Текст книги "Оазис человечности. Часть2. Власть фортуны"

Автор книги: Марк Веро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Может, Аврора в этих словах была не так искреннее, может, Лутаций почуял какой-то подвох, вот только он не проронил на это ни слова, и девушка поняла, что перестаралась в своем неуемном желании найти Квинта. Да и сама она еще толком не знала, помогла ли б в освобождении Лутация или предоставила б его своей собственной судьбе, а эти слова так и остались бы словами. В попытке исправить возникшее впечатление, может, и не такое далекое от правды, она прибавила:

– Но, как бы все ни произошло, скоро ты окажешься на свободе и вдохнешь чистый зимний воздух, свежий и прозрачный. Сейчас он холодный, но будь уверен: он тебя согреет скорей, чем здешний! И ты насладишься лучами яркого солнца, что, обходя каждый день лазурный небосвод, глядит на всех нас с радостью и любовью, дарит благодать и жизнь. Это непременно произойдет, Лутаций! И твое избавление из этого мрачного плена мы вместе обязательно отпразднуем!

Аврора улыбнулась ему и легонько, нежно пожала руку. Лутаций проникся ее сладостным описанием и по отсутствующему, но довольному взгляду можно было понять, что в фантазиях своих он сейчас унесся далеко. Все ужасы и отчаяние подземелья стали хотя бы на секунду, на краткий миг просто дурным сном, кошмаром, пробуждение от которого вот-вот должно произойти. И возвращаться обратно ему вовсе не хотелось.

Но пробуждение все же наступило. Секундное очарование пропало, исчезло, как радуга после дождя небесного, как хрупкая химера, построенная богатым воображением, но разрушенная живой действительностью, которая оказалась намного реальней вымысла, пусть даже и самого желанного. Тяжелые шаги нарушили шаткий мир иллюзий. Чьи-то сапоги грозно ступали по камням тюрьмы. Что-то изменилось во всем этом мире, нарушилось равновесие: в него было принесено что-то новое, что-то страшное, от чего не следовало ждать доброты.

Как оказалось, предчувствие не обмануло Аврору. Приближение двух теней ускользнуло от внимания задумавшейся девушки, и когда решетки горя пронзительно свистнули, она вздрогнула от неожиданности и обернулась. Снаружи на нее молча смотрели незнакомые люди. Похоже, они не ожидали ее застать, и радости ее присутствие им не доставляло. Их лица были угрюмы, их позы – властны. В одном она угадала стража: он был в соответствующем облачении и вооружении. Тут он глянул себе на ноги и, заметив, что пряжка на сандалии развязалась, присел, чтобы ее завязать; копье положил рядом с собой, направив острие в ее сторону.

Второй был более интересным для осмотра, хотя сейчас Авроре этого меньше всего хотелось. Но все же она успела заметить его широкий развевающийся плащ, его изукрашенную повязками тогу поверх туники, красивый и мощный шлем с красными перьями, но более всего в нем поражали его властный обездвиживающий взгляд. Когда Аврора посмотрела ему в глаза, то явственно почувствовала, как вся ее воля вдруг оказалась парализованной, и она не может пошевелиться, не может оторвать от его пронзительных глаз взгляд, все внутри замерло в необычайном напряжении, и будто ждет его слова, как приказа. Тут к ней пододвинулся Лутаций и еле слышно, почти не выговаривая слова, пробормотал:

– Сенат. Лукреций Карле…

Он не успел договорить, так как доселе смотревший на Аврору мужчина перевел взгляд на Лутация – и тот мигом словно окаменел. Мужчина тронул за плечо присевшего стража. Он поднялся и, взяв копье, зашел в камеру. Бросив Авроре: «Выходи!», он стал следить за Лутацием, как за опаснейшим преступником.

Когда Аврора проходила мимо мужчины в таком же шлеме, как у Сервия, только более пышном, то ужаснулась мрачной жестокости и непреклонности его взгляда, дерзкой усмешке, мелькнувшей на его зловещих устах. Как будто знак смерти живьем проплыл у нее перед глазами, устрашая своими чертами сильней всех ужасов подземелья. Аврора, все еще толком не понимая, что происходит, зачем она это делает, с величайшей поспешностью прошла мимо пугающего мужчины, успев отметить мысль, что ему – самое место здесь: так он дополнял мрачную обстановку, что на деле мог оказаться тайным правителем всего этого места, вот и начальник стоит, взор потупив; он, как невиданный зверь, демон ужаса мог свободно странствовать по этому миру, не опасаясь, – он сам наводил ужас стократ сильнее, и Аврора почти убедила себя в том, что перед ней – приспешник тьмы. Подходя к Сервию, она вся внутренне напряглась, в каждую секунду остерегаясь, что он, как прожорливое чудовище набросится ей на спину и станет вырывать клочья волос. И лишь отойдя от него на безопасное расстояние, тихо спросила у друга своего отца:

– Что все это значит, ты мне можешь объяснить?

Сервий лишь пожал плечами в недоумении. Еще один страж, пришедший с властным мужчиной, тем временем что-то спешно шептал на ухо начальнику, отчего у того на лице все шире проступала улыбка, но, как только на него посмотрел Сервий, то он обеспокоился и засуетился. Сервий сделал шаг к нему навстречу, намереваясь выяснить, в чем же дело, но начальник тюрьмы лишь состроил скорбную мину и показал руками, что что-либо изменить – не в его силах.

– Ваш визит закончен, граждане. Придется всем покинуть эти не столь гостеприимные места. Наверх вас проводят, – говоривший мужчина на фоне остальных выглядел внушительно. Он был резок и грозен, и, по-видимому, имел большую власть, раз даже начальник тюрьмы был бессилен. Он даже и не пытался что-нибудь предпринять, а наоборот – сам показал всем остальным пример, начав подниматься по лестнице. За ним проследовал страж, что шептал ему какие-то слова на ухо, а второй страж жестом указал дорогу Сервию и Авроре. Сервий негодовал. Все его добродушие испарилось с приходом человека в более пышном шлеме с красными перьями и с большей властью, чем у него. Но Сервий был разумен, а может, недоставало того желания, что было у Авроры и, не медля, по знакомой дороге поспешил догонять удаляющиеся тусклые огоньки света под визг какого-то заключенного, взбудораженного голосами и огнями.

Аврора не могла вот так запросто покинуть Лутация, как это сделал Сервий. Она обратила к узнику голову, хотела произнести «Мы еще непременно увидимся при солнечном свете», но смогла выговорить лишь:

– Мы еще…

И замолкла: все в ней похолодело, мороз пробежал по коже, и даже волосы на голове обрели, казалось, демоническую волю. Зрелище, что она увидала, было несравнимо ужасней всего того, через что ей до сих пор довелось пройти в этом склепе. Вот кем надо было грозить ей в детстве, а не давно превратившимся в прах Ганнибалом, вот из-за кого она сделала бы все, чего требовали родители, лишь бы он не пришел к ней на ночь. Воплощения детских страхов, с опозданием получили жизнь в образе мужчины в шлеме с красными перьями, которые полыхали, как кровавая заря на закате. Он казался теперь сущим исполином, непомерно великим, заполнившим собой все пространство тюрьмы, как безжалостный паук, оплетя все кругом липкой и вязкой паутиной. В истошном мелькании теней, средь откуда-то сверху падающих капель, в вони человеческих останков и мраке подземелья от него веяло чем-то нечеловеческим, дьявольским. Даже облик его мало походил на людской: одной гигантской рукой он держался за прутья решетки, второй с леденящей вежливостью указывал ей путь; Авроре сдалось, что по его рукам и тоге, страшно извиваясь, заползали ядовитые змеи вместо украшений и полос. А его широкий плащ шевелился прямо, как живой, хотя нигде не было и дуновенья ветерка. Его лицо, а скорее – гримаса, наполовину красная от пылавшего огня факелов, наполовину скрытая во тьме, кроме ужаса и беспричинного страха не внушала ничего. Это лицо могло быть только у приспешника Плутона, властелина подземного царства, но никак не у человека, пусть даже самого испорченного и жестокого.

Еще больше Аврора похолодела, когда посмотрела чуть правее, на узника. Она заглянула в его глаза и… сорвалась с места, как обезумевшая, понеслась по коридору, едва не роняя факел. И бежала, не чувствуя ног, до тех пор, пока не догнала Сервия, шедшего спокойно, хоть и раздосадованно. Она не могла проронить ни слова, ужасы всего пережитого лишили ее дара слова. Даже тело не подчинялось ей самой. Было такое чувство, что только эти безумные мысли, пораженные страхом, остались от всей ее сущности. Ноги послушно несли ее вслед за Сервием по ступеням наверх, к спасительному свету, к целительному воздуху, и этого было довольно. Ее думы сейчас целиком были поглощены достижением этой цели. Все остальное осталось далеко позади. Еще не поздно туда вернуться, но есть ли в этом мире такая сила, что способна на это? Ей казалось просто невероятным превозмочь охватившее ее состояние. Призраки и живые мертвецы покоились на дне, в месте, которое ей страстно хотелось покинуть.

Впереди или вверху – глаза ее слишком сбились, чтобы различать эти тонкости, – забрезжили первые лучики дневного света. Или ей это показалось? И эти бледно-золотые пятна – всего лишь вымысел ее измученного рассудка, миражи, подобно тем, что видятся в пустыне путникам? А почему бы и нет: с такой же, если не с большей, страстью она хотела испить живительный глоток света! Как она раньше могла не замечать его, не ценить, как он мог казаться ей таким обыденным и привычным? О, нет! Он совсем непривычный, он – чарующий, манящий, притягательный, и сейчас он дороже самого сокровенного, что у нее было. Без него жизнь бы стала ей не мила. Сколько времени она провела в этом царстве мрака и холода? Минуту, час? Здесь бы, в этой темнице, она и дня не прожила. Скорей же, скорей! Она видит пылинки, растворившиеся в воздухе, летающие по своей воле и желанию. Как она хотела бы в этот миг стать одной из них, чтобы быстрей вырваться, унестись из этой мрачной обители зла как можно дальше, на такие высоты, где она готова была растаять под палящими солнечными лучами и камнем рухнуть в море, но испить весь солнечный свет, насытиться и умереть!

Раньше она не знала, что имела в своем распоряжении, какое желанное сокровище. Имела и не ценила, не дорожила им, но стоило его утерять из виду хотя бы на минуту, хотя бы на час, как оно представлялось прекрасней всего на свете. Когда теряешь принадлежащее тебе, но неоцененное, тогда оно приобретает свою истинную ценность с прискорбной ясностью. Только тогда ты можешь увидеть его блеск и притягательность, когда смотришь на него издалека. А пресытившись им, полагаешь, что так должно продолжаться вечно. Так и сейчас Аврора торопила впереди идущих спутников, сгорая от нетерпения, точно человек, подплывающий на утлом суденышке к долгожданному берегу, по которому не ходил многие месяцы.

«Свет, свет! Прильни к груди и больше не покидай меня никогда!» – в радостном исступлении шептала Аврора, ловя сначала капельки света, доносимые ветром, и, наконец, – целый бескрайний океан света. Она зажмурила глаза, ослепнув, но он пробился сквозь реснички и породил множество светлых бликов у нее перед глазами, весело скачущих с места на место вслед за движениями ее головы.

Когда они вышли из пещеры во внутренний двор тюрьмы, глаза немного свыклись с окружающим широким миром, голова проветрилась от невыносимых запахов подземелья: здесь воздух был несравненно чище, чем там, внизу, в кромешной тьме.

Начальник пружинистой походкой подошел к Авроре, положил ей руку на плечо и соболезнующим тоном сказал, что сегодня визитов больше не будет, и, если она пожелает увидеть того заключенного, то ей следует прийти завтра в то же самое время. И, несколько виновато кивнув головой, развернулся, подошел к Сервию, что-то прошептал ему на ухо и пригласил разделить с ним обеденную трапезу, а заодно обсудить все возникшие вопросы. Сервий обернулся к дочери Валерия, сделал той успокаивающий знак рукой, обещая во всем разобраться, и удалился.

Аврора растерялась, что случалось с ней крайне редко: обычно она приводила других в такое состояние, но сейчас не знала, что предпринять. Перед ней раскинулись ужасные ворота, запоры были сняты, стражи расступились, и ей ничего не оставалось, кроме как уйти. И попытаться уразуметь то, что видела глазами, свидетельницей каких шокирующих сцен ей довелось побывать.

Вечером она почти ни с кем не разговаривала. Отец заметил, что она, словно не в себе, настолько мрачна и потрясена чем-то, но из-за обилия неотложных дел не смог улучить минуту, чтобы разобраться в этом, а узнал лишь то, что у дочери был «дурной день». Мать же куда-то пропала, а об Авле она вообще ничего более не узнала, кроме того, что он уехал в другой город искать свой путь в жизни. Но сейчас ей самой было не до всего этого. Чувства ее были накалены до предела, и трезво оценить произошедшее она не могла: слишком довлели эмоции над рассудком, но эмоции неосознанные, хаотичные. То ей мерещились призраки подземелья, а то она вновь радовалась свету. Каждую секунду все в ней прыгало, менялось. Внутри что-то лопнуло, какой-то стержень прежней жизни. Она бросилась на кровать и расплакалась, так и не найдя причины.

Провожая дневной свет и встречая ночную тьму, ей хотелось одного: поскорее заснуть, поскорее забыться. Она была не в силах переносить долее треволнения сегодняшнего дня – они задавили ее своей тяжестью, опустошили. Все тягостные заботы и раздумья слились в какую-то одну чашу, вылитую, словно из железа. И эту чашу ей предстояло выпить либо сразу, что грозило ей преждевременной кончиной, либо по частям. Она знала это. И предпочла второе. Сейчас она только взвалила на себя эту чашу с неведомым содержимым, а вот пить из нее доведется ей еще не одну неделю или месяц. Но это дела будущих дней. Когда же завершится этот? Кажется, он тянется целую вечность с его камерами, где люди с глазами замученных животных протягивают к ней руки и умоляют освободить их – и тогда в благодарность за свое спасение они приведут ее к Квинту.

Тяжелая усталость навалилась на каждую частичку ее натруженного тела и измученной души, давя любые попытки снова пробиться к жизни. Она не заметила, как вся онемела и провалилась в страшное забытье, где ее до полночи преследовал получеловек-полудемон с красными перьями, обвитый дюжиной шипящих и бросающихся на нее змей, непрестанно при этом усмехаясь и указывая ей на дорогу; клетки хлопали железными прутьями, рвались на части, и из них все вываливались и вываливались десятки, сотни разлагающихся и молящих об освобождении тел полумертвых людей, а между ними спокойно шагал начальник с факелом в руках, звал каждого по имени и приглашал к себе на трапезу. А потом все застлала какая-то пелена из сплошного света, и Аврора потонула в ней до самого утра…

На следующий день Аврора возлагала большие надежды. Она знала, что настойчивость и упорство всегда вознаграждаются – фортуна вознаградит за все. С утра удалось свидеться с Сервием, но она разочаровалась этой встречей: Сервий сказал ей лишь то, что человек, приходивший вчера обладает гораздо большей властью и деньгами, и тут он бессилен что-либо изменить, так что ей придется действовать в одиночку. Аврору хоть и смутил такой ответ, но решимости не убавил, и миновали считанные часы, как она ударяла огромное железное кольцо о ворота тюрьмы. Разнесшийся гул вспугнул сидевшую на скалах стаю черного воронья. Их проклятья еще долго затихали в сизых тучах поднебесья. Такое начало ничего доброго не предвещало.

Так и случилось: ей пришлось долго потоптаться по липкому снегу, пока какой-то страж не отворил ворота, но на просьбу увидеть начальника тюрьмы ответил отказом, примолвив при этом, что тот уехал далеко, но, если надо повидать кого, то и он может помочь в этом деле. Девушка обрадовалась неожиданному повороту событий и попросила ее свести к Лутацию, заключенному сюда на днях. Страж на эти слова никак не отозвался, как-то странно смотря на нее. Аврора быстро смекнула, в чем задержка, и сунула ему в руку золотой. Его лицо просияло от радости, и добрым тоном он сказал, что приведет его наверх на прогулку, а она пока может побродить по этому чудному двору. Аврора юркнула вовнутрь, сказав, что тот получит еще золотой, когда приведет Лутация, и запоры за ней с шумом захлопнулись.

Пока страж ходил в темницу, Аврора не теряла зря времени, разгуливая по двору, подошла к отвесной скале, с которой наверняка не раз и не два сбрасывали приговоренных к смерти.

«Жуткая казнь и жуткая смерть», – подумала Аврора, следя, как далеко-далеко внизу об усеянный остриями скал берег бьется буйный Тибр, вздымая в воздух тысячи мелких брызг. Аврора стояла и смотрела на эту могучую реку, что несла свои воды через весь Рим, на эту когда-то питательную вену города. Когда-то в ней была чистая вода, пока гордые человеческие сыны и дочери не стали сбрасывать в ее широкие воды отбросы и помои, грязь и кровь. Сейчас эта река боли – как мутное бельмо на глазу каждого человека, ответственного за свои деяния. Какие, должно быть, ледяные у нее сейчас воды, готовые принять к себе в подводные чертоги очередную жертву, какая вопиющая жестокость совершается людскими руками!

Аврору вывел из задумчивости приближающийся страж. Почему-то он вернулся один, без Лутация. Лицо его живо передавало болезненную боль утраты и тяжкое сознание вины.

– Мне есть, что вам сказать, благородная женщина. Но боюсь, что эти вести не принесут вам радости, я видел, насколько сильно вы хотели увидеть этого мужчину.

– Говорите же, где он, и почему я не вижу его? В сторону пустые разговоры. – Аврора разве что не подпрыгивала от нетерпения, топталась на месте и требовала ответа.

– Тогда я должен буду вам поведать, что заключенного Лутация камера совсем пуста; чиста, как будто, там никого и не было – видать, прибрали. Но как быстро!

Аврора недоуменно моргнула глазами, пытаясь понять: можно ли верить своим ушам, и что же это значит, где же он тогда? Страж заметил ее рассеянный вид и с какой-то гордостью поспешил заверить ее в том, что он, не будь растяпой, обычно все разузнавал у местных управителей, и поторопился сказать:

– А знаете, оказывается, со вчерашнего вечера в непонятной для меня спешке отсюда увезли некоего арестанта в иную тюрьму в другом городе, название которого не осталось запечатлено в документах.

Он стоял с гордым и самодовольным видом, видимо, ожидая заслуженного вознаграждения, но Аврора не удостоила его взглядом, а надменно и с ноткой властности, почуяв раболепство в голосе стража, спросила:

– А видел ли кто, как его увозили отсюда вчера вечером?

Страж мог только помотать головой.

– Нет. Как я ни расспрашивал старательно, но известие сие записано в книге учета заключенных, а если перевозили, то думается, что под покровом ночи как государственного преступника…

– Государственного преступника?! – неожиданно для себя переспросила Аврора. – Не ослышалась ли я?

– Ни на малость. Могу в этом вас заверить. Так помечено его преступление: государственная измена, сменить был приказ место заточения; город неизвестен, тюрьма неизвестна. Это все, что удалось мне узнать. Большее мог бы сказать, возможно, сам наш начальник тюрьмы, но по слухам он уехал надолго и вернется нескоро.

Аврору это известие потрясло, мертвенная бледность проступила на алых щеках и могла выдать ее, но тот не заметил этого. Она дала стражу монету и попросила проводить ее к выходу. Что-то больно сжимало ее сердце мертвой хваткой, ей хотелось вырваться на волю из этого жуткого места, несущего дурные вести. А чего иного можно было ожидать, если само предназначение здешних краев состояло в сборе зла и умерщвлении последних крох добра? Выносить это она больше не могла. Чьи злые помыслы все это сотворили? Аврора напрасно терзала себя этими думами – они были бесплодны, как и попытка увидеть сегодня Лутация.

Еще один день пробежал в напрасных усилиях, сверкнул и погас во вспышках разноцветных огней, принеся разочарования и потрясения. Похоже, удача отвернулась от нее. Слишком долго она злоупотребляла ее дарами, и вот наступает, видимо, время оплатить все долги своенравной богине: только вознесла на вершины неба, как хочет прямо в ад низложить. Аврора наблюдала, как предвечерняя мгла сгущала свои краски, как бесплотное покрывало ночи простиралось над бездушным городом. Как можно отыскать правду, если все ее одежды – черны? Как ее узнать, если ее белые и прозрачные черты люди скрывают за ворохом черного могильного платья, в складках которого среди густой тьмы принимаешь черное за белое, а от белого, если случаем и наткнешься на него, шарахаешься, как от привидения?

Аврора была печальна, горькая потеря терзала ей душу, и напрасно взывала она к богам о помощи в поисках Квинта, напрасно вопрошала о том, что ее сердце так тревожило, искала скорбную минуту, что родила в ней ту непереносимую боль и заставила терпеть неожиданную муку.

– Что приключилось со мной за эти дни? Куда исчезли все мои мечты, оставив только сплошные разуверения в моих днях? Что изменило так меня? Какая разлука породила то ненастье, что бушует во мне без умолку, почему несчастье не покидает и рождает все новую смуту, как будто прогневила я чем Немезиду? Утрата настигла меня тяжкая, нелегкая, изводит и мучит уж сколько дней, и где мне сыскать отдохновение?

Ночные тени без конца плясали под ее окнами, неистово и дерзко. И каждый раз, как усталые глаза смотрели в их сторону, они дьявольски преображались, и ей все мерещилось улыбающееся лицо мужчины с красными перьями.