Текст книги "Ганз Кристиан"

Автор книги: Мирон Высота

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Мирон Высота
Ганз Кристиан

Mеня зовут Ганз Кристиан. Как сказочника. Ну, того самого, который жил давно и писал детские сказки. Не читали? И я не читал. Видел как-то книжку в библиотеке, еще в армейке, но читать понятно дело не стал. Очень уж я читать не люблю. Малая говорит привычки просто нет. А как она появится? В детстве не приучили, а потом уже не до того было. Быть бы живу.

Значит так, Ганз – это кличка, а Кристиан, только не ржать, мое настоящее имя. Уж не знаю за какой такой модой погналась моя мамаша, мир ее праху и Святой Иосиф ей в помощь, назвав мальчика с рабочей окраины Кристианом, но что есть, то есть. Я само собой натерпелся с этим именем в свое время. И в школе, и во дворе. Нос тогда стал расти у меня немного вбок, а не как у остальных. Хех.

Последний раз из-за своего имени я дрался на сборке, сразу после того, как меня призвали. Раз на пять. Отмудохали меня тогда в мясо, но и я уже не зеленый пацан был, Аспид вон с тех пор тоже нос набок носит. Аспид да я, двое нас всего и выжило из участников той драки в казарменном толчке. Остальные откинулись после первой операции, не приняв импланты – статистика тогда была лютая, из десятка только у одного приживалось. Потому и брали в Лабу с призыва в основном сирот. Благо после Смуты и Третьей волны в них недостатка не было. Большинство умирало, многие оставались инвалидами с культями вместо ладоней. Что по нынешним временам считай еще хуже. Аспид самая гнилая сука из всех был, а вон надо же – все прижилось.

Я тоже как бы сирота был. Середина на половину. Хотя раньше все у меня было как у людей. И в школу ходил. Но после Смуты и пришедшей следом Третей волны школы закончились и остались одни дворы. И лестничные клетки в Пароходе. Семью я тоже в то самое время потерял. Отец раз ушел на очередную стачку, да так и не вернулся. Тогда многие не вернулись. Кровавый июнь выдался. Если б не Третья волна, наверное, так и захлебнулись бы той кровью. И это только у нас, на окраинах, а что делалось в центре так про то уже и вспоминать не вспоминать. Только вычеркнуть.

Мама ушла на Третьей волне, в числе первых, вслед за отцом, туда откуда никто еще не возвращался, Святой Иосиф им в помощь. В Лабе один очкастый потом базарил, что с их технологиями можно было эту Третью волну чик-чик. На корню подрезать. Ага, может быть. Я в Лабе такого навидался, что во все эти научные штуки сильно верю. Все могут суки очкастые. Чисто волшебники. Только вот после Третьей волны бунты закончились. Некому стало бунтовать. Кто-то даже говаривал, что эпидемию само Правительство и запустило. Сержант прямо так и сказал, что это все шваль либеральная виновата, но Сержант на то и Сержант, черная рота, что с него взять.

Погоняло Ганз я как раз от Сержанта получил, после сборки, в учебке при Лабе, то бишь в экспериментальном отряде при Биологической службе, и не из-за пистолетов вовсе. На перекличке услышав мое имя Сержант сказанул сразу Ганз Кристиан, а потом добавил Андерсен и давай ржать. Че каво, не ясно. Потом уже в библиотеке нарыл я про этого писаку-сказочника. И не Ганз, а Ганс. Все равно не смешно. А Ганз прилипло. Ну и пистолеты понятно дело. Пистолеты правда были у каждого из всей нашей сотни переделанных пацанов, но такая зачетная кликуха только у меня. Сержант вообще не скупился. Половина наших, а то и больше все его крестнички – Брынза, Резня, Очки, Живчик, Аспид…

С Аспидом он, само то, чисто в воду глядел. Тварь и есть. Да еще и дефектная. Его правый пистолет в момент перехода сразу стреляет. Его после переделки вообще списать хотели, после того как он чуть одного умника очкастого в Лабе случайно не пристрелил. А потом рукой махнули. Так и остался Аспид – скорострел. Вот это смешно.

Вообще время в Лабе было хорошим, жирным таким. Кормили, поили, учили. Понятно дело, и марш-броски, и стрельбы, все такое и все по режиму. Но решения за тебя все принимают, да и требования пониженные, не то, что у десантуры, например. Сержант хоть и орал на нас и измывался немного – границ не переходил, побаивался. Человека с оружием всегда нужно бояться, а уж если этот человек сам оружие, то тем более. Святой Иосиф нам в помощь!

Эх, ничего из этой затеи в итоге не вышло. Такое уж тогда было время. Научный прорыв типа. Эти головастые умники как будто шкатулку с подарками открыли и давай таскать оттуда вещички, одна другой лучше. А пока рассмотрят, она уже устаревает. Ты и привыкнуть не успеваешь, не прорубило тебя, как уже что-то новое, еще более навороченное. Наш Очки на эту тему четко базарил. Типа времени на долгие эксперименты нет. Сделал – посмотрел – выкинул. Ну вот и с нами также. Мы такой вполне себе побочный продукт. А с другой стороны, если такая штука для них ерунда, то что они там на самом деле могут, а? Новые боги, мать их ети. Мне так и Малая говорит, мол нами боги управляют, которые раньше сами людьми были. Боги и герои. Как в древности. Ты, Кристиан, говорит, герой. Спасибо, что не бог, ага. Болтает всякое дуреха. Ладно, про Малую я чутка позже расскажу, чтоб не путаться.

Переделали значит нас тогда. Всего сотня бойцов. Название дали нашей роте даже. «Мертвая рука». Обоссаться как смешно, Учитывая, что они с нашими руками сделали. Официально типа название такое было «Специальная 4-ая рота особого назначения имени Св. Иосифа «Мертвая рука». Готовили ко всяким кипешам, где особая секретность нужна. Например, если оружие не пронести или не вынести. Заходит такой обычный человечек, скажем, на вражеский объект или еще куда. С виду мирный терпила. Руки, ноги, голова. Хоть усканируйся его, хоть в зад ему рентгеном залезь. Чисто ангел. А потом бац-бац. Пижоны лежат, великие торжествуют. Орудия нападения не нашли. Идея еще даже не отлежалась как следует, мы свои ручные пистолеты только юзать научились, как мир очередной раз с катушек съехал.

Оно и без того конечно кипело, как чайник на плите, по планете уже Пятая волна бежала, не такая правда сильная как Третья или там Четвертая. На самом Юге разве что продолжали дохнуть как мухи, в иных местах смертность до ста процентов доходила, и это с их-то переселенностью. Остальные как-то держались, за счет армейских штыков в основном. Но где-то должно было треснуть. А уж как треснуло, так все и повалилось в преисподнюю. Святой Иосиф нас защити. Все вцепились в друг дружку как блохи на собачьей случке. Союзники били в спину. Враги наплевали на все конвенции и прочие бумажки. Биологическое оружие, химическое, тактические заряды. Все в ход пошло. Все что там в кладовых лежало до времени.

И нами просто заткнули дыру на восточном фронте. Экспериментальным оружием заткнули дыру. Каково? Это как микроскопом забивать гвозди, сказал Очки. А Брынза сказал, что на арабских скакунах воду не возят. Скакуны это вроде как лошади. Только очень быстрые и красивые. Почему они арабские не знаю. Я и простых лошадей не видел, разве что на картинках или в кино. С арабами у нас тогда тоже не задалось. Брынза ваще-то сам из этих. Южных народов. Потому и Брынза. Он вот тож оказался дефектный, как Аспид. В первом бою заклинило пистолеты, и они не уходили. Считай без рук остался. Хоть к стволам вилку привязывай. Тут главное самому себе член не отстрелить, когда ссать пойдешь. Так Брынза и остался со стволами наружу. Но ненадолго. Имперские огнеметчики нашли подвал, где часть наших отлеживались после суточных боев и выжгли его весь к такой-то матери. Одни уголечки остались и то непонятно, где чьи. Святой Иосиф пацанам в помощь.

Что-то я все время то вперед, то в сторону, но это потому как я в рассказах несилен. Не сказочник все-таки, ага. Так вот, отправили нас значит всех на фронт. Всю экспериментально-биологическую службу. Штурмовиков с экзоскелетами, первые модели киборгов, и даже пять жуков, ну и нашу сотню парней с устаревшими пистолетами в руках, всех в самую мясорубку Третьей мировой. В самое ети его пекло. Имперцы, как вы знаете, нашу восточную столицу к рукам прибрали, ну мы и отбивали эти руины никому не нужные. Не знаю, что там с остальными случилось, хотя вот очень хотелось на жуков в деле посмотреть, но из наших пацанов через неделю осталось десятка два, не больше. И надо же, война тут возьми и закончись. Сама собой. Как будто только нас и ждала. Чтоб мы свой геройский подвиг совершили. Между нами и врагом оказалась многокилометровая выжженая полоса и десятки миллионов трупов. Все остальные попрятались по норам от радиации, дронов и крыс. Теперь у нас тлеющий конфликт, как говорят по телеку. Мать их всех говорунов. Черт, вспомнились пацаны и разошелся чета. Малая запрещает мне ругаться и вообще психовать.

Так вот. Фронта нет, врага нет, генералов нет, жрать нечего. Вся армия массово дезертировала. Все, кто остался. До Побережья дошли, а там вольница, каждый сам за себя. Вот уж когда наши способности пригодились. То на одного барона, то на другого работали. Вспоминать не хочется. Времена лютые стояли. А когда они другие были? Времена-то? На чьем веку? Помню нас Кролик собрал, он тогда вроде как за старшего был и такую речугу нам задвинул. Мол есть граница между человеком и скотиной, и от нас зависит по какую мы сторону. Кто скотиной себя мыслит, пусть сразу уматывает, а остальные вместе держаться должны.

Согласились мы и что-то типа кодекса приняли. За своих стоять до конца, долги за каждого раздавать, если тот сам не смог, дела делать, это можно, но в черноту совсем не лезть. Кролик тогда сказал особо – детей не обижать. Вот вам может смешно, наивные типа мы, да? А пацаны все эти, кто со мной тогда был, через сиротство прошли. Для них это важно было. Ну так, а похожий кодекс не только у нас был. У всех армейских, кто те сопки прошел. Все друг за дружку держались. Одиночек сразу сжирали.

Тут жизнь пошла, лучше не вспоминать. А после того, как нашу вольницу на Побережье поприжали, мы постепенно развалились кто куда. Я еще по стране помыкался с парой ребят, то там работенка, то там, но сейчас наемники без кодексов всяких ценятся. Чем зверее, тем лучше. Мы со своими принципами как белые вороны. А как службисты Кролика отловили и яйца ему в тиски зажали, так я понял, пора на нелегальное переходить. Вещички собрал, кое-какие деньжата еще оставались, и домой поехал. К Матери. Говорю же, что я вроде как сирота, только не совсем.

Мамой-то я никогда ее не называл, язык не поворачивался. Да и спроси меня люблю ее, так я сразу и не отвечу. С родной мамой оно понятно как-то выходит. Любишь и все тут. А здесь что говорить? Мне признаться даже думать про это неудобно, как будто стесняюсь сам себя что-ли. Она сама из ссыльных. Их много перед Третьей волной понаехало, типа на поселение. Выслали чтоб в Столице воду не мутили. Чего она там мутить могла не знаю, росточку в ней всего ничего, мы когда встретились я ей вровень был, хотя и не самый длинный парень в околотке – рос плохо, витаминов и солнца не хватало. Мелкая-то она мелкая, только вот стержень у нее внутри стальной. И в глазах искорки. Как зыркнет, так я по краю старался и не отсвечивать. У отца моего такие же искорки в глазах были. Ну так он рабочий человек был, соль земли. Справедливый, но, если под руку попадешь, так башка неделю гудит.

Мать меня значит на улице подобрала, в самую Третью волну. Трупы уже не вывозили, а просто во дворах жгли. Я перенес Красную Чуму, розовые лишаи с тела уже сходили, но слабый был, как выжил не ясно. Видать святой Иосиф меня тогда уже приметил. Я, кстати, и волосы все потерял после чумы. И на башке, и в других местах, даже на бровях. Вот Мать меня почти из самого костра и вытащила. Бросить меня хотели в огонь, а она отбила. Живой, говорит. Сама выходила. Так я у нее и жить остался. Дома у меня уже не было, и семьи. Да, тяжело тогда было. Но жили как-то. Учила меня чему-то даже, школы-то не было, и не посмотрела, что к наукам у меня никакой способности нет. Усыновить официально она меня не могла, потому как неблагонадежная. Говорю про нее, а у самого в горле ком стоит. Может и не родная она мне, может и грешно так чужую женщину называть. Но она мне Мать, и все тут.

***

Уф, ну и присказка у меня получилась. Аж взмок. Пять минут говорил, а считай всю жизнь свою рассказал. Сказочник и есть, балаболка.

Ну и вот, решил я, что все – хватит с меня. Навоевался. Настрелялся. И рванул домой. К Матери.

Добрался до нашего города и прямиком в Пароход. В центре-то что мне смотреть. Шпили торчат, огни горят, по периметру бетонные блоки и колючая проволока. Да и не пустят – вход по пропускам.

Пароход, это значит наш дом. Чудо довоенного строительства. Многоэтажка, длинная, километра на два, с выходами на обе стороны. Не пароход, а чисто сколопендра, я таких на юге повидал. И ядовитая такая же. В мое время ночами по дворам, переходам и лестницам лучше не ходить было. Да и при свете дня тоже. Хех. И Святой Иосиф не поможет.

Иду я, а тут и он сам из тумана выплывает. Пароход, как есть. Прям сверкануло в груди, ностальгия защемила. Кормой упирается в заброшенный торговый центр. Бок свой заросший кустами вывалил, аж об асфальт скребет. Палуба, в смысле крыша, туманом укрыта, одни провода в разные стороны торчат как паутина.

По палубе и переходным лоджиям над улицами и переулками можно без проблем из края в край прогуляться. Зашел и вышел, ноги не замочив. В Пароходе вообще можно несколько лет провести на улицу не выходя. Лавки на первых этажах дают пассажирам все, что душеньке угодно – сухую лапшу, шлюх, памперсы, мороженое, наркоту, пиво похожее на старческую мочу, сморщенный картофель, миску горячего бульона, бинты, книжки, алкашку, койкоместо. Народ тут живет простой, без претензий.

Сеть здесь нелегальная, все на вэпээне. Пароход не платит за электроэнергию и тепло. Дожевывает старые союзные еще коммуникации. Мусор почти не вывозят, жгут тут недалеко. Вонь с дымком с наветренной стороны и сейчас ее ощущаю.

Эх, Пароход-Пароходище. Детство мое. Своих не трогает, чужих не любит.

Иду, по сторонам зыркаю. Ну точно, не изменилось ничего, только хуже стало. Ободранное все, покоцаное, граффити везде, как татухи у шлюхи с Побережья вразнобой, углы зассанные. Под кустами, на лавке, подростки сидят, вон синхронно капюшоны повернули в мою сторону.

Дверь мне открыла девочка, мелкая совсем, лет 11, а может и того меньше, тонюсенькая, одни глаза на ножках. Вы к маме, спрашивает, проходите и сама дверь нараспашку. Ну, дурочка непуганая, как нездешняя. Я прошел, а она кричит в комнату: «Мама, врач пришел!». Тут моя очередь напрягаться стала. Что за врач, что за дела?

В комнату прошел, а там душно, лекарствами пахнет. Мать и так маленькая, и тут даже как будто еще меньше стала. Подушка и та раз в пять больше. Сама желтая вся, кожа висит, руки палочки, один глаз бельмом заволокло, а второй блестит. Искорка на месте. Нормально значит все. Держимся. Мать улыбнулась, хоть в самой жизни на сто грамм всего, и говорит:

– Познакомься, Ясна, это твой брат.

Так вот Малая, про которую я все талдычу вам, это Ясна и есть. Понятно? Но мне привычнее ее Малая звать. Ясна как-то совсем уж не по-нашему. Слишком светло что-ли. И так слепит. Есть у Малой такая особенность – мерцать. Уж не знаю почему, но мне так кажется. Сидит она где-нибудь в уголочке куклами своими занимается, или рисует, или по хозяйству че делает. И как будто светится, да не просто, а так с переливами. Совсем чуть-чуть, но мне заметно. Я даже Мать спросил, видит ли она. Та только рукой махнула. И вправду может после Лабы и войны мне в башку чего надуло, но вот так теперь. Вижу и все.

Семейка у нас та еще. У одной искры в глазах, другая мерцает, и я в виде дополнения – волос нет, зато из рук чуть что пушки лезут.

***

Так я домой вернулся.

Денег, что скопить мне на вольных хлебах удалось, хватило только на то, чтоб Матери спальню оборудовать. И то не самый шик вышел. Я медицинское оборудование поставил, кислород там, автоматические инъекции. Сам не разбираюсь, но что Доктор сказал, все купил. Тут значит денежки мои и кончились. Мать отказывалась, само собой, ну прям в бой, но я настоял. И то ладно. Желтизна хоть это покойницкая с нее сошла. Но Доктор предупредил, что ненадолго это. Кто знает сколько я ей на свои грязные деньги жизни отмерил, может месяц, может полгода. Святой Иосиф разберется.

Я устроился на разборку в старых заводских цехах. Эту работенку механическим роботам не доверяют, потому что людей нанять дешевле. Мы стоим даже меньше, чем робот энергии потребляет. Но что-то платят. На пожрать нам хватает, Мать так считай вообще ничего не есть, а Малая носом раз клюнет и все.

Откуда взялась Малая Мать не сказала, а я не спрашивал. Тоже сирота видать. Ничего такая девченка, понятливая, только говорливая шибко. Молчит-молчит, потом как начнет балакать, так не знаю куда от нее деться. То расскажи, это поговори. И глазищами своими голубыми хлопает. Вся такая беленькая, прозрачная, хрупкая, кожа как будто мерцает, говорю же. Снегурочка, Мать про нее говорит. Одно плохо в ней – шибко она добрая и наивная. Нездешняя какая-то. Ох, тяжело ей будет в этом околотке.

Однажды прихожу со смены, она что-то шьет. Голову наклонила, скукожилась вся, как собака лесная. Что свет не включаешь, впотьмах сидишь, спрашиваю. А она голову прячет. Смотрю, мать моя, у нее бланш под глазом и нос покарябан. Это что, спрашиваю? Упала, говорит, со школы шла и поскользнулась. Школы, кстати, после Войны опять заработали. Упала, ага. Ну я чета замоханный с работы был, ладно, думаю, забылось.

Через пару дней снова. Синяк на скуле, нос распух. Одежда в грязи и порвана. Тут уж понятно, что дело нечисто. В наше время тоже было непросто, а во время Смуты и того хуже – там только успевай уворачивайся. Но я-то пацан, а она? Малая, одно слово. Допрос ей учинил. Кто, спрашиваю. Молчит, глаза отводит. Я с детьми не особо умею, тем более с девками. С пацаном было б проще, понятно дело.

Я на работу забил, дождался пока Малая в свою школу отчалит, кожан старый накинул и за ней. На улице морось мелкая в воздухе висит. Размыто все, как во сне. Пароход даже, кажется, дымит немного. Шагу прибавил, чтоб Малую из вида не потерять. Гляжу, она не по дороге пошла, а в дыру в заборе прошмыгнула. Я пока следом протиснулся, ее из вида потерял. Побродил там по пустырям. Ну и местечко – бутылки, пластик, бурьян. Наркоши лежат. Ночью бы туда не сунулся. Не то чтобы страшно, и не такое видали, там просто ноги переломать можно. Такая разруха вокруг, святой Иосиф не разберет.

Уже уходить собрался, вдруг слышу мат-перемат. Я само собой на шум рванул.

А там натурально замес какой-то. Дети, девчонки да пацанва совсем малолетняя. Половина орет, другие в футбол играют вроде. Ага, футбол, ногами бьют кого-то. Гляжу, а там знакомый шарфик у земли мелькнул. Ах же вы твари!

Я в круг вошел, пинков отвесил – не сильно понятно дело, дети все-таки. Кто-то сразу убежал, остальные на расстоянии встали. Наблюдают. Одна, постарше других, но тоже пигалица лет четырнадцать, наверное, вдруг нож достает и говорит, ты че, громила, а дальше такие слова добавляет, которые я только в армии узнал. В глаза смотрит, видно, что не боится, а рядом такие же две товарки, юбочки чуть ниже попы, бомберы пузырятся, все пальцы в татухах, одна трубу железную держит. Цирк одно слово.

Я быстренько у нее нож забрал. А малолетки эти не унимаются, гляжу еще и остальные вернулись. Самая наглючая, что с ножиком была, отскочила, но пасть вообще не закрывает. И по мне, и по Матери языком своим поганым ходит. На Малую показывает, я скажу типа и ее не на пику, а на кое-что другое посадят. Побольнее меня зацепить хочет. На эмоции бьет.

А у меня особенность такая неуютная есть – пистолеты выскакивают, когда лютую какую несправедливость или обиду почую. Клинит, короче. Контролировать не могу. Так сразу со сборки у меня повелось. Тоже вроде дефект, как у Аспида. Все мы там немного дефектные получились. Неудачный эксперимент. И сейчас прям сердце к кадыку подскочило, это как будто подкрался кто-то и собачье дерьмо с размаху в лицо или в рану грязным пальцем. Запястья зачесались. Думаю, спаси Святой Иосиф. Я ж нелегал почти. Смертоносное оружие на свободе. Узнают, прости прощай.

В ментовку сейчас тебя сдам, говорю. Дожили, ментовкой малолетнюю гопоту пугаю. А я, девка мне в ответку кидает, заяву напишу, что ты меня изнасиловал, знаешь, что по нынешним временам с такими делают.

Тут у меня бздыньк, крыша и отъехала. Боль адская, я аж вскрикнул с отвычки. Дуло в лоб ей упер. Она как увидела, что это не простой пистолет, а прям из запястья моего торчит, так у нее лицо аж потемнело. В глазах страх и небо отражается. Хорошо быть легендой. Про нас и прочих киборгов все слышали да не видел никто.