Текст книги "Глизе 892 (СИ)"
Автор книги: Morbus
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me
========== глизе-892 ==========
weathers – happy
–
Когда Курт улыбается, Блейн не может не улыбнуться в ответ. Даже если он его не видит.
Особенно – если он его не видит.
Андерсон может часами пялиться на голубые смешливые глаза, изучая каждую видимую ему трещинку-полосочку на радужке. И именно поэтому он носит зеркальные очки: так не видно, куда он смотрит, хотя Блейну почему-то кажется, что об этом все вокруг знают уже давно.
Вот и та маленькая девочка в лиловом платьице и с шоколадной конфетой в руке, хитро улыбающаяся ему, притаившемуся на лавочке.
И та пожилая женщина, которая кормит голубей в Центральном парке.
И тот бездомный, которому он кидает мелочь по пятницам.
И…
Андерсон влюблён безнадежно, и пощады ему не светит. Он таскает с собой фотоаппарат – не слишком любит «зеркала», но на плёнку снять Курта не получается: слишком шумно, а Хаммел всегда слишком далеко. Потому объектив Блейна, который он вечно использует, может помочь разглядеть вишенку на вершине Эйфелевой башни.
Поснимать Курта на плёнку – мечта.
Блейн носит не только зеркальные очки: он таскает подтяжки, рубашки, рукава которых вечно закатывает до локтя (короткие не покупает из принципа), цветные брюки и носки с рисунком. Андерсон таскает на голове художественный беспорядок, громко смеётся и старается быть душой компании – тогда получается не думать о человеке, который от него бесконечно далеко.
Дальше даже, чем Глизе 892 от него самого.
–
Блейн Андерсон хранит на ноутбуке коллекцию фотографий Курта. Отдельная папка – для глаз, на которые давным-давно он наткнулся, точно Титаник на пресловутый айсберг.
В профиле твиттера, впрочем, у Блейна именно такой никнейм. «Титаниксон».
Отдельная папка для рук, улыбки, разлёта плеч…
Блейн Андерсон хранит распечатанные фотографии Курта тоже – по комнате развешанные, распиханные по кошелькам, внутренним карманам курток, тетрадям и чёрт знает чему ещё.
Блейн Андерсон отчаянно отвергает своё сходство с маньяками, над которым по-доброму смеётся Сэм. Сэм славный малый и влюблён так же безнадёжно: по пятницам они кидают тому бездомному мелочь вместе.
Девочка в лиловом платье улыбается всё так же многозначительно.
–
«Без паники на Титанике!»
Сегодня Блейн забрал из типографии папку со свежераспечатанными фотографиями. Ничего непристойного, все в рамках выдуманных обществом правил приличия. Курт в парке, на занятиях, смеющийся, улыбающийся, грустный.
Обычный набор полоумного преследователя, ничего нового. Просто Блейну нравится фотографировать людей, знаете, и он выбрал лучшие кадры, а то, что там только один человек, это…
Совпадение.
Звёзды так сошлись. Солнце и Глизе 892.
И эту же самую папку Блейн оставил в кафе. А значит, теперь с ней даже попрощаться нельзя. Только вздохнуть, махнуть рукой и снова улыбнуться единственной звезде солнечной системы, которая была сегодня не в настроении.
Хаммел благодарит всех существующих ребят, в которых верят люди, что это была не плёнка. Повторно проявлять негативы было бы непозволительно довольно скромному бюджету студента Андерсона. А распечатать фотографии с флешки каждый дурак может.
Вечером Блейну звонят.
–
Это оказывается какая-то девушка, нашедшая папку. Она говорит, что номер был написан на обложке, и Блейн прикрывает глаза от облегчения.
Девушку зовут Рейчел, она учится там же, где и Блейн, но на курс старше – и она очень сильно любит говорить. Она соглашается встретиться завтра за кофе и отдать столь ценную пропажу парню-растеряше. Андерсон смеётся, кладёт трубку и ложится спать совершенно спокойный.
Зря.
–
Рейчел полностью соответствует своему голосу – невысокая, с густой тяжёлой (и жутко старомодной) чёлкой, карими глазами и широкой улыбкой. Блейн угощает девушку латте с баснословным количеством сахара, сам берёт себе безумное творение ирландской мысли и благодарит, забирая папку. Рейчел оставляет на щеке Андерсона след липкого, но, слава богу, бесцветного блеска для губ и упархивает прочь.
Блейн стирает прощальный жест девушки с кожи жёсткой салфеткой и открывает папку, чтобы проверить, всё ли на месте.
Фотографии почти выпадают у него из рук, грозясь изящным веером украсить пол кофейни. Блейн затравленно смотрит вслед девушке, но он уже простыл: Рейчел поймала такси, смываясь с места преступления быстро, точно заправский террорист, заранее подсчитавший количество секунд до взрыва и пути отхода. Умно – Андерсону бы взять на заметку да пользоваться от случая к случаю. Не только же плохие привычки от людей перенимать?..
В Рейчел обнаруживается огромное и неожиданное сходство с девочкой в лиловом платье, у которой в кулаке растаяла шоколадная конфета.
В папке нет фотографий.
Вернее, не так. В папке нет фотографий Блейна.
Нет, тоже не так.
В папке нет фотографий, сделанных Блейном. А фотографий самого Андерсона там до чертиков много.
Вот он смеётся над пародией Сэма – зубы такие огромные, что видно, кажется, пломбы на четвёрках; вот он гоняет голубей в Центральном парке, раскинув руки в стороны и пробегая мимо, точно пятилетка, изображающая самолёт; а вот глаза. И видно каждую чёрточку, точку, излом радужки так точно, что Андерсона тошнит. Его же преследуют!
Не-е-ет.
Ему платят той же монетой.
Блейн вздыхает и закрывает папку, залпом допивая свой айриш, искренне надеясь, что виски там было больше, чем кофе.
Телефон недовольно ворчит в кармане, и Андерсон достаёт его, чтобы посмотреть на причину недовольства.
«Если ты не против, я бы хотел пофотографировать вместе с тобой.»
Блейн улыбается, как дурак. Следующим приходит фото. Его в этом самом кафе. Андерсон оглядывается исподтишка, отрывая от телефона один только взгляд, но головы не поднимая.
Из угла кафе на него насмешливо смотрит Курт. Блейн поднимает голову и кивает медленно, будто не веря в происходящее до конца. Андерсон впервые так пристально смотрит на него без посредника в виде фотоаппарата. И улыбается сам – да так, что видно не пломбы – а всю внутренность, мол, сам знаешь, чего ждать. Видел.
Так забирай целиком.
…Глизе 892 оказывается на расстоянии двух столиков в кафе на углу третьей и Бродвея.
========== соль ==========
lola marsh – wishing girl
–
В линзах солнечных очков отражается лента дороги, над которой поднимается марево. Воздух раскалённый, асфальт под ногами плавится, но под шинами не успевает. Старая машина шуршит колёсами по дороге, точно ленивая волна, время от времени обнимающая неласковый берег с гладкими окатышами камней.
Бардачок раскалён от полуденного солнца, и Блейн лениво снимает ноги с чёрного пластика, устраиваясь в кресле несколько иначе. Мыслей перебраться назад даже не возникает – из радио, едва перекрикивающего шум ветра и мотора, раздаётся привязчиво-незапоминающаяся мелодия, которая похожа на сотню таких же.
Блейн потирает золотистую полоску полупрозрачных чешуек на виске, пробегаясь пальцами через густые волосы. Хаммел на мгновение поворачивает к нему голову и улыбается.
Курт выстукивает ритм песни по рычагу коробки передач, прикасаясь к нему тонкими пальцами, на острых костяшках которых бледно-голубая чешуя. Блейн косит на него глазами и улыбается лениво, разморенный жарой. День неторопливый – хотя они летят по шоссе чёрт знает сколько миль в час. Андерсону хочется остаться в этом вечном мгновении, когда банка газировки липнет к пальцам, а футболка – к спине.
В крошечной вечности.
–
На заправке воняет бензином. Блейн выходит из машины и натыкается на лужу – плёнка блестит на солнце химической радугой. Андерсон поднимает глаза: вывеска бензоколонки выцвела, краска кое-где потрескалась, но неоновый элемент, кажется, всё так же работает. Словно все эти ребята застряли годах в семидесятых прошлого века и выбираться оттуда не собираются.
Значит, и у них с Куртом должно получиться.
Пирог в забегаловке тут же потрясающе вкусный – и Андерсон кормит Курта с ложечки, потому что тот отказался заказывать этот, безусловно, баснословно калорийный десерт. А отказаться от него у собственных губ оказывается куда сложнее.
Крошки пирога липнут к обратной стороне предплечья со стола, и Блейн стряхивает их недовольно, пока Курт смеётся и перевязывает полоску банданы бантиком аккурат за чёлкой, в точности, как какие-нибудь рокстары прошлого века.
Андерсон прикрывает глаза и улыбается, запоминает. В углу на грани слышимости шумит крошечный телевизор, подвешенный к потолку, сквозь пыльные жалюзи на окне пробивается беспощадное солнце канзасских прерий. Обивка высоких сидений-диванчиков потрескалась от жары и от времени, ноги липнут к полу в чёрно-белую шашечку, да и вообще всё окружение до боли напоминает Блейну фильм «Легион».
Там, к слову, всё кончилось всемирным апокалипсисом.
Но забегаловка на краю света была точно такая же.
Курт подхватывает ключи и кивает Блейну, улыбаясь белозубо – клыки вполне человечьи, только слишком уж белые. Они выходят прочь и снова едут-едут-едут, останавливаясь лишь на закате, чтобы посмотреть на солнце, падающее за горизонт.
На пыльном капоте остаются следы двух задниц.
–
Океан вырастает из-за горизонта постепенно и как-то сразу, вырастая громадной махиной, сливающейся с небом. Курт сворачивает на побережье, и Блейн чувствует, как захватывает дух.
Они вернулись.
По воде бегут белые барашки, а на коже оседает привычная соль. Океан здесь тёплый, не похожий на тот, откуда был выпущен на свободу Курт – серый и ледяной, но он всё равно дышит полной грудью, чувствуя, как от предвкушения бескрайней водной глади по коже бегут мурашки. Юноша протягивает руку Блейну и улыбается неуверенно, но Андерсон берётся за чужую ладонь и заходит в океан неспешно, наслаждаясь ощущением разбивающихся волн об иссохшуюся и истосковавшуюся по воде кожу.
Они идут дальше, а потом ныряют – и не выныривают больше.
Вместо ног теперь полощется длинный хвост, пальцы снова заволокло перепонками, а на ребрах лепестками проросли жабры.
Блейн улыбается – теперь нехватка воздуха не мешает им целоваться, а обещание застыть во времени, как в янтаре, сбывается.
Дети океана не умеют стареть.
========== капучино ==========
the cardigans – favorite game
–
Запах кофе въедливый и ненавязчивый одновременно. Он путается в высоко уложенной чёлке Курта, скрадывая послевкусие лака для волос, забивается под одежду и сводит на нет любой одеколон. Конечно, здесь пахнет не только благородным напитком, на который в Нью-Йорке едва ли только не молятся. Здесь пахнет тягучей карамелью, сливочным пломбиром и шоколадом.
Всем калорийным и не слишком полезным, в общем.
Курт работает тут уже два месяца – срок небольшой, но уже не испытательный. Он схватывает всё на лету, ловко украшает взбитыми сливками чашки с кофе и рисует совершенно единорожьи фраппучино, которые потом добавляют в меню. Сезонное предложение, спешите-спешите!
В кофейню разные люди заходят – и дети, и девочки-подростки, которые усиленно строят Курту глазки, и женщины, которые строят глазки подруге Хаммела, а то и ему самому, и мужчины, юноши, старушки из дома напротив… Бесконечная круговерть лиц, из которой Курт умело выхватывал знакомых и подмигивал, вырисовывая на стаканчике выученные наизусть имена.
Всё не может быть в порядке так долго.
Закон всемирного равновесия или какая-то подобная ерунда.
–
Хаммел пританцовывает на месте, прикрыв глаза и подпевая Нине Перссон, пока из мыслей его не вырывает избитый и очаровательный присвист. Курт распахивает глаза почти возмущённо и впивается взглядом в поперхнувшегося свистом возмутителя спокойствия: у него волосы уложены гелем так густо, что ненароком можно прилипнуть, если прислониться в дождь.
Скорее, скорее, мне нужен зонт!
На чужих плечах болтается кожаная куртка, звякая застёжкой о барную стойку; из-под неё выглядывает футболка с застиранным принтом какой-то рок-группы. Разглядеть, что у незнакомца на ногах, Курту шанса не предоставляется: брюнет упирается локтями в стойку, прижимаясь к ней плотно.
– Мне, пожалуйста, капучино, очаровашка. С рисунком из корицы, пожалуйста, ты же умеешь? – незнакомец уверен в своей неотразимости, а потому сверкает глазами из-под густых бровей почти убийственно.
Курт соврёт, если скажет, что на него это не работает. Просто из него отличный актёр.
– Как вас зовут? – он берёт бумажный стаканчик и расчехляет маркер, приготовившись вырисовывать имя незнакомца с отвращением. С довольно-таки наигранным отвращением.
– Меня не зовут, сладкий, я сам прихожу, – брюнет расплывается в улыбке Чешира и скалится белозубо.
– Так и запишу: никому-не-нужный, – пожимает плечами Курт и отправляется готовить кофе, уже не замечая, как изменился в лице брюнет.
Он же, кажется, и в самом деле никому не нужный – вот потому его никто и не зовёт. А зачем тебе имя, если им никто не пользуется?
Хаммел споро готовит заказ, напоследок вырисовывая корицей что-то на молочной пенке. Незнакомец в кожаной куртке почти переваливается через стойку, но Курт загораживает своей спиной напиток, чтобы тот не подглядывал.
Сюрприз!
Курт ставит кофе перед парнем осторожно, чтобы не расплескать.
– Сахар и салфетки там, – он неопределённо кивает рукой в сторону стойки, торопясь к следующему клиенту.
А незнакомец стоит и пялится на кофейную пенку – и медленно расплывается в лукавой, чисто дьявольской улыбке. На кофе действительно есть рисунок, как он и просил. Даже более того – надпись.
«Пей и вали».
–
Незнакомец появляется в кафе с завидной регулярностью – вечно пытается выжать из Курта хоть ещё одно лишнее словечко сверх нормы вежливости, но не получается. Бариста вечно в хрустящем зелёном фартуке, с высокой чёлкой и улыбкой на губах: глаза у него никогда не улыбаются, брюнет заметил это давно. Типичная пластмассовая улыбка.
Он флиртует напропалую, точно солдат, попавший в осаду и бросающийся на амбразуру из последних сил.
Курт делает вид, что ему это не нравится, учится не краснеть и выводит на пене всё новые слова.
«Уматывай».
«Не приходи».
«Отвали».
«Сгинь».
Да и просто примитивный рисунок кулака с оттопыренным средним пальцем – когда кончаются короткие и нематерные слова.
–
avicii – waiting for love
–
Желаниям свойственно исполняться – и именно поэтому люди отчаянно советуют друг другу быть с ними поосторожнее.
Незнакомец пропадает на неделю. И не приходит вовсе – так кажется Курту на первый взгляд, потому что в этом кудрявом мальчишке так трудно узнать того остроязычного повесу, который доставал его на протяжении двух недель каждый рабочий день. У него совершенно иначе светятся глаза – они совсем не карие, даже близко, там такие переливы, что у Курта дух захватывает – и он улыбается теперь искренне.
Он ставит на стойку коробку пончиков, ждёт, пока Хаммел недоверчиво подойдёт поближе, и открывает.
«Зови меня».
– Куда? – усмехается Курт, улыбаясь глазами совершенно против воли.
– Как, – поправляет его брюнет. – Блейн.
– Тебе снова капучино, Блейн? – Хаммел вздёргивает бровь иронично, чувствуя, что не хочет больше терять этого невыносимого человека даже на неделю.
– Всегда, – брюнет выдыхает и достаёт из коробки пончик, надкусывает – внутри клубничный джем.
Курт улыбается и пишет на стаканчике его имя.
А ниже – собственный номер.
«Ты-мне-нужный.»
========== звёздная пыль ==========
lady gaga – you and i
–
Когда Блейн впервые приходит домой под утро весь испачканный дешёвой красной помадой, Курт удивлённо распахивает рот ему вслед. Андерсон скрывается в ванной, оставляя после себя горку ватных дисков в мусорке и блёстки по краю ванны.
Хаммел выгребает эти грёбаные блёстки ещё две недели.
Аккурат когда Блейн является в таком виде второй раз. А потом ещё и ещё, всё чаще.
Курт уверяет себя, что ему плевать. Они просто снимают эту квартиру вместе, они просто соседи, Блейн, в конце концов, просто би, он просто свободен и просто совершенно ничего не должен Хаммелу.
Курт перестаёт выгребать блёстки, позволяя им оставаться и на собственной коже тоже – плечи переливаются в свете лампы над зеркалом в ванной, будто он сам только что вернулся с самого гейского парада в Дублине. Или из клуба Лас-Вегаса.
На самом деле, Хаммел не имел ни малейшего понятия, откуда можно было приносить на своей коже такое количество блёсток. Серебристых блестящих крупинок, похожих на россыпи звёзд в небе пригорода Нью-Йорка – в самом городе из-за огней ничего не разглядеть, кроме белого кругляшка луны. Будто напоминание о том, что все мы созданы из звёздной пыли, из отголосков далёких и уже несуществующих гигантов, ставших чем-то до одури бессмысленным.
Ставших Куртом Хаммелом.
Он смотрит в зеркало придирчиво, гадая, чего нет у него, что есть у того человека, к которому от раза к разу уходит Блейн, возвращаясь настолько уставшим, будто разгружал товарные вагоны.
Красная помада? Грудь? Мышцы? Нет, скорее всего, это девушка. Густые волосы до пояса? Ноги от ушей? Что, мать его, что?!
В зеркале отражается кто-то тонкокожий и круглогодично бледный, похожий больше на фарфоровые куклы девятнадцатого века, чем на живого человека. На пергаментно-хрупкой коже век проступают фиолетовые узоры вен, под голубыми глазами – синяки. Если нормально спать, они исчезают.
Спать нормально не получается, потому что блёстки царапают нежную кожу и мешаются.
Курт ненавидит себя за эту чувствительность.
–
Курт лениво мешает ложкой клубничный йогурт, пока Блейн танцует по кухне под включённый телевизор. Крутят очередной клип Королевы Монстров, и Хаммел невольно начинает подпевать себе под нос. Андерсон отвлекается от омлета и оглядывается на своего соседа через плечо, едва заметно улыбаясь.
something, something about this place
something about lonely nights
– Не знал, что ты умеешь петь, – Блейн садится напротив и улыбается дьявольски белозубо, клыкасто. Курт думает, что у настоящих людей таких зубов не бывает. Хаммел вспоминает, что Андерсон сделан из настоящей звёздной пыли.
Курт вздрагивает.
– А смысл? – пожимает плечами он, едва заметно улыбаясь губами.
Блейн оказывается в смысловом тупике, не знает, как продолжить разговор, и отворачивается обратно к плите, уже не пританцовывая под попсовую, но не надоедающую мелодию. Курт празднует победу, крайне некстати вспоминая утверждение про выигранное сражение и проигранную войну.
Хаммел знает, что он проиграл её давным-давно, когда только согласился снимать квартиру с Андерсоном.
–
Блёстки рассыпаются мириадами галактик по ковру в ванной, тумбочке в прихожей, одежде, столу на кухне, а в один день Хаммел обнаруживает несколько в только что открытом йогурте. Это трудно терпеть. Сначала от этого Курту хотелось плакать, бить себя головой об стену до потери сознания, а теперь просто злит.
Бесит.
Хаммел швыряет стаканчик с йогуртом в стену и кричит на одной ноте, широко раскрыв рот и зажмурив глаза, сжав кулаки – точно дети, только без слёз, позволяя злости не копиться больше.
Терпение-то у него не бесконечное.
– Что-то случилось? Курт? – на кухне появляется заспанный и взъерошенный Блейн в домашних штанах и футболке – и он такой домашний, что у Хаммела щемит в сердце.
– Просто обжёгся, – Курт кивает в сторону вскипевшего чайника, невинно пожимает плечами и хлопает ресницами, принимаясь собирать йогурт со стены и пола.
Врёшь, Хаммел. Врё-ё-о-ошь.
Андерсон сонно чешет затылок и душераздирающе зевает – из спутанных кудрей на пол высыпается ещё немного блёсток, и Курт готов сейчас ударить Блейна лицом об эти блестящие пылинки, разбить ему его безупречные губы, нос, вымазать в серебристом и алом всё лицо, выплеснуть всё скопившееся.
Вместо этого Хаммел улыбается. Андерсон кивает, делая вид, что поверил, и идёт досыпать.
–
Блёстки ещё не самое худшее. Худшее – когда однажды Блейн стаскивает рубашку в ванной, а потом внезапно заходит на кухню попить молока. По лопаткам и животу алыми цветами горят чужие поцелуи в красной помаде, такие частые и жадные, что Курту становится тошно. Помада вперемешку с блёстками пачкает одежду, но свою Андерсон стирает отдельно.
Курту очень хотелось бы, чтобы вместе.
Чтобы вообще всё – вместе.
–
Хаммел воет в ванной, захлёбываясь рыданиями, пока Блейн пропадает чёрти где и не слышит.
Курт думает, что не слышит.
Курт сгребает край футболки в кулак, пачкая ворот слезами, которые просто катятся по лицу – он не убирает застилающую глаза пелену, упиваясь той лёгкостью, которая приходит постепенно взамен камня в груди.
– Курт? Курт, ты в порядке? – по ту сторону двери Андерсон ломится в ванную, дёргая замок. Рыдания замолкают.
– Д-да, – хрипло раздаётся из ванной.
Блейн отходит назад и выбивает дверь плечом. Несложно – замок у них был так себе, если честно. Курт смотрит на него снизу вверх, затравленно поджав тощие ноги в просторных штанах к груди. У него покрасневший нос, заплаканные глаза – и на фоне полопавшихся сосудов голубая радужка кажется ещё ярче, ещё чище. Блейн думает, что мерзко говорить человеку, что он безумно красивый, когда плачет, потому молчит.
Андерсон садится рядом на коврик – ворс усыпан мелкими серебристыми блёстками, которые не вымываются ничем. Глиттерный апокалипсис.
– Что такое, Курт? – Блейн заглядывает в лицо с такой подкупающей заботой, что Хаммел снова кривит губы, едва сдерживая рыдания.
«Какого ж хрена ты такой хороший достался не мне?»
– Задолбали твои блёстки, – выдаёт, почти задыхаясь от прошедшей истерики, Курт.
– Прости. Завтра последний показ, я больше не буду, – Блейн мягко гладит его по плечу, чувствуя, как Хаммел дрожит.
– Показ?
– Это же мюзикл. Я тебе не говорил, прости, но моё лицо красуется на баннерах, и я думал ты знаешь, – Блейн похож на виноватого щеночка, и сил злиться нет. Курт чувствует, как камень в груди преобразуется во что-то другое.
Это не девушка.
Это мюзикл.
– Я хотел позвать тебя после показа в кафе. Сказать кое-что, – Андерсон очаровательно краснеет, и Курт прощает ему блёстки по всей квартире и красную помаду на рубашках. – Предложить.
– Что?
– Завтра, – Блейн опять улыбается коварно, точно дьявол, и Хаммел улыбается в ответ.
Андерсон предлагает ему встречаться на следующий же день. Весь испачканный в блёстках, но без следов красной помады на лице.
И у Курта нет никакого шанса отказаться.
Теперь рубашки они стирают вместе.
========== дрифт, !pacific rim au! ==========
epolets – мiсто спить
–
– Я не собираюсь снова забираться в этот гроб с ядерным реактором в груди. Это моё последнее слово, – брюнет зло стучит по столу пальцем, в бессильной ярости сделать хоть что-нибудь, кроме как сбежать, уйти как можно дальше и идти как можно дольше. Белые зубы стиснуты плотно, он скалится, точно волк – сходства добавляет короткий ёжик тёмных волос на голове. Он же точно не из этих мрачных краёв, а с солнечных берегов Калифорнии, а то и вовсе с другого континента: выдаёт смуглая кожа, разлёт густых бровей и совершенно не северное лицо.
– Ты знаешь, сколько стоит каждый из этих гробов, – Сью устало потирает переносицу пальцами. Она тоже злится – придушить парня на месте нельзя, не для того ему заказывали вертолёт и привозили сюда. – И ваш с Купером «гроб», – женщина изображает кавычки сухими, узловатыми пальцами. Блейн помнил их цепкую хватку на собственных ушах – и на волосах тоже. Отчасти потому и побрился: слишком жестокие методы выработки послушания были у маршала Сильвестр.
Точно раньше она дрессировала цепных псов, с пеной у рта бросающихся защищать хозяина.
– Простаивает без дела.
– Он простаивает именно потому, что стал Куперу гробом! – Блейн кричит, срывая голос, едва не брызгая слюной, зло. Перед глазами – непроглядная красная пелена, видно только силуэты да очертания. Он за брата был готов глотку перегрызть любому, а кайдзю – не получилось.
Жизнь – несправедливая сука.
– Молчать! – Сью выходит из себя и хлопает ладонью по столу, сдвигая брови нахмуренно. Андерсон захлопывает рот, но дышит тяжело, будто только что пробежал кросс. Грудная клетка прыгает вверх-вниз, сердце стучит внутри, как ненормальное. – Блейн, это вопрос всех наших жизней. Не твоей и моей. Всего мира, – женщина отводит взгляд. Она знает, что ей осталось не так уж и много – носовой платок в кармане украшен алыми каплями крови.
– Значит, я буду самым последним эгоистичным мудаком в истории, – шёпот Андерсона пробирает до мурашек, он смотрит исподлобья, снизу вверх, а после поднимается резко. – Разрешите идти, маршал Сильвестр? – Блейн улыбается издевательски, точно капитан Америка с плакатов далёких сороковых годов двадцатого века.
– Да пошёл ты, Андерсон, – огрызается женщина, потирая виски. – Вертолёт только через неделю. Так что тебе придётся побыть с нами немного. Заодно познакомишься с личным составом. Выбора-то у тебя нет.
Дверь за Андерсоном захлопывается с такой силой, что штукатурка едва не падает с потолка над нею.
Едва – потому что штукатурки нет, одни сваи.
–
Блейн стоит с подносом сомнительного качества еды посреди огромного зала и смотрит. Смотрит-смотрит-смотрит. Это очень похоже на старшую школу – столики, разбитые на компании, но все общаются меж друг другом неизбежно. Среди людей снуёт туда-сюда парнишка в очках и на коляске – он в белой рубашке, рукава которой закатаны до локтей и оголяют цветастые татуировки. Следом за ним с тростью ходит парень внешности что ни на есть азиатской, и Блейн с головой ныряет в безумный коктейль национальностей.
За дальним столом сидит разношёрстная компания – мужчина с выбритым ирокезом в военной форме, хрупкая блондинка в точно таком же комбинезоне, девушка с густой чёлкой, повисшая на мужчине раза в два её больше, и ещё человек пять, если не больше. У Блейна плохо с людьми после Купера, но один из присутствующих за столом чем-то цепляет.
Он светлокожий, точно фарфоровый, и глаза у него – точно светлое небо Калифорнии, которого Андерсон не видел так давно.
Мужчина улыбается ему и хлопает по месту рядом с собой, будто приглашая сесть. Блейн оглядывается – но никого рядом нет, а значит этот жест точно ему был. Андерсон вскидывает брови, придерживает поднос одной рукой и тыкает в себя указательным пальцем другой. Мужчина за столом кивает и улыбается снова.
Блейн пожимает плечами и принимает предложение, садясь рядом с ним. Компания на мгновение замолкает, но только на мгновение – потом все набрасываются с расспросами.
– Меня зовут Рейчел, я работаю в рубке, – девушка с чёлкой улыбается широко. – А это Пак, Куинн, Финн, Арти и Майк отошли, а ещё…
– Бог мой, Берри, ты же уморишь его, – мужчина, пригласивший Блейна за стол, тихо смеётся, и Андерсон улыбается против воли.
– Это она специально, чтобы он понял, куда попал, – Пак расплывается в улыбке, протягивает руку и пожимает протянутую в ответ.
– Блейн Андерсон, – представляется он всем присутствующим одновременно, даже не пытаясь запомнить имена. Потом.
– Курт, – мужчина с фарфоровой кожей улыбается, и Андерсон понимает, что-то, что ему хочется потрогать его лицо.
Губами.
– А ты здесь по какому вопросу-то, лысый? – Пак скалится, и Блейн думает, что он чертовски похож на школьного хулигана, но, знаете, Андерсон давно уже не в старшей школе. И это фривольное общение ему нравится.
– Это ты мне говоришь? – мужчина усмехается, кивая в сторону ирокеза Пака, и принимается за нехитрый обед. – Прислали на егеря, со стены сняли, – Блейн утыкается взглядом в тарелку.
– Подожди, – недоверчиво тянет, кажется, Рейчел. – Так ты Андерсон?
Блейн кивает, не поднимая взгляда. Этого не нужно – он у него сейчас злой, затравленный, таким можно металл резать, не то что людей отпугивать.
– У нас сейчас всего три егеря. На четвёртом никто не ходит, – как ни в чём не бывало, продолжает девушка, и Андерсон ей благодарен. – Ходит Пак и Финн, ещё Холли и Эйприл из наших. Есть ещё русские, – Рейчел едва заметно кивает в сторону седоволосого мужчины, и женщины, уложившей голову ему на плечо. – Хворостовские.
Блейн вежливо кивает, чувствуя, как отпускает.
Всего неделя.
Что может случится за неделю?
–
Вода в душевых доков отдаёт металлом – повышенное содержание железа никому на пользу не идёт, но когда ты не знаешь, доживёшь ли до конца месяца, становится плевать на качество воды. Блейн стоит под душем, закрыв глаза, и думает. Думает, как этим ребятам удалось сохранить какие-никакие отношения. Как им не страшно?
Вода стекает по шрамам на спине – живого места нет, грубые рубцы пересекают друг друга, словно спешат-торопяться, но замирают во времени навечно. Блейн помнил, как говорил его брат о шрамах.
«Если ты хочешь что-то сказать миру, ты делаешь татуировку. Но если мир хочет что-то сказать тебе, он дарит тебе шрамы.»
Блейн думает, что пора бы миру заткнуться.
Шрамы на сердце не затягиваются.
Андерсон отфыркивается от едва тёплой воды, трёт кожу грубой мочалкой с остервенением и отчаянно хочет сбежать отсюда. Не нужно было садиться с ними обедать, можно вполне было поесть в одиночестве. В этом помощь окружающих нужна едва ли. Блейн выключает воду и прислоняется лбом к кафелю, закрывает глаза и думает. Он разворачивается, сползает спиной по стене и сидит на корточках, пока ноги не сводит.
Вернее, пока в душевой не появляется кто-то ещё.
– Если ты перемёрзнешь, то заболеешь. С медикаментами у нас тут плохо, а с гробами ещё хуже.
Блейн открывает глаза – над ним стоит Курт, протягивая ему полотенце. На нём чёрный комбинезон, не сковывающий движения, и Андерсона в шкафчике ждёт точно такой же. Тренировочный костюм пилота егеря.
– С кем ты ходишь? – Андерсон проходиться по ёжику полотенцем, а после разгибается и завязывает полотенце на бёдрах.
– Ни с кем.
– Но почему тогда ты носишь эту форму? – Блейн приподнимает бровь вопросительно.
– Я ищу дрифт-совместимого.
Андерсон щурится.
До Андерсона доходит.
– Сильвестр вызвала меня для тебя, верно?
В голове звучало лучше. Вслух – Блейн теперь словно проститутка. Но разве не так?
– Ты единственный, кто смог довести егеря в одиночку, – вместо ответа выдаёт Курт. На нашивке на комбинезоне значится «Хаммел К.»
– Не единственный, – Блейн не отводит взгляд, буравит насквозь.
– Сью, – полувопросительно выдаёт Хаммел, точно неуверенный в своём ответе прилежный ученик.
Блейн кивает и выходит из душевой, стараясь отделаться от мысли, как было бы хорошо, познакомься они при других обстоятельствах. Он бы совершенно точно подарил ему все звёзды с неба, увёз подальше на континент, укутывал в шарфы, они бы пели в караоке дурацкие песни…
Всё ломает разлом.
– Постой, Блейн, – Курт следует за ним в раздевалку, но Андерсон уже успевает натянуть трусы – серые выстиравшиеся боксеры не самое сексуальное зрелище, но скажите спасибо, что не «семейники» по колено. – Одна тренировка. Пожалуйста, – Хаммел едва не умоляет, и Блейн мимолётно думает, что он не против бы посмотреть на Курта такого.
