355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мика Мортинен » Вырла » Текст книги (страница 3)
Вырла
  • Текст добавлен: 28 декабря 2021, 02:01

Текст книги "Вырла"


Автор книги: Мика Мортинен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Я сказал, что вы подвержены мерехлюндии. Печали.

– Да? Зря я вас хамом ругала тогда. – «Лилу», улыбаясь Федору, шлепнула «драматурга» мухобойкой по пальцам, тянущимся к прилепленному скотчем к прилавку «мерзавчику»-пятьдесятграммульке.

– Гамон!

Слово ворвалось в подвал прежде Волгина Виктора Васильевича. Отстал он ненамного. Был он бит и зол.

– Мозг отьебал! Тут коряво, подточи. Тут отполируй. Восемь часов я ему подтачивал! Па канцоўцы: не удовлетворяет качество работы. Выблядок! – ВВ проглотил серию стаканов. – Я ему ебнул. Он – мне. И пошел к Богобоязненному побои снимать. Финк теперь мне путевку оформит – рукавіцы шыць!

Автослесарь заметил Фёдора.

– Ты еще, Масква. Думаешь, я скотина тупая?!

ФМ поддержал зрительный контакт с ВВ.

– Я о вас вообще не думал. И я не из Москвы.

Слесарь сел на пол, спрятал лицо в ручищах и заплакал как ребенок. С подскуливаниями и водопадом слез и соплей.

– О Божа! Што я нарабіў? Бедная, бедная моя Эля! Божа, не вытягиваю я! – проорал он в грязный потолок вместо небес. – Разламываюсь! За что ты меня? Ее – за что?

Феденька (скрытно) записывал видео. Классическая алкогольная истерика! Образцово показательная! Пронаблюдать бы мужика до галлюцинаций и попытки самоликвидации. Для науки. Для диссертации.

***

Майор открыл на экране толстого смартфона за три тысячи рублей текст сказки про Джека и бобовый стебель. Jack and the Beanstalk. Он каждый день прочитывал по абзацу. Не ради переезда в Европу, кому он там сдался! Просто когда мужчине за сорок, секс медленно покидает его мысли, проклевываются вопросики.

Что есть жизнь? Что потом? Что до?

«Чем ты занят?!»

«Учу английский» – универсальная отмазка. И совесть затыкается, и жена – практически бывшая, по мессенджеру.

– Хи климбед уп ту зе ску сру зе клоудс. Джек соу а биаютифюл кастле.

Плесов после укола трамала сопел себе на матраце. Лыбился во сне, слюнявил подушку. Едко пукал. Допрос откладывался. Финк уже собирался подобру-поздорову. Вдруг фашист завизжал резанной свиньей.

– МАЙОР! ЗДЕСЬ! ОНА!

Он таращился за спину Евгения Петровича. На стену. С раковиной. И Глашей. Финк обернулся. Ему почудилось, что в углу шебуршится нечто.

Ай хев э констант фиар зет сомесингз олвейз хере.

Феар оф зе дарк. 44
  Айрон Майден, Феар оф зе дарк.


[Закрыть]

И свет померк.

Глава шестая. Delirium tremens.

Макаров придает уверенности в любой ситуации. Его тяжесть, рельеф его рукояти. Конечно же, умение им пользоваться, а главное, навык не пользоваться им без крайней нужды. Хотя во тьме проку от него не больше, чем от нательного крестика. Он – символ. Сжимай его, молись, пока вокруг черно.

– Ромка! Ты арестован! Э, болезный? Дёрнешься на меня, открою огонь! – рявкнул Финк.

Тишина.

Майор вспомнил о смартфоне. Сдедуктировал, что от неожиданности выронил его, когда развопился Плёсов. Пришлось вслепую шарить по полу в режиме готовности к нападению психа с отвёрткой. «Молоток», майор! Чудо китайской техники обнаружилось быстро. Вопреки паталогической везучести Финка оно даже не треснуло. Луч хиленького фонарика забегал по гаражу, выхватывая маслянистые пятна на грудях постерных женщин. Шиномонтажник валялся под раковиной. С шестигранкой в шее.

– Voi vittu! («От, блин!», финск.) – пробурчал Евгений Петрович.

Здравствуй, бумажная волокита! Объяснительные, формы, справки. Нагоняй от начальства. Угроза внутреннего расследования. Дурная голова ногам покоя не дает. Полез распутывать тайны, комиссар Мигрень?! Гибель гастеров? Да на них всем срать! А Плёсов – гражданин. ИП. Средний класс!

Надежда Савельевна рыдала. Круглая, вечно сетующая на цены/правительство/поколение дебилов тётя с пучком на затылке и россыпью родинок-катышек на веках.

– Сатана попутал. – Она раскачивалась влево-вправо, скрипя табуретом. Из гаража майор ее увел, нечего матери на сыновий труп смотреть.

– Сатана? Кличка такая?

– Отец Поликарп говорит, у него сотни имен. Дьявол, лукавый. Баба Акка его зовет по-вашему.

– Хийси? – фыркнул Евгений Петрович. – Че ж он хотел от Романа?

– Ромашка хотел. Чтоб не было на нашей земле нехристей полосатых!

– Таджиков, – догадался Финк.

– Они ж девок наших портят! – Надежда Савельевна разъярилась, забрюзжала. – Шмыгают, шмыгают. Не лица – мордочки. Не руки – лапки. Прям чертенята, которых мужики под белкой гоняют! Из моих выпускниц половина с ними в койку легла. Ну кто от них родится? Гагарины? Высоцкие?

Майор скорчил гримасу неопределенности. Интерпретировалась она двояко: в качестве согласного осуждения или осуждающего согласия. Никто на Руси Матушке не рад среднеазиатским «гастролёрам». Ни татарин, ни еврей, ни русский, ни финн.

– Как Плесов с Сатаной убивали таджиков?

– Ромашка не убивал! Он обряд делал. Месяц назад семи петушкам бошки снес на кладбище. Ух, я его наругала! Мы этих цыплят могли и продать, и скушать. Но Богобоязненный мне втолковал, что у Ромашки от болезни все. Чуточку ему оставалось, вот он и богоугодное свершить спешил. Бил нехристей. Ты ж ему, Петрович, и мешал! Из-за тебя мой сынок Сатану накликал! Из-за тебя Хийси ваш его забрал!

Полиционер сграбастал мстительные старушечьи клешни, что потянулись к вороту его форменной рубашки лавандового цвета.

– Надьсавельевна, я у вас учился. Я вас уважаю. Ну? Поспокойнее, ладно?

– Как мне без Ромки?! – Она закашлялась на полминуты.

«Недолго», – подумал Финк.

– Молоденьки-и-и-и-и-й мо-о-о-ой! За что-о-о-о?

– Полу-поп, тьфу, отец Поликарп вам расскажет, чего, почему и отчего. Я, Надьсавельевна, не уполномочен.

***

Федя готовил лазанью. Вымесил тесто из двух сортов пшеничной муки, вскипятил соус бешамель, протушил шампиньоны с чесноком и баклажанами. Натер пармезан (килограммовую головку ему «в дорогу» сунул заботливый Никитка) на grattugia, купленной в Турине. Фоном играла ария «Non più andrai» из оперы Моцарта «Женитьба Фигаро». Да, банально. Так Фёдор Михайлович в отличие от своего папы Михаила Тарасовича не был ядреным интеллектуалом. Из Булгакова он любил «Мастера и Маргариту», из рока 70-х топ сто песен – «Stairway to Heaven», «Paint it Black», «War pigs», «Highway star», «Another brick in the wall», «Behind blue eyes» и т.п. В жизни он сосредоточился на психологии, психиатрии, в искусстве искал развлечений. Дед-академик, к слову, тоже. Тарас Богданович сконструировал и запустил в космос множество спутников, а книгу перечитывал одну – «Похождения бравого солдата Швейка».

Звонил Марат. Буркнул: «ща пять сек» и ушлепал в ванную. Федор минуты три слушал журчание воды и жужжание электрической зубной щетки. Потом Скорый активировал видеосвязь и развалился на диване с банкой пива (и яйцами). Поделился новостями: у Гели папик на «гелике». Депутат. Ему за пятьдесят. Нет, не ревнует Марат.

– Важный. Потный. Приволок нас в ресторацию. Среди хрусталя и омаров втирал, что он тащится от рэпа.

– Лет через десять ты повторишь его ligne de conduite.

– А по-русски?

– Линию поведения.

– Хрена лысого!

– Обрезание – личный выбор.

– Ха-ха. Федь, ты меня за кого держишь? – На лбу Скорого вздулась вена.

– За «альфа самца».

Марат усмехнулся.

– Тогда нахуя мне через десять лет покупать себе девочку?

– «Альфа самец» – понятие из фейк-психологии. Его юзают маркетологи, чтобы впарить тебе часы, дезодорант и внедорожник. Они наживаются на твоих комплексах.

– Харе!

– Через десять лет ты захочешь двадцатилетнюю. Через двадцать лет ты захочешь двадцатилетнюю. Через тридцать лет ты захочешь двадцатилетнюю. А сможешь ли ты привлечь двадцатилетнюю без инвестиций?

– Со мной прикольно.

– Ты сексист. Лукист и эйджист. Для женщины будущего ты – реликт, ископаемый говорящий пенис.

– Да иди ты, Кларац Еткин!

Гудки. Писк таймера. Лазанья запеклась.

Федя положил небольшую порцию в центр широкого белого блюда. Взбил в шейкере яблочный сок, самогонку и лед. Зажег свечу «Сиреневая страсть». Из колонок лилась музыка Луиса Бакалов. На экране макбука на синем фоне возникали красивые итальянские имена. Открывающие титры. La Città Delle Donne Федерико Феллини – фильм-антидепрессант…

В дверь позвонили.

– Merda! – высказался Федор Михайлович.

Пришла соседка, Анфиса. Волгин опять завис у нее, опять пил.

– Зачем вы его пустили?

– От нас мама уехала, я еще маленькой была. Тетя Эля, жена дядь Вити, меня всему учила – женскому. Уборке, готовке, гигиене, стрелки рисовать, штопать.

Списочек вверг Внутреннюю Федину Феминистку в мерехлюндию.

– Папа говорил, что долги надо возвращать. Денежные – деньгами, поступковые – поступками. Тете Эле сейчас не до того, чтоб с бухим дядь Витей нянькаться и его истории про космонавтов с термосами по сотому кругу слушать. А у меня квартира пустая. И храп дядь Витин даже уснуть помогает. Я на него отвлекаюсь и не жду, что в двери ключом завозятся.

– Почему же вы не спите?

«Гул» ASMR-терапевта Волгина доносился до порога мистера Тризны, приглушенный, навевающий воспоминания о путешествии в Марокко, где Феденька с Софушкой арендовали номер в хостеле километрах в трех от пляжа, и каждую ночь внимали голосу Атлантики.

«Лилу» повела носом.

– Чайхана развонялась вкусняшками. А у меня дома щи, крабовая палочка и вот, мармеладки. Хотите?

Она предложила ему пакетик с чем-то кислотно-желтым.

– Боюсь, «развонялся» я.

Девушка принюхалась.

– Да! У вас пахнет сильней!

– Вас угостить?

– Я думала, мы покурим.

– Дать вам сигарету?

– Я кушать захотела.

ФМ оторопел: она напрашивается на ужин? На интим? Он проводил ее на кухню. Она стремительно съела порцию лазаньи, протерла тарелку кусочком хлеба и помыла ее вместе со скопившейся посудой. Федя даже ничего проанализировать не успел. Это наглость? Непосредственность? Береньзяглость? Береньзеньственность?

– Бах, бах! – В дверь. Явился ночной гость номер два.

Финк. Выглядел «майор Том» хреново. Зелененький, окроплённый чем-то красным. Навряд ли клюквенным морсом.

– Есть водка?

– Обижаете. Самогон.

– Наш человек.

Между стопками, закусывая лазаньей (береньзеньственность), Евгений Петрович поведал о гибели Плесова. Присутствие Анфисы его не смущало.

– Ромка выпилился. Подох со стояком. Как таджики. Я в институт судмедицины тело отправил, но он в облцентре. Вскрытие проведут завтра, послезавтра. И спецы там… не сериальные.

Федя мерил шагом расстояние от холодильника до телевизора. Шаг был один.

– Запросили токсикологию? Гормоны?

– Запросил. И адрес выдачи получил.

– Какой?

– Вы угадайте!

– Проктологический?

Майор кивнул.

– На герыч и мышьяк они его проверят. Толку? Я без экспертизы вижу, что не травили его, не ширялся он, вены чистые.

Анфиса тихо плакала.

– Жалко Ромика. Надьсавельевну. Она у нас краеведение вела. Всем пятерки ставила! А Ромик меня в кино приглашал. Давно!

– Вы отказались? – из вежливости осведомился Феденька.

– Он передумал со мной. Я же малахольная.

Девушка не кокетничала, она жила с такой оценкой собственной внешности. Что в Милане красота, в Береньзени…

– Может, на Плесове и таджиках психотропную виагру испытывали? – выдал Финк.

По его физиономии-маске нереально было судить, шутит он или бредит.

– А че? Селижора и Рузский с фармкомпанией сотрудничают, французской. ЛФДМ. Лягушатники из нашей хвои и мха свои снадобья фигачат. Вдруг биологическое оружие Третьей Мировой создали? Его ж где-то тестировать надо? Надо. В Береньзени. На таджиках и фашиках.

– Дядь Жень, вы серьезно? – У Анфисы моментально высохли слезы.

Майор пожал плечами. Kyrpä tietää (Хуй знает, – финск., дословно), серьезно он, несерьезно. Начальство конспирологические версии «хавает» с аппетитом. Их не докажешь, ибо Враже хитро заметает следы!, – и не опровергнешь. Пущай полковник в облцентре балуется. Собирания заседает. Экстрасенсов приглашает. Лишь бы премии не лишал.

Полицейский обратил на Мухину немигающий взгляд. У него почти не работали веки, спал он с прищуром.

– Представляешь, Анфиска, что Волгин отчебучил? Целого заместителя помощника исполняющего обязанности советника депутата разозлил. Тот заяву накатал. А Волгин, адьёт, скрылся. Куда, не подскажешь?

– Нет, дядь Жень, – выпалила она.

Евгений Петрович акт солидарности (и гражданской безответственности) мысленно отметил. Ему соседи Мухиной уже все донесли.

– Что ж с вами делать? – Финк сунул в рот сигарету.

– Хозяйка запрещает.

– Что делать? – Слуга закона квартиросъемщика проигнорировал. – Отца, кормильца семьи, упечь? Долбоеба. Или чинушу прокатить? Пидора. Извиняй, Анфис, что я при дамах!

– Ой, дядь Жень. Даму нашли.

***

Волгин проснулся от духоты. Будто в бане. Набраклы, успацелы цела. В башке – туман… пар. Он не мог шевельнуться. Член стоял прямее, чем в юности. Бабу бы. Любую.

Пожалуйста, бабу!

– Анфиса, – прошептал Виктор Васильевич.

Девчонка подошла. Паслухмяная. Проставалосая, вогненна-рудая. У лёгенька, кароткім у сарочцы. Соску-ягадкі тырчалі скрозь сінтэтычную тканіна. Волгін зачаравана глядзеў на доўгія худыя ножкі, вострыя каленкі.

С ней, наверное, как в пятнадцать. Быстро это, сладко, мокро, ярко. Без порнухи для возбуждения. Проскальзываешь, и нахлобучивает. Тело и дух едины. Ты цельный и пустой. Цельный, потому что, оказывается, уши и локти – часть тебя. Им тоже кайфово от касаний ее пальчиков. Пустой, потому что свободен. Не переживаешь, не загоняешься. Весь в процессе. И-и-и… взрыв! Ядерный.

– Я жену люблю, – крикнул слесарь. – ЖЕНУ. КОХАЮ.

Он зажмурился. Остыла баня. Волгин сел в кровати, перекрестился: не соблазняла его Анфиска. Померещилось! Мухиной вообще в комнате не было. Папаша её, упырь, брезгливо глядел с фотопортретов.

– Василич!

Волгин заозирался. Откуда вякает?

Внезапно завоняло резиной. Шинами. Приторными баночными коктейлями. Крепкими сигами и гелем «экстра-сильная фиксация» (Эля иногда с ним кудри накручивала).

– Плесов?!

Шиномонтажник и автослесарь сябры-таварышы (в теории). Ты – мне, я – тебе. Ты мужик. Я мужик. Оба не особо важные особы. Только между Василичем и Валентинычем лежала не смотровая яма, а пропасть. Ромка ненавидел всех. ВВ не ненавидел никого.

– Ты сегодня пиздил уебка, че, не кайфовал?

Ох, от прямого в нос – еще как! С «барина» слетела шапка. И спесь. Глазки, мгновение назад взиравшие на Волгина так, словно он обгадившийся на крыльце дворовой пес, покраснели, заслезились. Шнобель «клиента» отныне указывал строго влево.

– Секунду. Потом он меня в грудак толкнул и всек под дых. Морду себе я сам расхуячил – об пол.

–  Убей его.

Придуши – он станет синеть, сипеть, дрыгаться. Махать холодными влажными руками. Как крылышками! Переедь ему ноги. В лесу. Пусть он, обоссавшись, ползет к своей болотной могиле. Выпусти ему кишки. Привяжи их к столбу. Заставь его лизать тебе ботинки, умоляя, умоляя…

Образы, сопровождаемые голосом, вворачивались в сознание слесаря гнусными шурупами.

- Не хочу я! НЕТ! – противостоял Виктор Васильевич. – Я хочу, чтоб мне за работу платили! Не хамили. И чего ты у Анфиски ночью забыл?! А? Нам с Элей её замуж выдавать, не за тебя, лайнo аслінае!

Волгин хлопнул ладонью по выключателю. Осветился сервант с сервизом и фотографиями. Ковер. Шведская стенка.

ВВ сунулся в шкаф.

– Ты где?

– Где не достанешь, – пропел гад.

Василич ухватил нечто твердое. Нечто, напоминавшее кадыкастую шею.

Тренированный слух майора из-за стенки распознал звуки борьбы – настоящей, не киношной. С «Макаровым» наизготовку он штурмовал квартиру Мухиной и снова позвал психотерапевта, ибо Волгин в шкафу мутузил воздух.

– Delirium tremens, – вздохнул доктор Тризны.

– Заклинания не помогут, – хмыкнул полиционер.

– А тут результат действия зелья. Белая Горячка. Сэр, – не сдержался Федор.

Глава седьмая. Сублимация.

Владислав Селижаров работал типа архитектором. Рисовать он не умел, программами пользовался кое как. Зато дядя Влади, мамин брат, давно и скрепно администрировал ПГТ Береньзень. А папа основал ОПГ сиречь ОАО с загадочным названием «Гиперборея-траст-инвест». Оно построило жилой комплекс «Береньзень-плаза», пригласив варяга, Сванте Андерсона, архитектора (не «типа»), и притащив бригаду «чебуреков». Та же команда трудилась над элитным поселком «Ривьера» на берегу Береньзеньки. Сванте, по совместительству инженер-эколог, установил систему водоочистных сооружений, превратил загаженный ручей в речку, где завелась рыба, и осушил пару болот, чтобы создать комфортную рекреационную зону. Владя тем временем клепал кривенькие проекты таунхаусов с гольф-кортами и получал ЗП не меньше Андерсона.

Любой двадцатитрехлетний, да вообще, любой хомо без совести и амбиций, подобному стечению обстоятельств радовался бы до пошлых разглагольствований о карме и реинкарнации. ГПДДшник берёт под козырек. Свой дюплекс в «Береньзень-плаза» с видом на лес-кормилец всея береньзеньской знати – есть. Жена мисс «Журавль» предыдущего года – прекрасна. Владя же вырос личностью метущейся. Машину он водил как пенсионер, не нарушая. Дюплекс его раздражал: куда пять комнат? Гардеробная, спортзал? Он закрывался в туалете и нырял в игру. «Журавль»-Оксана никогда не искала супруга. Они редко пересекались на ста сорока квадратных метрах: ста шестидесяти сантиметровый Владя и ста восьмидесяти двух сантиметровая мисс.

Половая жизнь? Это в мультике между сусликом и цаплей может что-то произойти.

Чем больше Владислав Георгиевич врал отцу, который требовал отчетов о внукоделии, тем сильнее презирал себя и боялся войти в ее… спальню. Страх валил и скукоживал. Селижаров-младший сбегал в туалет и снова перевоплощался в колдуна. Крушил врагов направо и налево, рвался к Башне… Могучий блондин, великан, укротитель стихий. Аватар лысеющего гномика.

«Сублимация» – так, скорее всего, трактовал бы поведение Владислава Георгиевича Фрейд Зигмунд Якобович. – «Вы, милейший, подменяете сексуальное желание азартом игры. Классика!» Он бы дал молодому мужу наибанальнейший рецепт «любовного эликсира»: ювелирка, комплименты, ресторан. Пусть она налегает на полусладкое, ты пей водичку, соси устрицы, в крайнем случае, фарма в помощь.

Увы, той роковой ночью Владя последовал другому совету.

«Убей её».

Но сначала у него встал. Взмыл, уперся в дно ноутбука. Колдун спешно покинул геймплей и, не попадая по клавишам, загуглил: фтшьу екфз зщкт. Чертова русская раскладка! Догадливый поисковик его понял. Юноша нащупал флакон жидкого мыла. Экран погас. Владя еле сдержался и не заорал. От разочарования, да и от боли. Лет с шестнадцати он не испытывал столь острой нужды пехнуть. Он едва сознание не потерял, когда его взяли за член. Кто – неважно. Он терся тощей спиной о мягкие налитые груди и любил. Впервые за двадцать три года.

***

– Пьете давно? – Федя проверял рефлексы Волгина: молоточком по коленке, айфоновым фонариком в зрачок.

– Со школы.

– Запой давно?

– Нет у меня запоя. Плесов, халера…

– Помер два часа назад, – оповестил гражданина товарищ майор.

– Тю! Помер и не сдох? – Василич покачал головой. – Упырюга! То-то он мне мороженым показался, и вялым как… – ВВ глянул на Анфису. – Вчерашний пельмень.

– Занятная образность речи, – констатировал ФМ. – Нетипичный делирий.

– Сам ты! – обиделся Василич. – Дебилий, Масква!

– Я не из Москвы.

Карман Финка издал звук. Финк достал толстый смартфон, прочел сообщение и присвистнул.

– Племяш Рузского жену зарезал и в лес утек. Голый. – Полиционер повернулся к Федору. – Едем.

Федя устал. Его лазанью экспроприировали, итальянское настроение испоганили береньзеньским духом. Он решился на протест:

– Думаете, раз я временно бюджетник, я автоматически за родину и сталина? Обязан слушаться вас?

– Да! – Волгин топнул пяткой сорок шестого размера. – Власть народу! Нафиг мусарню!

– Если тебе, народ, дать власть на полчасика, ты нас всех укокошишь к Евгении Марковне! – прикрикнул Евгений Петрович. – А ты, оппозиция, невинной не прикидывайся! И родственнички у тебя не оттуда!

– Мои дед и отец – ученые, – возразил ФМ.

– Дед твой совковый лауреат, значит, в системе был. Батя МГИМОшник, значит, шпион. Ну и ты, уточки-стаканчики. Школа с золотой медалькой, учеба на бюджете в понтовом ВУЗе, стажировка в мажорской клинике. Весь твой либерализм – массовые гуляния!

Федя позволил спровоцировать себя на конфликт. Отзеркалил агрессию.

– Что, майор, проштудировал досье? Молодец, пять… тысяч тебе премия от жуликов и воров!

– Не платят за тебя, не обольщайся.

– А, так ты на добровольной основе с биографией моей ознакомился? Стесняюсь спросить: заняться нечем?

– Ты понимаешь, где ты, чувак? – Блеклые голубые глаза Финка, казалось, еще чуть выцвели.

– Понимаю, по запаху. – Мистер Тризны уже досадовал, что затеял конфликт с этим смахивающим на диковинную помесь рептилии и хаски ментом. Слиться бы аккуратно, обнажив некомпетентность и тупой детский энтузиазм.

– Здесь своя песочница… болотница. И про каждого хмыря, что тут нарисовывается, я выясняю все. У меня статистика по тяжким самая низкая в области. Изнасилований, педофилии и «домашки», считай, нету!

– Фальсифицируете статистику?

– Неа. Выясняю все про каждого хмыря, что тут нарисовывается.

– У вас хмырь жену зарезал! – вспылил Федя. – Только что!

– А чего я тебя с собой зову?! – Майор закурил. Долго терпел. – Ради общества твоего? Подозреваемый – племяш Рузского, сын…

– Гниды! – вякнул Василич.

– Гниды, – подтвердил Финк. – Селижоры сынок. Владя Селижаров, ботан-троечник, в жизни воробья не пнул! Надо его осмотреть, раскопать, что с ним стряслось! Какого хуя он на супружницу попер! Прости, Анфис.

– Вы за слова не извиняйтесь, дядь Жень. Вы моего папу ищите!

– Herra, anna minulle voimaa («Господи, дай мне сил» – финск.), – пробормотал полицейский.

Федя задумался: почему мент с русским именем-отчеством, российской ментальностью и немецкой фамилией ругается/молится на карельском/финском? Интересный тип. Весьма.

– Едем. – Тризны накинул куртку из эко-кожи поверх свитшота оппозиционного политика N.

– Последователен ты, парень! Кремень! – съехидничал Евгений Петрович. – А ты, Волгин, у меня под статьей ходишь! – погрозил он слесарю. – Сволочей в нашей стране хуярить он решил! Это привилегия. И даже – не моя.

Мелькали собаки, старики и склады. Аптеки, оптики, заборы из бетона и профнастила, мусорные пустыри. Майор Том водил лихо, как Мика Хаккинен и Кими Райкконен (сядь они за баранку «бобика»).

– Георгий Селижаров. Селижора. Выжил в девяностые и не переобулся. Он на войне, – информировал Федю Финк.

– С кем?

– С мелкими оптовиками, браконьерами, с пацанами, которые толкают «соль для ванн».

– Кто не отстёгивает?

– Ага. И с бабами, кто не дает. – Петрович скрежетнул зубами. – Я дочь в одиннадцать лет отослал к семье жены, в Хабаровск. Красавица росла. Теперь она меня знать не желает. Теща нашипела, что я их бросил. Откуда в бабах яд, а?

– Не называйте женщин бабами, – порекомендовал психотерапевт. – Многие девушки сегодня увлечены феминизмом. Извинитесь перед дочерью, объясните ситуацию, признайте, что не сделали этого раньше, так как считали ее ребенком.

– Она в одиннадцать лет не ребенком была?

– Сколько ей?

– Пятнадцать.

– Когда бомбу обезвреживаете, вы ей командуете «Отставить взрыв!» или по инструкции действуете?

– Ясно. Разминирую дочь.

Федя с удивлением подумал, что данный конкретный мент не безнадежен.

Они остановились напротив здания, словно телепортированного в Береньзень из шведского Мальме. Новое, средней этажности. Его стены украшал фиброцементный сайдинг под дерево, балконы обвивал плющ. К крыльцу парадной примыкал удобный пандус! Теодора менее поразила бы панда на улице Береньзени.

Обладатели квадратных метров в «Плазе» зевали во дворе. Из кроватей буржуев изгнало частное охранное предприятие «Гипербореец».

Федя возмутился. Негромко.

– У них нет полномочий!

– Им скажи! – буркнул полиционер.

Доктору Тризны почему-то не хотелось дразнить «питбулей», выстроившихся по периметру «Плазы». Инстинкты у homo sapiens, может, и отсутствуют (дискуссионный вопрос), а здравый смысл, к счастью, встречается (не у всех).

Помимо трезвомыслия, существует опыт. Дцать лет назад Финк, дембельнувшись, пошел в Береньзеньский отдел вневедомственной охраны, ныне расформированный. За пятьсот пятьдесят тысяч ельцинских рублей. Он стрелял «питбулей», «питбули» стреляли в него.

«Клуб «Зо..тая ры.ка» на уг.. Ордж…..дзе и Красной. Драк. с прим……. холод…. …жия» – гудела рация.

Жека рванул на место преступления. В «Золотой рыбке» среди осколков бутылок и водочных луж уборщица Тоня посудной губкой вытирала кровь с шеста. Под долбежку капроновой «музыки».

«А если Он?

А если больше никогда?

И только сон,

Где будем вместе мы всегда?»

Финк отпихнул Тоню, чем пресек порчу улик, и распорядился о предоставлении ему отвертки для демонтажа трубы металлической полированной (т.н. «шеста», «пилона», «руры»). Синонимов накидали стриптизерши, очевидно рожавшие, не раз, некоторые – недавно. Юный и стопроцентно гетеросексуальный Евгений готов был им заплатить, лишь бы они оделись.

Пока лейтенант Финк раскручивал болты в креплениях «руры», тылы он не оборонял. Его вырубили ударом по затылку. Оклемался он в подвале. В наручниках. В ужасе: опять Чечня?! Он же уехал! Он домой вернулся, оплатив долг государству за манную кашу на воде в детском садике и мудрость химически завитых теток в школе кровью. Своей и чужой.

Жека взвыл. Прибежали хари. Не бородатые, бритые, славянские. За харями шествовала Морда.

– Че, мусорёныш? – «Она» наклонилась к лейтенанту. Узнала бывшего одноклассника и осклабилась. – Финик? Тебя хачи не порешили?

– Не, Жорик. У них с математикой плохо. Как твое плоскостопие?

Жорик расхохотался. И засадил носом лакированного ботинка Финку промеж ребер. Тот стал хватать ртом воздух. Не закричал. Селижаров сузил глазёнки, нахмурил лбище. От чеченских «полевиков» его отличало немногое.

После войны Жека делил неприятных ему людей на две категории: идиот и мостагӀ (чеченск.). Враг. Георгий Селижаров был мостагӀ.

***

Анфиса не могла уснуть, поэтому замесила тесто на пирожки. Лапшевик соседа-врача она скушала без удовольствия (сыр горький, с перцем перебор). Но Федор кухарничал, старался. Посуды столько перепачкал! Отплатить ему вкусненьким будет хорошо.

Девушка включила на телефоне радио. Играл шлягер из девяностых «Любовь – мимо». Мама его обожала, а папа глядел на подпевающую маму очень-очень грустно.

«А если Он?

А если больше никогда?»

Анфиса представила Рому Плесова. Высокого, красивого. Волосы уложены гелем. Между ног мопед с языками пламени на бортах. Разревелась. Слезы жили у неё под веками. Стих Маргариты Междометие, фото котенка под дождем, печальная история в паблике «Твари – по паре, я – одинока», и она рыдает.

– Дура ты, мышка.

Кажется, Анфиса задремала. Ей чудился шепот Мухина. Ворчливый и добрый. Чудилось, что папа, только уменьшенный, стоит на подоконнике, кутаясь в ватную курточку.

– Доча, слушай. Паренек погибнет. Полезет, куда нельзя. Ты его найди в лесу, где колодец.

– Пап?

Ее выкинуло в реальность. Тесто поднялось. Гремел гимн – полночь. На подоконнике распушился спящий голубь. Да что ж такое? Она тоже с ума поехала?

Или…

***

Федор Михайлович вспомнил, что атеист, уже приготовившись перекреститься. Селижора внушал страх. Божий. Не из-за гидроцефалии, вероятно, перенесённой им в младенчестве. «Марсианская» форма черепа – особенность внешности. Бодипозитивиста Федю пугало иное: поведенческие признаки диссоциального расстройства личности. Селижаров прохаживался от двери к окну, не огибая бурое озерцо в центре комнаты. Он ступал по крови невестки, зарезанной жены сына, размеренно и вальяжно.

– Ты нахера врачка по мозгам притащил, Финик?

Интонация сочетала в себе издёвку, тревогу и угрозу.

– Выродка твоего кто утихомирит? – спросил майор. – Пущай дальше бегает?

– Ты его не арестуешь. Пиши – несчастный случай.

– Где тело?

– Доставляется на твою историческую родину. Жива Оксанка, пузо ей заштопают. Убирай пацана. И сам вали.

ФМ услышал (опять) бессильный зубовный скрежет железного Финка.

– Георгий Семёнович, ваш сын может умереть. – Зачем Федя рот открыл? Он ведь собирался «слиться». Пресловутой «врачебной святостью» проникся?! Чертово любопытство вновь победило благословенный похуизм?

«Медведь – опаснейший хищник в наших лесах», – говорил Теодору дед, Тарас Богданович, бывалый охотник. – «Убивает, а жрать предпочитает тухлятинку! Прячет добычу, пока она не разложится до мягкости. Видал я медвежий схрон: обглоданного оленя и девочку. Без скальпа. Она еще дышала, бедняжка, в обмороке была. Он ее за мертвую и принял. Старый, хитрый. Тридцать годков по тайге от пули и капкана уходил. Местные даже не знали, что у них под боком завелся людоед. Лакомился он нашим братом не часто. Гурман! Выбирал детей – мы потом по косточкам определили. Когда Найда, собака Мансура, я тебе его фотографию показывал – богатырь-мужик, царство ему небесное, едва полтинник разменял, от малярии помер! Так-то, Феся, кого медведь на тот свет уволочёт, кого – комар! Не туда меня… ладно. Когда Найда впилась медведю в глотку, я в него уже всю «Сайгу» разрядил. Он умирал. И веришь, нет? Он на меня попер! В башке три дырки, на нем лайка висит, со мной Мансур и два его свояка, злющих хакаса! Он нашей смерти жаждал, Фесь, яростно, страстно! Я и те хакасы почти согласились отдать медведю душу. Вооруженные мужики! Он заворожил нас, будто кроликов!»

«Ты чувствуешь последний вздох, покидающий их тела, смотришь им в глаза. Человек в этой ситуации – Бог!» – откровенничал американский серийник Тэд Банди о радостях убийства.

Федя дипломную работу делал по «тезке» Тэду. Проводил параллель между ним и «опаснейшим хищником». Озаглавил броско: «Not Teddy Bear»55
  «Не плюшевый мишка». Обыгрывается имя Тед и название игрушки.


[Закрыть]
.

Настоящих же психопатов alive мистер Тризны ранее не встречал.

Селижора шагнул к нему. Федор обмер. Будто кролик. Шарманка памяти прокручивала стишок про медведя из книги «русских народных сказок», наложив его на жуткую атональную «детскую» музычку.

Ля-ля-ля ля ля ля.

Ля-ля-ля ля ля ля.

Скарлы-скырлы-скырлы.

На липовой ноге,

На березовой клюке.

Все по селам спят,

По деревням спят,

Одна баба не спит —

На моей коже сидит,

Мою шерсть прядет,

Мое мясо варит.

– Я опасаюсь массовой истерии. – Голос психотерапевта прозвучал обманчиво твердо. – В вашем поселке, Георгий Семёнович.

Из белозубой «пасти» Селижоры воняло чесноком, высокоградусным алкоголем и дисбактериозом кишечника. «Гиперборейцы» ЧОПали на Федю.

Скырлы, скырлы…

Путь им преградил бравый «майор Том». Рука его поглаживала кобуру «Макарова».

Селижора отвернулся к балкону, к нежной летней ночи. Сырная голова луны катилась по темно-синему бархату неба, попорченному звездной молью.

Из леса доносились трели соловья…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю