком честен. А я-то ведь думал, что мы с тобой хорошие друзья. И я не лгу тебе, как и ты не лжешь мне, – он многозначительно молчит.
Вонючка медлит лишнее мгновение, после снова принимаясь наглаживать прохладной тряпкой распаренную нагретой водой кожу. У него есть ответ на вопрос Рамси, есть правдивый ответ, но ведь не его тот хочет услышать, так ведь, Вонючка-невезучка?
– Я всем доволен, м'лорд… – повторять, повторять одно и то же, чтобы отскакивало от остатков зубов, и не поднимать глаз, только тереть потную грязь в заросшей подмышке.
Рамси поднимает руку, чтобы было удобнее.
– Всем, мой милый Вонючка? – его голос полон яда – течет медом по жирным, потемневшим от тепла губам – и невыраженного раздражения. – Всем ли?
Вонючка молчит, начинает скрести черную грязь на груди, опасаясь поднять взгляд. Все его существо видимо хочет прижаться к холодному полу, скрючиться и уползти отсюда, цепляясь за выбоины в камне. Рамси никогда не дает ему такой возможности.
– Куда ты понесешь грязную воду? – но Рамси резко меняет тему, расслабляясь в воде, незаинтересованно отворачивая голову.
– Прачкам, м'лорд, – тихо отвечает Вонючка. – На стирку.
– А сам что, не хочешь вымыться? – как будто исподволь спрашивает Рамси, поворачивая мощную шею до хруста туда-сюда и снова расслабляясь. Вонючка ощутимо чувствует – знает – здесь подвох и отвечает послушно:
– Нет, м'лорд.
– А если я прикажу тебе помыться? – Рамси косит холодным глазом. – Хотя, впрочем, зачем это мне приказывать тебе мыться? – Вонючка молчит, драит грязную кожу. – Что молчишь? – Рамси слегка повышает голос. – Это был вопрос, отвечай, – Вонючка вздрагивает, он, видно, не слишком понимает, что из этого было вопросом, на который хозяин требует ответа, а то и вовсе посмел задуматься о своем, но все-таки начинает мямлить:
– Если б м'лорд приказал мне… приказал помыться… я бы, конечно…
– Помылся бы ты, это разумеется, – нетерпеливо заканчивает за него Рамси. – Но вопрос-то другой, милый мой Вонючка. Зачем бы я тебе это приказал?
– З-зачем?.. – тупо переспрашивает Вонючка, ощутимо начиная трястись, и Рамси хмурится.
– Не заставляй меня злиться, Вонючка, отвечай.
– М'лорд приказал бы мне… – Вонючка хватает остатками пальцев ведро и торопливо переползает по другую сторону бадьи, – может быть, я был бы нужен м'лорду для чего-то чистым? Может быть, вам бы стали неприятны мои вонь и грязь, м'лорд? Вы бы… хотели взять меня куда-то, где моя грязь была бы… неудобной для вас?
– Нет, нет, Вонючка… в том-то и смысл, что ты воняешь, – Вонючка не замечает, как легко качается сильная рука вдоль бортика, и это его большая ошибка. Когда крепкие пальцы сходятся на его тощем запястье, уже поздно барахтаться. Как будто если бы ты заметил, то был бы смысл. – Я просто хочу знать, зачем мне делать такому, как ты, что-то хорошее?
Вонючка молчит, чаще дыша через изуродованный рот, то не смея поднять взгляд, то стараясь смотреть в глаза. Рамси не любит, когда у собеседника бегают зрачки.
– Зачем мне делать что-то хорошее тому, кто вечно чем-то недоволен? Вот чем ты недоволен, Вонючка, а, скажи мне? Ведь я же тебя люблю, ты же спишь на равных с моими суками, ходишь в тепле, ешь и пьешь с моего стола да еще и вымыться мог бы, пока вода не остыла. А ты недоволен. Ну вот и скажи мне, что я не так делаю.
– Я всем доволен, м'лорд, – шелестит Вонючка, снова отводя глаза. – Всем доволен.
– Посмотри на меня, Вонючка, – ласково говорит Рамси. Его холодные пальцы жгут запястье сильнее его ножа.
Вонючка поднимает глаза, захолодевшие, выцветшие до цвета грязного суровья.
– Всем доволен, м'лорд.
И пальцы на запястье разжимаются.
Пальцы сжимаются на шее, и Вонючка, не устояв на коленях, летит об пол, рассекая висок о каменный скол. Рамси читает глубже, чем тупой Вонючка может думать.
– Я говорил тебе: не лгать, – он приподнимается, упираясь ладонями в края бадьи, и вода течет по сальной коже. Куда придется следующий удар, а, Вонючка-за-ложь-будет-вздрючка?
Дверь открывается тихо, неуютно. Когда она открывается так, люди приносят плохие вести. Или сами плохие вести уже на пороге.
По розовому плащу Русе Болтона пляшут свечные блики, он плотно притворяет дверь, замечая распластанного на полу за бадьей Вонючку еще до того, как Рамси успокаивается, медленно садясь обратно в воду. Русе спокойно ждет, пока Вонючка не приподнимется, глянув на него. В потемневших от грязи седых волосах, слипшихся, запаршивевших, видится свежая кровь. Русе Болтон ничего не имеет против.
– Выйди, – он говорит тихо, и Вонючка торопливо поднимается, пихая тряпку в ведро. Пальцы Рамси опять настигают его костистую руку.
– Жди за дверью, я позову еще, – он бросает неприятно; в уголке рта осталась слюна после того, как он ударил.
– Нет, – Русе останавливает Вонючку, высвободившегося из хватки Рамси – когда тот позволил высвободиться, – одним взглядом, не брезгуя, но не желая касаться, и Вонючка замирает, дрогнув в плечах, опустив голову. – Иди спать. У нас будет долгий разговор, и утро уже близится.
Вонючка покорно кивает. Русе ловит брошенный со сдержанной неприязнью взгляд Рамси – как отцеженный от не прошедшего гнева, – и шаркают слабые ноги, скрипит дверь. Пламя свечей дергается от прошедшего сквозняка. Рамси передергивает мощными плечами.
– Я говорил с ним о тех убийствах, – Русе задумчиво возвращается к двери и задвигает засов.
– С ним? – удивленно спрашивает Рамси. Он макает руки в воду, омывает волосы и лицо.
– Я не думал, что это мог быть он, но люди много судачат. Нужно было показать им его руки. Его слабость. Спросить прямо.
– Я еще не закончил с ним, – Рамси смотрит в никуда, по морщинам между густых бровей видно, что его тревожит какая-то мысль, – но нет, это не может быть он. Я бы знал.
– Не закончил? – отстраненно спрашивает Русе, но Рамси только качает головой: не сейчас, потом. Сейчас слишком много всего происходит – несмотря на то, что не происходит совсем ничего, – и у него нет времени понять, что еще нужно доработать в Вонючке, где еще сопротивляется цепям и поводкам непослушное человеческое нутро, что осталось такого, что сохраняет в нем кракена – сколько еще щупальцев надо порубить, чтобы из-под черной корки перестали лезть новые? Рамси думал, что подчинил и вымертвил все в безупречном слуге. Рамси видит что-то еще, но не может понять, что. Рамси подумает об этом завтра.
– Утром сожгли еще одного человека, – Русе пресекает все одно излишние мысли Рамси, берет стул у стены и ставит его против бадьи.
– Да, – Рамси кивает, вспоминая Желтого Хрена, но уже не так горячась, – нашего человека.
У Русе чуть гнется край рта, которого не видит Рамси. Нравится.
– Я велел никому не говорить об этом, – тихо продолжает Русе, садясь.
– Люди бы все одно узнали, – Рамси качает головой, не говоря о собственной злости, которую он испытал утром. – Так пусть лучше знают, что за голову убийцы платят золотом, что мы обдерем его заживо, чем думают, что мы боимся говорить об этом.
Секундная морщинка между узких бровей.
– Мне не хотелось бы говорить этого, но доля правды в твоих словах есть, – Русе говорит это не слишком удовлетворенно. – Доля.
– А что лучше, отец? Лучше все пытаться прятать да трястись, чтобы никто не узнал? – у Рамси даже слегка разрозовелись щеки – то ли от злости, то ли от теплой воды, – но взгляд он не отводит.
– Ты думаешь, мне нравится, что убийца ходит по замку, как по своему дому? – Русе тоже гневится, но по его лицу этого нельзя сказать, разве что по легкой смене тона. – Но мы сейчас не можем этого изменить. Как и того, что наши разведчики все не возвращаются, – он почти мгновенно успокаивается, прикрывая глаза и потирая переносицу. – Ты знаешь, что накануне сир Хостин и лорд Виман хорошо поругались из-за этого за обедом. Что ты об этом скажешь? – он убирает руку от лица, смотря на сына испытующе, и Рамси понимает, что все это действительно тревожит отца больше, чем он думал.
– Они боятся. Боятся и оттого обгаживаются, – уверенно говорит он. – Я считаю, нельзя больше ждать Станниса. Чем больше ждем, тем больше хочется любому уже в горло вцепиться. И если мы не сразимся с ним сами, то перебьем друг друга здесь куда скорее.
– Ты предлагаешь мне собрать войска и направить их прямо в бурю? – холодно спрашивает Русе.
– Нет, – качает головой Рамси. В маленьких бледных глазах почти не отражается настоящая скорость его мысли. – Я предлагаю тебе спровадить туда всех Фреев и лорда Хряка в придачу.
Русе хмыкает.
– Сегодня обошлось, но кто помешает им снова рассориться завтра?.. – продолжает Рамси, но Русе перебивает его поднятием ладони, слабо хмурясь:
– Ты прав в том, что мы не можем дольше держать их в замке. Но я не поддерживаю твое решение идти навстречу Станнису, – он немного молчит, а после его тон чуть смягчается, становясь более доверительным, – хотя я бы, признаться, с большим удовольствием и отправил их подальше в метель.
– Но если письмо от разведчиков придет завтра, – Рамси приподнимается в воде, пересаживается с зада на колени, ближе к отцу, – то завтра же ты велишь им собирать людей. А если нет, – он задумчиво кладет руки на край бадьи и упирается в них подбородком, – то скажи им, что письмо уже пришло. Лучше пусть сдохнут в буре, чем порежут наших людей.
– Я бы предпочел, чтобы письмо на самом деле пришло.
– Но если нет…
– Если нет – бойня будет в любом случае. И я хочу, чтобы ты был готов к ней, – прямо говорит Русе, так же прямо глядя Рамси в глаза.
– Да, отец, – и Рамси ухмыляется краем рта, – к этому я буду готов.
– Хорошо, – Русе снова опускает взгляд, переплетает пальцы. Рамси смотрит на него, чуть наклонив голову, и видит много усталости в худых отцовских плечах. – Что бы ни было завтра, больше таких спокойных ночей не будет, – твердо, хоть и почти шепотом говорит Русе. Рамси хмыкает: какими ж отец видит следующие ночи, если эти, в которые лилась кровь их людей, в которые весь замок дремал лишь минутно, а ненависть и страх питали и без того грязную одежду вонючим, едким потом, зовет спокойными?
– Зато тот, кто переживет грядущую битву, наконец сможет покойно выспаться, – продолжает Русе. – Сегодня позволить себе это может только леди Уолда, – у него опять слабо гнется край рта.
– Плохо же ты следишь за своей женой, если она спит, а не ждет тебя сейчас, – Рамси неприятно цепляется к словам.
– Я не вижу, чтобы и твоя жена ждала, – но Русе поднимает спокойный взгляд. – На супружеской постели, – он смотрит через плечо сына на широкую кровать, и Рамси хмурится.
– У нее есть свои комнаты.
– Как и у Уолды, – парирует Русе.
Они смотрят друг на друга молча и упрямо. С улицы и из-под двери несет кисловатой свежестью занимающегося в замке утра. Русе поднимается тогда же, когда Рамси двигается чуть назад в своей бадье, и вода тихо плещет по ее стенкам. Русе полностью одет, в кольчужный дублет с небеленой нижней рубахой, в крепкие суконные бриджи и высокие сапоги. И розовый плащ, шелестнувший по полу раз.
Потянув свободные завязки, Русе тихо касается сыновьего уха. Рамси кладет мокрую руку ему на бедро. Густые черные волосы по всему предплечью и чуток по плечу уже подсохли и торчат от холода, а в подмышке все мокро и сильно подает острым запахом щелока и свежего пота.
Рамси стоит перед отцом на коленях, глядя снизу вверх, и как только тот перестает распутывать тесемки на бриджах, берет в рот его мягкий член. Русе в ответ почти ласково запускает сухую ладонь в черные влажные волосы сына, полуприкрытыми глазами смотря, как сочно его полные губы охватывают маленькую головку, задирают тонкую шкурку. Языком Рамси проходится под этой шкуркой, там, где кисловато и солоно, лижет темную, почти черную венку за ней. Член подрагивает, набухая между обветренных до красных трещин губ; Рамси прячет зубы, когда Русе тянет его за волосы ближе, и с готовностью пропускает член по языку, утыкаясь губами в седой лобок. Нитка слюны течет на подбородок.
Русе мягко придерживает сына за затылок, направляя, помогая заглатывать, и смотрит сверху, как тот жмурится, скользя сжатыми губами по быстро наливающемуся кровью члену вперед-назад. Мягкие яйца покачиваются и тихо шлепаются о быстро ставший липким от подтекающей слюны подбородок Рамси. Русе дышит бесшумно и вслушивается во все звуки: в эти еле слышные шлепки, в шумное дыхание сына, в тихое причмокивание толстых губ и хлюпанье слюны во рту. Рамси послушно тяжелой худой руке сосет отцу, и его щеки снова слабо краснеют. Пальцы левой руки крепко жмут край бадьи, пальцы правой – под маленькой отцовской ягодицей.
Русе чуток ускоряет сына, чаще надавливая ему на затылок, не двигаясь сам. Короткие ресницы Рамси подрагивают; он покачивается в воде, и та бьет ему по голой спине мелкими накатами в ритм движений. Русе скользит по ней взглядом: вперемешку к белой коже прилипли волосы – как потеки черной крови, – а мутная вода едва прикрывает толстый зад. Русе хочет поиметь этот зад – до битвы, до битвы, звучит в его голове вороний клекот, – и сейчас самое время. Пока старательный Рамси не вытянул, не высосал хуже самой жирной и злой пиявки драгоценное белесое семя.
Русе снова тянет сына за волосы, слегка наматывая на узкую ладонь, но теперь от себя, и Рамси отстраняется, грубо ухмыляясь, и подбородок у него весь мокрый. Он вываливает свой здоровый собачий язык и принимается лизать отцовские яйца, мягко свисающие между седых бедер, и задевает носом упруго покачивающийся член. Когда Рамси так открывает рот, чтобы облизать лучше, у него видны торчащие желтые клыки, и Русе чувствует короткую, приятную вибрацию где-то в пояснице, когда этими клыками сын прикусывает его мошонку, оттягивая, смотря исподлобья. Но Русе все равно наматывает волосы сильнее, дергая Рамси вверх. Тот утробно и зло взрыкивает, поднимаясь, резко брызгая водой во все стороны, и Русе не без скрытого где-то под пустым лицом удовольствия оглядывает поднимающуюся мощную грудь, заросший черным волосом живот и твердо торчащий член, весь блестящий от воды.
Рамси глубоко дышит, напрягая шею, недовольно потягивая волосы из отцовской руки, и Русе нехотя отпускает их. Пес почти рычит, но нельзя все время душить его. Пусть цепь чаще будет свободной. И Рамси согласно кладет тяжелые ладони на отцовские плечи, бережно пережимает, вылезая из бадьи, и чуть наклоняет голову, по-собачьи дергая носом. Внюхиваясь, сразу принимается лизать отцовский рот, пихает толстый язык между губ, удовлетворенно прикрывая глаза. Короткая крупная дрожь идет по его спине, когда Русе кладет руку ему на поясницу, чувствуя и стекающие капли, и мурашки, зажимая между пальцами складку на боку. Рамси шумно дышит, утыкаясь горячим членом в отцовский живот, в розовый бархат дублета, обтираясь головкой. Русе больно стискивает жирок на его пояснице и думает, что на бархате останутся пятна. Некрасивые, белые. Но Рамси только поддает бедрами, шлепаясь яйцами об отцовский член, почти ласково вкусывается Русе в рот – дай волю, закусал бы и щеки, и шею, и плечи до кровоточащей черноты, – и смазка подтекает еще, густыми пахучими нитями. Русе отводит голову.
– Повернись, – когда он говорит, его голос так же тих и ровен, глаза так же пусты, и только кожа на лице едва-едва порозовела.
Рамси опять рычит, дергая ртом, но Русе смотрит твердо, одним взглядом сдавливая горло режущей цепью, и Рамси подчиняется. Разворачивается и наклоняется, крепко хватаясь за бадью. Горбит плечи. Волосы черной кровью так и льются по его широкой спине.
Рамси знал, что так будет – раньше или позже, – и в глубине души понимает, что если бы отец лег под него сейчас, то это сократило бы число дней до его смерти не меньше, чем вполовину. Рамси уважает силу, а тянущая его глотку узда, сплетенная кровью и семенем, очень сильна. И когда отцовская рука идет по спине, поглаживая тяжелые мышцы, Рамси позволяет ей снимать несогласие и злость, словно нелегко отходящую кожу, позволяет открывать его, как он сам открывает чужие красные ребра.
Русе ведет большим пальцем по пояснице, там, где начинают расти мелкие черные волоски, уходя густой дорожкой вниз, между ягодиц, обхватывает ладонью толстый зад, оттягивая – промеж волос едва проглядывается темная кожа, – наглаживает всеми пальцами складки вверху бедер. Рамси чуть удобнее переступает голыми ногами – мурашки повсюду, даже под коленями. Он хрипло вбирает воздух и наклоняет голову, когда Русе касается холодными ладонями его разгоряченных ягодиц, разводя в стороны. Упавшие волосы закрывают его напряженное лицо.
Ворот дублета давит Русе на шею, под тяжелым плащом все жарче, и кровь греется, приливает к лицу. Он оглаживает белый, с мелкими красными язвами прыщей, зад; между толстых ягодиц так же, как и от всего тела, слегка пахнет щелоком и теплой, распотевшейся кожей. Русе сплевывает в густые волосы, прикрывающие темный вход, и мощная поясница Рамси вздрагивает. Чуть растереть большим пальцем – собственный член напрягся небывало сильно для его лет, – и Русе, придерживая у основания, потирает горячий вход уже головкой. У Рамси мелко дрожат расставленные ноги и поджимаются яйца. Русе надавливает первый раз; идет несложно, но очень туго, у Рамси белеют пальцы и краснеют плечи, он снова яростно взрыкивает, но Русе придерживает его за бедро – пальцы давят через жир на твердые, напряженные мышцы.
Вторая рука ложится на живот, когда Русе входит наполовину, и уже не нужно придерживать член. Русе дышит осторожно, тоже обнажая желтоватые зубы, уже легче скользя головкой по гладкому, теплому нутру. Он знает, что Рамси больно, но любовь северных лордов всегда приносит боль. От дней Красных королей до этих дней. Русе ласково прижимает Рамси за живот, останавливаясь, щекотно и колюще касаясь его зада седым лобком. Если уж решил присунуть бешеному псу под хвост – будь уверен, что он не разорвет тебе лицо, заливая кровавой пеной, когда ты…
Рамси рычит, громко, выгнув плечи, когда Русе, продолжая крепко держать его, принимается часто вбивать бедра в бедра. Зверя берут по-звериному, до скорых, сухих шлепков кожи о толстый зад.
В остывшей спальне, где пробуждающееся утро оставляет резкие голубые тени, отец берет сына, нагнув лицом в бадью, до рыка, переходящего в вой. Член Рамси сочится с запахом мускуса, свежего, отмытого от крови мяса и деревенского молока, и он покачивается, сжимая острые зубы, жмуря глаза. Струйки свежего пота текут по рукам и с груди на живот – его капли смешиваются с оставшимися каплями воды. Едва заметным белесым паром дышит Русе, его холодные, полупрозрачные глаза прикрыты. Маленький член сочно и больно входит в зажимающийся зад.
Яйца поджимаются, подтягиваются, Русе чувствует, как уже близко ток семени. Да и как бы не близко, если он бедрами, всем телом чувствует мощную, звериную отдачу сына, если перекатываются крепкие мышцы под хорошим слоем жира, если под руками скользит сальная кожа. Русе никогда не спускал лишнего семени, на все свой расчет, но сегодня с Рамси ему тягуче хочется сделать то же, что с его матерью, будь проклята эта крестьянская кровь. Русе еще помнит, как длинные ноги матери Рамси, все в темном пушке, дрожали в росистой траве и как она плакала. Как он тихо пережимал ее горло и как было изуродовано краснотой ее отвернутое красивое лицо. Когда Русе спустил тогда семя, его руки тоже были мокрыми от холодной росы, и небо занималось белесо-серым. Таким же белесо-серым, как глаза его сына, который родился через положенный срок. Сына, которого он имеет сейчас и глаз которого сейчас не видит. Русе собирается исправить это весьма скоро.
У Рамси пару раз сильно вздрагивает спина, он резко отпускает бадью одной рукой – мышцы на другой мигом вздуваются, – лезет себе под живот. У Русе теплеют ладони от хлюпающего звука, с которым Рамси хватает свой член, от того, как он мокро принимается надрачивать, от того, как торопливо двигается его локоть и шумно срывается дыхание. В паху тяжелеет все сильнее, от прилившей крови туго сводит и так зажатый Рамси член. Русе сам не замечает, как расширяются его ноздри, как подергиваются зрачки, когда он слушает, обоняет, смотрит на Рамси, склонившегося, с хриплым шумом дышащего через рот. Узкие, чуть распотевшиеся бедра так и шлепаются об уже красный зад, когда Рамси с горловым звуком сжимает бадью крепче и заливает белым семенем свою ладонь. Оно густо течет между его пальцев, еще гладящих красную головку, брызгая и капая на пол. И Русе не видит этого, но знает, что это так, чувствует по тому, как – чувственно – сокращается Рамси, как подается навстречу, прижимаясь слегка вспотевшим задом к отцу.
Русе приостанавливается и тянется, снова придерживая сына за растрепавшиеся волосы, выходит плавно. Член подрагивает, немного грязный и весь набухший от крови, сочно и тяжело тянет. Яйца подтянулись, и в них тоже тянет, сводит щекотно и необходимо.
– На колени, – Русе говорит тихо, не зная, как слабо румянятся его щеки.
Рамси поворачивается, как дикий зверь из нянькиных сказок, заросший, смотрящий исподлобья, но послушно отцовской руке бухается перед Русе на колени, садясь, задирая лицо и смахивая попавшие в глаза волосы. Он смотрит прямо, нагло и немного утомленно, его губы все темно-красные, лицо и грудь залиты румянцем, а толстый член между разведенных бедер еще сочится белоснежным семенем. Русе неотрывно смотрит на этот приоткрытый от дыхания рот и хочет вставить между толстых губ, но Рамси – не девка-поломойка, не сглотнет такое унижение. И Русе только пережимает свой член тремя пальцами, невесомо двигая шкурку, смотря спокойно. У Рамси дергается край рта, он глядит пристально – одни пустые бледные глаза в другие – и облизывается смачно, снова вываливая свой собачий язык, оставляя слюну в заветренных кровавых трещинках. Пальцы Русе сжимаются на мощной сыновьей шее, он смаргивает, и первая струйка семени пачкает прыщавый лоб. Остальные попадают Рамси на полные красные щеки, остаются белым наискось черных бровей, пачкают мокрые губы. И Рамси жмурится, хмурится, инстинктивно слегка отворачивая лицо, но Русе держит крепко. Единственный раз он заливает сына семенем, и этот раз он хочет запомнить. Как с его матерью.
Русе замечает мелкую дрожь в напряженном запястье, только когда семя перестает течь, оставаясь последними каплями на его пальцах. Он стряхивает их и отпускает Рамси наконец, и тот сразу тянется к бадье вслепую, набирая воды, смывая отцовское семя. Русе дышит через нос, стирая с члена, что осталось, и заправляясь.
Они молчат. Рамси отмывает лицо и вытирает мокрые руки о бедра, последний раз шумно выдохнув, после попросту приваливаясь к бадье и прикрывая глаза. Его лицо выглядит уставшим и сонным, без любого выражения на нем яркие черты молодости, заплывшей жирком и слабой щетиной, выглядят четче и резче. По плечам идет слабая дрожь, и Русе замечает густые россыпи мурашек, от холода ползущих по прыщавой до пятен коже.
– Оденься, – он говорит негромко.
Рамси приоткрывает глаза и лениво, устало смотрит. Потом просто качает головой. Минутами раньше он слушался, но не сейчас.
Русе явственно чувствует холод от худого оконца, хоть ему во всех одеждах и тепло, и между бровей снова на мгновение ложится легкая морщинка. Он расстегивает пряжку плаща, снимает его с плеч, оставаясь в одном запачканном дублете, и опускается на колени. Рамси внимательно смотрит на него.
– Иди сюда, – без тепла в голосе, но и без холода говорит Русе.
Рамси двигается навстречу, и розовая шерсть волнами течет по полу, накрывает его полные ноги, мягко ложится на покатые белые плечи. Русе аккуратно застегивает пряжку, стягивает толстый плетеный шнур, расправляет мягкие складки, и Рамси тихо, утробно смеется, довольно кутаясь в отцовский плащ.
– Здесь в самом деле холодно, холоднее, чем у Станниса в портках, – говорит он, подбирая ноги. И перестает смеяться. – Я принесу тебе его голову, – он произносит это серьезно, смотря на отца своими холодными бесцветными глазами. Русе молчит. Но не возражает, когда Рамси утыкается лбом ему в плечо, плотнее запахиваясь в плащ.
И хотя Русе последний раз сидел на полу еще ребенком, сейчас он не торопится встать. Уолда не ждет его в супружеской спальне, и до утра еще есть час или два. Час или два, которые могли бы быть в мехах на жесткой кровати, когда ее деревянный край до красных следов упирался бы в ноги. Час или два, в которые Рамси мог бы жестко двигаться в ритм с барабанами, бьющими где-то в снегах. Час или два вороньих криков в ушах и самой глотке.
Что они кричат, думает Русе, когда Рамси поднимает голову и касается сомкнутыми губами его сухой щеки. Что они кричат, он вслушивается во всеобъемлющем молчании спальни, промерзшей, пахнущей морозом, семенем и чадящими до черноты свечами. Почему так тревожат их крики – кислым утренним ветром через окно, далеким боем, мертвым прозрачным взглядом, – и что же они кричат, что, Русе все пытается разобрать через тяжелое биение сыновьего сердца. И когда разбирает – холодок неласково кусает его раз где-то между ребер. Русе Болтон слегка поворачивает лицо, встречая спокойный, уверенный взгляд сына. И единственная мысль поперек всех Фреев тревожит его резко: слышит ли тот эти крики?
