Текст книги "Влюбийство (СИ)"

Автор книги: Michelle Youmans

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

========== Из остатков прошлого… ==========

«Запись от 25 сентября 2015 года»

Я никогда не влюблялась. Не было ни одной компрометирующей меня истории из разряда «как я не одна ходила на горшок», также как и чего-то вроде «первый робкий поцелуй с мальчиком» и «подаренная мной валентинка». Меня это просто никогда не интересовало. Однако чем старше я становилась, тем большее количество сладких парочек стало меня окружать. Не поймите неправильно, но они раздражали. Возможно, это объясняется тем, что я слишком часто наблюдала за сладким сюсюканьем своих родителей.

Самое поразительное во всей этой истории – то, что мне понравился именно он. Слишком красивый, слишком умный, слишком желанный. В нём совмещалось чересчур много этого приторного «слишком». Словно крепкий чай, заедаемый шоколадными конфетами.

Такой чай не лечит от простуды. Он пробуждает чувство тошноты, осадком располагаясь внутри тела. Таковым было это первое чувство. Не лёгким, не весёлым и совершенно не прекрасным.

Иногда с помощью анализа эмоции удавалось убить. Но при попытке расковырять это чувство, препарировать его, точно жабу на лабораторной работе, ничего не получалось. Оно ускользало, забивалось ещё дальше, глубже, в самое сердце. Словно гангрена какая-то, вирус, распространяющийся по всему организму.

Я начала тайно влюбляться. И это было настолько чудовищно, что лучше бы и вовсе его не видеть. Пока не остынет. Но я не знала, сколько продержусь.

***

Все люди одиноки. Осознавая истинные размеры одиночества, они пугаются и бросаются в новую крайность, создают семьи, группы, классы. Начинают копировать друг друга, чтобы не выделяться. Сильные властвуют, слабые подчиняются. Те, кто не успел определиться с собственным положением в обществе, теряются и становятся «серой массой», на которую остальным наплевать.

Она всегда старалась потакать другим. Надевала юбки – такие же, как у самой красивой девочки в классе, покупала заколки с яркими блёстками, бросающиеся в глаза. Красила ресницы в надежде, что её заметят и примут в свой круг.

Бесполезно.

И тогда она думала, что лучше быть искусной лицемеркой. Так было бы проще жить. Но все как-то сразу поняли, что их интересы – не её интересы, и прониклись презрением к ней, а она к ним.

Казалось бы, пока ей хотелось изо всех сил стараться быть как все, какая-то частичка её самой временно потерялась в захолустьях неуверенной души.

Так продолжалось до тех пор, пока она впервые не почувствовала всю вязкость и грязь омута, создавшегося впоследствии такого её поведения. Это случилось в девятом классе на последнем уроке английского языка.

Преподаватель вызвал её к доске и заставил рассказать правило, которое никогда бы не спросил, не будь она так самоуверенна, что решилась болтать на уроке.

Ответа, конечно же, не последовало. И тогда, когда она впервые ощутила горький вкус позора, ей захотелось исчезнуть или же содрать с себя своё виновато улыбающееся лицо и растоптать его. Нет, она не была из тех, кто, получив жизненный пинок, бежит резать себе вены или, вцепившись в ручку двери туалета, упивается солью слёз от жалости к самой себе. Но абсолютно точно была из тех, кто, натянув маску смиренности и раскаяния, наглухо закрывался глубоко внутри, чтобы тихо наедине с собой перебирать все свои недостатки.

Наверное, именно тогда случился этот перелом. Период, когда маска начала слоиться и освобождать ещё одну скрытую до сих пор личность. Без слёз, без сомнений, без грусти, просто от боли и тоски, она изменилась.

Все эти люди, окружающие друг друга, толкующие о вечной любви, называющиеся лучшими друзьями, целующие и клянущиеся в светлых чувствах… Она наблюдала за ними. На её обычно безразличном лице мелькали саркастические тени улыбки, а в сердце зарождалась… неприязнь? Нет, это была ненависть. Возможно, потому, что она не была одной из них независимо от того, как сильно этого хотела. Но девушка точно не завидовала этим грязным кретинам, разбившимся по стайкам, оставив её в одиночестве, разъедающем изнутри. Потому что она и правда была самой одинокой среди них.

«Запись от 24 мая 2013 года»

Он сидит в другом конце автобуса.

Солнце вымазывает его футболку своими ярко-пурпурными отблесками, и он наверняка щурит глаза. Скоро стемнеет.

Он безумно недоступный и далёкий, будто между нами не четыре метра узкого прохода да три десятка жёстких сидений, а целый Тихий океан. Но это только для нас. Она-то знает, насколько у него сейчас напряжена шея и как нестерпимо хочется обернуться и проверить, здесь ли она ещё или сошла остановки три назад.

Девушка позади, в среднем ряду.

Мне вот нравится сидеть на галёрке. Здесь люди меньше глазеют. А я могу видеть всех и всё. Даже ощущать их чувства друг к другу.

Моя рука сама поднимается и тянется вперёд, будто так она сможет коснуться ёжика его жёстких чёрных волос или матовой шеи. Останавливаю себя с трудом. Он красив именно той удивительной красотой людей, в чьих жилах течёт настоящая кровь этой земли, а не помесей. Высокий, широкоплечий, другой. И внешне совсем не подходит мне: мелкой, широкоглазой и фарфоровой.

Я уже люблю до дрожи в коленках, до прокушенных губ и дикого ненормального смущения, румянца во все щёки. Он тоже. Но у него свои критерии, и речь идёт не обо мне. В сущности, у нас нет проблем.

***

За огромным – во всю стену – окном шумел чёрно-зелёный лес и снова шёл этот серый дождь.

Мама тогда болтала о чём-то совершенно неважном, то ли о погоде и совсем разленившихся метеорологах, то ли о повышениях цен на бензин. И совершенно ничегошеньки не замечала, не понимала, не хотела видеть. Ей не бросались в глаза ни мечущийся взгляд, ни мрачность, ни то, что её дочь постоянно вытирает потные ладони о джинсы. Она вообще знала ровно столько, сколько хотела знать.

На прошлых выходных родители поставили её перед фактом, что они снова переезжают, что хотели, что мечтали так долго об этом чёртовом повышении. Просто так, за завтраком, будто погоду обсуждали, они перевернули всё вверх ногами. Счастливые, вдохновлённые, ожидающие смены места, они жаждали её одобрения, почти разрешения, и это так отчётливо было написано у них на лицах, что язык не поворачивался сказать что-то другое. Возвращение на родину.

Она до сих пор помнила тот горьковатый привкус гранатового сока и лжи во благо.

Час спустя девушка уже была далеко. Среди людей было легче, среди толпы не заплачешь, даже если безумно хочется. И вот она в одиночку стояла потерянным ребёнком посреди огромного строительного супермаркета в соседнем квартале и держала в руках сломанную декоративную игрушку, без обиняков оставленную здесь.

Светло-серый кафель под ногами был не особо чистым, но ей нестерпимо захотелось свернуться на нём клубочком и забыться.

Вечер был почти обычным. Солнце заходило за горизонт.

Он, стоящий неподалёку, обернулся к ней и нежно улыбнулся. В тот момент она взглянула в его глаза и потерялась навсегда. Гаснущий солнечный свет скользнул в его взгляд, коснулся радужки, обжёг её. Чёрные омуты, в которых плясал огонь. Это звучало безумно поэтично, вычурно и витиевато. Она даже записала эту фразу в своём дневнике и, если бы была писательницей, назвала бы так свой дебютный любовный роман. И его наверняка бы читали, он стал бы бестселлером.

От этого всего хотелось засмеяться жутким, почти истеричным смехом. Или зарыдать, срываясь на хрипы и визг. Таких отправляют в дурдом первыми.

Она ещё была ребёнком тогда. Не в физиологическом смысле, конечно. Тут уж дылда дылдой. В моральном. Всё ещё верила в принцев на белых лошадях или серебряных вольво, как её отец. Отказывалась принимать мир таким, какой он есть.

Тут не было лишней доброты, о чужом душевном тепле можно было забыть. Людям лишь бы злорадствовать и точить языки. Кто-то забыл ей сказать, что улыбаться надо всегда, даже когда плохо, даже когда больно, а иначе никак. А иначе тебя в лучшем случае не поймут, не захотят слушать твои проблемы, помогать зализывать раны. В худшем же… просто используют всё против тебя, окунув в твои же собственные помои.

Не было понятно, зачем она назначила его своим собственным принцем, зачем хотела себе сказки. Позже ей пришлось плакать от разочарования.

Ведь в жизни всё не так. Даже самый лучший для тебя человек, самый умный, милый, твой авторитет, имеет плохие стороны, как и любой другой. Он может быть слабым, завистливым, неспособным справиться с ответственностью. Таким оказался и он.

«Запись от 13 сентября 2015 года»

Сложно передать, насколько я счастлива вернуться в Сеул. Пусть даже одна, без родителей, которые предпочли остаться в Англии, там, где я родилась. Что интересного в этой сырой дождливой стране? Тонуть в ежедневном тоскливом тумане, оседающем на крышу нашего дома, стало настолько тяжело, что хотелось закрыться в комнате и даже не пытаться сунуть нос на улицу.

Я уехала прочь. Поставила родителей перед фактом, как они меня пару лет назад. Вполне может быть, что их постигло разочарование в собственном ребёнке, но им незачем переживать, ведь мама теперь ждёт ещё одного.

Возможно, дело в моём эгоизме, ведь я могу не задумываться о них. С этих пор меня не будет съедать желчное чувство вины, не позволяющее спать по ночам.

А может, дело в том, что я собственноручно свалила весь груз ответственности на свою будущую сестру или брата, которые вскоре поймут, какой тварью была их родственница. Но благодаря такой значительной разнице в возрасте мне не придётся выслушивать нарекания.

В любом случае все сомнения и предубеждения я заперла в душевный сундук, будто бы хотела отложить размусоливание собственных трагедий на будущее, а пока думать о настоящем, не отвлекаясь на причины. И почему мне захотелось поступить именно в корейский университет? Наверное, потому что выросла здесь. Многие не принимают меня, им тяжело привыкнуть к иностранной внешности. Поэтому я не могу быть «своей», не могу потеряться в толпе, зная, что никто не обратит на меня внимания.

Я неслась по коридору в поисках нужной аудитории. Тяжёлая сумка давила на плечо под весом толстых фолиантов. Мимо проходили студенты, всматриваясь в моё лицо, будто мысленно попрекая в том, что здесь мне не место.

Размышляя об этом, я не сразу поняла, что происходит. Что это было за наваждение, почему я так и не смогла изгнать из головы эти мерцающие глаза? Стоило только моргнуть, и я опять это видела. Будто какой-то сверх меры талантливый художник нарисовал это на обратной стороне моего века. То, что будоражило кровь. Но я не ошиблась. У окна действительно стоял он. А рядом с ним его девушка. Помню её. Та самая. И… они целовались.

***

С ней и раньше такое было. Конечно, то, что ей не нравятся другие мальчики – ложь. Поцелуи и секс уже не казались в таком возрасте откровением. Но испытывать похоть к нему казалось кощунством. Таким же стыдным, будто она на полку между мягкими мишками и куклами Барби на всеобщее обозрение оставила пачку презервативов.

И самое странное, что ощущение не проходило. Будь это единичный случай, она бы смирилась и выкинула всё из головы. Но при следующей встрече это продолжало так же раздражать душу, буквально царапать всё внутри. Её бросало то в жар, то в дрожь, и девушка не могла ничего с этим поделать. Это пугало.

Подобная зависимость делала её слабой и легкодоступной. Одинокая в этом городе, она не могла ни на кого положиться.

Внезапно до неё донеслось:

– Юджи? – бархатистые нотки, переплетающиеся с волнением, коснулись её сознания. Она медленно, словно во сне, повернулась к нему и прямо-таки почувствовала, как сердце радостно дёрнулось навстречу старому другу.

Чжан Исин, её близкий и самый любимый друг детства, стоял неподалёку и с приоткрытым ртом всматривался в лицо подруги. Перед ней стоял совершенно другой, незнакомый на вид парень. Неизменными остались только его торчащие в разные стороны вечно непричёсанные каштановые волосы. Те же добрые глаза не отрывались от неё, и, возможно, она могла бы утонуть в них, но почему-то не тонула.

Девушка улыбнулась.

Сначала на лице друга проступило удивление, растерянность, затем, кажется, он решился ей что-то сказать. Всё-таки долго не виделись, больше двух лет. Наверно, просто поздороваться хотел, возможно, узнать, как у неё идут дела, не скучает ли она по старым временам? Только не успел. Она как-то слишком быстро оказалась рядом и обвила его шею руками. Чувствовать тепло её тела казалось чудом, сном, которым он бредил наяву.

Его лучшая подруга, почти сестра и в то же время горячо любимая девушка была здесь. Рядом. Сейчас. Мысли сбивались в грязный шерстяной комок, чувства вторили мыслям. Но он готов был забыть всю ту горечь, испытанную в день, когда она его бросила и уехала в Англию. Забыть обиду, таившуюся чёрным змеем в уголке ранимой души. Исин снова был обезоружен ею.

***

Многоэтажный серый дом нагревался в лучах тёплого осеннего солнца. Квартирные окна были открыты настежь, ловя, будто сачки для бабочек, чуть прохладный освежающий ветерок. Стёкла сверкали, словно драгоценные камни. На детской площадке возле дома беззаботно играли малыши, совершенно не обращая на заботливых родителей внимания. Они то и дело норовили попробовать на вкус сыроватый от утреннего дождя песок или отобрать у одногодки любимую игрушку, доведя тем самым товарища до слёз. Влюблённая парочка щебетала на одной из скамеек, а с десяток голубей обустроились на соседней в надежде на скорую кормёжку.

Юджи подхватила ящичек с вещами и неловко поставила его на землю, чуть не уронив самую верхнюю книгу. Вытерла выступившую испарину, горестно вздохнула. Работы предстояло много. Внутри небольшого фургончика оставалось ещё полно коробок с одеждой, книгами и прочими вещами. И всё это нужно было перенести в новую квартиру.

Но ни трудный переезд, ни объём предстоящей работы не затмевали её счастья. Много лет она мечтала о том, чтобы жить отдельно. И вот теперь ей удалось получить возможность жить почти в центре Сеула, в квартирке, которую она снимала вместе с Юной – сестрой Исина, что приютила её по просьбе брата. Юджи всё ещё предстояло встретиться с ней, познакомиться и душевно отблагодарить за её щедрость. Правда, она сделает это чуть позже.

Несмотря на местоположение дома, Юджи сильно разочаровалась, оказавшись внутри.

Малюсенькая квартирка, кухня соединена с гостиной, санузел тоже. В правом углу протекает крыша. Посреди комнаты – шатающийся стол с пятнами на лакировке от горячих чашек, просыпанного мимо пепельницы горячего пепла сигарет, фломастеров, лака для ногтей. Ящики пестрили наклейками от жвачки с лошадьми и старыми спорткарами. В углу – шкаф-недоразумение, куда просто ничего не влезало, почти весь гардероб разложен по стульям вперемешку с учебниками. Студенческий слоёный торт.

Диван, застеленный лоскутным одеялом, как объяснил Исин, выглядел обманчиво мягко. На самом деле в трёх местах были сломаны пружины, на которые то и дело натыкаешься ночью, пока не привыкнешь. Да и в любом случае от него болела спина.

Зато на полу – огромный пушистый ковёр, на котором хорошо предаваться мечтаниям. Или безумному сексу, тут уж кому что.

В единственной комнате гулял сквозняк, и Юну, судя по всему, абсолютно не волновало, заклеены окна или нет. «Она была весьма необязательна, частенько принося домой насморки и лёгкие простуды», – жаловался на неё брат.

Юна осталась ночевать у своего парня, и чуть позже Юджи одиноко сидела на старом диване и предавалась грустным мыслям. Возможно, это происходило из-за её внутреннего одиночества? Или того, что у неё завтра день рождения? А может, потому что в этой и без того маленькой квартирке она казалась сама себе совсем уж неприметной. Забытой. Покинутой.

Жаль только, что стены были совершенно серыми. Этот цвет приводил её в абсолютное отчаянье. Какой-то спокойный, не цепляющий взгляд и одновременно мёртвый. Отупляющий. Он напоминал об абсолютно сером и непробиваемом дожде, порой стоящем за окном стеной, таком частом госте в её жизни.

Ей хотелось взять в руки баллончик с красной краской, покрасить все стены, чтобы они горели пламенем, тёмно-зелёным – батареи, оранжевым – потолок. И это будет её солнце. Но ОН больше им не будет.

Однако менять хоть что-нибудь хозяйка квартиры категорически запретила. Мол, они молодые, напортачат с этим «проклятым ремонтом» или мебель испортят. Судя по виду старушки, с этим старческим закидоном спорить было бесполезно. Да и девушка не стала бы. Хватит. Наспорилась досыта. До тошноты.

Бороться когда-то казалось ей её второй натурой. Слишком резкая, напористая, сильная. Так говорили и думали близкие. После всего она оказалась пустой. Она сгорела, как свечка в новогоднюю ночь. Фейерверком блеснула на звёздном небе, подарив всю себя. И потухла.

Завтра должны были прийти её подарки. Она может встать как угодно рано, сходить на почту, улыбнуться в ответ хорошенькой служащей обязательно из седьмого окошка. Ей дадут бланк с бледноватыми оленями и Сантой. Они специально так печатают, чтобы слова можно было разобрать. И она читает, читает, хотя сама уже может наизусть отчеканить всё, что там написано. Потом девушка медленно возьмёт ручку, будто растягивая мгновение, ещё раз улыбнётся и подпишет, чтобы забрать наконец-то долгожданную посылку.

А пока не наступило завтра, можно в обнимку с бутылкой виски всю ночь пялиться на огни ночного города сквозь ущербное окно и жалеть себя.

А стены… стены можно было просто заклеить постерами с зимними пейзажами. В конце концов, кому какая разница?..

***

Как бы то ни было, зима в этом году наступила быстро. Во многих магазинах города уже начали продавать рождественские игрушки и гирлянды. Они блестели в темноте разноцветными яркими искорками, немного разгоняли мрак, заставляли улыбнуться детей, но в залитом светом неоновых светильников торговом зале впечатление производили смазанное. А если вы спросите её, то лучше уж просто вечером подойти к окну и посмотреть на ночной город. Ощущения те же самые, а экономические и пространственные затраты нулевые.

Шарики. Невероятно хрупкие, изящные. Изукрашенные каждый на свой манер. Блёстки, пайетки, бисер, жемчужины. Синие, жёлтые, красные, розовые. Дунь на это стекло, почти химическое, и оно лопнет, чуть сожми – и не выдержит. Рядом вроде как не отличающиеся китайские подделки, только вот пластмасса. А может, это и лучше, экономней, ведь не бьются.

Тут же справа стояли искусственные ёлки. Жалкая пародия на нечто настоящее. Они не пахли смолой, стружкой, праздником, они не кололись, их можно было гнуть в любую сторону, потому как пластмассе ничего не грозит. У них был срок годности «не ограничено» и маркировка под подставкой. Что-то наподобие её жизни.

Если бы у неё была возможность, она бы купила ёлку в горшке. Но это было слишком дорого, да и ставить некуда.

Девушка не могла вспомнить, когда в прошлом году началась эта зимняя суета, но казалось, что немного позже. Сейчас же едва закончился учебный семестр, и на пороге стояли, монотонно барабаня в дверь, жуткие полугодовые зачёты и экзамены, пугающие похлеще нечистой силы и привидений.

«Запись от 3 декабря 2015 года»

Мне становится смешно и грустно от этого. Я никак не могла понять, когда и как упустила такую деталь. Но ещё больнее становится от мысли, что она мне не враг. Увы, она не может им быть. Я должна её ненавидеть, но не могу. Не хочу. Не умею.

Паскудно. Так же паскудно, как после быстро выкуренной сигареты натощак.

Спазмы, сжимающие все внутренние органы, вызывающие тошноту и тупую звенящую боль в висках.

Холодная дрожь мелкими кристалликами сковала моё сердце, когда я увидела её в дверях нашей квартирки.

Да, всё верно.

Юна – его девушка. Её испытывающий взгляд… тогда, в автобусе. Её тонкая талия под широкими мужскими ладонями у окна в универе. Её пухлые губы, сливающиеся с его губами… Всё это толстым отпечатком врезалось в мозг. Помнится, я тогда всю ночь не могла уснуть. Сумасшествие, а не судьба.

Но на этом мои испытания не закончились. Неделей позже она вернулась вся в слезах, изрядно пьяная, уткнулась в мои колени и до поздней ночи рассказывала о нём. О Сехуне.

Она, в общем, любила его и раньше. Долго, преданно, нежно, но по-детски, почти как старшего брата. Странно, наверно, признаваться в таком, но я знала, понимала, что это чувство было с ней всю жизнь, сколько она себя помнила, гнездилось где-то внутри тёплым меховым комочком, мягким и ласковым. И порой согревало лучше, чем одеяло, чай или куртка. Юна знала, что в трудную минуту, как бы ни было больно, обидно или грустно, как бы ни сминал её внешний мир, ни обтёсывал углы характера, она всегда может обратиться к нему.

Взять его за руки, обнять. Улыбнуться.

Прибежать хоть в три утра, хоть на рассвете. Растормошить сонного, чтобы он тихонько гремел чашками на кухне, стараясь не будить родителей. Потом присесть рядом на замызганном диванчике с обтрёпанной обивкой в пятнах неизвестного происхождения, прислониться к широкой груди, положить тяжёлую гудящую голову на плечо. Вздохнуть ему в шею. И чтобы он обнял одной рукой и прислонил свою голову к её.

А затем рассказать мне. Не как матери или тётке, не выборочно, не подбирая слова. Одним бурным потоком слов, ассоциаций, воспоминаний. Всего того, что вывело из равновесия. Вывалить эти странные и неприятные вещи, выдавить из себя всё ненужное, как сок из грейпфрута.

Грейпфрутовый сок. И ненависть.

Любовь – это такой вид сумасшествия, когда ты можешь сказать ему всё, когда твой рот не закрывается. И одновременно с этим ты пока не говоришь ничего, ты испытываешь и проверяешь его вначале. Потом говоришь всё меньше чуши, а больше – важных для тебя вещей. Чем больше ты ему веришь, тем больше важных вещей на него вываливаешь, и безумно жаль иногда, что он продолжает относиться к ним как к полнейшей чуши. От таких людей надо бежать.

И ей больно сейчас, что она это раньше не поняла.

Они сумели разрушить всё. Для этого нужен просто гигантский талант. Вся та любовь. И платоническая, и настоящая, страсть, нежность, нужда. Всё осыпалось трухой и песком. Будто не было титанического труда, ни одного кирпичика они не заложили в стену отношений.

Юна рассталась с Сехуном.

***

С момента их расставания прошло четыре месяца. На улице март.

Сухой мелкий снег больше не вызывал тоску и зимнюю депрессию. Казалось бы, жизнь началась заново вместе со спешащим занять своё место весенним солнцем. Юджи постоянно хотелось сбежать от этих вечно серых стен, которые скрывались под лицами знаменитостей, зимних пейзажей, ярких фотографий… Девушке было мало мелких скользящих по стенам солнечных зайчиков, играющих в зеркалах, блёстках для ногтей, поцарапанных дисках…

Её тянуло туда, где были люди. Словно подсознательно она просила их о помощи. Несмотря на то, что Юна была бывшей девушкой Сехуна, Юджи не относилась к ней предвзято, но также её нельзя было попрекнуть в том, что находиться рядом с этой девушкой было довольно-таки тяжело. Ан не безумствовала и не дулась, не затевала ссор и не прибегала к наркотикам, не отказывалась от еды и вообще ничего такого не делала. Она подолгу оставалась в маленькой ванной совсем одна, но так бывало и прежде, так что вряд ли она представлялась Юне несчастной – неважное настроение, вот и всё. Она знала, что её состояние как-то связано с парнем, но решила не обращать на это внимания.

«Запись от 12 марта 2015 года»

Мне бы, наверное, следовало объяснить, почему я так поступала, почему не хотела видеть её, но не могу.

Отчасти это само собой разумеющаяся вещь, не так ли? Мне было стыдно, я была обескуражена и так далее и тому подобное. И я раскаивалась, переживала свой крах. И прочее. И прочее.

Но всё это из мира эмоций, я же не размышляла ни о чём, все чувства у меня притупились. Кажется, всё потеряло для меня значение. Главное, чтобы ничего не болело. А искать сочувствия – дело пустое. Я была одинока. Я всегда была одинока. Пока была с ней, делала вид, что не одинока, но была одинока даже тогда и в конце концов заставила и её в это поверить.

И она отвернулась от меня, как и все остальные.

Ну и пусть, какое это имеет значение, в самом-то деле. Если я одна – ладно, тем лучше, примем к сведению и не будем притворяться. Наверное, я та самая личность, которая никак не может ужиться с данным обществом.

Ждать, что кто-то меня полюбит, глупо. За что меня любить? За мозги мои? За сотрясённый мой, крупнокалиберный, неповторимый мозг? За это никто не любит. Гадкая это штука – мозг.

Для меня вроде бы оставалось только одно место – Англия. Но увы, и она – это всего лишь моё прошлое. Я никогда не вернусь туда.

«Запись от 9 апреля 2015 года»

Он прикоснулся ко мне, и сердце тотчас упало в пятки. Было темно, и я ощущала себя полностью истощённой, будто голова кружилась и взгляд помутнел. Странная тяжесть давила на виски. Или это оттого что мои уши заложило?

Колени дрожали, и я еле сдерживалась, чтобы не упасть к его ногам.

Мне хотелось почувствовать счастье, но я ясно ощущала лишь сильный стук в груди и где-то под шеей… и раздражающий горло ком, от которого хотелось сглотнуть, но было почему-то страшно. Да, я боялась сделать хоть малейшее движение, резкое или плавное, не важно… как будто это означало бы, что всё происходящее сон, что я открою глаза, и всё это осыплется мелкими кусочками стекла, при этом раня мне руки в кровь и оставляя глубокие шрамы за собой.

Глубокий, нежный и вместе с тем печальный поцелуй отчаявшегося парня навсегда мне запомнится. Но мне не было важно всё это, я лишь чётко видела его лицо, чувствовала тёплые руки на талии, а влажные губы на своих губах.

Наверное, прошла вечность, пока до моих ушей снова дошло звучание медленных романтичных аккордов.

Спорю, он не знал и не догадывался, что моё сердце, которым он завладел, давно ждёт его. И что я почти уже не справляюсь с желанием найти его и рассказать обо всём.

Я хотела бы всё забыть. Мысль, что часто приходит мне в голову. Просто нырнуть в океан незнания и остаться в нём навсегда. Не видеть дна. Не помнить. Чтобы ничто не тревожило душу. Да, я хотела бы забытья.

Всё исчезнет из моей жизни, оставив лёгкий, почти незаметный отпечаток, но на самом деле если собрать все отпечатки воедино, то можно получить слишком ощутимый след. Он коверкает наш изначально готовый детский характер, превращая его в нечто посредственное.

Другими словами, нас портит опыт. Таких вот изначально светлых существ, которые со временем измазываются в грязи собственной боли. Каждый хранит этот запас. Я тоже…

Мы страдаем от собственной логики. Человеческая. А намного ли мы лучше зверей? У них тоже есть логика. Звериная. Нет, наверное, такие же самые… но почему тогда так больно? Почему нам больно отрекаться от собственного эгоизма? Ведь многие и не отрекаются. И у нас также существует принцип выживания сильнейшего. Тогда на каком основании мы лучше зверей? Человек – царь природы. Нет. Просто жалкая её составляющая.

Никакие доводы не помогут ей решить эту задачу. Не о любви ведь идёт речь. Как он может смотреть на кого-то вроде неё?

Смешно называть девушку красивой, когда видишь её день изо дня весь учебный год, но не осмеливаешься произнести ни слова.

Ведь не любовь же это, да?

Каких-то три года позади, а я вынуждена оставить эту мечту. Моё сумасшедшее влюбийство в бывшего парня соседки (или же подруги)… Куда её деть? Как с этим справиться? Конечное решение: покинуть город. Снова. И навсегда. А чувства, взгляды и единственный медленный танец с поцелуем в клубе оставить в прошлом. Другие назвали бы это «сбежать». Без оглядки, без остановки, без тоски по нему.

«Запись от 5 мая 2016 года»

Детские карусели, весёлый смех, шутливые игры… И я продолжаю записывать свои мысли. Желание побыть наедине с ним давно притупилось. Всё поменялось. Я больше не та законченная эгоистка. Грустить о прошлом бесполезно. На то оно и прошлое. Забытое. Оставленное позади.

Теперь, потеряв свои «розовые очки», я чётко понимала, что всё это было иллюзией. Что он просто потерялся в своём горе. Всё то время, все те чувства… больше не вернутся. Это было самооправданием для него и прощанием для меня. Маленькая история неразделённой любви, которую потом можно будет рассказать своим детям и внукам. Смешно вспоминать.

Даже если я всё забуду, больше не надо ничего менять. Быть самой собой – лучший выбор. Жить для себя.

Последние его слова были о той, кого он любит. Это был факт. Истина. Ещё тогда я поняла, что ничего не изменится. Впрочем, и не должно. Мне было достаточно почувствовать его дыхание. Его пульс. Поцеловать его, несмотря на то, что он смотрел на меня взглядом, полным печали. Поддержать его боль.

Я работала писателем заграницей и приезжала только иногда. Теперь, вернувшись в Корею после очередной командировки, я не могу сказать, что с ним. Где он. После того вечера я больше не видела его.

Юна вышла замуж и очень счастлива в браке. Наверняка это поразило Сехуна. Такая же горечь, как и тогда, когда я поняла, что всё это было бесполезно. Что пора покончить с глупыми чувствами.

Внезапно карандаш сломался. Дописать листок недавно найденной тетради не удалось. Был ли это знак? Или просто совпадение? Но на душе не было грусти. Разворошить сердце, словно пчелиное гнездо… она хотела этого. Но только чтобы, начиная с этого момента, забыть навсегда.

– Мам! – ясные миндалевидные глаза озорно улыбались ей. Маленькая ручка взяла её ладонь и несильно потянула на себя. – Ну что, ты идёшь? Давай поиграем все вместе!

Женщина, откинув длинные спадающие на грудь волосы, улыбнулась малышке:

– Конечно, дорогая.

– Отрываешь маму от её вечной писанины? – приятный мужской голос разбавил детский смех и заставил девушку поднять голову вверх.

Он. Такой любимый и самый близкий. Тот, чьё сердце всегда остаётся любящим. Он всегда заботится о ней. Красивый и совсем ещё молодой, отец её детей протянул руку.

Юджи поднялась со скамьи, и внезапно его губы встретились с её. Сердце сладко замерло. Но не от неожиданности, а от бесконечной любви и нежности к этому мужчине. Он обнял её за талию, взял их дочь за руку и повёл в сторону детской карусели.

Больше нет недомолвок. Она нашла того самого, несмотря на собственные тревоги и боль. Несмотря на тёплые чувства к тому, кто даже не знает её имени. Да и наверняка не помнит её внешности. Несмотря на прошлое, в которое он позволял ей время от времени возвращаться. Оно ей больше не нужно.

– Я скучал, – одними губами протянул он, ласково глядя на жену. Его каштановые пряди освещало закатное солнце, а от такого родного выражения лица таяло сердце.