Текст книги "Come with the pain (СИ)"
Автор книги: MasyaTwane
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Луи глушит мотор. Выходит из машины в сырую осеннюю ночь. Без урчащих звуков, издаваемых машиной, тишина вокруг оглушает, сбивает с ног.
Куртка остаётся в салоне, но шапочку Гарри он натягивает на волосы. Белую майку, чуть большего размера, чем ему требуется, треплет ветер, подгоняя совершить непоправимое: предать себя, чтобы изменить чужие жизни.
Чуть зеленоватое свечение неба напоминает, что комета близко, и Луи кожей может почувствовать, как меняется воздух. Электризует волоски на его руках, приподнимая их.
Своим ключом он отпирает входную дверь и, не разуваясь, проходит в дом. Здесь всё по старому, как было в его детстве: всё те же портреты в деревянных рамках над лестницей, те же старые зеркала в гостиной. Лишь слой мутной пустоты и отсутствие электричества доказывают, что этот дом покинут давно. Покинут, но не забыт.
Открывая дверь за дверью, проверяя комнаты одну за другой, Луи погружается в воспоминания детства: смех, с которым он относился к жизненным невзгодам, и мечты, за которыми был готов следовать неприятностям назло.
Усмешка кривит губы, и тёплые воспоминания растворяются в фантомных криках боли, что звучат глубоко в его костях: Луи открывает дверь в мамину библиотеку. Здесь много лет назад случилось непоправимое.
Случится сегодня.
Комната всё такая же пыльная, с тяжёлым запахом старой книжной бумаги и изношенной кожи переплётов. Но она пуста, и это не приближает Луи к цели.
Он выдыхает сквозь зубы, только сейчас понимая, что задержал дыхание, открывая именно эту дверь. Старое кресло скрипит, когда он в задумчивости садится на подлокотник, как любил это делать в девятнадцать.
Виски ломит от напряжения, и в задней части головы рождаются зачатки мигрени. Думать нужно быстро, ночь продолжается, комета уже в поле Земли, и дверь времени должна открыться.
Но не открывается.
Тьма за окном сгущается, но её непроницаемое полотно вдруг разрывает блик. Ещё один. Луи поднимается на ноги, подходит к окну.
Улица пуста и безлюдна, и ни в одном из соседних домов нет света, хотя нежилой только дом Томлинсонов. Собираясь проверить собственную, внезапно родившуюся в голове теорию, Луи спускается на первый этаж и выходит из дома.
Тьма колет кончики пальцев, будто зовёт, и Луи направляется туда, где, ему кажется, тени под деревьями стали непроницаемыми, словно плотные листы.
Будто в воду, он входит в темноту, и она плещется вокруг, непрозрачная и загадочная. Часть ночи, принадлежащая ей, остаётся позади, и каждый шаг приближает Луи к другой ночи, существующей в далёком прошлом.
Нога ступает на разогретый дневным солнцем асфальт, медленно остывающий в темноте. И Луи чувствует, что эта тьма другая. Он вновь оказывается напротив своего дома: трава аккуратно подстрижена, а из почтового ящика торчит белый край письма. Наверху, в окне маминой библиотеки, мерцает свет свечи. Это и есть блики, что Луи видел.
Та же гостиная, та же лестница. Луи проделывает путь наверх, чутко прислушиваясь, и слышит чужое дыхание, равномерное и уверенное. Через секунды оно прервётся на мгновение, а потом превратится в хриплые крики до конца ночи.
Дверь слишком тяжёлая, и Луи толкает с силой, чтобы она открылась нараспашку, так, как он помнит. И, когда деревянная ручка ударяется о стену, а громкий звук пугает мальчика, читающего на полу книгу при тусклом свете свечи, Луи чувствует, как триггер внутри него переключается.
Мальчишка вздрагивает, поднимает голову, и Луи смотрит в эти лучистые яркие глаза. Смотрит в свои глаза.
Воспоминания вереницей проносятся в голове, оживают, подпитанные эмоциями на юношеском лице. Луи помнит, как смотрел на чудовище в дверях: глаза, горящие адским пламенем, и пальцы, вцепившиеся в дверной косяк и походящие на паучьи лапы.
Сейчас чудовище он, и время действовать пришло.
Лёгкий шаг внутрь, и юный Луи подскакивает с пола, мгновенно оказываясь на ногах, но сила удара отбрасывает его к стене. Предплечьем Томлинсон давит на горло, как привык, и парень в его руках задыхается, а в глазах непонимание.
Но Луи нужна ясность. Мальчишка должен понять.
– Что ты делаешь? – хрипит он сквозь давление на горло, и Луи чувствует, как сокращаются мышцы его шеи под рукой. – Кто ты?
Медленно, стараясь не напугать, Луи убирает руку, и тонкие пальцы тут же оказываются на повреждённой коже. Мальчик трёт кадык, внимательно глядя перед собой, пытаясь различить в танцующих отсветах огня цвет глаз незнакомца. Черты лица кажутся ему знакомыми, и страх постепенно отступает. Кожа Луи покрывается мурашками, когда тонкие дрожащие пальцы покидают место на шее и тянутся к его заросшему щетиной лицу.
Но в дюймах от кожи юный Луи испуганно отдёргивает руку. Томлинсон ловит его пальцы и целует, почти насмешливо.
В голубых глазах напротив вновь закручивается воронка беспокойства, Луи помнит. Она на вкус, как пепел сгоревших надежд. Внутри его собственного сердца ещё живёт тот страх, которым он наградил себя много лет назад. Наградит сейчас.
– Больно не будет, – шепчет он тихо, потому что боится, что голос может предать, дрогнуть, выдавая трепещущую внутри неуверенность.
Глаза распахиваются в ужасе, и на дрожащих ресницах играют блики свечей. Эта фраза, произнесённая на границе слышимости, бьёт по нервным окончаниям, сводя с ума. Даже спустя много лет Луи боится этой фразы сильнее, чем угроз. Каждый раз, когда близкие говорят её, не важно о чём, потом становится нестерпимо больно.
– Не надо, – шепчет он сухими губами, и Луи помнит, как пересохло в горле от колющего между рёбер испуга. Ладонью он скользит по нежной щеке, по тонкой шее, чтобы остановиться на плечах, надавить большими пальцами в ямки на ключицах, причиняя боль. И голос становится громче, шёпот преображается в крик. – Не надо!
– Ты должен понять кое-что, – колени мальчишки подгибаются, и сила Луи давит сверху, ломая сопротивление: он опускается на колени, сползая спиной по стене. – Что-то важное, что изменит твою жизнь. И лишь боль преподаст тебе этот урок.
Он тогда по лицу монстра прочёл, что ожидает его этой ночью, и, вспомнив об этом, Луи пытается вложить в свою ухмылку всю приобретённую за годы разочарования жестокость. Мальчишка сглатывает внезапно выделившуюся слюну и зажмуривается.
Детская уверенность в том, что, если закрыть глаза или спрятаться под одеяло, монстр не тронет. Луи отучит его верить в сказки, разобьёт наивность на осколки.
Забившись в угол, мальчик натягивает рукава своего свитера на пальцы, не отрывает от Луи огромных испуганных глаз, будто олень в свете фар. Томлинсон замирает в шаге от него, возвышаясь тёмным силуэтом, подавляя, но сделать этот последний рывок, дотянуться и сломать не может.
Ему жаль себя. У ребёнка на полу впереди целая жизнь, и, не поступи Луи сейчас, как монстр, может, завтра малыш сдаст последний вступительный экзамен, уедет подальше от этого прогнившего города. Будет видеть солнце чаще, улыбаться не переставая.
Будет счастлив.
Тёмная окружность расширенного в тревоге зрачка умоляет о спасении, и Луи сжимает пальцы, закусывает губы в невероятном напряжении, проматывая все те тёмные ночи, когда он рыдал в подушку от возвращающейся вновь и вновь боли, обещал себе, что когда придёт время, он не поступит так с собой.
А потом он закрывает глаза и видит другой взгляд, полный кристальной зелени и слёз, видит, как кровь толчками вырывается из тела, и его пальцы пытаются зажать рану, пока Гарри, едва шевеля губами, умоляет не бросать его умирать в одиночестве.
Дело уже давно перестало быть только в Луи. Поэтому он делает этот последний шаг, хватает мальчишку за волосы и вздёргивает его голову вверх.
– Почувствуй весь страх и боль, впитай их, – говорит он холодно и стаскивает шапочку Гарри с головы, – а затем отпусти.
Прежде, чем мальчик успевает осознать эти важные слова, Луи отпускает его волосы и бьёт наотмашь, так, что голова отскакивает от стены с глухим звуком удара. Теперь эта неприятная резь в затылке не покинет его до следующего вечера, ослабит и позволит Луи сломить то слабое сопротивление, что тот окажет.
В ту ночь Луи никак не мог понять, каким образом монстру удавалось предугадывать все его действия, и почему ни один из ударов не достиг своей цели. Мужчина будто читал его мысли. Позже, когда тупое обещание «не делать этого» стёрлось из памяти, растворившись в доверчивых глазах Гарри, в его скромных ласках, Луи наконец понял, что он не читал мысли, он просто помнил собственные действия.
Мальчишка метит в челюсть в попытке вырубить, но Луи перехватывает, выкручивает руку за спину и тут же уворачивается от удара ногой в голень.
– Тише, – шепчет Томлинсон, мягко лаская оголившуюся поясницу большим пальцем.
– Убери от меня руки! Убери! – кричит тот, вырываясь, но силы не равны, и мягкой подножкой Луи заваливает его на пол, ловко переворачивая.
Горло содрогается в попытке схватить немного кислорода, и Луи кладёт ладони на кадык, надавливает, а потом и вовсе впивается ногтями, царапая кожу. Никакой импровизации, Луи делает лишь то, что делал с ним монстр. Он помнит каждое движение до мельчайших деталей, каждый оттенок боли, той или иной, которая ломала и калечила, выстраивая заново. Все эти воспоминания хранились им бережно в дальнем, самом тёмном уголке души, вырвавшись на свободу благодаря комете и подаренной ею возможности.
Малыш под ним бьётся выброшенной на берег рыбой, но исход ночи предрешён. Луи наваливается сверху, чуть вздёргивает и будто вновь чувствует, как лопатки обжигает болью от трения о деревянный пол. Внутри, на периферии сознания, капают секунды, и Луи отвлечённо считает их. Ещё несколько, и сопротивление ослабевает, тело под ним немеет, и Луи втягивает сквозь трепещущие крылья носа этот скользкий холодный запах страха.
Юный Луи скулит, как побитая собака, и в глазах плещется отчаяние, но пощады не будет. Пощада для Луи будет означать лишь смерть для Гарри.
Убирая руки от хрупкой истерзанной шеи, Луи тянется к майке, снимает её через голову. Глаза младшего бегают по тату на груди и руках, впитывают, запоминают. Томлинсон чуть улыбается, не радостно, а жёстко и расчётливо, и расстёгивает пуговицу на джинсах, сразу же за ней слышится звук расстёгиваемой молнии.
Он не раздевается и не собирается наслаждаться тем, что делает, но не может удержаться и касается пальцами выступающих рёбер, что оказались голыми, когда свитер задрался. Мальчик под ним выдыхает, и его кожа покрывается мурашками: Луи точно знает, как сделать этому телу приятно.
– Ты чокнутый! Псих! – зло выплёвывает мальчишка, но Томлинсон лишь пожимает плечами.
Он ни за что не поверил бы тогда в доводы разума, осознание пришло годы спустя, поэтому он не пытается оправдаться или объяснить, лишь сдёргивает низко сидящие домашние штаны. Чужие руки взвиваются в воздух в попытке задеть, оттолкнуть, но он готов. В прошлом его запястья были так же перехвачены и заведены за голову.
Луи наклоняется, сдерживая дёргающиеся руки вверху одной, второй ведёт по щеке. Кончики носов соприкасаются, когда он говорит:
– Боль, которую ты почувствуешь сегодня, станет силой завтра.
Коленом он раздвигает ноги мальчика, прижимает извивающееся тело к полу и возвращает своё внимание на лицо. Бледность заострила черты, и юный Луи выглядит так, будто в его сосудах не осталось крови: белый, и лишь огромные глаза чернее ночи.
Сочувствию и нежности между ними не место, и Томлинсон кусает обескровленные губы, пока не чувствует солёные капли у себя во рту. Языком он слизывает кровь, а потом и слёзы с висков мальчика.
– Сейчас тебе остаётся только терпеть. Но я не против, если ты захочешь кричать, – голос Луи и ледяная маска безразличия на лице пугают его самого. Он бы содрогнулся, если бы не удерживал мальчика с такой силой. – Я с удовольствием послушаю.
С силой вдавливая пальцы в искривлённый гримасой ужаса рот, Луи думает о Гарри: о его нежной тонкой коже, о блестящих зелёных глазах, о грудных глубоких стонах удовольствия. Младшему Луи не о ком думать, в его голове лишь пустота ужаса. Она мешает сосредоточиться на мыслях, рассеивая их в прах, но лишь оттеняет боль, придаёт ей глубину.
Когда пальцы Луи, испачканные чужой слюной, покидают рот, мальчишка кричит, мечется в неослабевающей хватке, но вырваться всё никак не удаётся.
– Я прошёл через это, – шепчет Томлинсон в холодную мочку уха, а пальцами касается ягодиц. Проводит влажную полосу вокруг, а потом медленно, преодолевая сопротивление, вводит пальцы в юное тело.
– Ты сгоришь в аду, – хрипит мальчик.
– Каждый день, – едва слышно отвечает Луи, ведёт пальцами по кругу, причиняя боль.
Под непрекращающиеся стоны и хрипы он думает о себе прошлом: о мыслях, что владели сознанием, пока боль разрывала тело на атомы. Тогда Луи не до конца осознавал, что сделал это сам с собой. Лишь утром онемение и боль вернули воспоминания, а на смену ночному страху пришло озарение.
Сейчас же он чувствует жгучую ненависть, которой хватит, чтобы сжечь весь их город дотла.
Луи вытаскивает пальцы, не заботясь о комфорте и удовольствии парня под собой. Это не секс, а испытание, поэтому он делает всё обратное тому, что происходит между ним и Гарри обычно. Собственный член твёрдый только благодаря чуду, и Луи сплёвывает на ладонь, растирая слюну по стволу.
– Пожалуйста, – просит мальчишка последний раз, но они оба понимают тщетность этих усилий.
Скольжение негладкое, прерывистое, как и дыхание обоих. Юный Луи узкий, зажимающийся. Внутри него жарко. Томлинсон входит до конца, отпускает запястья парня и кладёт голову ему на грудь. Она вздымается мелкими толчками, вымазанные кровью губы ловят кислород, но внутри вакуум, лёгкие не сокращаются.
Никакого удовольствия ни для кого из них – только боль. Одна на двоих. Одинаковая. Она высокой волной накрывает сверху, утаскивая прочь, закручивая в водовороте ощущений. Луи сжимает бока мальчика под ним, касается губами ключицы, что торчит из растянутого ворота свитера. Он хочет передать этим прикосновением, что чувствует то же самое. Но если юный Луи проходит это впервые, то для него боль увеличена в два раза.
– Тише, тише, – успокаивает Томлинсон, начиная двигаться. – Ты сильный, ты справишься с этим.
Воспоминания толкают его продолжать, потому что сейчас невыносимо, но уже спустя несколько минут, Луи помнит, будет приятно. Он ещё не раз вспомнит о том удовольствии, что получил от монстра, и оно горечью расползётся под кожей, давая стойкость в необходимые моменты.
Движения медленные, и щека всё ещё покоится на груди юного Луи, когда тот чуть сдвигается, скребёт по деревянному полу ногтями. Онемение распространяется по телу, начиная с лица. Его покрывает паутинкой, стягивает высохшие дорожки слёз. Кровь коркой запеклась на губе.
Это тот переломный момент, когда юный Луи в своей боли коснулся самого дна пропасти.
– Обними меня, – просит Томлинсон. Внутренности с треском разрываются, и горячая кровь хлещет из ран, кажется, будто вот-вот она подступится к горлу и Луи захлебнётся в ней.
Но мальчик моргает, растерянно смотрит стеклянными глазами, слёзы в которых превратились в кусочки льда, и тянет медленно руки. Они ложатся на плечи, обжигая тёплую кожу холодом.
Они снова целуются. В этот раз юный Луи сам раскрывает губы, толкается языком в рот, отдавая разочарование обратно. И, кажется, Томлинсон не выдержит, ещё несколько капель, и он сломается.
Тело мальчика мягкое, когда Луи приподнимает его за бёдра, сажает сверху. Малыш стонет, болезненно и вымученно, но следующее движение делает сам. Ведёт по кругу бёдрами, но всё, что чувствует Луи – это отчаяние и ненависть к себе. Никакого удовольствия ни для кого из них.
– Когда придёт время, я не поступлю так, как ты, – с придыханием говорит младший, когда Луи подбрасывает его на своих бёдрах, толкаясь глубоко внутрь.
– Поступишь. Если не струсишь.
Дыхание прерывается, и юный Луи откидывается назад, Томлинсон едва успевает поймать его, поддержать спину влажными ладонями. Они замирают, чтобы мальчик мог сказать то, что крутится у него на языке. Томлинсону это не нужно, он помнит все свои мысли очень хорошо. Но монстр той ночью дал ему высказаться, и он сдерживает инстинктивные движения тела, позволяя высказаться Луи.
– То, что я не хочу причинять боль другим, не значит, что я трус.
Хриплый смех пугает пламя свечей, и оно вырисовывает на стенах домашней библиотеки причудливые тени, искажает черты лица.
– Глупый. Ты поймёшь.
Луи тянет за волосы, оттягивая голову назад, и впивается зубами в поставленную шею. Он трахает юную версию себя без удовольствия, но с напором и грубостью, разрушая, как помнит из прошлого. Мальчишка кричит, царапается, но член внутри давит, и, независимо от эмоций и душевного состояния, Луи кончает, разбрызгивая сперму по неснятой одежде. Влажная, она склеивает их тела, и Томлинсон совершает последние толчки в мягкого податливого Луи.
– Бывают дни, когда всё понятно и сомнений нет, – он аккуратно кладёт мальчика на холодный пол, натягивает на грязное тело джинсы. – А бывает, болит, и ничего не помогает.
Голубые глаза приоткрыты, и в мечущемся свете свечей их голубой, слегка безумный блеск оглушает. Мальчик тянет свой свитер вниз, пытаясь прикрыться, и Луи отворачивается, с трудом поднимается на ослабевшие ноги. Пока он натягивает белую майку Гарри на торс, сзади слышится судорожный выдох, а спустя мгновение – тихие поскуливания.
Красная шапочка валяется у самой двери, и Луи не останавливается, наклоняется на ходу и подцепляет её пальцами. Дверь хлопает за спиной, и в кромешной темноте ускоренным шагом Томлинсон спускается.
Уже на улице в приоткрытое окно второго этажа ветер доносит до него рыдания, выворачивающие мальчика наизнанку, и он зажмуривается, впивается ногтями в ладони. Он пережил это, пережил.
Голова раскалывается от боли, зигзагом трещин расплывается мигрень по затылочной части, а в груди отвратительный ком раскаяния и растущая тьма. Ноги бредут по улице в сторону клубящихся сумерек, туда, откуда Луи пришёл, но он не чувствует, что управляет своим телом.
Сознание осталось в маминой библиотеке, в теле девятнадцатилетнего мальчика, чей мир сегодня был разорван в клочья, и сейчас, истекая кровью на полу, доживает свои последние секунды. Луи там, в эпицентре этой боли, на грани между безумием и холоднокровием.
Тьма принимает в свои объятия, гладит, ласкает, пока Луи проходит этот участок улицы. Она забивается в нос, наполняет рот сладостью, и лёгкие сокращаются сильнее, учащая дыхание.
Выныривает Луи в ту же ночь, которую покинул. Холод осени и чуть заметное свечение неба, напоминающее о том, что космическое соседство не закончено, комета ещё здесь. Но непоправимое свершилось, и он торопится забраться в выстуженную за несколько часов машину, чтобы отправиться домой. Туда, где его ждёт лекарство.
Ждёт Гарри.
ﻩﻩﻩ
Смыть с себя прошлое – единственное внятное желание. Оно зудит под кожей, чешется.
Дверь снова скрипит, и улыбающийся Зейн оказывается в прихожей раньше остальных. Луи стаскивает с волос шапку и бросает её на пол, безжалостно наступает. Он хотел бы сжечь эту одежду после всего.
– Эй, Луи, что произошло? – встревоженно спрашивает он и взглядом скользит по расцарапанным рукам. – Ты в порядке?
– Спасибо, что побыли с ним, – запыхавшимся голосом говорит он. – Теперь вам пора.
Из комнаты слышится лёгкое шуршание колёс кресла Хорана, и Луи спешит укрыться в ванной комнате, но Зейн сжимает запястье рукой, останавливает.
– Что случилось?
– Уходите! – взрывается Томлинсон.
Завтра придётся извиняться, выдумывать достойную причину своей грубости, но сейчас Луи кажется, будто не существует больше ничего, кроме этого момента, запаха разрушенной жизни на его одежде и тяжёлой усталости глубоко в костях.
С громким хлопком двери он запирается в ванной, включает настолько горячую воду, насколько может выдержать его тело, и трёт мочалкой до горящей красноты. Капли текут по лицу, и Луи надеется, что с проточной водой перемешались слёзы. Луи очень надеется на облегчение. Но его не наступает.
В груди распирает ужасом содеянного, и запоздалая паника от всего произошедшего накрывает с головой, выбивая кислород из лёгких. Всё, что остаётся – беззвучно кричать в серый кафель стены.
– Лу, – тихо зовёт Гарри из-за двери.
Голос напуганный, и, когда Луи выключает воду, в квартире за дверью не слышно ничего, кроме хриплого дыхания. Парни ушли.
Щелчок, и Луи выходит в прихожую, выпускает из тёмной комнатки облако пара. Оно медленно растворяется в затхлом воздухе их квартиры, теряет очертания. Луи кажется, что именно так он потерял себя сегодня ночью.
– Идём, – Гарри берёт его за руку и тянет в спальню.
Бельё на их старой кровати свежее, а пальцы Гарри нежные, когда он заботливо стирает влагу с плеч Луи полотенцем. Он накрывает его обнажённое тело, думая, что тот дрожит от холода, но Томлинсон отбрасывает одеяло прочь.
– Займись со мной сексом, – просит он.
Покладистый кивок, и Гарри подаётся вперёд, накрывает любимые жёсткие губы своими.
В этот раз всё наоборот: Луи жмётся ближе, открывает рот, просительно скулит в поцелуй. Он ловит тонкую кисть Гарри, прижимает хрупкие пальцы к своему прессу.
– Позаботишься обо мне? – спрашивает Луи.
Ему не нужно уточнять, Гарри всегда понимает с полуслова, толкает его в плечо, и Луи благодарно откидывается на подушку. Внутри него слишком много тоски.
– Ты никогда не позволял.
– Сейчас мне это нужно.
Пальцы Гарри дрожат, когда он согревает в них прозрачную смазку, и неопытные неуверенные движения доставляют боль, но она другая. Освобождающая.
Луи прогибается в спине, когда Гарри проникает в его тело влажным скользким пальцем, мягко поглаживая внутреннюю сторону бедра другой рукой. Их губы соприкасаются, и Луи чувствует, как Вселенная поощряет его, прощает совершённые грехи одной робкой улыбкой Стайлса.
– Я люблю тебя, – шепчет Луи в любимый рот, пробует на вкус нежное дыхание Гарри. – Я бы сделал что угодно для тебя.
Боль отступает, тугой комок эмоций, застрявший в груди за рёбрами, ослабевает, и Луи может дышать. С облегчением и свободой, понимая, что всё плохое осталось позади. Гарри растягивает его медленно, любовно, доставляя своей неуверенной рукой новое, неведомое прежде наслаждение.
И прошлое остаётся позади. Теперь, наконец, никаких сомнений и ожиданий: всё уже сделано. Луи надеется, что сможет двигаться вперёд, оставив кошмары и тьму.
Гарри твёрдый, и, когда он проникает в тело, Луи зажимается, в груди в последний раз колет паника, но ласковые пальцы касаются лица: ведут по ресницам, губам, нежно стирают слёзы со щёк. Плавный толчок выбивает грудной стон изо рта Луи, и луч солнца проходит сквозь мутное стекло окна, золотит кожу.
Воздух перестаёт потрескивать электричеством, и Луи интуитивно чувствует, что комета покинула магнитное поле Земли, унеслась в далёкий пустой космос, чтобы спустя сотни лет столкнуться с безжизненной планетой, разбиваясь на куски, или быть затянутой в чёрную дыру.
Её смерть не волнует Луи, важно лишь то, что на своём ярком хвосте из частиц космического мусора она унесла прочь ту давнюю ночь, что случилась сегодня. Оно было, и оно прошло.
И пока Гарри двигается внутри его тела, сливается с ним воедино, а зелёные глаза горят наслаждением и обожанием, и Луи чувствует, что всё сделал правильно.
Иногда, чтобы стать тем, кем требуется стать, нужно сломаться.
