Текст книги "Салат со вкусом тарелки"
Автор книги: Мирза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Здесь правдой является все, кроме вымысла.
Предисловие
Отдаю этот материал примерно в той последовательности, в которой происходило его осмысление. Долгое время я не мог позволить себе открытый разговор со всеми, но теперь готов к нему. В этой рукописи неправильно искать линейности изложения, ибо в жизни очень редко удается сразу понять происходящие события. Так случилось, что человек страдает мозаичностью восприятия, для борьбы с которой не изобрели ничего лучше, чем постоянное повторение того, что нужно понять и запомнить. Даже пословица есть на этот счет. Хочу пригласить читателя попробовать свои силы в рефлексии на отвлеченном материале из моей жизни, чтобы, если найдется нечто полезное, применить полученный опыт в своей. Данная работа структурно поделена на две части: внешнюю и внутреннюю. Имена и названия населенных пунктов частично изменены. Привязка описываемых событий к ленте времени сочтена излишней и удалена. Автор не желает навести тень на плетень, но в данном случае готов взять на себя ответственность и повторить слова Иисуса Сираховича: «я знаю больше, чем говорю, поэтому скажу мало. О многом в немногих словах».
Часть I
Атмосфера
Мне думается, что жизнь человека не состоится, пока он не создаст свой собственный стиль, для которого нужно приобрести свой собственный вкус. В наше время почти на каждый случай удобно найти «советчиков», если не в своем окружении, то уж в сети-то точно. Однако, как показала практика, многие советующие преследуют какие-то свои цели, отличные от желания действительно помочь. Также практика показала двойственность всего в этом мире. И то, что не подойдет отдельно взятому человеку или вредно ему, вполне может подойти другому и принести определенную пользу. Мы знаем про пользу яда змеи и многое другое.
Постараюсь показать путь, которым прошел сам, и надеюсь, что сделать это у меня получится логично, лаконично и достаточно. Само собой, не следует думать, что буду отражать только свое мнение, конечно, нет. Здесь речь пойдет о том, как, читая других, кое-что применял и в своей жизни, делая предельно критичный отбор.
Итак, в этом мире нет ничего нового. Ничего. И прав Соломон, когда говорит об этом в своих притчах. Нов только собственный опыт нового человека перед лицом конкретной ситуации, которая со многими до него уже случалась.
Кстати, если допустить, что этот мир создан Богом, то получится, что каждый человек стоит в таких же условиях и обстоятельствах, в которых были люди и тысячи лет назад.
Да, знаю, знаю… Двадцать первый век, космос, интернет… Братцы, это настолько примитивно, что Освальд Шпенглер в «Закате Европы» как-то позволил себе подвести итог всем новшествам всего человечества, сказав, что самое удивительное изобретение и полезное – это бумеранг. Оружие для охоты, которое в случае промаха возвращается назад к охотнику. Посмотреть историю создания этого предмета можно в интернете, но собственные выводы, конечно, каждый делай сам. Или телефон. Вот многих спрашивал о том, какую главную функцию он выполняет в их жизни? Отвечали, что для связи с близкими, но 200 лет назад для этой связи, за редким исключением, требовалось только зайти в соседнюю комнату дома, чтобы поприветствовать и проведать бабушку, или перейти через дорогу. Думаю, мысль понятна. Люди проживали компактно на вмещающем их ландшафте. И таким же образом, обращая внимание на все, что нас окружает, можно понять, что все люди в разное время находились в одинаковых (плюс-минус) обстоятельствах, что справедливо, если допускать существование любящего Творца.
Пожалуй, отвлекусь еще на образование. Исследователь истории Византии Успенский Ф. И. однажды написал, что раньше было мало литературы и люди могли освоить больший объем информации, а теперь – наоборот. Кажется, что надо внимательней отнестись к его словам. Мы еще вернемся к этой мысли. В наше время технология позволяет иметь под рукой плеер и слушать в любое время любимую музыку, но раньше человек просто знал наизусть то, что грело его сердце, и мог это воспроизводить в любой подходящий момент. Здесь налицо некий закон компенсаций, т. е. при утере некоторых способностей мы замещаем их технологичностью.
Однако есть у меня одна мысль, которая чуть разнится с вышесказанной гипотезой. Так вот, мы могли бы быть сегодня умнее наших предшественников, воспользовавшись знанием итогов их жизни, их мечтаний и трудов. Но, судя по всему, нам это не грозит.
У меня вкус вырабатывался достаточно долго, и помогали мне в этом многие люди в разное время, но сейчас пробегусь по ключевым событиям.
Дело было в садике, когда мне исполнилось что-то около четырех лет. Родители купили конфет, чтобы угостить всю мою группу и воспитателей. На следующий день ожидался праздник, накануне в ленинском зале (да, у нас стоял бюст этого Акеллы) должен был пройти утренник. Я принес шоколадные конфеты и попросил воспитателей помочь мне их раздать. Сам же вместе с группой пошел на утренник. Когда мы вернулись, стол был накрыт, но с конфетами что-то случилось. Пока шел утренник, один ребенок опоздал, и его не стали отправлять в зал, он ожидал всех в столовой. Этот человек открывал каждую конфету, сосал ее, слизывая шоколад, и заворачивал в фантики. Некоторые он просто бросал без камуфляжа.
До того момента я в жизни так не ревел. Пошел жаловаться няням, на что они мне порекомендовали вместе с этим товарищем все завернуть, а после выложили на столы. Как вам эталон советских педагогических кадров, выросших на «Большой перемене» и «Усатом няне»? На какой-то момент я повзрослел. Это было начало.
Школа
О семейных отношениях существует масса анекдотов, среди которых есть и вполне удачные. Вот, например, когда в многодетной семье у первого ребенка изо рта выпала соска, это событие породило крик, бег, панику, консилиумы, кипячение соски, несколько стадий дезинфекции и наконец, возврат ее младенцу.
Когда подобное происходило со вторым ребенком, мама спокойно облизывала соску и отдавала малышу.
При появлении на свет третьего чада мать следила за тем, чтобы он не ел из кошачьей миски.
Когда же четвертый ребенок начинал есть из кошачьей посуды, мама понимала, что это проблемы кота.
Я в семье был седьмым и последним ребенком. Отец следил в процессе моего воспитания только за тем, чтобы долгожданный сын не умер и, по возможности, не покалечился раньше времени.
Помню, как он каждые полгода затевал со мной разговор на тему будущей специальности, рассказывая, что его отец (мой дед) после войны желал, чтобы отец стал врачом или учителем. Папа сделался шофером, и завещание деда перешло ко мне.
Поэтому от меня требовалось хорошо учиться. Школу я закончил с тринадцатью тройками, на хорошо знал: алгебру, геометрию, черчение, литературу, а пять было только по физкультуре.
В восьмом классе он мне сказал, что успеваемость – это моя проблема, но успеваемость эта должна позволить мне стать врачом или учителем. Я понял отца и до конца школы посещал только те занятия, по которым в аттестате потом было выше тройки. Прогуливал почти все, иногда появляясь, чтобы совсем не выгнали.
В старших классах у парней начиналось автомобильное дело и вождение. Я родился в феврале, поэтому по окончании школы права мне не светили, так как мне было бы только 17 лет. Как легко догадаться, я не ходил на эти занятия, а учитель на мои объяснения, что-де это не интересно, сказал, чтобы бестолковый ученик убирался на труды к девочкам. На этом и порешили: он мне ставит тройку, а я не насилую его мозг. К девочкам тоже не ходил, и у меня была уйма свободного времени (по деревенским меркам).
Я всегда сразу делал домашнее задание по нужным предметам, забивая на все остальное. С 5-го класса стал почитывать. Все началось с Толкиена, у которого прочитал все, вплоть до «Сильмариллиона», так же поступил с Дюма, кроме рецептов, Эдгар Берроуз, Артур Хейли, история Нечволодова, Стивен Кинг, немного Пушкина, еще меньше Достоевского, «Война и Мир», фантастика и много всякой всячины.
Так вот, чтобы получать тройки по прогуливаемым предметам, было нужно суметь в психологию преподавателей. Позже стал это практиковать искуснее, называя сам процесс: продавить человека.
Так получилось, что в старших классах литературу и русский язык начала вести наш директор. Сначала я ее боялся, к концу школы этот человек, Людмила Ивановна, стала моим любимым учителем. Я полюбил ее, а после и ее предмет. Как-то она поверила в меня, что ли? К одиннадцатому классу такой ученик многих достал до печенок так, что учителя просто хотели от меня избавиться, ставя тройки и пропуская вперед, навстречу армии.
Так поступали все, кроме учителя химии. Галина Корниловна по большому счету меня и породила, сказав в марте месяце, что, имея за первое полугодие двойку, получу во втором вторую и окончу школу со справкой. Под ногами у меня загорелось. Я ее ненавидел. Она меня тоже, судя по всему, но в руке у нее были сильные козыри. Никаких уступок, кроме одной. Она мне сказала, что вариант есть: нужно только выучить химию, сдать единый государственный экзамен, чтобы то, что получу, и пошло в аттестат. На тот момент с этой дисциплиной меня связывало только соединение растворителей с конопляными соцветиями. Это был провал!
Неделю я потратил на сопли и слюни. Потом расписал себе план, после чего взял учебники за три года по этому предмету и принялся учить. В мае мы поехали на ЕГЭ, который поддался мне на 50 баллов, что по тем временам приравнивалось к тройке. Дело было сделано. За мужество и профессионализм учителя химии – ей бы дать медаль, но от меня пожизненная благодарность.
Позже этим способом самостоятельно изучал русский язык, историю, биологию, да и вообще все. В медицинский университет в тот год не поступил, так как меня за биологию в школе не выгоняли, но, подтянув еще химию за лето, смог на отлично сдать ее и русский язык уже в медицинский колледж, где проучился 2,5 года, бросив перед последней практикой в аптеке. Однако мы здесь собрались говорить о стиле и вкусе.
Родители мне с собой в город дали 700 рублей. В общежитии поселился в комнату с номером 419, где, не зная бед, проживали три мальчика: Рио, Чук и Гек. Два лаборанта и фармацевт. Я тоже был фармацевтом. Они через пару недель сообразили мне кличку – Alien или Эл (сокращенно). Я им не мешал. Деньги быстро кончились. Питался отдельно и нестабильно. Иногда помогали сестры и их мужья, но всем жилось плохо. Я работал дворником в школе, шлифовщиком-реставратором в столярке и так далее.
Учился хорошо, пытался что-то писать, продолжил учить русский язык. В комнате со временем появилась советская печатная машинка. Функцию бумаги выполняли разрезанные пополам цветные объявления одного ночного клуба, расположенного неподалеку, которые мне с избытком удалось заиметь после слов заказчика, мелкого, толстого и наглого администратора, о том, что город должен одеться в эти листовки. Клеить такое было стыдно, а бумага потом пригодилась. Стенографисткой была моя подруга. У меня появлялись друзья.
Мальчики, жившие со мной, считали себя неформалами, играли на гитаре, принимали гостей, учились, отрывались как могли, но мне они были безразличны. Через полгода совместного проживания они обращались ко мне по имени, без сокращений, правда, им это делать было разрешено редко, а спустя год совместного бытия в комнату они заходили со стуком в дверь, но, когда у меня были подруги, они не заходили совсем. Спустя еще время без единого удара заменил парк жильцов нашей комнаты, и со мной стали жить друзья. То время было примечательно обилием впечатлений, курьезов и глупостей. Молодость. Ничего не поделаешь.
Эти же медики нечаянно пропали из поля видимости. Однажды я слышал краем уха, что после очередной своей тусовки где-то в городе они решили распечатать памятные фотки своих утех. Так им эти фотокарточки в салоне отдали, надев перчатки и двумя пальцами, брезгливо, чтобы не испачкаться. Жалкие, они думали, что в границах своего мирка являются непоколебимыми столпами.
Позже я нашел этому объяснение у Чехова в «Палате № 6». Там доктор Рагин сказал, что не следует мешать людям сходить с ума. Вот и не мешал. Тогда поступал таким образом интуитивно, но позже, в армии, стал делать это искусно. Перед уходом из колледжа ко мне подошел его директор, уважаемый грузин, и сказал, что дает мне неделю одуматься, но решение не поменялось, хотя и оставалось доучиться несколько месяцев.
Армия – мама
Мне страшно даже подумать о начале описания военной службы, потому как в это время жизни уместилось огромное количество событий, переживаний, восторга от новых открытий. Вспоминая об армии, вновь и вновь становлюсь преисполнен благодарности и нежной тоски об ушедших днях, которые провел на службе своей стране, имя которой Россия, а профессия – Российская Федерация.
Служба эта началась поздно осенью, когда заботливые отцы-командиры отыскали меня своей повесткой во время ночной смены на фабрике, что расположилась в стенах одного из цехов бывшего завода.
Мне шел 22-й год, когда ноябрьской ночью раздался звонок от плачущей матери с извещением о неоплаченном воинском долге. В моей семье служили все, и я не собирался выбиваться из ряда вон, о чем и сообщил маме.
На тот момент прошло два года, как бросил колледж, год, как работал на этом месте, оставив, наконец, ремесло грузчика, и год, как учился в педагогическом университете на учителя истории. Снимал комнату, жил один. Деньги водились. Все было нормально.
К этому времени я уже поработал дворником, грузчиком, шлифовщиком-реставратором, бетонщиком, плотником, резчиком бумаги, картона и целлюлозы на фабрике по производству гибких упаковок, рамщиком на деревенской пилораме, имел опыт медицинской практики в больнице. Чуть было даже не женился. Уже год как принял крещение и постоянно исследовал основания своей религии, читая отцов-пустынников древности и святых русской Православной Церкви, а также античную философию и специальные предметы по профилю.
У меня было две сумки: одна – для книг, другая – для вещей.
Известив руководство конторы о призыве и взяв благословение у игумена монастыря, я поехал домой прощаться с родителями. В запасе было что-то около двух дней. В армию решил взять мыло, зубную щетку, пасту, пару одноразовых станков для бритья и небольшое полотенце, чтобы ассортимент сворованного у меня не пестрил разнообразием полезных гаджетов, о которых пришлось бы переживать. Деньги оставил родителям, взяв немного на пропой.
Мы говорили с отцом, и в последний домашний день я купил две бутылки водки, которые были отведаны нами за беседой. Отец рассказал о сути дедовщины. Из его слов следовало, что, если это неизбежно, то надо ее использовать. Его мысль простиралась и далее: дедовщина – это такой способ жизнедеятельности в армии, при котором нужно учитывать опыт чуть более старослужащих воинов, чем ты, и, исходя из этого, принимать решения. Все!!! Все!
Позже данное определение обросло рядом нюансов из личного опыта, но оказалось исчерпывающим.
В военкомате стало известно, что моя команда отправляется на Дальний Восток в ВМФ. Отец мой в армии снимал метровые слои грунта на челябинском «Маяке», будучи химиком-дегазатором; брат был танкистом в Белоруссии, когда развалился Союз; а мне выпал редкий шанс попробовать свои силы во флоте на океанских рубежах нашей страны. Моя категория годности к военной службе была А1 (с плоскостопием), т. е. здоров, но к этой команде я опоздал, и они убыли без меня.
Долго горевать об упущенной возможности оказаться в нормальных войсках не пришлось, т. к. отцы-командиры не покладая рук формировали новую команду из 40 человек, самую большую из нашего города. Эта группа призывников должна была поехать в Читу.
Туда, естественно, никто не хотел, об этом месте ходили мрачные слухи, что-де там день начинается с избиения солдат дедами и не заканчивается без этого мероприятия (если не называть своим именем происходящее), что это и есть – жопа мира, и что туда отправляют только слабоумных. В этой команде со своей А1, с результатами тестов, после которых мне некоторые говорили, что надо было в космонавты… В этой команде оказался и я.
У нас один паренек на призывном, заслышав о такой поистине божественной перспективе, убежал в «самоход», и, пока его искали, команда доукомплектовалась, а он спустя два дня и 23 часа (чтобы не прослыть уклонистом в известных кругах) вернулся и в наказание был направлен на службу библиотекарем на этом призывном пункте…
Мой путь лежал в Читу. Без вариантов.
«В круге первом» у Солженицына Нержин, отправляясь на этап из шарашки, говорит, что едет работнуть над собой. Я не просто так пошел в педагогический, но собирался работать по специальности в школе, поэтому и мне пришлось выбирать, как Нержин, этот путь в Сибирь, ибо нет лучшего полигона для тренировок профессиональных навыков учителя истории России, чем армия России.
Почти перед самой отправкой нас, человек восемь из всей группы, подозвал военком и сказал, что результаты наших тестов позволили ему принять такое решение. Он сказал, что лучше никто не справится и что единственное, о чем он просит – это чтобы мы не уехали со службы по 15-й статье.
Я понимал его, и его слова по-настоящему согрели мое сердце и разум, эти слова я всегда вспоминал, когда душу вновь накрывал непроницаемый мрак и в армии, и после…
Последние дни на призывном наша команда в полном составе провела в наркотической и алкогольной коме. На проводы зачем-то приходил губернатор, а по телеку шел «Депрессант». Все пытались забыться, но время пришло, и мы отправились на восток.
Уже в Чите, на сортировке, в части под названием «Каштанка» нашу команду раздробили между разными «покупателями». К моей группе подошел косоватый низкий бурят в чине капитана со здоровенным дедом, которого, как мы вскоре узнали, звали «молодой».
Мы спросили, куда нас забирают, на что капитан ответил:
– В лучшую часть во ВСЕЛЕННОЙ!!!
По прибытии в это подразделение первое, что я увидел через запотевшее окно военного «Урала», была церковь на холме за бетонным забором части. Мне стало чуть спокойнее.
Мы поднялись на холм и вошли в расположение гвардейского окружного учебного центра, в его гвардейский учебный танковый полк, в не менее гвардейскую танковую роту и увидели гвардейцев. Кроме дедов и отслуживших год военных, все остальные выглядели помято и зачухано, но в первую же ночь они поправили свое обмундирование, а зачуханными на построениях оказались новобранцы, число которых почему-то совпадало с числом встречавших нас, кроме стариков, конечно. Те обошлись только бушлатами, ведь мы приехали на зиму.
Всю ту декабрьскую ночь нас считали и пересчитывали, записывали что-то, потом водили в столовую, где мы поели чай вместо ужина, а по возвращении под утро нас отбили на полуторачасовой сон.
Той ночью из окна нашей казармы на третьем этаже выпал в тумбочке один из вновь прибывших военных. Думаю, что это «молодой» так практиковал свою философию. Позже я видел, как этот дед что-то объяснял солдату из своего наряда по столовой, ударяя по лежащим на столе рукам новобранца молотком для отбивания мяса. Но вернемся.
Той ночью я стал танкистом!
Весь следующий день мы в расположении роты «мастерили» двухэтажные койки, так как места не хватало из-за ремонта.
Мне посчастливилось сразу сообразить, что на начальном этапе необходима имитация бурной деятельности. Никогда в жизни так усердно и долго не закручивал два болта на дужке одной из коек, теряясь в толпе бритоголовых гвардейцев, занимающихся тем же ремеслом. На душе было погано.
Наступил вечер.
В расположение роты зашли какие-то военные. Началась движуха, и я понял, что пора «надавить на тапок», как сказал мой пятнадцатилетний друг в последний день своей жизни.
Я привлек их внимание и оказался в команде из более чем пятнадцати человек, которых забирали в соседнюю казарму, по прибытии в которую мне стало понятно, что больше я – не танкист! Это был риск. Все, кто остался, смотрели на нас с состраданием, т. к. данное решение в их глазах было опрометчивым, что верно, но в тот момент интуиция не подвела.
Оказалось, что наш путь совсем недолог. Он составил порядка пятидесяти метров, на протяжении которых группа отщепенцев перевоплотилась в представителей иного рода войск. Зайдя в новое расположение, я не заметил никакой разницы во внутреннем убранстве наших покоев с теми, что оставили, но воздух был другой. В тот миг, когда мы переступали порог новой казармы, понял со всей неотвратимостью, что больше точно не танкист и это не злая шутка, я стал пехотинцем, о чем гласила красная табличка на дверях расположения.
Это была не менее гвардейская учебная мотострелковая рота старшего лейтенанта Хулигана, в которой мне предстояло служить механиком-водителем боевых машин пехоты.
Дышалось здесь свободнее. Я полюбил это место, т. к. здесь мне предстояло вырасти над собой под неусыпным присмотром доброжелательных командиров.
Об армии у разных людей имеется свое особое суждение. Вы даже не представляете вполне, что бы я хотел здесь рассказать о том, что там себе позволял. Начнем с цитаты одного из двух братьев Мохинских, которых мы называли «мохами»: первым и вторым. Так вот, во время ночного дежурства по роте, уже в звании сержанта, пересекся с одним из «мохов» у штаба полка после доклада ночью, и он мне сказал:
– Ты знаешь, я до сих пор не могу понять три вещи:
1. Как я здесь оказался?
2. Почему я должен подчиняться всяким ублюдкам?
3. С какой стати я – «пидор»?
Про «пидоров», в армии так называют все и всех.
Мох все четко отлил в словах, но у меня для себя ответы на эти вопросы были. Я вычленил себе три основных направления для работы:
1. Шакалы, они же шматки, они же офицеры.
2. Сержанты, они же внутренняя кость подразделений, которые жили по принципу: шакалы здесь работают, а мы живем.
3. Духи, они же новобранцы, они же – в общем – солдаты.
Важно понимать, что самая сложная из структур – вторая, потому как именно там и коренилась дедовщина, о которой мне говорил отец.
«Идет солдат и смотрит в оба, он ищет место для «покоя»!» Это еще одна истина. Вполне верная. Все пытались где-то потеряться, чтобы ни за что не отвечать и ничего не делать. Были, как и везде, особенные виды деятельности солдат, которых называли с пренебрежением: хлеборезами, маслоделами, хакерами, писарями, связюшками, шприцами и много кем еще. Я был пехотой, и для такого мяса, как мы, все это – пыль. Их за своих никто не считал. Мне даже с моим образованием можно было смело пойти в медики или писари, но я выбрал иное: то, что позволило быстрее всего приручить шакалов и успокоить сержантский состав, а про духов просто нечего говорить.
Все мы проходили различные опросы, после которых нам инкриминировалась какая-то обязанность. На своих опросах говорил, что у меня незаконченное высшее (год в университете). Зачем это было делать, если все равно оставался в массе простых солдат? Мне нужен был материал для работы, отвлеченный на первом этапе от контроля сержантов всех мастей. Я еще был романтиком тогда.
Ждать пришлось недолго, и уже через пару недель мною заменялся офицер, проводивший занятия с духами по ОГП, теперь не помню, что это, но специфика заключалась в гуманитарной, просветительско-патриотической деятельности. Офицер был доволен тем, что у него снималась ответственность за проведение данной работы, я – тем, что получал материал для исследований, а сержанты, ни хера не понимая, не могли мне предъявить вообще ничего, т. к. по факту новый преподаватель был духом, взявшим на себя сверх положенного еще какой-то геморрой. Спешить было некуда, и мне оставалось ждать удобного случая, выполняя все обязанности.
Мой гражданский график на последней работе подразумевал 4 смены: 2 – в ночь, 2 – в день, и 4 – выходных. Поэтому ритм был сбит, т. е. не было четкого графика биоритмов. Я быстро акклиматизировался и стал просыпаться за час до подъема: летом – в пять утра, зимой – в шесть. Пробудившись, в темноте делал зарядку, приводил себя в порядок, готовил инвентарь для уборки своего расположения первого взвода и начинал уборку. Рост мой был выше всех, поэтому место в строю первое, после сержанта. В соседней «располаге» у центрального прохода, как и положено, спал их сержант и мой будущий дед. Он не мог не видеть результатов этой деятельности, т. к. наш взвод с сержантами, этого недостойными и ничего для этого не делавшими, всегда первым был готов одеться, получить оружие, проследовать на улицу. Всегда, т. к. не терял времени на уборку уже убранного расположения. Я с ним не разговаривал, не лез к нему с просьбами, ждал.
Как уже говорил, с собой в армию прихватил зубную щетку, как сейчас помню: в зеленом футляре, и с первых дней показал всем, что мне, ввиду болезненности зубов, нужно после каждого приема пищи чистить зубы, что требовало некоторого опоздания на некоторых построениях. Сначала это вызывало зуд у сержантов моего взвода, но я быстро все запоминал, был на хорошем счету у шакалов, у будущего деда, у солдат, а они – мои сержанты Синеус и Трувор – призывом были младше деда. Хотя следует сказать, что до поры я и их не обижал. За знание и исполнение устава, помощь офицерам и отсутствие нареканий у старослужащих мне было нечего предъявить, и сержанты начали принимать это как данность. Когда даже наш комбат узнал и принял, что один из солдат иногда опаздывает, настало время действовать.
В моем взводе сначала было два сержанта, но спустя три месяца явился и блудный сын нашей роты со своим другом. Это были наши деды, ушедшие на контракт Аскольд и Дир, но далее буду описывать свое взаимодействие с первым, т. к. второй был сержантом 4-го взвода, хотя очень крутым парнем.
Итак, Аскольд, будучи контрактником, должен был носить берцы, портупею и шапку контрактника. Ему очень быстро стало понятно, что нужно найти духа, который станет ходить в самоход. Он не присутствовал в начале нашей службы, поэтому за советом пошел к моему будущему деду и своему другу, чья койка была напротив.
Впервые в самоход я сходил с Аскольдом (в его шмотках, как контрактник) на третий месяц службы, а после, когда, уже будучи сержантом, на одном из собраний с заместителем нашего комбата по воспитательной работе, майором, тот начал что-то говорить о правилах поведения и еще нес такую же дичь, я ему напомнил о соседнем с нами подразделении вертолетчиков и о том, что в самоволке мною проведено больше времени, чем эти летчики, вместе взятые, налетали в небе. Майор прекратил свое совещание и больше, по крайней мере, мне ничего не пытался внушить. К концу первого года службы у меня имелись ключи от всех нужных дверей. Я наизусть знал устав, точнее те его места, которые требовались по службе, но весь прочитал.
Моим хобби было читать инструкции по ведению огня из автоматических видов оружия, что в конце службы, наряду с постоянной практикой, позволило занять на соревнованиях своего военного округа второе место по стрельбе из автомата. Читал и наставления по тактике боя в составе роты и взвода. В отличие от многих наших офицеров, владел историей русской армии, т. к. прочитал Керсновского и Зайончковского. Они пустили меня преподавать солдатам после экзамена, который состоял в необходимости назвать пару-тройку дат из истории, которые сами, видимо, запомнили на постоянных построениях, когда их имел удовольствие воодушевлять наш кэп (командир полка) БрэД Дик, т. к. вдоль плаца стояли плакаты с этими датами.
Били ли меня? Да, несколько раз, но это называлось у нас «поправить». Поправляли черпаки – сержанты, отслужившие год, дужкой от кровати, ударяя ей по предплечьям и тормозам на ногах. Я это заслужил и знал об этом, т. к. из-за меня комбат запретил всем офицерам батальона идти домой, пока не появлюсь, а те насели на дедов, которые, в свою очередь, на черпаков. Я пил в городе с друзьями знакомого офицера. Был виноват, и поправили меня до обморока за дело. Вообще, меня можно было поправлять почти каждый день, и все это было бы за дело, но мною соблюдалась главная неписаная заповедь устава: не палиться.
Солдаты. На них практиковался. Нас всех объединяла форма, она же стирала некие противоречия. На этих гвардейцев я имел возможность смотреть постоянно. Представьте, более сотни человек, которые всегда на виду. К концу службы мне стало понятно, когда и какие темы в разговоре поднимать и что делать, чтобы твои слова были не просто услышаны, но и поняты, и приняты. Я никогда не делал ставку на работу с массами людей, но занимался молекулярным переливанием идей отдельно взятым солдатам. Времени было много. Вот некоторые из принципов, которые усвоил:
Для того чтобы не быть в тягость собеседнику, от которого тебе что-то нужно, следует создать пространство для разговора. Эта беседа должна произойти:
1. После обеда.
2. Перед выходными.
3. После получения им жалования (если это офицер).
Если внимательно наблюдать за людьми, и суметь найти нечто общее для всего, о чем они догадываются, и произнести это, то тому, кто на это способен, начнут доверять. Самое главное – научиться ни к кому не лезть. Человек должен свариться в собственном соку. Время само все сделает, только жди и будь готов.
Если же было нужно, чтобы человек от тебя добровольно отстал и больше никогда не хотел приблизиться, то ему следовало поместить в сознание самодостаточную и несоразмерную его мировоззрению мысль, а так как мысль требует внимания, и в наши дни этого внимания и способов его фокусировки мало, то человек интуитивно будет чувствовать насилие над собой. Для защиты удобного ему мира он использует бегство под разными предлогами.
Поначалу не хотелось ходить в караулы. Для достижения своей цели мне потребовалось сказать несколько слов. Будучи записан в наряд на караул, не сопротивлялся, а когда разводящий повел на пост, то услышал от меня, что наконец-то я останусь один. Повисла тяжелая пауза. В караулах разное случалось. Больше в караулы меня не ставили, пока это не стало нужно вновь.
Позже узнал, как снять напряжение у сотни человек во время многокилометрового марш-броска, чтобы они полюбили сам путь, а не мечту о покое.
Обычно занятия по ОГП проходили на центральном проходе казармы. Солдаты садились на табуреты в колонну по три, а перед ними – стол преподавателя-офицера. Сержанты садились сзади своих взводов, чтобы сотня парней, испытывающих желание спать и есть, да под спермотоксикозом не шалила. Я по-разному пробовал, но лучший вариант – работа с трехшереножным строем, когда ты можешь видеть глаза каждого и находишься как бы в потоке. В ход шло все: анекдот, язвительная шутка, мат, паузы, но самое главное – владение материалом в деталях. Каждый раз занятие нужно было начинать издалека, вовлекая в пространство мысли. Это было очень круто.
