Текст книги "Умные злые люди (СИ)"

Автор книги: Маугли Д

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

   Я помню, как появился на свет. Разумеется. Все помнят. Всегда.

   – Этот! – сказала госпожа с той стороны непрозрачного стекла.

   – Вы уверены, мэм?

   – Уверена, да.

   Мужской голос откашлялся.

   – Понимаете... Этот экземпляр не совсем хорош... Ну, скажем, неликвид. Некондиция, да. Он же старый! Вы же видите!

   – Это мальчик. Сколько ему?

   – Он взрослый, взрослый... Ему уже семнадцать, да. Хотя... Смотря для чего вы собираетесь его использовать. Мы можем его немного модифицировать... Да... В рамках предпродажного обслуживания, по льготной цене... Скажем, многие устанавливают гиперчувствительность. Понимаете, мэм, да?

   – Нет. Хочу этого. В том виде, каков он сейчас. И не надо ваших грязных намеков. Я покупаю игрушку для дочери.

   – Конечно, конечно, как пожелаете. Всё для вас, мэм. Упаковать тоя?

   Той – это я. Мы все – той. Так назвали нас они. Сапенсы. Умные злые сапенсы.

   Стекло мигнуло перед моим лицом и стало прозрачным. Я увидел свет. Настоящий свет. Живой. Натуральный. Тот, про который я только слышал. От тех, кого вернули. Тоев возвращают часто. Почти всегда. Стоит нам достичь определенного возраста, когда перестаешь удовлетворять требованиям заказчика, и всё. Тоя меняют на новую модель.

   Хотя, нет. Не часто. Только тех, кто выжил. Все же понимают, что игрушкам свойственно ломаться. Особенно, если их интенсивно использовать. В различных целях.

   Я увидел госпожу. Запечатление образа. Импринтинг. Без проблем. Естественная реакция. У вас так же, нет?

   Она выбрала меня. Я ждал этого момента непозволительно долго: целых три года. Стоял перед темным стеклом. Надеялся. Недолго надеялся. Пока не узнал – кого обычно берут сапенсы. Я не таков. Как сказал продавец, «некондиция». Он прав. Сапенсы всегда правы. Именно поэтому они – хозяева. А мы – тои.

   В стекле появилась рамка проема, и я вышел наружу.

   – Он разговаривает? – спросила госпожа.

   – Да, мэм, – продавец склонил голову. – Но только если вы его спросите. Он ответит. Он обязательно ответит. Причем, смею вас заверить, говорить он будет исключительно правду. В отличие от нас, людей. Он иначе не может. Это заложено генетически. Как и вегетарианство. Конечно, если вы ему предложите животную пищу, он её съест. Но потом ему будет плохо. Отравление, вплоть до смертельных случаев. Это всё написано в сертификате. Обязательно прочитайте перед использованием тоя...

   Госпожа величественно отмахнулась. Широкий рукав её белого платья рванул в воздух крылом взлетающей птицы.

   – Идем, – сказала она мне, не повернувшись. – У нас много дел.

   И я пошел вслед за нею. Я не думал. Если сапенс отдал приказ, той не может не подчиниться. Такова наша природа. Такими нас сделали они. Ещё остались сомнения, кто? Пришельцы со звезд. Умные злые сапенсы.

   Не так уж и много потребовалось им подправлять в нашем генотипе. Усилить одни свойства. Приглушить другие. Добиться инстинктивного послушания. Всем хорошо. Всем удобно. И нам – мы смогли выжить. И им – они получили идеальных слуг. Мы не возражаем. Мы преданны. Мы делаем всё, чтобы хозяева были счастливы. Я такой же. По-другому не может быть, правда?

   Глайдер, на котором прилетела госпожа, любезно распахнул двери по правому борту.

   – Садись сюда, – госпожа указала на кресло заднего ряда, и я сел.

   Сама она села впереди. Завела двигатель, запустила автоматический контроллинг, задала стандартный маршрут возвращения и включила автопилот. Двери мягко закрылись.

   – Ну, что, – госпожа повернулась ко мне лицом, – поговорим?

   – Поговорим, – ответил я. – Если госпожа так желает.

   – Желает, – она приподняла уголки губ вверх, изображая улыбку. – Мы летим ко мне домой, в усадьбу. Я там постоянно не живу. Иногда приезжаю. Развлечься. Отвлечься. Погрустить. Подумать о смысле бытия... Всё понятно?

   – Всё.

   Госпожа удовлетворенно кивнула.

   – Мне говорили, что тои достаточно умны. Видимо, я зря сомневалась. Ты меня приятно удивляешь.

   – Я буду стремиться, чтобы ваш мнение о нас не изменилось.

   Госпожа усмехнулась и потрепала меня по плечу.

   – Хорошее воспитание. Это радует. Да, кстати. Зовут меня Изабель Ферра. Обращайся ко мне просто – Изабель. А как тебя? На самом деле? Как вы друг друга называете?

   Я проворчал сквозь зубы личное обращение. Сложно произносимое для языка сапенсов.

   – Да, без шансов. Я буду называть тебя Джим. Нравится?

   – Как скажете, госпожа.

   Изабель бросила мимолетный взгляд в панорамное окно глайдера. Вряд ли собиралась с духом, чтобы сказать мне то, что хотела. Скорее, пыталась четче сформулировать то, что я должен был услышать.

   – У меня есть дочь, Мария. Ей пятнадцать. Последнее время она стала чересчур агрессивной. Непослушной. Замкнутой. Как сказал врач, недостаточная социализация. Ей нужно быть больше среди людей. Но с этим – сложности. Сверстники – недоступны, простые люди – не интересны. Конечно, когда она поступит в Университет, ей придется взаимодействовать с людьми. И получать уроки. Боюсь, что на том этапе уроки будут слишком суровы. И главное. Она не имеет ни малейшего представления, как общаться с противоположным полом.

   – Гендерная социализация? – уточнил я. – Но чем вам может помочь той?

   – Ты похож на человека. И меня уверили, что в тебе прописан обычный функционал. Никаких явных или скрытых извращений. Стандартное поведение при стандартных раздражителях. Будешь просто с ней общаться. А она будет учиться адекватно реагировать. Понятно, что ты не сможешь причинить ей вред. В отличие от человека. Поэтому я и выбрала тебя.

   Изабель отвернулась к панели управления глайдера.

   «Интересная цель – научить девочку помыкать мужчинами», – подумал я. Но ничего не сказал. Не следует перечить госпоже.

   Глайдер долетел до усадьбы Ферра. Аккуратно вырулил и сел на газон – перед главным входом.

   – Пошли, – сказала госпожа. – Сначала в дом. Там я познакомлю Марию с тобой. А дальше – как пойдет.

   Мы вошли. Холл, коридор, комната. Вторая комната, без окон, с голыми стенами. Матовые поверхности, приглушенный свет.

   – Мария, зайди к нам, – голос госпожи.

   Мария вошла. Слово. Вспышка. Запечатление образа объекта. Импринтинг второго уровня. Профессионально.

   – Познакомься. Это – Джим. Он будет находиться здесь, в усадьбе, с тобой.

   – Мама? Кто это? Я не понимаю...

   – Это – той. Он твой. Подарок, понимаешь?

   Мария обошла меня вокруг, придирчиво осматривая. Я не шевелился.

   – Чо-то он не очень... – протянула девочка. – Неказистый какой-то. Обычный. Я думала, тои все красавчики...

   Изабель сухо рассмеялась.

   – Мне не нужно, чтоб у тебя возник комплекс неполноценности. Или чтобы ты влюбилась в него. Не требуй от него чрезмерного. Представь, что ты учишься в обычной школе из прошлого. Ты же видела такую в дорамах. И вот к вам в школу пришел новенький. И сел рядом с тобой.

   Мария фыркнула.

   – Чо за бред, мама?! Кто его пустит сесть со мной рядом? Много чести.

   – Ну, хорошо, – улыбнулась Изабель. – Он садится на свободное место в конце класса. А потом у вас появляются общие интересы. И вы начинаете общаться.

   – Вот ещё!

   – Мария! У тебя нет класса! Ты не ходишь в школу! Джим – единственный, с кем ты можешь поговорить!

   – Даже так? Он что, разговаривает?

   – Представь себе. И гораздо приятнее, чем ты.

   – Ну, ещё б! Он же так запрограммирован.

   – Мария! Достаточно! Это не обсуждается.

   Девочка закатила глаза и смирилась на первый раз.

   – Отлично! – госпоже казалось, что всё устроилось. Что все вокруг рады и довольны. – Я займусь делами. А вы пообщайтесь.

   И вышла из матовой комнаты.

   Мария скептически посмотрела на меня. Я ждал.

   – Ты как считаешь, маман в адеквате? Или совсем сбрендила?

   – Я не могу обсуждать с кем-либо решений Изабель. Она – госпожа первого уровня.

   – А я? – удивилась девочка.

   – А ты – второго.

   – Хм! Уел, однако. Пошли, прошвырнемся. И никакой «госпожи» чтоб я не слышала. Так все с этим достали! Запомни: я – Маша! И никак иначе.

   – Хорошо, Маша, я запомню.

   Мария победоносно улыбнулась и направилась внутрь дома, по известному одной ей маршруту. Дом ощущался большим. Разнообразные комнаты, запутанные коридоры, тупички, лестницы. Казалось, изначальная идея архитектора несколько раз перерабатывалась под эстетические и пространственные запросы владельца. И, видимо, даже не одного.

   Я запоминал, отфильтровывал, искал соответствия. Обычное исследование подконтрольной территории. Перед тем, как её застолбить. Разумеется, я не стану делать этого – сапенсы не позволят. Но этот рефлекс они у меня не купировали. Я – вульгарный не модернизированный той. Взятый практически из саванны. Единственный в своем роде, надо полагать. Замечательно, не правда ли?

   – Это твоя комната, – сказала Мария и распахнула передо мной тяжелую дверь. – Именно тут тебе надлежит отдыхать и принимать пищу. Окно раздачи вон там. – Девочка показала пальцем, – Умеешь пользоваться?

   – Умею.

   – Превосходно. Санитарный блок в углу. Ничего сложного. Хотя тебя, наверняка, этому обучили.

   – Да.

   – Божественно. Приходить будешь по вызову. Или я сама зайду. По настроению. Мало ли какие идеи возникнут.

   – Понятно.

   – Ну, всё, Джим, отдыхай. Странное имя у тебя. Нет?

   – Его придумала Изабель.

   – Да, маман в своем репертуаре, – Мария закатила глаза, стукнула меня по плечу и ушла.

   А я остался в моей комнате. Привыкать к новым реалиям. Мне хватило пятнадцати минут.

   Первый вызов Марии пришел вечером, после ужина. Звякнул колокольчик, и в воздухе появилась летающая стрелка «следуй за мной». Казалось, стрелка нарочно водит меня кругами по темным переходам и крутым черным лестницам. Несколько раз я чуть не упал. Наблюдатель, наверно, ухохатывался, следя за моими перемещениями по камерам внутренней защиты.

   – Что-то ты долго, – сказала Мария, сидя на подоконнике и качая ногой. Для разнообразия она оделась в домашний комбинезон с короткими рукавами. – Уже и не ждала. Но раз пришел – присаживайся. Будешь рассказывать мне сказку.

   – К-какую сказку? – от неожиданности я заикнулся.

   – Какую-какую? Обычную. Сказку на ночь. Раньше мне мама всегда читала. Чтобы я лучше засыпала и не капризничала. Можешь?

   – Наверно, могу, – нерешительно сказал я. – Не пробовал. Народную сказку? Какого народа?

   – Да без разницы! – Мария махнула рукой. – Интересную. Про страшных чудовищ из леса.

   – Откуда?

   – Ну, из леса же! Не видел, что ли? Ах, да, может, и не видел...

   Я рассказал ей сказку. Какую вспомнил. Про девочку и трех оборотней. Потом другую. Третью. Мария притихла, водя пальцем по оконному стеклу. Я замолчал.

   – Иди. Придешь завтра. Будем уроками заниматься. Заставляют всякую хрень учить – приходится страдать. А с тобой, Джим, полегче будет. Развлекательно.

   И было завтра, второй день. И был день третий. Четвертый, пятый...

   Много дней. Ничего особенного. Обычные дни, занятые с утра до вечера.

   Приходил наладчик. Тестировал. Сверялся с сертификатом. Проверял программное обеспечение на взлом, на несанкционированные подключения, на вирусы. Меня проверял, все же догадались?

   А Мария действительно начала социализироваться. Не быстро, но устойчиво. Меньше грубила. Училась выбирать слова. Училась не выплескивать чувства в лицо собеседнику. Зачем лезть вон из кожи? Я не реагировал на раздражители. Меня настроили именно так.

   Но, конечно, эксцессы были. Имели место. Сапенс не в состоянии долго терпеть. Мария кричала, вопила, швырялась предметами, попадавшими ей под руку. Швыряла их в меня, норовя причинить ущерб. Попадала. Синяки и царапины заживали. Не очень быстро, но заживали. Маша ходила виноватой и дулась.

   Приезжала Изабель. Уединялась с дочерью. Я не слушал, о чем они болтали. Вряд ли обо мне. У сапенсов всегда свои проблемы. Важные проблемы, которые для тоев значения не имеют. Которые выше их понимания. Так считается.

   После этих приездов Мария нервничала, ругалась. Вымещала на мне недовольство жизнью. Не хотела учиться. Хотела забить на всё с большим прибором. Её слова. Без комментариев.

   Мы устроились в классной комнате.

   Маша ходила вдоль стены и кулаком припечатывала на ней бегущие картинки из земной жизни.

   – Меня эта их история достала! Сколько можно! Мать каждый раз талдычит! Отец, если забирает, обязательно тоже что-нибудь ввернет! Учебники! Проверки! Контрольные! Сил уже нет слушать про человеческую экспансию в космосе! И главное! Живой пример всегда перед глазами!

   Маша чувствительно ткнула мне кулаком в живот и отшвырнула тачпад в стенку. Я подобрал небьющееся устройство и попытался вернуть его девочке. Та отвела мою руку.

   – Себе оставь. Сам читай. Образование повысишь.

   Госпожа бросила презрительный взгляд и удалилась.

   Сапенсы высадились здесь, на Скифе, семьдесят три года тому назад. Основали стандартную колонию. Крупномасштабных исследований не проводили – понадеялись на данные автоматической базы и её беспилотников. Поэтому обнаружение крупных гоминидов оказалось для людей сюрпризом. Они обнаружили нас. Когда летали странные металлические штуки, мы от них прятались. Но когда появились прямоходящие двуногие, нам стало любопытно. И мы вышли. На что мы надеялись? На дружественный контакт с незнакомцами, который приведет к обоюдной выгоде? Когда такое было? Учили земную историю докосмической эры? И как? Что дали дикарям цивилизованные народы? Смерть. Разрушения. Физическое уничтожение. Ассимиляция. И только тогда – принятие в свои ряды «оцивилизованных» аборигенов.

   Что, сапенсы изменились? Ага. Конечно. Теперь они гуманные. Теперь никто из них не станет убивать разумного только потому, что он им не нравится. Это – непродуктивно и расточительно. Гораздо удобнее и выгоднее изменить другого так, чтоб максимально его использовать. Благо предпосылки имелись.

   Мы вели простую тихую жизнь в равновесии с природой. Ни к чему не стремились, ни с чем не сражались – окружающая среда благоприятствовала. Да, мы почти не охотились. Да, не употребляли молока. Да, собирательство являлось основным источником питания. Никому и в голову не приходило специально выращивать плоды, если они росли и так. Количество населения неизменно удерживалось на одном уровне. А природа вполне справлялась с нашим обеспечением. Гомеостаз, знаете? При этом мы использовали орудия труда, пользовались речью и занимались искусством, в нашем понимании. Мы ничего не хотели от пришельцев. Только спросить: «Вы кто? Как сюда попали? Как будете жить?»

   Мы спросили. И злые умные сапенсы ответили.

   Нет, не словами. Хотя их язык мы выучили быстрее, чем они наш. Они даже не старались. Зачем, если аборигены обращаются к тебе привычным образом? Сапенсы всего лишь провели генетические исследования. И очень точно определили, что наш геном совпадает с геномом сапенсов всего лишь на 99,5%. Всем же понятно, что разумным сапенсом можно считать только того, у кого расхождение в геноме с колонистами не более 0,1%. А тут – в пять раз больше! Мы – всего лишь подобия сапенсов. И нас нельзя считать истинно разумными людьми. Так они говорили. Нам. Себе. Обществу.

   Все верят. Мы тоже поверили. Что мы – не они. Что нас можно использовать. Что с нами можно делать всё, что угодно. И тогда мы стали тоями.

   Если у сапенса есть средства. Если ему не нужно бороться за выживание. Если его достаток обеспечивается машинами. То он может тратить время и деньги на культурную программу. И вдруг появляется возможность экзотических развлечений, которые в обычных условиях и нормальном обществе несколько предосудительны. Берется дикий той, выращивается, программируется, обучается, настраивается под пользователя, видоизменяется на генетическом уровне. Становится похожим на сапенса. Но по-прежнему остается тоем. Не разумным. Не сапенсом. Говорящим манекеном без прав. Собственностью владельца. Замечательно, правда?

   Всё это доходчиво разъяснил мне школьный учебник для старших классов. Я тоже бросил небьющийся тачпад в стену. Всего лишь красивый жест. Не имеющий никакого смысла. Понятно же, что первым генетическим изменением нам добавили беззаветное послушание хозяину.

   Потом я впервые нарушил запрет. Запрет на самостоятельные поступки. Такое допустимо, если той считает, что его хозяину грозит опасность. Тогда появляется возможность решать. Разумеется, в рамках ограничений. Я пошел к Марии. Сам пошел. Без запроса. Без плана. Без подготовки. Я видел, что с ней не всё в порядке. Но кому я бы сказал об этом? Кто бы стал слушать предмет обстановки?

   Прежде, чем войти в её комнату, я постучал. Камера показала Маше мое изображение, и она вяло сказала из-за двери:

   – А, Джим... Ты... Входи... Я тут развлекаюсь...

   У нее в руке светилась раскаленная стальная кочерга, вынутая из камина. Мария бездумно тыкала красным концом в стену, оставляя черные вмятины на штукатурке. Стена сопротивлялась.

   – Маша! – сказал я. – Не надо. Это опасно.

   Как быстро сапенс от полной апатии переходит к агрессии? Быстро. Ему только повод дай.

   – Отвали! Что хочу, то и делаю! Урод! Взялся тут меня учить! Ещё один! Сколько вас на мою голову!

   Я понимал, что подошел к госпоже слишком близко. Ещё я понимал опасность открытого огня. И как мне следовало поступить? Как? Отобрать у нее кочергу? Окатить из огнетушителя? Каков допустимый урон? Я не знал. Поэтому просто подставил руку.

   Зашипела кожа и мясо. Запах горелой плоти забил ноздри. Маша округлила глаза, дернула кочергу к себе, а потом выронила её, когда та осталась во мне. Боль ударила к сердцу. Я рухнул, теряя сознание.

   Я очнулся. Моя комната. Кровать. Потолок. Всё это слегка проворачивается вокруг меня. Болит голова. Подташнивает. Жутко дергает забинтованную руку. Я лежал. Вполне вероятно, что моя травма – несчастный случай. И Маша никак не хотела сознательно мне навредить. Но всегда есть вероятность иного. Для сапенса нет особых различий между стеной и тоем. Если смотреть отвлеченно, я – не более чем ходячий визор с ограниченными функциями перепрошивки. И реагирующий на травматические воздействия. Не у всех сапенсов есть садистские наклонности. Но если есть – наличие тоя вполне позволяет их удовлетворить.

   Голова болела всё сильнее, а я не понимал – почему. Надо было вставать. Мои обязанности никто не отменял – я очнулся.

   Хотя, если разобраться, обязанность у меня одна – потакать желаниям хозяев. Понятно, что желания сапенсов радикально отличаются от желаний тоя. Понятно, что тою нельзя иметь желаний. Ну, разве что его желания помогают ему лучше выполнять функционал. Как вам желание сделать госпожу счастливой? Даже не желание, а стремление? Необоримая тяга осчастливить. Любым способом. Госпожа, что тебе нужно для счастья? Что? Я сделаю всё, что попросишь, всё, что потребуешь, всё, что только пожелаешь. Не надо говорить, я почувствую сам! Я же вижу, что делает тебя счастливой.

   С таким императивом живут все тои.

   Я дождался, пока комната перестанет кружиться у меня перед глазами, здоровой рукой ухватился за стену, убедился в её надежности и тихонько побрел в сторону общих помещений. Я шел медленно и услышал голоса до того, как увидел Изабель с Марией.

   Конечно, так не следует поступать тою. Но я остановился, чтобы перевести дыхание. И я подслушал.

   – ...Ты зачем испортила Джима, Мария?! Ты знаешь, сколько он стоит? Четырнадцать тысяч! И это еще со скидкой! Как два глайдера, понимаешь?! А сколько пришлось отдать за ремонт?..

   – За лечение, мама...

   – Да какая разница! Ремонт, лечение... Всё равно деньги пришлось брать из общего бюджета. А твой отец имеет совесть давать нам денег только на обучение. И то не хватает. Приходится довольствоваться какими-то третьеразрядными учителями. Как при таком раскладе ты поступишь в Университет – я вообще не понимаю. Так что с Джимом?

   – А чо он?!

   – Он – что?

   Я почти увидел, как Изабель отставляет правую ногу, упирается левой и разворачивает плечо. Идеальное положение для нанесения удара. Совершенно неосознанное. Она не собирается бить дочь. Она хочет всего лишь стать больше и диктовать свою волю. Не на того напала. Мария никогда не позволит командовать собой.

   – Выпендривается твой Джим! Строит из себя умного! Зараза! Видеть его не хочу!

   Изабель усмехается.

   – Кто тебе мешает выйти из комнаты, в которой находится той? Или просто отослать его? Ты властна делать это. У тебя есть права. У Джима прав нет. Он – собственность. Дорогостоящая собственность. Престижная. Пусть и несколько некондиционная. Но тебя это должно заботить менее всего. Так вот, Мария. Это не должно повториться. Договорились?

   Я выхожу из-за угла. Маша тяжко зыркает на меня и соглашается:

   – Пусть так. Но пусть он уходит сразу, как надоест, а не строит из себя невесть что!

   – Джим! – говорит мне Изабель.– Ты понял свою задачу? Не надоедать. Не занудствовать. Не быть назойливым. Даже если Мария будет тебя вынуждать. Мое слово выше её слова...

   – Мама! – не выдержала Маша.

   – Пятнадцать лет – мама, – отрезала госпожа, повернулась и ушла. По своим господским делам.

   Мария смотрела в пол.

   – Ладно, – сказала она. – Извини. Мог бы и предупредить о том, что так получится.

   – Ты не спросила. И ещё. Мой функционал не предусматривает принятия извинений. В программе поведения ничего не прописано на этот счет. Как мне поступить?

   – Да никак! – взорвалась Маша. – Дурак! Кретин полный! Ты вообще ничего не чувствуешь! Я не собираюсь тебе растолковывать элементарные вещи! Чтоб ты сдох! Иди, вон, книжку почитай! Об отношениях! Между нормальными людьми! Та же не человек!

   – Так и есть.

   Маша плюнула и отвернулась.

   – Пошли на урок. Потом разбираться будем.

   Я всё же прочитал то, что советовала мне Маша. Бессмысленная смесь неверных постулатов и глупых допущений. Хотя, если сапенсы живут именно так, то понятно, почему они не переносят находиться рядом друг с другом. Как вывод: типичный сапенс – социопат или мизантроп. И как тою, родившемуся для племенных отношений, жить с этим среди хозяев?

   Я мог только наблюдать. Я не мог вмешиваться. Я действительно не понимал – как сапенсы сосуществуют друг с другом. И главное – зачем им к этому стремиться. Мария взрослела. Принимала решения. Избавлялась от детскости в поступках и суждениях, от инфантильности. Становилась жестче. Я должен был бы радоваться – я успешно справлялся. Но нет. Чем Маша взрослее, тем меньше я ей буду нужен. В какой-то момент меня отправят обратно. Реимпринтинг, конечно, существует. Но как его переносят тои – я промолчу.

   Разумеется, я не хотел покидать госпожу. Разумеется. И каждый раз, когда она обращалась ко мне, оценивал: я ей ещё нужен, или уже нет. Да, я замечал охлаждение. Но какое именно? Может, я ей просто надоел? Слишком много в её жизни меня. Два дня не показываться на глаза, и она соскучится? Или наоборот, если не мельтешить в её поле зрения, она забудет меня за ненужностью. Сама Мария ничего на эту тему не говорила, а задать прямой или косвенный вопрос я не мог.

   Есть ли у тоя свобода выбора? Конечно, есть. В узких, ограниченных пределах, заданных программой. Всё, что не запрещено, разрешается. Жаль, что запрещено практически всё, что касается взаимоотношений с хозяевами. Вот такие программы наладки психоэмоционального состояния. Кто их только придумал? Риторический вопрос. Разумеется, сапенсы.

   Чтоб они были прокляты. Эти умные злые сапенсы. Все до единого. Абсолютно все.

   Но я молчал. Тои всегда молчат.

   Мария вырядилась в красный спортивный костюм, кожаные перчатки без пальцев и синее кепи с длинным козырьком. Дала мне три мяча, а сама взяла деревянную биту.

   – Пойдем. Потренируемся.

   Мы вышли из дома, обогнули усадьбу и остановились на заднем дворе, от которого до границы участка оставалось не более двадцати метров. Причем, с этой стороны глухой забор не построили – крутой обрыв вполне сносно ограждал территорию от случайных гостей.

   Госпожа указала мне место, где следовало стоять, а сама встала так, что обрыв оказался у меня за спиной. Я обернулся и оценил расстояние до края: падать не хотелось совершенно.

   – Задача такая, – пояснила Мария. – Ты кидаешь мне мячи, я их отбиваю, а ты ловишь обратно. Понятно?

   – А если не успею поймать? – уточнил я.

   – Тогда полезешь за мячом.

   – Вниз?

   – Вниз. Куда же ещё ему лететь?

   – Может, нам встать к обрыву боком, – предложил я.

   – Это лишнее, – усмехнулась Маша, разворачивая кепку козырьком назад. – Надо же как-то тебя мотивировать. Так ты будешь существенно внимательнее.

   Я понимал, что не поймаю отбитый Марией мяч. Особенно, если она постарается направить его в сторону от меня. Мяч спокойно улетит вниз, а мне придется лезть за ним. Я не умею лазать. Тои к этому не приспособлены. Да меня просто этому не обучили! Наверно, не предполагали, что такое умение понадобится.

   Маша кивнула. Я бросил мяч. И только проводил взглядом отбитый, оценив дальность.

   – Что же ты?! – возмутилась госпожа. – Даже не стараешься!

   – Я бы не успел. Как бы не стремился.

   – Ну, давай, ещё. Я буду точнее.

   Я бросил. Мяч моментально вернулся, со свистом ударив меня в солнечное сплетение. Я повалился на траву, судорожно вдыхая твердый воздух.

   – Вставай, вставай! – подбодрила Маша. – Видишь, не всё у тебя так плохо.

   Сначала я поднялся на колени, потом выпрямился. И бросил ещё два мяча, один за другим. Я даже подпрыгнул, чтобы их поймать. Напрасные усилия. Все мячики лежали на дне оврага. Я их видел сверху – оранжевыми точечками на сером песке.

   Мария подошла, заглянула мне через плечо и приказала:

   – Чего ждешь? Доставай.

   С некоторым усилием я смог заставить себя отрицательно помотать головой.

   Маша удивилась.

   – Что? Серьезно? Бунт на корабле? Я маме скажу! Спускайся!

   – Я упаду.

   Что ещё я мог ответить? Но госпожа не отменила приказ. Она подходила всё ближе, а я отходил назад – к краю обрыва. И только когда нога нащупала кромку, я смог остановиться и выставить руки вперед. Чтобы Маша не шла дальше. Только для этого, да.

   На миг она остановилась, но тут же упрямо поперла на меня. Мне ничего не оставалось, как упереться в её плечи руками.

   «Тактильное взаимодействие запрещено, – высветилось предупреждение на сетчатке, – за исключением: а) прямого приказа хозяина, б) оказания хозяину помощи в случае угрозы жизни и здоровью, в)...»

   Второй пункт подойдет, решил я и отодвинулся от края. У Маши глаза полезли на лоб от моей наглости. Она стащила кепи, утерла лоб рукавом и хорошенько размахнулась битой.

   Первый удар в голову я смог отвести ладонью. Сразу же заныла кисть. Маша била сноровисто и упрямо. И я не имел ни малейшего права защищаться. Если, конечно, не стремился предотвратить ущерб имуществу Изабель. Да, приоритет первого уровня. Кстати, где Мария научилась? У кого брала уроки? В какое время? Почему мне ничего об этом неизвестно? И, главное, – зачем? Ненужные вопросы, которые не помогут мне. Ответив на любой из них, я не оттяну печального момента. Момента моей смерти. Выхода из строя, иными словами.

   Допустим, нападение – элемент игры. Тогда нужно уклоняться от ударов. Помогать сапенсу промахиваться. Дольше игра – больше интерес. И я успешно в ней участвовал. Мария устала махать битой. Остановилась, уперлась деревяшкой в землю и попыталась перевести дыхание.

   Я тоже устал. Дрожали руки и ноги. Я чуть не падал.

   Госпожа перевела дыхание:

   – Ты это что? Сопротивляешься? Какого хрена?

   – Защищаю... собственность... Изабель, – ответил я, останавливаясь на каждом слове.

   – Ты – моя собственность. Я могу делать с тобой, что захочу, мне ребята в чатике сказали. И вообще – ты мне надоел!

   – Можешь отправить меня обратно.

   – Ну, уж нет! Что моё, то – моё. И никто другой не будет тобой пользоваться...

   Неожиданно Маша подхватила биту и широко размахнулась. Я почти успел отступить, чтобы не получить дубинкой по голове, но нога поскользнулась на траве. Я упал на спину. Госпожа споткнулась о мою выставленную ногу, не удержала замах, и её утянуло за край обрыва.

   – Ах! – вскрикнула она и исчезла.

   Шуршание песка. Перестук камешков. Свист воздуха. Негромкий хруст. И одинокий удар.

   Я сел и посмотрел вниз. На дне оврага неподвижно лежала фигура, наряженная в красную одежду. Немного похожая на сапенса женского пола. Но, разумеется, им не являющаяся. Руки и ноги не могут изгибаться под такими углами. Шея не может быть вывернута под таким градусом. Темно-красное пятно не может заливать всё лицо. А вот лицо... Лицо имело определенное сходство с лицом сапенса. Но недолго. Распятые губы. Остекленевшие глаза. Спутанные волосы, залитые кровью. Ничего похожего на сапенса.

   Манекен, выброшенный на помойку.

   Никакого отношения к изломанной кукле на дне оврага я не имею и не имел. Что она там делает? Как туда попала? Кто её сломал? На все эти вопросы у меня нет ответа.

   Постепенно ко мне приходило понимание и осознание того, что произошло и что будет дальше.

   Скоро прилетит бригада спасателей. Поднимут тело. Даже попытаются провести реанимационные действия. Успеха.

   Возможно, будут расспрашивать меня – что произошло. Я отвечу. Тои не могут обманывать. И никто не догадается задать прямого вопроса. Виновен ли я в смерти куклы. Куклы не умирают.

   Все же знают – той не может причинить вред сапенсу. И далеко не всегда способен предотвратить несчастный случай. Есть вероятность, что Изабель оставит меня при себе. Как некую память. Сапенсы такие сентиментальные.

   Они думают, что хорошо знают нас. Что сами нас сделали. Наивные сапенсы. Природа трудилась над нами не одну сотню тысяч лет. А они – всего ничего. Разумеется, сапенсы не докопались до наших глубинных мотивов.

   Сапенсы? Люди!

   Летят. Я в ожидании. Я даже знаю, что им скажу.

   Умные злые люди.

   И я.

   Ну, что? Кто здесь самый умный?