Текст книги "Мы с тобой одной крови (СИ)"

Автор книги: Mia_Levis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Ты входишь в мою комнату без стука, качаешься с пятки на носок у порога, руки скрещены на животе. Как будто защищаешься от удушливых волн осуждения, которые исходят от меня сплошным потоком. Понимаю, это и правда настоящая буря порицания и немного боли впридачу. Впрочем, нам обоим пора привыкнуть, я просто не могу контролировать свои чувства всякий раз, как понимаю, что ты планируешь уйти на всю ночь. Молчишь, хмуришься, подбираешь слова. Все так же, как много раз прежде.

– Стеф, я сегодня…

– …не ночую дома, – не могу сдержать сарказм, он сквозит в каждой букве. Тебе, братишка, стоило бы изменить реплику, эта мне слишком приелась. – Я понял. Хорошо, Стивен, иди.

– Ты уверен? – ты наконец-то решаешься подойти, присаживаешься на краешек кровати и пытливо заглядываешь мне в глаза. Это тоже неудивительно, всякий раз, когда ты идешь трахаться, тебе как будто необходимо мое молчаливое благословение. Неужели мой взгляд и правда выражает одобрение, Стив? А мне-то кажется, что в нем лишь жалкая мольба “останься” и жгучая, вязкая боль. Не замечаешь? Не видишь таких явных знаков на лице, которое является копией твоего собственного? Мы ведь с тобой словно два стакана с прозрачной водой – не отличишь внешне, нужно попробовать, чтобы понять, что в одном растворен сахар, а в другом – едкая соль. С каждым годом “примесей” в нас становится все больше, значимее проявляются внутренние различия, меняются потребности, желания и стремления. Лишь лица все те же – иллюзия единства и тождественности.

– Да, – я проявляю к тебе сострадание, видишь? Я отпускаю тебя, хотя внутри душа рвется на кровавые ошметки.

– Хорошо. Спокойной ночи, Стефан, – улыбаешься облегченно, слегка сжимаешь мою ладонь – мгновение, чтобы не дай Бог, я не успел сжать в ответ – и тихо выскальзываешь из комнаты. Еще секунда – и я слышу, как звонко хлопает входная дверь. Вот теперь можно плакать.

***

Никогда не верил, что единая кровь и развитие в одной утробе определяют степень близости. Если бы это было так, то мы бы никогда не отдалились с тобой, Стивен. Ведь наше родство никуда не делось, и каждая черточка наших лиц, каждый изгиб тела – такие же одинаковые, как и прежде. Близость определяется интересами, а в детстве они были так просты – игры, беззаботное веселье и задорный смех. Тогда на нас еще не было клейма, грязного статуса, определяющего тот перечень социальных обязанностей, которые необходимо выполнить. Мы тогда были равны: просто дети, просто друзья, просто братья. И равность эта означала свободу – мы могли часами держаться за руки, касаться носами, и ресницами щекотать губы и щеки. Слизывать крем праздничного торта с пальцев друг друга, переплетать немыслимо ноги под одним одеялом. Могли так нелепо мериться ростом, до хрипа отстаивая каждый дюйм, а позже с таким же маниакальным упорством измерять размер мужского достоинства и глупо хихикать в кулак от ядовитой смеси смущения и первого, неосознанного возбуждения. А еще можно было драться – яростно, жестоко, катаясь по полу и оскорбляя друг друга теми “взрослыми” словами, подслушанными у старших ребят. Тогда не было жалости, и ты не делал скидку на мой позорный статус. Тогда я был достоин честности: бить – так сильно, обнимать – так крепко, любить – так верно. А что же сейчас? Лишь иллюзия защиты, лишь мираж былой близости. Что же с нами сделали годы? За что же посмеялась над нами судьба? А главное в чем же провинился я, что даже искренности теперь не стою?

Часы бьют два. Гулко, страшно. Я боюсь темноты, в детстве кровати у нас стояли рядом и нужно было лишь протянуть руку, тихо прошептать “Стив”, и ты покорно переплетал наши пальцы. Тогда все когтистые тени, мечущиеся по углам, отступали, испуганные робкими искорками нежности, которые зарождались между соединенных ладоней.

А сейчас тебя нет. Помнишь ли ты, что мне страшно? Или считаешь, что восемнадцать – слишком много для страха? Но разве хоть что-то в этом мире можно измерить годами? Определить время для счастья, боли и смерти? Каким же нужно быть мечтателем, чтобы строить планы, расписывать каждый день… Глупо все это, я понял это еще два года назад, когда разрушилось мое основное стремление – всю жизнь быть самым близким для тебя. Одно слово “омега”, и все рассыпается в пыль. Я помню, мы тогда смеялись и шутили – громко, толкая друг друга локтями и с удивлением рассматривая новые документы. Но сколько же ужаса, слепой паники мы прятали за напускным весельем… И слезы лились по щекам, соленым мочили губы, а хохот лишь громче и громче, как вой, как безумие осужденного на вечные муки. Тогда ты впервые постеснялся людей – не стер влагу кончиками пальцев, не потерся щекой о мою, не уткнулся лбом, не слизал крошечную капельку с уголка рта. Сжался весь, затравленно посмотрел на мою агонию и пробормотал “уймись”. Тебе было стыдно за меня, но не из-за истерики, разве это повод? Нет, ты стыдился того, что мы одной крови, что воздухом одним дышим, что кожи моей касался, а оказалось, что я просто матка – не личность вовсе. Существо, которое, конечно же, защищали наши либеральные законы – так снисходительно и благородно, в память о необходимости продолжения рода, но защита не подразумевала уважения. Ни со стороны государства, ни, как оказалось, с твоей, братец. Хотя, конечно, мне грех жаловаться. Ты не отвернулся: разговаривал, улыбался, иногда прикасался, даже жить с тобой позволил. Но этого было так отчаянно мало…

Если бы кто-то меня спросил, какого отношения с твоей, Стивен, стороны я хочу, я бы не знал, что ответить. Наверное, такого же, как в детстве: без необходимости взвешивать каждое слово, взгляд и жест, без оглядки на статус. Это был тот жизненно необходимый минимум, позволяющий мне чувствовать тебя братом, а не просто вежливым знакомым, как сейчас. Но было и еще кое-что, другое… Такое грязное, порочащее само понятие родства. Желание. Оно проявлялось вот такими одинокими ночами, когда я, будто мантру, сухими губами шептал твое имя и видел сны, в которых мы сливались в единое целое – такое извращенное видение близости двух внешне одинаковых людей. Я, конечно, оправдывал себя, говорил, что, возможно, так проявлялась тоска по былым временам, когда еще мы были просто братьями, а не альфой и омегой. Но с каждым днем верить в этот самообман все сложнее…

Через месяц моя свадьба. Через год я, скорее всего, рожу ребенка. А что будет дальше? Как я буду жить, разорванный наполовину? Без тебя, моего отражения? Без встреч, редких прикосновений, сухих разговоров и сладкого, такого любимого, запаха? Наверное, сейчас мне грех жаловаться, ведь пока у меня есть хотя бы изломанные, острые осколки счастья. И плевать, что эти вырванные у судьбы мгновения ранят, оставляя кровавые порезы, а после застаревшие рубцы. Все лучше, чем потерять тебя совсем, даже такого холодного и равнодушного.

Уже четыре. Ты придешь через несколько часов, на рассвете. Тихо прошмыгнешь в ванную, а потом проспишь до обеда, наплевав на учебу. Тебе будет достаточно сказать, что ты проспал, и никаких иных объяснений не потребуется, потому что твой чертов статус обязывает тебя трахаться так же, как мой меня хранить невинность. Мы с тобой по разные стороны одного зеркала, то, что предмет гордости для одного, моральное падение – для другого. А помнишь, в детстве мы об одном мечтали, холили одни надежды, строили совместные планы? Какими же глупыми мы были, как верили, что кровь – самая крепкая связь, а братская любовь нерушима. А что же сейчас? Отдаленность и мутное безумие, терзающее меня – все, что осталось.

***

– Как обстоят дела с переводом? – спрашиваешь ты спустя несколько дней, за завтраком. Мы сидим за столом – ты привычно пьешь кофе и строчишь десятки сообщений в минуту, я же грею ладони, сжимая в них чашку с ромашковым чаем, и наблюдаю за тобой украдкой. У тебя на переносице складочка, а у меня – нет. Кажется, это самое явное наше внешнее отличие.

– Что, прости? – переспрашиваю, когда ты поднимаешь на меня взгляд, удивленный отсутствием ответа.

– Говорю, как перевод?

– А, это… Хорошо, вроде, – так отчаянно хочется спросить, не будешь ли ты по мне скучать, когда после свадьбы я перееду в другой город. Ты будешь звонить, Стивен? Пришлешь открытку на Рождество? Кем мы станем? Кто мы сейчас друг другу? Вопросов так много, они жгутся на языке, наползают в рот, словно скользкие черви, которых хочется сплюнуть, вывалить из себя, очиститься наконец-то от этой мерзости, убивающей меня. Вместо этого я спрашиваю какую-то ерунду, поддавшись мгновенному порыву: – Ты сегодня ночуешь дома?

– Эммм… да. У тебя же еще не…

– Нет-нет! – я быстро качаю головой и делаю глоток чая. Горячо, но так можно скрыть пылающие щеки. Знать бы, братец, почему всякий раз, когда у меня течка, нам приходится разъезжаться? Ладно я – безумный и порочный в подсознании, хотя и должен быть образцом морали, но ты-то почему прячешься? Ненавидишь что ли? Презираешь меня? Поверь, ты не одинок.

– Хорошо, – кажется, тебе хочется сказать еще что-то, но в кухне раздается трель твоего мобильного, ты смотришь на экран и выходишь в коридор. Конечно, мне не пристало слушать разговоры альфы. Все в нашем мире определяет статус, даже степень близости между родными людьми.

***

Всегда удивляюсь, насколько же Лукас неприятно пахнет. Не буквально, конечно, хотя запах сандала, исходящий от него, я и правда не люблю – напоминает о похоронах и вызывает ощущение тоскливой грусти. Но беда не в этом, а в том, как я ощущаю его своим партнером, а вернее не ощущаю. Даже находиться рядом сложно, что уж говорить о тех мгновениях, когда он касается меня своими мокрыми губами и проталкивает язык едва ли не в глотку. В такие моменты я зажмуриваюсь до алых точек перед закрытыми веками и проклинаю тебя, Стивен. Потому что ты виноват! Приучил меня к своему запаху, связал нас нитями, которые разорвать не выходит, выпалил в моем сознании, словно аксиому, веру в то, что нет лучше тебя.

– Стефан, я с тобой разговариваю, – в сознание прорывается низкий баритон, и я несколько раз недоуменно моргаю, прежде чем осознаю, что меня вновь о чем-то спросили, а я, как обычно, все это время провел в мечтаниях.

– Я слышу, – вымученно улыбаюсь, смотря в карие глаза Лукаса. Вокруг них сеточка морщин, но это не признак смешливости. Просто ему сорок пять. Он ровесник и деловой партнер нашего отца, я его третья попытка и, по словам самого Лукаса, он надеется, что в этот раз “ставка сыграет”.

– Стивен на всю ночь ушел?

– Да, – я досадливо морщусь и нервно комкаю тонкую ткань футболки. Нет ничего хуже, чем время течки: во-первых, это такое явное напоминание о моей сущности, а, во-вторых, тебя нет рядом. Страшно представить, что вскоре я стану совсем одиноким. Ведь ты – весь мой мир. – Хочешь еще кофе?

– Да, пожалуйста, – кивает Лукас. Я пытаюсь улыбнуться, но получается жалко. Мне неприятен этот человек, я не хочу, чтобы меня кто-нибудь касался. Кроме тебя, конечно. Как бы дико это ни звучало. Впрочем, кто определяет степень морали в мире, где все сводится к примитивным желаниям под действием гормонов? Иногда мне кажется, что желать тебя чище, чем корчиться от неконтролируемой похоти под кем-то, возможно, совершенно омерзительным. Твоих-то, братец, прикосновений я жажду не только во время течки. Всегда.

На пальцы выплескивается кипяток, когда Лукас подходит сзади и обхватывает меня за талию. Благо, чашка падает в раковину и не разбивается, поэтому я подношу руку к лицу и дую на обожженную кожу. Стараюсь отвлечься, не вдыхать запах чужого тела, не дрожать под касаниями к животу. У Лукаса такие холодные пальцы. Как же это противно… И отказать нельзя, потому что я принадлежу ему. Слышишь, Стивен, не тебе. Ему.

– Лукас, не надо… – всхлипываю, когда он расстегивает ширинку и начинает поглаживать пах своей огромной ладонью. Он касается члена сквозь ткань трусов, а меня тошнит от запаха, от тяжелого и шумного дыхания над ухом, от ощущения его вздыбленной плоти, которой он трется о мои ягодицы. Я что, должен быть возбужден? Быть может, не принимай я блокаторы, моя сущность одержала бы верх, оттеснила отвращение, но сейчас все мои молитвы сводятся к единому слову “хватит”.

– Я больше не могу терпеть… – Лукас сдергивает мои джинсы с бедер, они остаются нелепо висеть на уровне колен. – Хочу тебя… – трусы отправляются следом. – Упрись руками.

– Не надо… – вот так, да? На кухне, возле раковины с мутной водой? Как животные, без прелюдии и нежных слов?

– Стефан, перестань! Мы почти женаты, у тебя течка. Хочу тебя немедленно, – запах Лукаса становится острым – сандал, горький пот и возбуждение не моего альфы – отвратительная смесь. Слышу, как мягко шелестят его брюки, когда он тоже спускает их с бедер. По коже ягодиц скользит влажная и гладкая головка, он толкается в ложбинку, проводит вверх-вниз, приставляет член к анусу. – Черт возьми!

Я облегченно выдыхаю. На столе вибрирует телефон, и Лукас отступает, на ходу натягивая брюки. Я тоже резким рывком подтягиваю трусы и джинсы, пытаясь выровнять дыхание. Как же тяжел этот крест, Стивен. Я бы, наверное, убил себя, если бы не редкая возможность находиться рядом с тобой. Кроме того, у нас одно лицо, и это такое святотатство – причинить вред кому-то похожему на тебя. Я твое отражение и буду им столько, сколько позволит судьба.

– Извини, нужно идти. Дела, – спустя несколько минут сухо произносит Лукас, сбрасывая вызов. Я лишь киваю, нет сил говорить. Он прижимается влажными губами к моей щеке, и я сглатываю комок, образовавшийся в горле. Как же мне плохо, брат. Ты чувствуешь это, как прежде, в детстве? Или нити, связывающие нас, опутывают теперь только меня? Когда же ты освободился, Стивен, когда? Научи меня, как жить… пожалуйста.

***

– Стеф, проснись! Проснись, кому говорю! – у тебя волшебный голос – мягкий, теплый, согревающий. Я бы слушал и слушал, Стиви… – Стефан!

– Мммм… – невнятно ворчу в подушку, переворачиваюсь на спину и несколько долгих мгновений недоуменно смотрю на тебя. Ты? Ночью? Возле моей кровати? Бред. Еще секунда – и я резко сажусь. Такое чувство, что меня с размаху бросили в ледяную воду: ни вздохнуть, ни шевельнуться. Какая же беда могла стрястись, что ты вернулся домой сейчас, когда у меня течка? Когда я отвратителен тебе сильнее, чем когда-либо еще? – Стив, что? Что случилось? – голос срывается и дрожит. Пусть у тебя все будет хорошо.

– Ты такой ледяной ублюдок, Стеф… – ты смеешься – истерично, громко, запрокинув голову вверх. Ты безумно пьян или, может, пьян своим безумием. Что с тобой, брат? С нами что?

– Я не понимаю…

– Не понимаешь, да? – ты опускаешься на колени возле кровати, берешь меня за руку и прижимаешься губами к запястью. Сердце отбивает безумное стаккато, а глаза щиплют непролитые слезы. Неужели издеваешься в эти последние дни моей иллюзорной свободы? Такую память о тебе мне сохранить? – Конечно, мой святой Стефан, не понимаешь. А может тебе просто все равно? Ты же уедешь скоро, сменишь меня на другую семью.

– О чем ты? Ты моя семья, – слезы душат, и я жалко шмыгаю носом. Не вижу тебя совсем помутневшим взглядом, но разве это важно? Я знаю количество трещинок на твоих губах, пересчитал каждую из двадцати двух веснушек на носу и часами любовался длинными ресницами. Если бы еще и душу можно было так просто рассмотреть, понять в этом сумраке наших путаных отношений. Если бы… – Ты пьян, Стив… Не стоило тебе приходить сейчас.

– Не стоило? А когда же еще, брат? Так мало времени у нас… – ты шепчешь, покрываешь поцелуями предплечье. Хочется скулить, умолять о большем. Я потом за нас двоих буду гореть в аду, Стиви, обещаю. Это лишь мой крест.

– Пожалуйста… – на губах металлический привкус моей собственной крови. Как же страшно, что ты останешься. Еще страшнее, что уйдешь.

– Ты пахнешь так, знаешь? – садишься на кровать, слизываешь алую капельку, смотришь в глаза. Родной мой, как же близко… – Так, что с ума сойти, что сил нет никаких. Никто и никогда не сравнится с тобой, никто не заменит. Я хочу помнить, Стеф, понимаешь? Когда у тебя будет семья, а у меня ничего, – я ничего не понимаю на самом деле. Как ты – ты, такой великолепный! – можешь думать так? Твоя судьба будет сплетена из светлых нитей счастья. Черные я заберу себе. Верь мне, брат.

– Поцелуй меня, – этих слов достаточно. Я беру вину на себя, избавляю тебя от необходимости объясняться. Не нужно этого, не сегодня.

И ты целуешь. Едва касаясь, переплетая дыхания в одно, не отводя ни на мгновение взгляд. Ты путаешь пальцы в прядях на затылке, привлекаешь ближе. Вжаться каждым изгибом, ощутить напряжение мышц, задохнуться от жара, исходящего от тела – как же давно я об этом мечтал…

– Сладкий такой… – шепчешь восторженно куда-то в висок, склоняешься ближе, вынуждая улечься на подушки. – Прости меня…

– Тшшш, никто не виноват, что так получилось. Все хорошо, Стиви, так правильно, – я прикладываю палец к твоим губам. Глаза лихорадочно блестят в полумраке, ты тяжело дышишь, втягивая раскаленный воздух, наполненный моим запахом. Ты здесь лишь из-за моей течки, брат, и терзающей тебя жажды. Я же отдаюсь, потому что люблю. Знаешь, это удачное стечение обстоятельств, я ведь и мечтать о таком не смел.

Ты медленно стягиваешь с меня растянутую домашнюю футболку, целуешь ключицы, крепко обхватив за талию. На коже наверняка будут синяки, но я не против носить на себе твои метки, Стив. На все готов. Выгибаюсь в пояснице, когда ты начинаешь выводить языком узоры на моей груди, касаешься напряженного соска. Обводишь его, прикусываешь и снова зализываешь. Между ягодиц уже совсем мокро – я признаю твою власть над собой. Только твой.

– Стеф, мое совершенство, – тихо выдыхаешь, обжигая дыханием кожу. А мне хочется плакать от счастья – украденного, горького, но такого желанного. Послушно приподнимаю бедра, позволив стянуть с себя просторные пижамные штаны, задушено хриплю, когда ты проводишь языком по пупку, а потом медленно прочерчиваешь дорожку ниже. Мышцы живота судорожно сокращаются, я яростно вцепляюсь в беспорядок твоих волос, невольно толкаюсь вперед. Никакие препараты не справятся с тем желанием, которое я испытываю к тебе.

– Стивен, – крик срывается с пересохших губ, когда ты спускаешься еще ниже, легко целуешь головку напряженного члена – дразнишь, пошло чмокаешь губами и сильными руками удерживаешь меня за бедра. – Пожалуйста…

– Что ты хочешь, Стеф? – издеваешься, тянешь каждую букву, словно кленовый сироп. А у меня нет твоего опыта, ничего нет, кроме безграничной любви, понимаешь? Не услышав ответа, сжимаешь ладонь на основании члена, делаешь несколько быстрых движений вверх-вниз, пальцами другой руки поглаживаешь поджавшиеся яички. Я чувствую привкус собственной крови во рту, простынь подо мной сбилась и взмокла от пота. Я схожу с ума, а ты даже не разделся еще. – Произнеси это.

– Возьми меня, – покорно шепчу на грани слышимости. Исправно зарабатываю на самый жаркий уголок в аду. – Пожалуйста… – чувствую, как сокращаются внутренние мышцы, отдаваясь пульсацией в анусе. Мне необходимо чувствовать тебя в себе, брат. Сумасшествие, правда?

– Ты сам это сказал, – как-то потерянно усмехаешься, как будто еще надеялся, что есть выход, а я своими словами сжег все мосты. Ничего, Стиви, ничего, вся вина моя. Не бойся.

Наблюдаю, как небрежно ты снимаешь одежду, знаю каждую родинку на твоем теле. Ты идеален. Возможно, кто-то скажет, что я просто самовлюбленный нарцисс, и это моя страсть к собственной персоне проявляется таким извращенным образом. Но я-то знаю, что не люблю себя. Я люблю тебя и свою схожесть. Больше ничего.

– Перевернись, – приказываешь ты, отвлекая меня от созерцания. Я тяжело сглатываю и неловко переворачиваюсь на живот. – Вот так, мой хороший, – ласково шепчешь, помогая опереться на колени и локти. Кто бы думал, что я могу стыдиться тебя? Но вот так – стоять открытым и беззащитным – и правда стыдно, словно животные какие-то. Хотя, возможно, тебе проще так: не видеть лица. Я напрягаюсь, когда ты склоняешься к моей шее, а ты тихо смеешься, целуя в изгиб плеча. – Не бойся, глупый. Я хочу видеть твои глаза, когда буду входить. Еще рано. А пока просто попробую тебя. Дыши глубоко, Стеф, все хорошо.

Мне хочется спросить, что значит “попробую”, но я только давлюсь воздухом, плавлюсь под твоими поцелуями и касаниями. Как ты там говорил? Дышать… Вдох. Язык прочерчивает дорожку по позвонкам, теплые губы щекочут кожу. Я прогибаюсь в спине, сминаю в пригоршни многострадальную простыню. Выдох… Ты гладишь меня по пояснице, а потом сжимаешь ладони на подрагивающем животе. Еще вдох… Звонко целуешь ямочки внизу спины, прикусываешь кожу на ягодицах. Снова выдох. А потом я просто захлебываюсь воздухом, теряюсь вне времени и пространства, падаю грудью на кровать, бесстыдно приподняв задницу, потому что ты касаешься языком ануса – обводишь по краю, слизываешь вязкие капли смазки. Толкаешься внутрь, и я выкрикиваю твое имя. Оно поднимается к потолку, обрушивается вниз, отдается от стен. Сплошное “Стивен-Стиви-Стив”.

Я чувствую, что вот-вот кончу, разлечусь на миллионы осколков, которые всю оставшуюся жизнь буду склеивать. Ты, кажется, тоже ощущаешь, что я на грани оргазма, потому что последний раз оглаживаешь языком края растянутой дырки, отстраняешься и больно шлепаешь меня по ягодице. Я испуганно охаю, кожа полыхает, но возбуждение от этого становится лишь сильнее.

– Только попробуй кончить сейчас, Стеф. Я слишком долго ждал этого, – шепчешь, сильно сжимая ладонь на моем члене. Садист чертов…

Еще мгновение – и ты резко переворачиваешь меня на спину. Глаза в глаза. Как обещал. Впрочем, ты не спешишь входить в меня. Вместо этого целуешь искусанные губы – это наш первый глубокий поцелуй. Как будто доказательство, что безумие взаимно, и эта ночь вне правил и табу. Кому какое дело? Кто смеет нас судить? Вылизываешь внутреннюю поверхность щек, посасываешь язык, прикусываешь губы – мои и свои – кровь смешивается во рту. Мы с тобой одной крови, теперь-то уж точно. Ловишь каждый стон, поглощаешь каждый всхлип, дышишь со мной одним и тем же раскаленным воздухом – эта ночь нашего наибольшего единства.

– Стиви, – всхлипываю, когда ты подхватываешь меня под колени и кладешь ноги себе на плечи.

– Не отводи взгляд, Стефан. Хочу видеть тебя, – это не просьба. Приказ. Требование альфы подчиниться ему. И я подчинюсь. Люблю.

– Я не…

– Знаю. Я бы убил этого твоего Лукаса, если бы он тронул тебя. Дыши глубоко, боль быстро пройдет, – я старательно втягиваю воздух носом, ты же тем временем приставляешь член к мокрой дырке. Делаешь несколько плавных движений тазом, зрительный контакт не прерываешь ни на мгновение. Не могу налюбоваться тобой – грациозным, соблазнительным, прекрасным. Моим. Скользишь головкой вокруг, немного надавливаешь, не проникая, и я ощущаю, как начинают сокращаться мышцы, как отчаянно мой организм жаждет альфу.

– Давай уже, – на выдохе, не отводя взгляд. Ты улыбаешься как-то особенно ласково, как никогда прежде, и резко толкаешься бедрами вперед, проникая, растягивая, наполняя.

– Тшшш, – замираешь на мгновение, наклоняешься вперед так, что я складываюсь просто пополам, сцеловываешь одинокую слезинку. – Все хорошо, Стеф. Уже все.

– Я чувствую тебя, – щеки краснеют и от смущения, и от запаха, и от осознания, что мы с тобой теперь навеки связаны не только фактом родства, но и памятью об этой ночи.

– Да, мой хороший. Это только начало, – я не спрашиваю, что ты имеешь в виду. Ты начинаешь двигаться, и я стараюсь запомнить каждое движение, ощущение жара в животе, развратные хлопки влажной кожи. Я поддаюсь тебе навстречу, только бы ощутить глубже, слепо оглаживаю мокрую от пота спину, целую, куда дотянусь. Вскоре ты переплетаешь наши пальцы, бессвязно шепчешь мое имя, а я торжествую. Сегодня апофеоз моего безумия.

Я выгибаюсь в пояснице во время особо глубокого толчка и наконец-то заливаю наши животы вязкой спермой. Ты издаешь утробное рычание, вколачиваешь меня в матрас все сильнее и сильнее, а потом подозрительно затихаешь, уткнувшись мокрым лбом в мою щеку.

– Стиви? – впрочем, спустя мгновение я уже не нуждаюсь в пояснениях: чувствую, как меня распирает изнутри, как подаются расслабленные мышцы, как сводит спазмами живот, отдаваясь сокращениями вокруг твоего члена. Ощущаю, как набухает узел, застревая во мне, словно намертво. Теперь уже ничего не поделаешь: я принимаю в себя твое семя, чувствую, как оно заполняет нутро, как мой организм безумно пытается не упустить и капли – такова моя сущность, в первую очередь я создан для продолжения рода. – Зачем? – ты все так же тяжело дышишь, а я лениво перебираю твои волосы. Кажется, сперма уже стекает по бедрам. Ее так много. Как-то равнодушно ловлю себя на мысли, что сейчас меня даже сцепка не пугает. Наоборот, это кажется правильным на уровне инстинктов.

– Не знаю. Просто иначе это был бы еще не конец, – я плохо понимаю твой ответ, но не решаюсь уточнять. Я сделаю все для тебя, брат. Все.

Когда все кончено, и мы лежим, обнявшись, ты неожиданно произносишь фразу, которая рушит мой мир. Она грозит тебе, а значит пугает меня.

– Думаю, стоит сказать о нас отцу.

– Ч-что? Сказать о чем? Что мы трахаемся? – я истерично смеюсь, отстраняясь. Мне плевать, что сделают со мной, но ты, Стивен, как же ты?

– Тише, давай поговорим завтра, хорошо? Не бойся ничего, – ты вновь привлекаешь меня к себе, успокаивающе целуешь пальцы. Я улыбаюсь. Никто и никогда не узнает, скольких сил мне стоит эта вымученная улыбка, сколько лжи в ней.

Уже тогда я знаю, что не позволю тебе погибнуть из-за моего безумия. Наверное, это я заразил тебя своим сумасшествием. А ты не такой, ты лучшего достоин, Стиви. Ты забудешь, если я буду далеко. Будешь жить за нас двоих. Будешь счастлив. А я искуплю наши грехи. Я обещаю тебе.

Когда начинает заниматься рассвет, я тихо выскальзываю из постели. Хватает нескольких минут на сборы. А потом еще несколько, чтобы просто посмотреть на тебя. Запомнить, как дрожат ресницы и плавно опускается грудь, как ты хмуришься и гладишь подушку, на которой меня уже нет. Возможно, я пожалею. Наверняка это решение не принесет мне ничего хорошего. Что оно принесет тебе? Свободу. Ты наконец-то обретешь свободу.

***

Колючий ветер забирается под куртку, больно жалит обнаженную кожу на пояснице. Словно миллионы иголочек: впиваются, проникают в вены, текут с кровью по всему телу, разрывая и разрушая. Не ощущаю ничего, кроме боли. Тупой и въевшейся – в висках, резкой и режущей – в желудке, колющей и острой – в сердце, тянущей – внизу живота. Сколько вариаций у одного-единственного чувства…

На меня косятся люди, бросают заинтересованные взгляды на огромный живот. Наверное, я выгляжу отвратительно. За восемь месяцев скитаний я превратился в жалкого недочеловека. А ведь мечтал о свободе для тебя тем серым рассветом, когда уехал только с документами и несколькими купюрами в кармане. Верил, что спасу тебя, Стиви, если освобожу от своего присутствия. Конечно, был вариант брака с Лукасом, но я бы не смог позволить кому-либо прикасаться к себе, целовать губы, шептать мое имя на выдохе. В моей памяти останешься только ты. И я надеюсь, что мой план не оказался провальным. Я надеюсь, что ты счастлив. Все мои молитвы о тебе.

Ребенок сильно толкается. Он голоден. Быть может, умирает, и это его последние судорожные движения. Твой ребенок. Мой. Наш. Интересно, какое лицо у него будет, учитывая, что его родители – отражения друг друга? И будет ли он вообще жить или же погибнет в наказание за наше грехопадение? Я узнал о беременности лишь, когда малыш впервые пошевелился. Я тогда держал ладони на животе и выл, словно раненый зверь. Неужели моей расплаты мало? Зачем еще обрекать на муки это невинное существо? В чем его вина? В безумии родителей? Господи, ты жесток…

Усмехаюсь и медленно поднимаюсь с лавочки, на которой сидел. У меня нет маршрута и пристанища. В самом начале моего пути меня ограбили, а без документов – я не человек. Единственный выход – вернуться в семью. Но тогда ты сойдешь с ума, смотря на плод, зреющий у меня в чреве. Я никогда не допущу этого. Никогда. Каждый шаг дается титаническим трудом, живот так сильно и странно болит.

– Тише, маленький, что ты? Рано еще, – тихо шепчу я, пытаясь нежными поглаживаниями успокоить дитя. Выходит откровенно плохо, такое чувство, что он всеми своими детскими силенками пытается привлечь мое внимание. Я знаю, маленький, что плохо. Но что же мне делать? Если бы знать… Я еще пытаюсь некоторое время упорно двигаться, но боль нарастает с каждым мгновением, перед глазами темнеет, и я тяжело оседаю на грязный асфальт.

***

– Вы уверены? – доктор еще раз внимательно смотрит на меня. Неодобрительно поджимает губы, осознав, что я не планирую отвечать. – Подпишите, – он протягивает документ, и я небрежно ставлю роспись. Все, Стиви, я теперь разорвал все связи. Я отказался от него, брат. От твоего сына отказался. Ты бы не простил, но мне и не нужно прощение. Только свобода и счастье для тебя.

Тихо закрывается дверь, и я остаюсь в палате один. Повезло, что не положили в коридоре, а ведь могли, учитывая ситуацию. Знаешь, я не видел его, специально отвел взгляд. Давай считать, что его не было, хорошо? В нем наша кровь смешалась – несчастное дитя. Наверное, когда-нибудь я помолюсь и за него, тогда, когда все-таки найду успокоение для кровоточащей души. Пока же я болен, и каждая мысль, молитва и вдох – твои. Я так сильно тобою болен…