Текст книги "Тайна Симеона Метафраста"

Автор книги: Martann

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– «История живописи всех времен и народов», – сказал Верещагин, раскрывая книгу на форзаце. – Первый том из четырёх, издание 1912 года. Готов предложить полный комплект для начала нашего сотрудничества.

Монтегрифо соединил кончики пальцев и с интересом посмотрел на лежащий перед ним том.

– Неплохо, – кивнул он. – Давайте обсуждать.

Если бы книга принадлежала самому Алексу, он бы сдался под напором торговца уже минут через пятнадцать. Но «История живописи» принадлежала неведомому благодетелю и должна была вернуться на своё место по окончании расследования, так что Верещагин, сжав зубы, насмерть держался названной им цены.

Хозяин кабинета разочарованно фыркнул и откинулся на спинку кресла.

– Я должен подумать, – сказал он. – Предложение интересно, но мой клиент точно рассчитывает на меньшую стоимость.

– Вы же понимаете, – развёл руками Алекс. – Я лишь посредник. Может быть, вас заинтересуют другие варианты?

Книга отправилась в бумажный пакет, пакет – в пространственный карман. Сыщик содрал с рук перчатки и бросил их в мусорную корзину, потом достал из кармана десять каталожных карточек и разложил их в две стопки:

– Вот это я бы хотел продать, – он указательным пальцем подвинул к Монтегрифо левую кучку. – А вот это – купить.

И повторил жест с оставшимися карточками.

– Для себя? – букинист поднял редкие седые брови.

– Есть книги для продажи, и есть те, которые следует оставлять себе, – покачал головой Алекс. – Я охочусь за первыми, чтобы когда-нибудь купить вторые. Но это время ещё не пришло.

Калитка мягко закрылась за их спинами, что-то прошуршало, и, когда инспектор Новиков обернулся, он увидел сплошную зелёную изгородь.

– Бережёт себя наш антиквар, – прищёлкнул он языком. – Ну, каковы впечатления?

– Потом поговорим, – покачал головой Кулиджанов. – Сейчас пойдём в отель, переоденемся и ужинать. Помнится, вы ещё утром страдали по колбаскам и пиву.

Алекс открыл было рот, чтобы сообщить, что переодеваться ему не особо хочется, потом оглянулся на спрятавшийся за зеленью особняк и передумал.

Напрасно Суржиков опасался заходить в комнату, где колдовала над женскими головками Диана Мерсье. Да что заходить, ему и спускаться на первый этаж было страшновато… Но выход на сцену отменить невозможно, уважительной причиной может быть только смерть – и он, не дождавшись возвращения Кати, отправился в логово драконихи.

Все четыре дамы сидели за столом и, попивая чай из незнакомых чашек, разглядывали картинки в каком-то журнале. Когда на Влада уставились сразу четыре пары глаз, он даже попятился немного, но вдохнул поглубже и шагнул в комнату.

– Добрый день, – сказал герой, разглядывая женщин.

Вроде бы ничего не изменилось в причёске Барбары – те же тёмные волосы, вроде стрижка похожая, только почему-то глаза кажутся больше, брови выше, а улыбка ярче. И Софья в чём-то изменилась, даже и непонятно сразу, в чём, но стала краше…

– Дина, а это наш Влад, познакомься! – сказала Софья.

– Очень приятно, – Суржиков наконец вышел из ступора, даже к ручке гостьи приложился, за что удостоился одобрительного кивка Барбары. – Диана, мне бы поговорить с вами, можно?

– Можно! – она широко улыбнулась. – А подстричься не хотите?

– Да я как-то… вроде недавно совсем…

Он с некоторым изумлением вспомнил полутёмный подвал и нескончаемый поток людей в парикмахерской эконом-класса, где стригся незадолго до появления в его жизни Алексея Верещагина. Неужели это было всего две недели назад?

– Давайте-давайте, садитесь! – деловито скомандовала Диана.

– И правда, подстригись, Влад, – поддержала её Софья. – А мы с девочками пока пойдём и чай заново заварим.

Взлетела белая простыня, окутывая плечи, зазвенели возле уха ножницы, шею пощекотал откуда-то взявшийся сквознячок…

– Усы как подстричь? – спросил нежный голос.

– Как было, только подровняйте! – сурово ответил Влад.

Ещё два щелчка ножниц, и его развернули к большому зеркалу, невесть откуда взявшемуся в этой комнате. Поразглядывав свое отражение, Суржиков медленно кивнул:

– Да… Пожалуй, теперь никто не отказал бы мне в роли принца Калафа… Спасибо, госпожа Мерсье!

И он вновь поцеловал ручку парикмахерши; та зарозовела.

– Так о чём вы хотели меня спросить, господин…

– Просто Влад, если вы не возражаете.

– Влад, – послушно повторила она. – Тогда я – Диана. А вы… вы ведь актёр, да?

– Видите ли, Диана, актёр я бывший, так сложилась жизнь. А сейчас я стал помощником частного детектива, так уж вышло…

Личико госпожи Мерсье вдруг замкнулось и стало строгим.

– Да? Как интересно, – сказала она фальшиво.

– К нам обратился господин Шнаппс, который очень беспокоится о свей супруге. Вы ведь дружите с Шарлоттой Германовной?

– Мы очень давно не виделись, – ответила женщина, не поднимая глаз.

– Диана, посмотрите на меня, пожалуйста, – Суржиков постарался вложит в голос всю убедительность, которую дала ему природа. – Каким бы ни был Альфред Францевич, жену он искренне любит и желает ей только добра!

– Ну да, конечно! Как он сам это добро понимает! – огрызнулась Диана. – Будто куклу себе завёл, платья покупает, драгоценности, а душу, душу понять?..

Сказано было, возможно, несколько коряво, но с большим чувством. За чувство это Влад и зацепился, и постепенно вытянул из госпожи Мерсье всю историю.

– Лотта – натура чуткая, впечатлительная, – всхлипывая, рассказывала парикмахерша. – Нет, я не хочу сказать, что Шнаппс с ней плохо обращался, но сами подумайте, она прочла печальную книгу и плачет. А он только посмеивается, мол, у нас-то с тобой всё хорошо, дорогая! Можно ли так жить?

В ответ Суржиков мог лишь развести руками:

– Но всё же несколько лет они были рядом, и всё шло нормально?

– Да-а… Когда Лотте исполнился двадцать один, она решила, что хочет развивать магические способности.

– Шарлотта Германовна маг? Какая стихия?

– Понятия не имею! Но она всегда прекрасно рисовала, и портреты получались такие… говорящие. Понимаете? Посмотришь на него, и сразу понимаешь, хороший человек или плохой, весел или озабочен, и чем.

– Редкий дар! – искренне согласился Влад.

– Вот именно!

– Неужели Альфред Францевич запретил супруге заниматься?

– Нет! – вспыхнула Диана. – Не запретил, конечно, он ей ничего не запрещал! Но потребовал заниматься не с мэтром Гальвестоэлем, с которым договорилась Лотта, а с какой-то старушенцией, потому что о мэтре, мол, слухи нехорошие ходят, что он девиц соблазнял и картины с них писал… ну, вы понимаете?

Скулы женщины явственно зарозовели.

– Гальвестоэль? Странное имя для эльфа… – Суржиков потянулся почесать затылок, но вспомнил о новой причёске и ограничился потиранием носа. – Ну да Тёмный с ним! А что же всё-таки произошло полгода назад, откуда взялась идея нового бога и особых молитв?

– А, да ерунда это! Подруга моя на улице какой-то старушке деньги подала, та в неё вцепилась и стала рассказывать, какая Лотта хорошая да как она свою жизнь губит, живя неправильно. Ну, Лотта сдуру и пошла послушать, что там их проповедник проповедует. Я говорила ей, что нечего глупостями заниматься, а она и отвечает – мол, неправа ты, Дина, кое в чём они верно рассуждают. Но главное, что она хотела – добиться, чтобы Шнаппс согласился с ней разъехаться. Тогда бы Лотта жила сама по себе и занималась, чем захочет.

– На какие деньги? – вырвалось у Влада.

– Она планировала свои картины продавать и на это жить. Только Шнаппс о разводе и слышать не захотел, наоборот – молельню ей устроил, и деньги для проповедника даёт. Давал. Не знаю, как сейчас, Лотка давно у меня не была…

Диана стала потихоньку собирать инструменты, в Суржиков задумался.

Изобразить кликушескую веру в некоего бога, запрещающего жить нормально? Для развода? Странный какой-то способ. Нет, ну ладно, день-два поприкидываться; ну, неделю; хорошо, месяц – но тут-то речь идёт более чем о полугоде! Так втянулась, что и вправду ударилась в истовую веру? Странно, странно… а вот, кстати…

– Скажите мне, госпожа Мерсье, а рисовать Шарлотта Германовна продолжала всё это время?

Парикмахерша задумалась, прикусив палец, потом подняла глаза на сыщика:

– По-моему… Вроде бы нет… Ну, точно, не перестала – в начале апреля, я помню, она писала портрет старшего сына Шнаппса, в подарок к дню рождения.

– Ага… А отношения с пасынками не испортились у неё?

– Кажется, нет…

– Спасибо, Диана, вы очень мне помогли!

Как ни краснела госпожа Мерсье, пока Суржиков целовал ей руки, но от оплаты за свою работу не отказалась. Ему пришлось сбегать наверх, открыть сейф и достать оттуда один из замшевых мешочком с золотыми. Двести пятьдесят двойных дукатов мастер-парикмахер приняла без смущения, попросила обращаться ещё и упорхнула к вызванному экипажу. Влад же взглянул на часы – семь вечера, время детское! – и потянулся к коммуникатору.

– Сергей Иваныч? Вечер добрый, это Суржиков!

– А, Влад, и тебе не хворать! – рыкнул в трубке медвежий бас.

– Скажи, Сергей Иваныч, ты к нам наведаться не собираешься?

– А что, домовой ваш из странствий воротился?

– Нет пока, – хмыкнул актёр. – Но зато Софья, кажется, печёт яблочный пирог.

– Яблочный? Ну-ну… Через часок буду, ждите!

Сменить одни джинсы и джемпер на другие точно такие же было несложно, и уже через двадцать минут трое мужчин сидели за столиком в полупустом пока обеденном зале «Хитрого тролля». Столик располагался в нише и от большей части зала был закрыт пышным фикусом в горшке. Герр Шульце бросил на них взгляд из-за кухонной двери, и через мгновение возле голодных сыщиков уже стояла хорошенькая толстушка с блокнотом в руках.

– Значит, так, – сказал Кулиджанов, потирая руки. – Для начала по большой кружке келлербир и к нему чесночные гренки. Потом по тарелке гамбургского супа с угрём, и напоследок рульку с красной капустой. К рульке, пожалуй, стоит попробовать раухбир…

– Копчёное пиво тоже по кружке каждому? – карандаш летал по странице блокнота.

– Да, именно так.

– Одну минуту, господа! – девушка испарилась.

Алекс почувствовал, что от одних названий еды у него сводит желудок.

Официантка принесла и поставила перед каждым высокую керамическую кружку, почти до краёв которой поднималась белоснежная пена.

– Только вчера вечером привезли из Нюренберга две бочки «Мюнхофа», – сказала она так, будто выдавала из симпатии страшный секрет. – И, уверяю вас, уже завтра не останется даже пены от него! А вот и ваши гренки, суп подам через десять минут.

Пиво пахло жареным чёрным хлебом, орехами, мёдом и почему-то ирисками из детства. Верещагин отпил первый глоток, жмурясь от удовольствия, и кинул в рот подсоленный квадратик чёрного хлеба.

– Итак, что вы думаете о нашем букинисте? – деловито спросил инспектор Никонов, когда кружки наполовину опустели, а на зелёные льняные салфетки перед друзьями опустились тарелки с исходящим паром супом.

– Мне показалось, что в нашу легенду он поверил, – ответил Алекс.

– Это мы завтра узнаем, – покачал головой Кулиджанов. – Уверяю тебя, что сейчас не один и не два его помощника разнюхивают, чтобы узнать о нас как можно больше.

– Погоди, но ежели они копнут хоть чуть глубже, сразу узнают, кто мы такие! – приподнялся Верещагин. – Ну, про тебя, может, и не смогут разведать, а я-то весь как на ладони!

– Не волнуйся! – лениво ответил капитан-лейтенант. – Если уж я тебя решил втянуть в это дело, значит, прикрытие обеспечено. И имей в виду – Монтегрифо чрезвычайно законопослушен, его ни разу не поймали не то, что на преступлении, даже на переходе улицы в неправильном месте.

– Я думаю, что уже лет пятнадцать он и из дома-то не выходил, – меланхолически поправил его Никонов. – Так что никак не мог перейти не там…

После рульки и тёмного «копчёного» пива говорить никому не хотелось. Со вздохом Алекс выцедил из кружки последние капли и спросил:

– Билет на завтра беру? Всё-таки мне надо в Краков…

– Завтра и возьмёшь, – с неожиданной твёрдостью возразил Кулиджанов. – Если всё пройдёт как надо.

Когда последний ломтик яблочного пирога был доеден, Суржиков сказал:

– Сергей Иваныч, поговорить бы, а?

– Поговорить? Ну, пойдём в кабинет… Когда Алекс-то вернётся?

– Да только вчера улетел, – вырвавшийся вздох был искренним. – А мне надо перед клиентом отчитываться, вот я и хотел посоветоваться с вами.

– Ну, советуйся, – с усмешкой разрешил Бахтин, усаживаясь в кресло.

В открытое окно лился аромат цветущей сирени, говорить о делах не было никаких сил, но Влад глубоко вздохнул и начал описывать историю бунта госпожи Шнаппс. Поскольку полночи он обдумывал дело, то и рассказалось оно кратко, чётко и по существу. Выслушав начинающего сыщика, секунд-майор пару раз угукнул, потёр затылок и, наконец, сказал:

– Значит, заказ у вас был – найти, кто с пути истинного дамочку сбил. Что мы в этом смысле имеем?

– Что? – послушно повторил Суржиков.

– А имеем мы то, что заказ-то и не выполнен! Сам посуди: парикмахерша вроде бы и ни причём, так?

– Так.

– Ну вот, старушку ту, что о проповеднике сказала, ты и с собаками теперь не сыщешь. Сам проповедник тоже фигура сомнительная, ни имени его не знаем, ни даже в которого из богов он верует. И получается, что Шарлотта Германовна сама себе веру придумала, сама поверила, сама грехи придумывает и на себя же епитимьи накладывает, и никто ей для этого не нужен.

– И что же делать?

Тут усмешка с лица секунд-майора исчезла, и на мгновение из добродушного увальня-соседа, любителя пирогов, он превратился в сурового стража закона.

– Тебе – с дамочкой поговорить, проповедника выяснить и мне доложить. Клиенту скажи, что ещё день тебе нужен. Ну, а потом вместе решим, то ли с запретительными бумагами гнать его из Москвы, то ли внимания не обращать, а заняться самой Шарлоттой. Поговоришь с ней – заходи, я завтра весь день в кабинете просижу.

– Понял, – печально ответил Суржиков. – Так и сделаю.

Глава 3. 10 мая 2185 года от О.Д.

{«…если книга переплетена в пергамен, а не в телячью кожу, и поля у нее на три сантиметра шире обычного, это может поднять цену на тысячи».}

{Артуро Перес-Реверте, «Клуб Дюма, или тень Ришелье»}

Надо признаться, после вчерашней нервотрёпки и первого дня работы в одиночку Суржиков банально проспал. Кто-то заглядывал к нему в комнату, звал на разные голоса, подносил к носу неимоверно пахучий кофе – наш герой спал, и его могучий равномерный храп был достойным ответом всем попыткам нарушить это прекрасное состояние души и тела.

В конце концов над самым его ухом кто-то гаркнул:

– Занавес! Суржиков, две минуты до занавеса, кончай ухо давить!

И тут Влад подлетел на кровати, судорожно хватая ртом воздух.

Разглядев, кто сидит в его любимом кресле, да ещё и посмеивается, он лишь печально покачал головой и пошёл в ванную, пробормотав:

– Бог тебя простит, Савелий. Или не простит.

К его возвращению на столе исходила паром чашка с кофе, рядом золотился поджаренный хлеб, свежее масло покрывалось капельками воды, и сливочник стыдливо приоткрывал желтоватую поверхность пенки.

– Ладно, – сурово заявил Суржиков, в один глоток выпив чашку кофе и неспешно пригубив вторую. – Говори, чего надо тебе, аспид!

Лицо незваного гостя, покрытое морщинами и складками, сложилось в умильную гримасу:

– Володечка, так ведь я ж не сам к тебе, меня общество послало!

– Какое общество? – подавил вздох Влад.

– Так труппа театра нашего, дорогой мой!

– Зачем, Савелий? Пять лет прошло, а я и сейчас помню, как на читке «Федры» аплодировали этому… шарлатану, который меня выгонял. И что, теперь труппа вспомнила, что был в ней такой актёр? Брось, Крамов, фигня это.

Старый лицедей посерьёзнел, морщины и складки нарисовали совсем уж трагическую гримасу, а левый глаз стал косить куда-то в угол.

– Да разве ж в том дело, Влад, – сказал он тихо. – Плохо у нас, помощь твоя нужна.

– Я пять лет играл этого… который листовки раздаёт, так что, боюсь, более серьёзной роли уже не потяну, – Суржиков продолжал обижаться, хотя и понимал уже, что дело не в какой бы то ни было роли и даже не в главном режиссёре.

Резким жестом он отодвинул чашку, тем более что уже наелся.

– Рассказывай, что случилось.

– Ворует кто-то у нас за кулисами, – просто ответил Савелий. – Свой крадёт, понимаешь? Воруют и пакостят…

– И что украли? Выручку из кассы? Брильянты Мавлюдовой? Архив Дёминой?

– Если бы… – гость махнул рукой. – Самое дорогое тянут, что там брильянты…

– Ну так что, говори уже!

– У Виктории Мавлюдовой пропал розовый веер, с которым она всегда играет все костюмные роли, – начал загибать пальцы Крамов. – У Тихорецкого стащили гвоздь…

– Что, тот самый? Который он нашёл за кулисами на своём первом бенефисе? – перебил его Влад.

– Именно тот самый! Не знаю, помнишь ли ты, Эдик его всюду с собой таскал, считал главное счастливой приметой.

– Помню, и его, и веер… Ладно, а ещё что?

– Перед премьерой «Идеального мужа» во всех гримёрках перевернули коробки с пудрой и с румянами. Из костюмерной пропали счастливые туфли Золотова, а в бальном платье Золушки вырезали дыру в подоле. А недавно… знаешь, это было последней каплей! – тут Савелий покосился через плечо и зашептал: – Представь себе, первое представление новой современной пьесы, ждут массу высоких гостей, чуть ли не самого! – рассказчик поднял вверх указательный палец, что долженствовало показать высокий пост предполагаемого гостя. – И за полчаса до начала, как раз когда все настраиваются на роль, в коридорах возле гримёрок и у выходов на сцену обнаруживают листовки с цитатами из той самой шотландской пьесы![1]1
  Шекспировский «Макбет» считается среди актёров «проклятой» пьесой, даже произнести название или процитировать текст вне спектакля или репетиции – значит навлечь на себя невезение. Поэтому на всякий случай «Макбета» называют «шотландская пьеса» или «та самая пьеса Барда».


[Закрыть]

Слова, которые вырвались у Суржикова в этот момент, мы опустим, но поверьте, собеседник его экспрессивность оценил и даже уважительно цокнул языком. Влад выдохнул и спросил:

– Ладно, а что главреж говорит?

– Ну, Сергей Степаныч сперва отмахивался, мол, сами потеряли. Потом хотел списать на мелкое хулиганство, мол, мальчишки какие-то пробрались и пакостят. Даже сторожа под это дело уволил и нового взял. Ну, а после шотландской пьесы… Он же её ставить собирался, представляешь?

Владимир кивнул. Много лет назад, даже не в прошлой, а в позапрошлой жизни, ещё в Пермь-Вычегодске, он как раз в роли Макбета и прославился, так что многое про это помнил.

– Ну, хорошо, – сказал он. – Чего ты от меня хочешь?

– Ты сыщик? Ну, вот мы и хотим тебя нанять, чтобы ты вывел пакостника на чистую воду.

– Мы – это кто? С кем я договор заключать буду?

– Со старостой труппы. Дуайеном, так сказать. Это, собственно говоря, я и есть, – и Савелий Крамов приосанился.

– Дуайен, значит… – Суржиков потёр подбородок. – Давай так: мне нужно закончить дело, которое я сейчас веду, – сказал он, и сам удивился, как веско и уверенно это прозвучало. – Думаю, к завтрему я освобожусь и отчёт клиенту отдам. После чего зайду в театр и погляжу, что там и как. Имей в виду и передай… обществу, что услуги мои не бесплатны, берём мы пятьсот дукатов в день плюс расходы по делу. Без денег работать я не могу, у меня старший партнёр есть.

Судя по несколько поскучневшему лицу Савелия, он рассчитывал как раз на бесплатное обслуживание.

Впрочем, деваться старому актёру было некуда, без согласия на работу частного сыщика его бы в родной труппе с кашей съели, и он отбыл, уговорившись о времени встречи.

Было ли то результатом усталости после долгого перелёта, нервов из-за важной встречи или особой мягкости тёмного раухбира, но спали сыщики, словно младенцы. И никому не мешало то, что один храпел, другой говорил во сне, третьему же явно снилась погоня. Проснулись они поздно, спали бы и дольше, но в распахнутое по случаю тёплой погоды окно влетела птичка магвестника. Кулиджанов вынужден был пробудиться, а следом за ним и его товарищи: спать под звонкое возмущённое чириканье было совершенно невозможно.

Капитан-лейтенант открыл письмо, услышав последнее возмущённое «квиррр!», прочёл и вздохнул:

– Экземпляр «Метафраста», который попал к нам в руки, к королю Сигизмунду Августу никакого отношения не имел. Пометок нет.

Хмыкнув, Алекс потянулся, вскочил с кровати и пошёл в ванную, сказав лишь:

– После завтрака всё обсудим.

Торопиться им было некуда, и завтракали неспешно и обстоятельно. Когда в бездонном желудке инспектора Никонова исчез последний кусочек белой сосиски, Алекс сказал ехидно:

– Между прочим, шкурку полагается оставлять на тарелке, её местные не едят.

– Слушай, я всю ночь голодал! – с искренним возмущением ответил инспектор. – И неизвестно, когда удастся поесть следующий раз. Этот изверг ведь сейчас работать заставит, – и он кивнул в сторону Кулиджанова, как раз в этот момент о чём-то шепчущегося с хозяином.

– Заставит, – согласился Алекс, задумываясь, не съесть ли ещё сосиску.

От размышлений его отвлёк капитан-лейтенант, бодрой походкой вернувшийся к их столику:

– Пошли работать. Господин Шульце принесёт нам ещё кофе для бодрости.

То ли у герра Шульце был тайный ход, то ли он пользовался порталами – неизвестно, но, когда сыщики пришли в свой номер, на столе уже стоял поднос с кофе, сливочником и горкой кренделей, называемых в Монакуме «брецель».

– Отлично! – сказал Кулиджанов, усаживаясь. – Итак, для начала о твоём беглом учителе. Я запросил городскую стражу Кракова о подробностях дела.

– И что, уже ответили?

– Разумеется! – в голосе представителя службы магбезопасности прозвучала явная нотка гордости. – Итак… Василий Таунен был арестован городской стражей Кракова по подозрению в краже, совершённой в доме известного коллекционера Мечислава Войтыцкого. В настоящий момент Таунен отпущен по подписку о невыезде, так как за него поручился уважаемый гражданин Кракова.

– И что он пытался украсть? – с долей скепсиса спросил Алекс.

– И кто этот уважаемый гражданин? – в тот же момент поинтересовался Никонов.

Они сердито посмотрели друг на друга, капитан-лейтенант усмехнулся и ответил:

– Уважаемый гражданин – владелец антикварно-букинистической лавки пан Тадеуш Красницкий. Он поручился за подозреваемого и поселил его в своём доме. А украсть он пытался, по словам Войтыцкого, большой раритет, драгоценную книгу 1558 года издания Эльзевира, «Готская руническая письменность…». Ваш хороший знакомый, Симеон Метафраст.

– Что, опять? – простонал Алекс. – Мы от этой книги никогда не избавимся…

Кулиджанов развёл руками. Он сохранял суровый вид истинного розыскника, но глаза смеялись.

– Так получается, что книга не в Монакуме, а в Кракове? – поинтересовался Никонов.

– Слушай, был напечатан тираж! Пятьсот экземпляров, конечно, совсем немного, но и покупали нашего Метафраста только маги. А они живут долго, и книгами не разбрасываются, поэтому могла сохраниться большая часть тиража. Мы ищем следы не просто «Готской рунической письменности», а том с пометками короля Сигизмунда Августа.

– И не только мы, – меланхолически заметил инспектор и протянул руку к последнему кренделю.

Алекс опередил его, быстро схватил выпечку и откусил краешек.

– Солёный, да со сладким кофе – красота! – сказал он. – Ты прав, Глеб, не только мы. Так что было бы лучше, если бы эта книга оказалась у Монтегрифо, её бы конфисковали, да и дело с концом.

Тут у Кулиджанова просигналил коммуникатор, он посмотрел на экран и ответил. Разговор был явно неприятный, капитан-лейтенант повторял только «да» и «нет» и мрачнел с каждой фразой. Наконец он отключил коммуникатор, отложил его в сторону и сообщил:

– Класхофен ушёл от наблюдения, избавился от фиксирующего амулета и исчез из Москвы.

Верещагин выругался, инспектор с досадой плюнул.

– Ну ясное дело, эти обалдуи расслабились… Говорил я, надо его за решёткой держать! Нет, разрешили домашний арест, как же – пожилой человек, вдруг плохо станет…

– Надо будет, когда снова Класхофена возьмём, сообщить ему, что его охарактеризовали как пожилого! – развеселился вдруг Кулиджанов. – Авось сдохнет от злости!

– И когда это произошло?

– Примерно в тот момент, когда мы устраивались поудобнее в дирижабле.

– Погоди, но это ж позавчера! А почему только сегодня сообщили?

– А потому, что этот… пожилой антиквар, прострел ему в поясницу, сказал, что заболел, простудился, плохо ему, и попросил не беспокоить. Амулет показывал, что он на месте, вот ребятки и уважили просьбу.

– Лопухи, – подвёл итог Никонов. – А мы предупреждали…

В этот момент в открытое окно влетел магвестник и приземлился на стол перед Алексом.

– Надо же, какая у нас сегодня активная переписка! – хмыкнул он. – И что тут у нас?

Белая птичка превратилась в записку: в витиеватых выражениях господина Верещагина просили пожаловать в особняк Маноло Пабло Эстебана Монтегрифо к семи часам вечера, дабы завершить обсуждение сделки. Приписка рекомендовала вечерний костюм, так как господин Верещагин приглашается также и на коктейль в дружеской компании, который последует после переговоров.

Приглашённый счастливым не выглядел.

– Тю-ю! – присвистнул он. – Вечерний костюм! Я с собой смокинг не брал, только джинсы и куртку…

– Ерунда. Если не найдём в прокате, заглянем в нашу костюмерную, – махнул рукой капитан-лейтенант. – Полагаю, в запасниках Службы магбезопасности найдутся три комплекта нужного размера.

– Тогда лучше с костюмерной и начать, – предложил Никонов. – Не знаю, как у тебя, а мои командировочные аренду смокингов и фраков не предполагали, а Алекс и вообще за свой счёт поехал. Экономить будем!

Когда Суржиков проводил гостя, часы показывали начало одиннадцатого. Он вздохнул, но достал коммуникатор и набрал номер господина Шнаппса.

– Альфред Францевич, если я через час подойду, сможет супруга ваша уделить мне время? А к вам бы я вечером подошёл, уже с отчётом.

– Приходите, Владимир Иванович, с Лоттой я поговорил, ждёт она вас. А отчёт… Эх, неудобно мне вечером, дела семейные. Давайте завтра с утра? В восемь, а?