Текст книги "Не все золото, что блестит"

Автор книги: Марина Рузант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Не все золото, что блестит.

Глава 1.

Психушка.

Солнечный луч удивительно легко и невесомо скользил по стене. Хотелось накрыть ладонью это яркое пятно может быть потому, что оно совсем не вписывалось в мрачный интерьер комнаты, а может быть потому, что раздражало своим несоответствием состоянию и настроению больной, молодой женщины. Пятно потихоньку, не спеша, переползало по стене из одного угла комнаты в другой угол. Не смотря на раздражение, Анна не сводила глаз с этого единственного островка-отголоска ее прежней радостной жизни. Ведь было и в ее жизни светлое и радостное время, причем совсем недавно. Стены и потолок выкрашены краской серого, мышиного цвета и потому слились в единое целое замкнутое пространство и если неплотно прикрыть глаза, то из-под ресниц не различается граница между стенами и потолком, как не различается граница между прошлым и настоящим. Кажется, что серое прошлое плавно перешло в серое настоящее и только маленький, но яркий и радостный лучик солнца на мгновение озарил ее пусть еще молодую, однако уже никчемную и постылую жизнь. Создается впечатление, что не только сама Анна находится в сером замкнутом пространстве больничной палаты, но и ее душа прибывает в какой-то серой невесомости между небесами и землей.

Больничная палата, где находилась женщина небольших размеров, полупустая. У стены справа от двери металлическая кровать с низкими спинками. Такие кровати она видела в старых советских фильмах, которые с великим удовольствием, бесконечное число раз, смотрит бабушка. Спинки кровати выполнены в виде вертикальных металлических прутьев, упирающихся в горизонтальную тоже металлическую планку. На жесткой скрипучей сетке тонкий матрац. Сквозь матрац выступают пружины и нужно умудриться лечь так, чтобы они не впивались в тело иначе уснуть просто невозможно. Для того, чтобы повернуться на спину или на другой бок, нужно сначала руками нащупать место будущего расположения тела, и только потом аккуратно перенести себя. Рядом с кроватью серая тумбочка с двумя полочками и без дверцы. В углу странной формы серый стул с высокой спинкой и подлокотниками. Слева от двери раковина и здесь же унитаз. Вот и вся немудреная обстановка.

Небольшое окно с решетками несколько скрашивало интерьер и позволяло пусть хоть приблизительно составить представление о месте пребывания. Судя по тому, что везде горы мусора, мебельного хлама и отходы строительных материалов, окно выходило на задний, хозяйственный двор. Метрах в пятнадцати от здания возвышался высокий бетонный забор, ни начала, ни конца, которого не было видно. Вдоль забора на площадке стояли четыре мусорных контейнера. Каждое утро приезжала машина, из которой выпрыгивал молодой парень, забирал мусор из контейнеров в машину. Процедура эта была не продолжительная, но уж очень громкая. По обозреваемой территории ходили исключительно работники медицинского учреждения, посторонних людей не появлялось. Женщине не доставляло удовольствие наблюдать за происходящим за окном, но в данном месте и в данное время это было единственное занятие, когда она могла отвлечься от своих горьких мыслей. Палата находилась на первом этаже здания и где-то недалеко от кухни. Если хорошенько прислушаться, то различимы обрывки разговоров, из которых можно лишний раз убедиться, что находится Анна в психиатрической лечебнице. Первое время она еще пыталась возмущаться, выражать недовольство своему насильственному пребыванию в специальном лечебном учреждении, но персонал, привыкший к «эксцентричным» клиентам не обращал внимания на ее требования. Впрочем, больная не сразу поняла, что она больна и чем конкретно.

Когда трое суток назад Анна пришла в себя, открыла глаза, она с недоумением оглядела комнату. Все вокруг не знакомо. Она никогда здесь не была, и даже представить себе не могла, где находится. Обстановка напоминала больницу. Только почему-то палата совсем унылая, и ее кровать одна в комнате. Рядом с кроватью, на стуле, дремлет пожилая женщина в синем халате. В палате полумрак. Голова тяжелая и поворачивается с трудом, в ушах шум, словно где-то рядом под сильными порывами ветра шумят деревья. Стоит слегка наклонить голову и все вокруг плывет. Это состояние невесомости, оторванности от окружающего мира, пугает. Женщина попыталась правой рукой убрать прядь волос упавших на глаза. Рука словно не своя, тяжелая и непослушная. К руке лейкопластырем закреплен катетер, от которого тянется тонкая трубочка к капельнице. Очень хочется пить. Больная пошевелилась. Дежурившая женщина тут же открыла глаза.

– Ну, вот и очнулась, милая. Значит, все будет хорошо, – улыбнулась сиделка.

– Ты, душа моя, лучше пока не двигайся, слаба еще.

Больная попыталась попросить воды, но язык не слушался.

– Знаю, знаю, о чем хочешь попросить, – заверила она

– Без доктора ничего не дам. Подожди чуток, сейчас схожу за ним, а уж он сам решит что можно, а что нет.

Сиделка вышла из палаты, и было слышно в тишине как она, шаркая ногами, удалялась по коридору. Анна прикрыла глаза, задремала. Из состояния полусна вывел бодрый мужской голос:

– Так, так, а говорят, что пациентка наша очнулась. Не вижу. Или смотреть на меня не желаете?

Больная открыла глаза. Рядом с кроватью, облокотившись на спинку, стоял пожилой мужчина в синих брюках и синем халате. Доктор среднего роста, несмотря на возраст, спортивного телосложения, с совершенно седыми волосами. Из-за его плеча выглядывала сиделка:

– Совсем другое дело, – он присел на кровать.

– Что же вы дорогая моя, Аннушка, такое греховное дело задумали? Молодая, красивая, умная девочка, а такое наделали. Неужели иным способом нельзя свои проблемы решить?

Доктор осмотрел женщину. Видимо остался не очень доволен ее состоянием.

– Дурочка, ты еще совсем глупая дурочка, теперь давай, карабкайся, помогай мне вытаскивать тебя, – он поправил одеяло, проверил капельницу, наклонился и погладил пациентку по голове.

Толи от жалости к себе, несчастной, толи от искреннего проявления доброты и внимания доктора, Анна заплакала.

–Успокойся, все страшное уже позади. Набирайся сил. Мы с тобой еще поговорим и не раз.

– Зоя Ивановна, уколите ее, пусть спит. Для нее теперь сон – лучшее лекарство.

Дверь за доктором закрылась. Зоя Ивановна поставила укол и Анна забылась глубоким, тревожным сном.

Очнулась от сна все в той же палате. Именно очнулась, а не проснулась. Было ощущение, что она вовсе не спала, а перенеслась из одной реальности в другую. В обеих реальностях тяжелое чувство обреченности не покидало ее, ни счастья, ни радости уже не будет никогда. Где-то шевельнулось понимание – а ведь это чувство она уже испытывала, только вспомнить не могла когда и почему. Женщина лежала с закрытыми глазами. Открыть глаза не было ни сил, ни желания, но твердое убеждение, что за время ее «отсутствия» место пребывания не изменилось, не покидало. Все тот же неприятный больничный запах лекарств и казенного имущества, шум от проезжающих за забором автомобилей, голоса снующих под окнами работников больницы. В палате довольно свежо, видимо, открыта форточка или приоткрыто окно, потому и звуки, доносящиеся с улицы более громкие и четкие. Анна открыла глаза – так и есть: серая комната, обшарпанная мебель, скрипучая кровать и тот же катетер на руке. Капельница стояла у противоположной стены, стула около кровати не было, в палате она находилась одна. Собравшись с силами, больная, опираясь на локти, приподнялась. Как только голова оторвалась от подушки, перед глазами поплыло. Остановка, передышка. Постепенно головокружение прошло. Следующее усилие – села. В глазах потемнело. Привалилась к стене. Опять передышка. Опустила ноги на пол. Рывком встала. Ноги, словно ватные, подкосились и женщина начала медленно оседать на пол. Она уже не слышала, как в двери щелкнул замок, не видела, как открылась дверь и как к ней бросилась Зоя Ивановна. Медицинская сестра пришла разбудить и накормить пациентку. Быстро поставив поднос с едой на тумбочку, она в последний момент подхватила падающую без чувств женщину.

– Куда же ты собралась, девонька? Ты же слабенькая еще совсем. Не спеши вставать. Лежать надо, сил набираться, – приговаривала мед. сестра, бережно укладывая непослушную больную на кровать.

– Ложись, ложись, доченька. Давай помогу ножки поднять. Вот так и хорошо. Теперь подушку поправлю и одеялко подоткну. Отдохни немножко. Тяжко тебе сейчас, родимая.

От этих ласковых слов, участливого тона, от столь необходимого доброго, заботливого отношения веяло таким искренним теплом, что у Анюты непроизвольно потекли слезы. Она не пыталась их вытирать или прятать. Сначала шмыгала носом, стараясь не впадать в истерику, но нахлынувшие боль и страдания в сочетании с чувством безысходности как бурный горный поток, прорвали плотину сдержанности, и женщина разрыдалась.

– Поплачь, поплачь, милая, пусть слезы душу омоют, пусть очистят, – успокаивала больную Зоя Ивановна.

– Вылей в слезах свое горе, станет легче, – прижимая к своей пышной груди голову Анны, наставляла она душевно.

Анна всем телом прижалась к пожилой, доброй женщине ища у нее участия и защиты, а та с пониманием гладила ее вздрагивающие от рыданий плечи. Зоя Ивановна за тридцать с лишним лет много чего повидала в этой психиатрической клинике. Сотни людей согревала она своим добрым сердцем. Для таких пациентов, как эта молодая, красивая женщина, лучшим облегчением души в данное время, будет – выплакать свое горе. «Пусть плачет, – думала она, – разговоры будут потом».

Глава 2.

Доктор

Никто не засекал время, сколько две женщины просидели обнявшись. Анна то затихала в своих рыданиях, то, вдруг вспомнив что-то, заходилась с новой силой. Человеку стороннему, наверно, было бы довольно жутко видеть эту щемящую сердце картину. Плачь молодой женщины сопровождался то стонами, то подвыванием. Все происходящее нельзя назвать истерикой, это скорее и есть «плачь души». Зоя Ивановна ласково гладила больную по голове, шептала добрые, ободряющие слова, едва заметно покачиваясь из стороны в сторону, как – будто укачивала маленького обиженного ребенка.

Понемногу пациентка успокоилась. Обед, принесенный для нее, остыл. Сестра ненавязчиво, ложка за ложкой незаметно накормила Анну. Никто из находящихся в палате женщин не обратил внимания на то, что за время излияний в двери дважды появлялся доктор, но всякий раз, с пониманием ретировался.

Доктора звали Юрий Алексеевич. На вид ему было около семидесяти лет. Выпускники медицинских институтов, молодые врачи работать в клинике не хотели. Городок хоть и находился в Подмосковье, но уж совсем на дальних задворках. Добираться до Москвы долго и неудобно. Низкая зарплата и отсутствие какого-либо служебного жилья тоже не способствовали привлечению молодежи на трудовое поприще. Да и положа руку на сердце, не каждый, кто, обучаясь в медицинском учебном заведении, посвящая себя психиатрии, представляет истинную картину того, с кем и с чем ему придется столкнуться в реальной жизни. За время работы Юрия Алексеевича в психиатрической клинике сменилась, пожалуй, не одна сотня сотрудников медицинского персонала. Приходили и уходили врачи, медицинские сестры, нянечки. Он понимал и не осуждал их. Работа тяжелая, пациенты сложные, условия непростые. Положение спасали ветераны, которые и без того отработали здесь не один десяток лет, но продолжали трудиться и в пенсионном возрасте. У каждого своя причина.

Одни, получая небольшую пенсию, не могли свести концы с концами и потому вынуждены подрабатывать. Поскольку работа для них привычная, выполняли ее не один год, то и на пенсии не надо переквалифицироваться, тяни все тот же воз. Для других, в большей степени, одиноких людей, которые в силу сложившихся жизненных обстоятельств, на старости лет остались без семьи, работа это побег от одиночества. В клинике они востребованы, необходимы. Третьи, настолько привыкли, сжились с коллективом, что не мыслят своей жизни вне его. Все у них в порядке, есть рядом близкие, достаток, казалось бы, успокойся уже, отдыхай. Ан нет, несут ноги сами работу. А может быть проявляется в пожилых людях советская закваска, воспитание патриотическое – «сначала думай о Родине, а потом о себе»? Впрочем, не так уж важна мотивация. Главное старики в строю, а молодежь в поисках. Молодые ищут лучшей жизни, а непотопляемые пенсионеры лечат, ухаживают, заботятся, словом, тихо и скромно делают свое дело.

Юрий Алексеевич приехал в Загорск молодым специалистом, после окончания медицинского института. Рассчитывал отработать положенные три года и вернуться в родной Ленинград. Однако, как водится, именно, временное чаще всего становится постоянным. Сначала работал врачом – психиатром в загорской психиатрической клинике, потом принял на себя руководство учреждением. В промежутке между этими событиями влюбился, женился, родил детей. Клиника под его успешным руководством была на хорошем счету. Финансированием не обижали. Своевременно проводили ремонтные работы помещений, обеспечивали необходимыми препаратами, поставляли новейшее оборудование. Сотрудникам, пусть не в полном объеме, но выделяли служебное жилье. Клиника процветала. В значительной степени это было возможно благодаря авторитету Юрия Алексеевича как высококвалифицированного, знающего психиатра, психиатра, что называется, от Бога. К нему приезжали на консультации чиновники самых высоких рангов, их родственники, друзья, знакомые. В случае, когда было необходимо стационарное лечение, помещали в специальные, отдельные, номенклатурные палаты. За тридцать с лишним лет руководства не прозвучало ни одного нарекания в адрес учреждения. Каким образом этот человек умел договариваться со всеми, остается загадкой.

Когда Юрий Алексеевич разменял седьмой десяток, шумно и весело отметив свое шестидесятилетие, он написал заявление о переводе на должность рядового врача – психиатра. Руководство пыталось убедить в несвоевременности данного решения, но он был не приклонен. Причин столь странного поступка не называл и отставку приняли как неизбежность. Тем не менее, вот уже десять лет после неожиданного события, доктор ежедневно консультировал и лечил больных. Почти за пол века практики, видел разное. Через его руки проходили действительно тяжелые больные и симулянты, которые талантливо или не очень изображали психические отклонения, наркоманы и алкоголики во всех стадиях заболевания, люди несчастные, наследовавшие болезни и отчаявшиеся справиться со своими проблемами суицидники. К последней категории больных доктор относился неоднозначно, он не понимал тех, кто пытался разрубить гордиев узел переживаний, путем ухода из жизни.

Юрий Алексеевич не относил себя к верующим. Он не ходил в церковь, не соблюдал посты. С удовольствием смотрел телевизионные трансляции богослужений, интересовался православием, читал Библию. Особенно потрясала глубина библейских притчей. Как врач, он видел и понимал, что религия это тоже своего рода наука, наука о душе. Исполнение заповедей – путь к душевному покою и физическому здоровью. Его поколение выросло на атеизме, и только теперь, в своем немолодом возрасте, с богатым жизненным опытом, стал задумываться – а хорошо ли это? Он разделял отношение церкви к людям, покончившим жизнь самоубийством, как нераскаявшимся грешникам. Каждый человек сам выбирает свой путь, собирает жизнь, словно мозаику. Каждый сам решает, какими красками наполнит эту мозаичную картину. Нет без вины виноватых, мы получаем в соответствии с нашими мыслями и поступками. Человек сам загоняет себя в те или иные обстоятельства. Если имеешь не тот результат, на который рассчитывал, то не надо искать виновных. Жизненные ситуации мы создаем себе сами, сами и должны нести ответственность за них перед собой, перед близкими, перед обществом в целом. Человека без его желания невозможно сделать счастливым или несчастным. Когда люди решаются на суицид, они думают исключительно о себе, нянчат собственный эгоизм, не видят, сколько горя приносят своим поступком близким.

Когда удается спасти человека, добровольно приговорившего себя к смерти, доктор испытывает огромное облегчение. Чаще всего после психологической помощи, медикоментозного лечения, приходит своего рода прозрение, понимание ценности жизни как таковой. Люди с удивлением начинают понимать, что ведь были иные выходы из создавшегося положения. Почему раньше их не видели? Но бывало, когда помочь умирающему не успевали или когда попытка суицида повторялась и спасти больного уже становилось невозможным. Такие случаи доктор переживал тяжело, потому, что согласно его убеждению – жизнь людей это самая большая ценность в этом мире.

Глава 3

Суицид

В тот день, когда в бессознательном состоянии, в клинику привезли Анну, Юрий Алексеевич находился на даче. Заканчивалась первая неделя отпуска. Редко удавалось столь продолжительное время пребывать рядом с семьей. Как правило, ни один отпуск не обходился без срочных вызовов на работу. Уж так повелось, что в сложных случаях или при обращении за помощью номенклатурных клиентов, обязательно вызывали Юрия Алексеевича. Телефонный звонок раздался ночью.

– Юрий Алексеевич, это я, Маша, простите, пожалуйста, за беспокойство. У нас ЧП. Привезли девушку в тяжелом состоянии. Ее муж требует вас срочно, угрожает, – срывающимся от волнения голосом, пролепетала дежурная сестра.

– Он отнимает у меня телефон, – послышался шум, как будто за право владения трубкой боролись минимум два претендента. Раздался чуть хрипловатый мужской голос.

– Подполковник полиции Красильников Роман Николаевич, – четко, по-военному отрекомендовался мужчина.

– Очень вас прошу, не откажите в помощи, жена отравилась, без сознания. Приезжайте, машину за вами отправил. Доктор, пожалуйста, помогите, – умолял испуганный муж.

Спросонья Юрий Алексеевич не сразу понял что происходит. Последние слова мужчины, взывающие о помощи, стряхнули остатки сна.

– Успокойтесь, у нас нет плохих специалистов. Вашей жене окажут необходимую, квалифицированную помощь. Но уж раз машина выслана, приеду, – пообещал доктор.

Он потихоньку, стараясь не разбудить домашних, оделся и вышел на террасу. Буквально через пару минут к воротам подкатила полицейская машина с работающей мигалкой. Доктор быстро сел на заднее сиденье и машина рванула с места.

До клиники машина долетела минут за пятнадцать. Благо время ночное, да и мигалка сыграла свою роль. Дежурная смена активно оказывала медицинскую помощь пациентке. Юрий Алексеевич отметил слаженность и профессионализм своих коллег. Необходимости в его участии не было. Он вышел в приемный покой для встречи с мужем. Тот сидел на стуле, обхватив опущенную голову руками. Создавалось впечатление, что он ничего не видит и не слышит. Врач тронул за плечо. Мужчина медленно поднял голову. В его взгляде застыл один вопрос: «Что с ней?»

– Теперь, можно сказать, угроза жизни миновала. Вовремя привезли. Ребята сработали грамотно, – ответил на немой вопрос Юрий Алексеевич. Подполковник тяжело вздохнул.

– Так что же произошло? – теперь уже вслух поинтересовался доктор.

– Извините за ночное вторжение. Спасибо за участие и содействие. Можно мы с вами встретимся завтра? Сейчас я плохо соображаю. Ребенок у меня дома один остался. Боюсь, проснется и напугается. Поеду я, – попросил Красильников.

– Завтра, так завтра. Я в настоящее время в отпуске. Приезжайте ко мне на дачу, там и поговорим, – предложил врач.

– Обязательно приеду. У меня к вам еще одна просьба, – заметно нервничая, обратился Красильников, – Пожалуйста, не регистрируйте поступление моей жены в клинику. Лучше, если об этом никто знать не будет. Создайте для нее, по возможности достойные условия. Завтра я вам все объясню.

Юрий Алексеевич кивнул. Подобные ситуации в его практике случались и не раз. Это он уже проходил.

Роман Николаевич приехал на дачу к доктору вечером следующего дня. После непродолжительного чаепития, мужчины уединились. Решено было прогуляться по проселочной дороге. Медленно, не торопясь, направились в сторону лесочка.

Даже не знаю, как все случившееся объяснить, – начал Красильников, – мы с Анной женаты уже пять лет. Растет сын Никита, которому в настоящее время три года. Хочу сразу предупредить, что разница в возрасте у нас двенадцать лет и у меня это второй брак. В предыдущих отношениях детей не было, прожили с первой женой семь лет. Разошлись. С Анютой поженились по большой любви. Я служу в органах внутренних дел, карьера сложилась удачно. В семье тоже покой и порядок. Ничто не предвещало этой катастрофы. Ничего недостойного за женой не замечал. Вчера вечером ходили поздравлять мою сестру Юлию с днем рождения. Компания собралась привычная. Все мы дружим между собой уже много лет. Юлька хватила лишнего, с ней это бывает, и при всех заявила, что моя жена спит с Вадимом. Вадим это наш общий друг, мы с ним дружим со школы. Он был дважды женат, но больше двух-трех лет семейной жизни не выдерживал. В настоящее время находится в свободном плаванье. Анюта, как услыхала, выскочила из-за стола и бегом домой, я за ней. Закрылась в ванной. Я предлагал по-хорошему поговорить, разобраться, она молчит за дверью. Подумал – пусть успокоится. Прилег на диван, задремал. Вы, конечно, удивились, что я на слова сестры не отреагировал. Сказать честно, баба она склочная, всю грязь о людях собирает. Частенько случались проколы. Рассказывает о том, чего в помине не было. А жена, женщина ранимая, скандалить не будет. Очнулся. Тишина. Аня, Аня – ни звука. Выбил дверь в ванную, она лежит на полу, на раковине две пустые баночки из-под таблеток. Вызвал машину и к вам.

– С сестрой то поговорили? – поинтересовался Юрий Алексеевич

– Поговорил. От своих слов не отказывается. Утверждает, что это правда.

– А этот, ваш друг, Вадим не пожелал объясниться? – не отступал доктор

– Сегодня целый день пытался с ним связаться. Телефон вне зоны действия. Вот и думай что хочешь.

Юрий Алексеевич остановился.

– Как бы там ни было, очень прошу вас, не выясняйте пока отношений с женой. Мы поработаем с ней, успокоим. В настоящее время она очень слаба. Давайте договоримся – я вам позвоню, когда можно будет с ней встретиться. При любом раскладе, будем помнить, что в жизни всякое бывает. Даст Бог обойдется. А коль грешна она, так нужно быть милосердным. Не спешите с выводами и решениями.

На обратном пути доктор рассказывал собеседнику, почему и как у людей возникает желание свести счеты с жизнью. Вспоминал случаи из практики. Расстались мужчины удовлетворенные встречей. Красильников старался не показать своих тревог и переживаний. Да разве профессионала обманешь?

Глава 4

Страшненькая очкарка

После того как больная с трудом проглотила несколько ложек супа, и наотрез отказавшись от котлеты с картофельным пюре, отвернулась к стене, Зоя Ивановна, прихватив поднос с посудой, потихоньку вышла из комнаты. Юрий Алексеевич попросил ее с особенным вниманием отнестись к пациентке. В клинике Зоя Ивановна была личностью известной, можно сказать, легендарной. Молоденькой девчонкой, после окончания училища, пришла она работать в клинику. По началу никак не могла привыкнуть к специфике медицинского учреждения, к неадекватности пациентов. Со временем больные стали для нее как дети, которые не понимают, что с ними происходит. Она настолько душой прикипела к больнице, к коллективу, что уже не мыслила своей жизни без этой тяжелой и очень неоднозначной работы. Женщина обладала редким даром – уметь жалеть. Ее жалость не унижала и не оскорбляла людей, скорее наоборот, внушала уверенность. Жалея, она взывала к самым лучшим, самым светлым сторонам души больного человека. Эта необыкновенная женщина, можно сказать, вернула к жизни ни один десяток отчаявшихся людей. Она одинаково успешно находила общий язык с мужчинами и женщинами, молодыми и стариками. Вся ее внешность располагала к ней, полного телосложения, статная, с крупными, но мягкими чертами лица, удивляла необыкновенно красивыми, чуть раскосыми карими глазами. Темные, тронутые сединой волосы, гладко зачесаны назад и собраны на затылке в пучок. Большие, сильные руки, играючи, легко управлялись со шприцами, ампулами, капельницами и прочими инструментами. Глядя на руки, кажется, что они грубые, жесткие, на самом деле, необыкновенно мягкие и нежные. Ее голос не спутаешь ни с одним другим, речь плавная с милой, легкой картавостью.

Юрий Алексеевич подробно проинформировал Зою Ивановну, каким образом общаться с молодой женщиной, назначил курс лечения, строго настрого запретил любые контакты с родными и близкими. Сон, покой и постоянное наблюдение за поведением больной. Сестра в душу Анне не лезла, к разговору не приглашала. Очень важно, чтобы она сама захотела поделиться наболевшим. Анна же не торопилась откровенничать. В ее памяти всплывали те или иные картины детства. Она часами лежала с закрытыми глазами, вспоминая прошлое.

Вот она маленькая девочка, сегодня ей исполняется шесть лет. Как повелось в семье, на день рождения девочки приглашаются исключительно взрослые дяди и тети. С кем-то мама вместе работает, кто-то живет по соседству. На протяжении многих лет гостевой контингент не менялся и маленькая Аня знала для кого накрывается вкусный стол. Больше того, она знала заранее, кто из гостей какой подарок принесет. Тетя Оля всегда неизменно дарила куклу и книжку. Причем такая книга уже была у девочки, но ей строго-настрого запрещалось об этом говорить, когда принимала подарок и благодарила тетю Олю. Тетя Таня с дядей Женей дарили какой-нибудь конструктор, дядя Женя считал, что девочка должна развиваться и отсутствие отца в некоторой степени компенсируется сборкой игрушки, поскольку будет развиваться техническое мышление и образное восприятие. Тетя Лена всегда дарила какую-нибудь яркую, вещь в виде платьица, кофточки или юбочки. Сама будучи непревзойденной модницей, она считала, что вкус и умение красиво одеваться, нужно развивать с детства. Дядя Паша и тетя Алла, как правило, приносили что-то движущееся, это мог быть вертолет, автомашина или паровоз. Мальчиковая тема им была ближе, поскольку они вырастили сына, который женился и родил своих двух пацанов. Похоже, они не делали больших различий между увлечениями мальчиков и девочек, ребенок он и есть ребенок, а ему всегда интереснее играть с тем, что летает, плавает или ездит. Никого и никогда не интересовало, а что же на самом деле хочется получить в подарок девочке в единственный ее день в году – день рождения. Анюта видела себя на сцене известной певицей. Она самая красивая на всем белом свете, у нее самое чудесное платье, ее освещают самые яркие лампы, а зал полный зрителей и все хлопают и кричат «браво».

В семье Анны было всего три человека и все женщины: мама – Антонина Сергеевна, бабушка – Ольга Владимировна и собственно сама – Анюта. Три женщины одного рода-племени, одной крови, казалось бы, должны иметь множество точек соприкосновения, схожие характеры, одинаковое понимание жизни, но в действительности, это было не так. Особенно ярко проявлялись различия в отношении мамы и бабушки к маленькой Анечке. Антонина Сергеевна обращалась к ребенку всегда только по имени: – «Анна, принеси мою сумку», или «Анна, убери свои игрушки», никогда не ласкала дочку, не брала на руки, не играла с ней. Отношения между матерью и ребенком носили, если так можно выразиться, оттенок официальности. В голосе звучали нотки сдержанности и легкого раздражения. Мать никогда не наказывала девочку, в классическом понимании этого слова, не лишала сладостей, не ставила в угол, не била. В случаях, когда Антонина Сергеевна была не довольна поведением дочери, она просто прекращала всяческое общение с ней и переставала замечать. Анечка словно переставала существовать в этом мире. Вроде, вот она есть здесь и сейчас, но как только в комнату входила рассерженная мать, дочь словно растворялась в воздухе. Ее не видели, не слышали, не замечали. Девочка «собиралась в маленький комочек», забивалась в угол, сидела там тихо и долго, чаще всего до глубокой ночи. Бабушка осторожно вынимала уснувшего ребенка из угла, раздевала и укладывала в кроватку.

Полной противоположностью в своих проявлениях к девочке была Ольга Владимировна. Бабушка обожала внучку. Называя ее цветочком или воробышком, она активно участвовала в жизни девочки. Пожилая женщина любила и жалела Анюту, старалась окружить ее вниманием и заботой. Они вместе обшивали кукол, гуляли в парке, танцевали и пели, используя в качестве микрофона толкушку для приготовления картофельного пюре. Бабушка была лучшей подругой, с которой можно поделиться самым сокровенным. Ольга Владимировна не случайно уменьшительно-ласкательно называла Анюту воробышком. Она и впрямь выглядела серенькой, безликой птичкой, постоянно о чем-то щебечущей. Внезапно прибегала в кухню и так же внезапно убегала. Но бегал и щебетал этот птенчик только тогда, когда отсутствовала Анна Сергеевна. В присутствии дочери нежность и доброта прятались в самые потайные места и дома воцарялись сдержанность и учтивость. Бегать по квартире, по понятным причинам нельзя, петь и танцевать – верх невоспитанности. Ольга Владимировна несколько раз пыталась поговорить с дочерью на тему воспитания внучки, но та заявила: – «Мой ребенок, как считаю нужным, так и воспитываю». С одной стороны, спорить и ругаться не хотелось, а с другой она чувствовала себя приживалкой. Пенсия маленькая, своего жилья нет. Дочка работает одна, причем работает много и хорошо зарабатывает, содержит ее и Анюту.

Маленькая Аннушка ходила в детский сад, что находился прямо во дворе дома, где они проживали. Ребенок не отличался коммуникабельностью, скорее наоборот, девочка держалась особняком, играла одна с игрушками, которые приносила из дома. У нее не было ни подружек, ни друзей. Когда детей строили парами для выхода на прогулку, ей, как правило, пары не находилось и она либо шла одна, либо за руку с воспитательницей. Мальчишки постоянно шпыняли ее, отбирали игрушки, казалось из всех сил пытались довести до слез. Аня отбивалась от них, защищая себя и свои игрушки, ей было и больно и обидно, но она никогда не плакала и никогда не жаловалась. Девочки хоть и не издевались над ней так открыто, однако играть не звали. Она поначалу попробовала поучаствовать в игре – пойти «полечить» свою куклу к «доктору», та выгнала их из «кабинета». На том совместные игры закончились. Девочки, за глаза, между собой, звали ее очкаркой или палкой. Аннушка в строю стояла первой потому, что была выше всех в группе, нескладная, худая, с длинными руками и ногами, она стеснялась своей внешности. Светло – русые волосы, заплетенные в две тоненькие косички, постоянно провоцировали мальчишек на желание дернуть их. Серо–голубые глаза как бы сливались с бледной кожей лица, отчего выглядели блеклыми, абсолютно бесцветными. Довершением некрасивости девочки являлись, конечно, очко с крупными, круглыми линзами в коричневой пластмассовой оправе. На худеньком личике, с маленьким аккуратненьким ротиком и остреньким, чуть вздернутым носиком, выглядели огромным, грубым нагромождением.