Текст книги "Что за жизнь у нас такая?"
Автор книги: Марина Рузант
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Что за жизнь у нас такая?
В связи с последними пониманиями возраста, трудно определенно судить какая женщина относится к какой возрастной категории. Если рассуждать логически, то женщина, вышедшая на пенсию в положенные, по современным параметрам, для нее шестьдесят три года еще бодра и весела, просто, как утверждают власть держащие, наступил новый период – время жизни в свое удовольствие, правда, где взять денег на это удовольствие они скромно замалчивают. Эдакая молодая пенсионерка, искрящаяся здоровьем, не обремененная обязательствами, с охапкой долголетних планов.
В семьдесят лет тоже ничего особенного не происходит. Опять же, энергичная женщина, уже с небольшой поправкой на возраст, бодрым шагом идет к своим целям, которые сказочным образом, раз за разом, исполняются, что поддерживает и вдохновляет пенсионерку «среднего возраста». Она социально востребована, потому как посещает различные секции и кружки по программе «Активное долголетие». Откуда взяться напастям и болезням, когда в рационе питания овощи и фрукты, все вокруг доброжелательны и медицинские услуги бесплатны? Да пусть дорожают лекарства, зачем они им?
И вот они, восемьдесят лет, – возраст пожилых, но еще не старых женщин, умудренных житейским опытом, почитаемых и уважаемых нашими соотечественниками и в целом – гуманным государственным устройством. Как утверждает песня: «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет». Вот к этому почтенному возрасту и подошла наша скромная героиня – Любовь Владимировна. Сегодня ей то ли к радости, то ли к печали исполнилось восемьдесят лет. К радости – она таки разменяла девятый десяток и теперь ей предстоит «мягкое, красивое» старение, с пожинанием плодов долгой трудовой деятельности на благо благодарного общества. Многие из ее прежних знакомых сошли с дистанции по пути к старости, а она дошла не смотря на смерть мужа, заметно пошатнувшееся здоровье на почве неврозов, депрессий и постоянно скачущего давления. Пусть по утрам не слушаются ноги и трудно встать с кровати, пусть ломит спину, а в голове одновременно урчат двигатели всех машин, припаркованных во дворе дома – все это лишь побочные эффекты старости и жизнь продолжается!
Любовь Владимировна не мучила себя страхами перед смертью, не страдала от навязчивой мысли, что завтра может не проснуться. С годами все чаще и чаще вспоминались прожитые годы: встреча с самым близким и дорогим человеком, замужество, рождение детей, родные, знакомые, работа и должности. Теперь она уже не помнила тех искренних, светлых, всепоглощающих чувств любви, захлестнувших и потянувших за собой, которые испытала при виде молоденького, высокого, очень симпатичного блондинистого солдатика с серо-голубыми глазами.
Солдатика, как выяснилось позже, звали Павлом и явился он к ним в общежитие Педагогического института с дружком в гости к двум девчонкам из соседней комнаты. Клубок воспоминаний о бесшабашной молодости, разматываясь, покатился, и словно, следуя по ниточке когда-то произошедших событий, перед глазами возникли подружки-соседки Таня и Маня. Вернее, Маня на самом деле звалась Машей, но общежитское сообщество окрестило ее в Маню, и получилось веселое сочетание – Таня-Маня. Две подружки-хохотушки не расставались и завидев одну, можно было со сто процентной уверенностью где-то рядом обнаружить другую. В Педагогический поступили на отделение подготовки учителей младшего школьного образования, проще говоря, постигали науку обучения детей в начальных классах школы. Таня с Маней учились в одном классе, в одной школе, в одном районном центре, и дружили много лет.
Девчонки на удивление открытые, бесхитростные, что встречается исключительно в российской глубинке, не только запросто знакомились, но так же запросто приглашали в гости на хлеб-соль и, порой казалось, что у них в друзьях-приятелях состоит если уж не половина города Калинина, то четверть – это точно. Не смотря на такую всестороннюю общительность, ни у кого из постояльцев общего дома и мысли не возникало о грязных взаимоотношениях на их счет. В их малюсенькой комнатке, больше похожей на узкую кладовку с одностворчатым окошком в торце и необыкновенно широким подоконником, служившим одновременно тумбочкой, обеденным столом, книжной полкой и холодильником, частенько останавливались земляки и землячки, приехавшие в областной центр по своим, чрезвычайно важным, неотложным делам.
Для внезапных гостей останавливаться в гостинице не доставало денежных средств, колготиться на единственном, тесном вокзале, построенном еще при Царе Горохе неудобно, хлопотно и, чего уж греха таить, не безопасно. Вот и тянулся народ: знакомые, родственники, знакомые знакомых, к Тане-Мане нескончаемым потоком. Однако может сложиться ложное понимание о том, что общежитие Педагогического института представляло собой сплошной всем доступный проходной двор. Такое впечатление в корне не отражало существовавшей действительности.
В плане посещения общежития все до чрезвычайности строго, чинно, благородно. Дисциплина всегда и во всем. Как это принято повсеместно, за порядком на вверенной территории общего студенческого дома, следил непримиримый, требовательный комендант женского пола, в неизменно строгом классического кроя костюме, с визгливым голосом и всегда в возмущенном тоне. Недремлющие дежурные на вахте у входа в здание, терпеливо учитывали в книге посещений входящих и аккуратно отмечали выходящих. Все, кто в сухом остатке прибывали в стенах общежития на двадцать один тридцать, препровождались с вещами на выход в принудительном порядке.
Возникает резонный вопрос: каким же образом волна облав проносилась над головами Тани-Мани, ни в коей мере не вредя ни им самим, ни их гостям? Дело в том, что в общежитии много лет работали две пожилые вахтерши. Они заступали на сутки и через сутки менялись. Работа не пыльная, в тепле и сытости. Днем они еще расхаживали по коридорам пятиэтажного здания, делая замечания дежурным по этажам, призывая к порядку и ответственности, а вечером, после обхода по комнатам, за которыми значились припозднившиеся гости, ровно в двадцать два ноль-ноль, закрывали входную дверь на два замка до шести часов утра. Блаженно пошвыркав чайку перед телевизором, вахтерши укладывались на боковую, и тебе, – «спокойной ночи старики».
Как-то одна из несгибаемых пенсионерок приболела, визгливой комендантше пришлось срочно организовывать подмену из добровольцев-студенток, в числе коих, вроде как случайно, оказались хохотушки. Получив доступ к ключам всех комнат и служебных помещений общежития, лихие девчата быстренько сообразили в нужную сторону – сделали дубликаты ключей от запасного, пожарного входа. Чтобы через запасной выход попасть на улицу, нужно было открыть дверь ведущую с лестницы первого этажа в подвал, затем пройти по подвалу в другой конец здания и, открыв еще одну, внешнюю дверь, выйти на волю.
Да, система запасного выхода оказалась довольно мудреной, зато совершенно безопасной, так как дверь из подвала на улицу выходила в проходной двор соседнего продовольственного магазина. Так, что отследить кто и зачем мается во всем доступном дворе, просто не мыслимо. Незаметно прошмыгнуть в комнату девчонок в обход вахтерши, тоже не составляло особенного труда. Их коморка, служившая в прежнее время хранилищем всякого хлама, из-за нехватки жилья была очищена и обжита. Хлам вынесли, помещение по мере возможностей подлатали и поселили туда двух непритязательных первокурсниц.
Самое неприятное заключалось не в размерах и скудном ремонте комнаты, а в ее расположении в коридорных глубинах второго этажа общежития. В конце коридора на каждом этаже здания располагались так называемые места общего пользования и дверь на лестницу запасного выхода являлась как бы границей между жилой частью и, так скажем, технической. На границе двух зон с одной стороны коридора – дверь на лестницу ведущую к пожарному выходу, а с другой – дверь в коморку девчонок. Дальше по направлению к торцу: со стороны коморки – туалеты мужской и женский; со стороны лестницы, напротив туалетов – умывальник и душ.
Сквозануть с лестницы в комнатушку – дело нехитрое. Юркнув в наружную открытую дверь, понятно, по предварительному сговору с хозяйками дубликата, скоренько пробежав через весь вполне себе сухой и прибранный подвал здания, подняться по обычно пустой лестнице на второй этаж – вот тебе место ночлега и отдыха. Порой на халявную государственную жилплощадь набивалось до пяти человек: спали по двое на кроватях и один в проходе, на полу. Ступить было некуда и дышать нечем, зато все счастливы и довольны. Надо отметить справедливости ради: приезжие вели себя крайне почтительно, не шумели и по коридорам общаги не слонялись. Сидели в четырех стенах тихо и скромно, в места общего пользования выдвигались под обязательным, строгим присмотром хозяек.
Конечно, о невинных шалостях хохотушек знало все молодое население общего дома, но держало эту тайну без оглашения, а иногда пользовалось тем самым дубликатом, который неизменно хранился у подруг. Случались инциденты, когда в какой-нибудь из комнат заставали неизвестно откуда взявшегося посетителя, который непонятно каким образом проник в здание, не отметившись на вахте. Врали все что угодно: в ход шел подъем по пожарной лестнице на внешней стороне стены, незаметное проникновение через открытое окно на первом этаже или через буфет. Проболтаться о запасном ходе – обрести несметное количество врагов в лице студентов Педагогического института, их родных, друзей и возлюбленных. Кто на такое решится? Поэтому стояли «насмерть», не прогибались под «пытками».
Будущий муж Любови Владимировны со своим товарищем попали к добрым и гостеприимным Тане-Мане. Как и где познакомился товарищ с двумя веселыми подружками, вообщем-то, для этого повествования не имеет значения, главное здесь, – где и как встретились Любаша и Павел. Произошло это чрезвычайно важное событие совершенно обыденно: на кухне общежития, когда Павел добросовестно смотрел за пыхтящей на плите кастрюлькой картошки и упорно не закипающим зеленым эмалированным чайником. Пока хозяйки вместе с дружком собирали на стол в коморке, он со всей ответственностью исполнял приказ об охране кастрюли и чайника. Нет, их не сопрут насовсем, больше того, их могут не тронуть вовсе, только вот содержимое наверняка бесследно растворится в просторах вселенной. Запросто улетучатся и вареная картошка, и даже обычный кипяток. Поди потом, найди шустряков! Если хочешь съесть за свои деньги купленные продукты и собственными руками приготовленное незамысловатое блюдо, то охраняй готовку. А когда приготовишь, тогда вприпрыжку тащи в свои хоромы, желающих снять пробу всегда найдется сколько угодно.
Люба пришла на кухню со своим супчиком уже под занавес, когда Павел сливал воду из кастрюли с готовой картошкой. Одного взгляда серо-голубых глаз было достаточно, чтобы девушка на всю жизнь утонула в этой бездонной глубине. Познакомились запросто, без ужимок, надувания щек и дешевого флирта. «Я Павел», «Я Люба», «Очень приятно . . .». В следующее увольнение Павел уже шел прямым направлением к Любе.
Женитьбу откладывать не стали, расписались еще во время службы в армии. К демобилизации Павел имел полный арсенал: дембельский альбом, свидетельство о браке и беременную жену-студентку. Молодого человека призвали в армию после окончания механического техникума из небольшого уральского городка, куда он и наведался после окончания срочной службы. В планы молодых супругов не входило обосновываться на постоянное место жительства в родном городишке мужа. Другое дело: съездить, навестить родственников, отчитаться за женитьбу без родительского благословения, познакомить с женой. Обернуться за пару недель и назад – в Калинин. Время, можно сказать, поджимало: Любаше нужно доучиваться, самому на работу выходить в качестве помощника мастера в цех завода по производству и ремонту сельскохозяйственной техники. Да и бабулька, у которой договорились снимать угол, долго ждать не будет.
Честно говоря, Люба ехать на малую родину мужа отчаянно боялась. Как-то не принято было в те времена тайно жениться, позорно, что ли для глубинки. Впрочем, своих родителей она тоже не спрашивала, поставила в известность предъявленным документом о регистрации брака, оформленным по всем правилам и законам социалистической действительности, где говорилось о ее новом статусе – мужней жены. Одно дело, обойти вниманием церемонию бракосочетания, намеренно отказавшись от крупных, никому не нужных затрат, среди близких, понятных тебе родственников. Совсем другое дело, продиктовать собственную волю незнакомым людям.
Родители молодой женщины люди обычные, рабочие, без претензий и сбережений. Им все же пришлось из долга перед родственниками устроить праздник в близком кругу, правда с новым платьем, туфлями, сытно пьяным застольем и обязательными в данном случае криками «Горько!». Павел своей обстоятельностью, житейской, хозяйственной мудростью пришелся ко двору. Очень понравился матери, но особенно, отцу жены. Непривычно много общего открылось между тестем и зятем. От Калинина до поселка, где проживали тесть с тещей и старшая, незамужняя сестра Любы, километров семьдесят по бездорожью. Навещать родственников доводилось редко, в основном по праздникам, зато принимали молодых всегда радостно и от души.
Несмотря на вялые сопротивления Любаши, ехать на Урал все же пришлось. Кроме отца и матери у Павла был старший брат и две младшие сестрички. Вопреки страхам молодой женщины, встретили новоиспеченную семью доброжелательно. Когда зашла речь о планах, так сказать, на обозримое будущее, Павел и открой соображения на сей счет. Отец молча задумался, помрачнел, а мать, женщина открытая, эмоциональная, скрывать досады не стала:
– Что же ты, сынок, такую несправедливость делаешь? Мы тебя вырастили, образование дали, на помощь твою надеялись. Вон, девчонок надо поднимать, замуж выдавать, старшего брата женить, а ты по-своему распорядился . . . В хозяйстве мужские руки нужны . . . Ты, значит, в чужих краях счастье надумал искать . .
Люба от материнского укора запылала краснее мака, глаза в пол потупила. Павел, видимо, готовый к такому повороту, спокойно, уверенно ответил:
– Ты права, мама, во всем. И мне, наверно, было бы обидно, если мой сын поступил также как я сейчас, но раз так вышло, поздно оглобли назад вертать. Я слово людям дал и буду его держать. Вас без помощи и заботы не оставлю, буду деньгами помогать и каждый год приезжать. Прости меня, мама.
Мать, гордо неся голову, вышла из комнаты. Больше за две недели к разговору на эту больную тему не возвращались. И только когда молодые уезжали, мать горько заплакала целуя беременную невестку:
– Как родишь, напишите. Если что не сложится, возвращайтесь к нам, всем места хватит и угол освободим, и ребятенка досмотрим . . .
Словно этими слезами женщина омыла души близких людей от тяжести и неловкости. Вернулись Павел с Любашей в Калинин с легким сердцем и чувством исполненного долга. Первой в семье родилась дочка Полина, а через пять лет – сын Юрка.
На пенсию Павел ушел в должности старшего мастера участка не потому, что карьера не двигалась. Наоборот, двигалась, да еще как резво: предлагали разные руководящие должности, да он сам отказывался. Вызывали в администрацию, партком, профком, местком, но никак не соглашался старший мастер на повышение. Из года в год, от заседания к заседанию твердил одно: « Я на своем месте. Знаю, умею, выполняю работу хорошо. Другой мне не надо. Спасибо за доверие!»
Любовь Владимировна в заводские дела мужа не вмешивалась. Квартиру трехкомнатную завод дал, земельный участок бесплатно выделил под дачку, Жигуленком не обидел, зарплату хорошую платил и грамотами с премиями не обходил. Что еще нужно простому, порядочному гражданину?
Сама Любовь Владимировна более сорока лет преподавала в обычной средней школе русский язык и литературу. Сколько мальчишек и девчонок выпустила в большую, взрослую жизнь и не перечесть. И все они прошли через ее душу и сердце. Были послушные, трудолюбивые, жадные до знаний дети, которых не надо подгонять, требовать, наказывать. Они сами, по собственной инициативе изучали дополнительную литературу, копались в биографиях поэтов, писателей, литературных критиков и писали такие замечательные, глубокие по содержания сочинения, что невольно приходилось сравнивать их с профессиональными работами маститых авторов, коим не уступали.
Однако встречались и такие, которым и русский, и литература ни к чему. От них рыдали учителя, отрекались родители, клеймила детская комната милиции. Ни от одного, из так называемых, «бросовых» ребят классная руководительница не отгородилась. Тянула из подворотни как могла: вызывала родителей в школу, ходила сама по домам, постоянно общалась с родителями и участковыми, по возможности контролировала каждый их шаг, будто это ее родные дети. Сердобольная учительница за время своей трудовой деятельности в школе развенчала в собственном понимании установку, что неблагополучные, трудные дети воспитываются в неполных, асоциальных семьях, где один, а то и оба родителя, злоупотребляют алкоголем. Встречались на ее пути и неуправляемые, откровенно хамовитые, с явными бандитскими наклонностями, дети из очень даже благополучных семей, где хороший материальный достаток и родители облечены властью. Каждый случай индивидуален и причины проступков подростков тоже индивидуальны, поэтому прежде чем выносить приговор или давать характеристику необходимо разобраться в ситуации, а не рубить с плеча.
Школа, если к ней относиться со всей ответственностью и душой, отнимает львиную долю времени из жизни педагога. Павел всегда понимал это, и умело считался с непростой профессией жены. Домашних дел не чурался, не расценивал помощь по дому чем-то недостойным: нужно в магазин сходить – пожалуйста; пыль вытереть или пропылесосить – будьте любезны; у плиты над готовкой поколдовать – да без проблем. Вот такой он был – ее Паша. И детей достойных вырастили, и свою жизнь по чести, по совести прожили.
Только ушел Паша из жизни, ушел последним вздохом, единственным стоном, – сполз по косяку на пол в прихожке и скорой не дождался, вскрытие показало обширный инфаркт. Жаловался на сердце, даже у врача наблюдался, да все как-то наскоками. Прижмет износившееся сердечко, – поплетется нехотя на прием к врачу. Чтобы скорую вызвать или там врача на дом пригласить, ни в какую, у докторов и без него работы хватает: вон сколько стариков в поликлинике под дверями кабинетов мается. Жил скромно и ушел бесшумно, словно заботясь о переживаниях и беспокойствах родных.
Первое время после похорон мужа жила Любовь Владимировна будто в густом, плотном тумане: никого не видела, никого не слышала. Потом, много позже, отчаянно силилась вспомнить те страшные дни, недели и месяцы полного одиночества, наполненные непрестанной болью потери. Дочка Полина, сын Юрка, невестка Дина, внуки – все вроде рядом, а все равно совершенно одна. Голова, руки, ноги – все работает, только главного нет – души, которую забрал с собой Павел, оставив на ее месте постоянно саднящую, безжалостную боль. Лишь пол года спустя, она вдруг очнулась от небытия, вышла из продолжительной прострации и спохватилась, а как же поминки на девять и на сорок дней? В ужасе набрала по телефону Полину:
– Поля, ответь мне честно. Мы папе поминки не сделали?
– Какие поминки? – не на шутку испугалась дочь. Она замечала, что мама жила в полу забытьи, была крайне рассеяна, жаловалась на ухудшение здоровья и провалы в памяти.
– Принято на девять дней и на сорок поминать. Мы что, пропустили эти даты? – Любовь Владимировна начинала паниковать.
– Успокойся, пожалуйста. Все сделали в лучшем виде. На девять дней родственники папы с Урала приезжали те, что на похороны не успели. Их еще семь человек прибыло, жили у меня, у Юрки и у тебя. Вспоминай. А на сорок дней приходили только ваши друзья: Лощилины, Смеляковы и Бондаревы. Да, еще твоя соседка по лестничной площадке – Нина Кузьминична.
– Да-да! Что-то начинаю припоминать, – Полина на другом конце связи облегченно вздохнула. – Уральцы в самом деле на похороны опоздали, по-моему из-за нелетной погоды . . . Ладно, я полежу, повспоминаю . . .
– Мам, может к тебе зайти после работы?
– Нет, сегодня лучше не надо. Приходи завтра . . .
Положив трубку на рычаг телефона, Любовь Владимировна прилегла на диване, подложив под голову подушечку и накрывшись теплым, мягким пледом. Не смотря на усиленные старания, женщина так ничего существенного не вспомнила. Провал в памяти словно одним ударом отсек прежнюю жизнь. Говорят, время лечит от боли потерь, может быть кого-то и лечит, но относительно Любови Владимировны – не тот случай. Время собрало разлившуюся в душе боль в одно место, перенесло, спрятало его глубоко от посторонних глаз. И теперь саднила эта боль в той самой глубине, обрекая женщину на пожизненные страдания.
С уходом Павла жизнь не прекратила свой ход. С тех пор минуло четыре, с одной стороны, долгих года, а с другой, промелькнувших, будто со скоростью звука. Сегодня Любови Владимировне исполнилось восемьдесят лет. Поднимаясь по лестнице в подъезде к своей квартире, она мысленно рассуждала над значимостью столь почтенного возраста. Страшная цифра откровенно пугала ее. Далеко не многим знакомым удалось дожить до серьезной даты, из тех, кто дожил, довольно значимая часть откровенно «не дружила с головой». Перед глазами сами собой рисовались ужасные надуманные картины ее умственной беспомощности. Она автоматически открыла дверь в квартиру и вошла в прихожую. Кошмарные мысли, буквально, роились в голове и, каждая вновь промелькнувшая была отчаянно страшнее предыдущей. Ход переживаний прервал телефонный звонок. В трубке торжественно зазвенел голос дочери:
– Мамочка, родная, дорогая, с Днем рождения тебя . . .
Не успела Полина перейти к пожеланиям, мать бесцеремонно вставила:
– Все что нужно ты мне скажешь сегодня за столом. Я сейчас вернулась из магазина, прикупила вкусненького. Жду вас с Кешкой.
– Хорошо, придем после работы . . .
– Вот и чудненько. Пока!
Вторым звонком обозначился с поздравлениями Юрка. Тот со свойственной ему напускной деликатностью, сообщил, что прибудет со своим невеликим семейством вечером, «когда получится». Полина с Кешкой, высоким двадцатилетним красавцем, явились пораньше с прицелом – помочь в одном лице: матери и бабушке, накрыть стол. Помощь Полины как-то сама собой предусматривалась еще с тех времен, когда был жив муж, но сама дочь, освободившись от пут брака, прибывала в разводе. Сказать, что у женщины не сложилась жизнь в общепринятом понимании, «не поднималась рука». Да, рассталась с мужем – отцом Кешки из-за его веселой, разгульной жизни, замешанной на ресторанах, банях, изменах. Серьезных разговоров и не менее серьезных обещаний проистекало великое множество, однако, как говорится: «Горбатого могила исправит», а пока живет – все «горбатый». Так и выдворила за пределы личной жизни на вольные хлеба и разудалое веселье.
То место, что освободилось после в любви обильного сердцееда, разделили между собой сын и работа. Карьера заметно пошла в гору, денег хватало и на вкусно поесть, и на красиво одеться, и на путешествия. Кешка самостоятельно поступил в институт на бюджет, подрабатывал на кафедре. У самой Полины случались романы, но о замужестве даже слышать не хотела. Родители первое время сокрушались непривычностью феминистских взглядов дочери, полагая, что место женщины в семье и непременно при мужчине. Со временем успокоились – дочь успешна и довольна, живет согласно своих пониманий, ей видений. Если дано по судьбе встретить близкого человека, то обязательно встретит, а нет, так оно же не нами предначертано и с этим уже ничего не поделаешь. Стоит ли попусту травить душу?
Кешка, переступив порог бабушкиной квартиры и нежно прильнув к щеке юбилярши, сразу бесцеремонно заявил:
– Дорогая моя, я ненадолго. Побалуюсь тортиком и сердечно откланяюсь.
Такое откровенное пренебрежение интересами пожилой женщины, ничуть не смутило даму. Вполне себе современная бабушка умела понимать внука и ценить время. Впрочем, ее прежняя деятельность в качестве педагога предусматривала продолжительное общение с продвинутой молодежью и поэтому столь некорректное для многих поведение, в глазах Любови Владимировны рассматривалось как чудаковатое проявление шутки и не более того. Безусловно, добросовестное «отсиживание» продолжительного времени в компании возрастных женщин, не самое лучшее времяпрепровождение для молодого парня. Хотя и им с дочерью поболтать о своем, о женском, без посторонних молодых ушей гораздо комфортней и спокойней.
Пока Полина с сыном сервировали стол закусками, фруктами и сладостями: нарезая, размещая, уплотняя, Любовь Владимировна в задумчивости осматривала все открытые поверхности в квартире. Начав с трельяжа в прихожей, плавно перешла в комнату. Она методично открывала створки серванта, книжного шкафа, секретера, оглядывала полки, залазила в ящики, интересовалась за телевизором. Глядя на ее молчаливое старание, Кешка, указывая на бабушку взглядом, характерным вскидыванием головы спросил у матери, мол, что это с нашей юбиляршей? Полина, прибывая в полном неведении, только скромно пожала плечами, мол, да кто ее знает . . .
Спросить «в лоб» было как-то неудобно. Печально сосредоточенный вид предупреждал об отстраненном состоянии бабушки, и любопытное вмешательство в поиски грозило всплеском раздражения. Во избежание неприятного инцидента разумнее было дождаться добровольных пояснений на этот счет. Между тем, закончив со спальней, пожилая женщина направилась с обыском в кухню. Хорошо к этому времени праздничный стол, накрытый к торжеству в лучших традициях давно минувших пышных застолий, терпеливо ожидал гостей, а в кухне царил полный порядок. Пока бабушка гремела ящиками, выдвигая их один за другим, хлопала дверцами шкафов, дочь удобно расположилась в кресле перед телевизором, а внук по свойски налил себе чаю и церемонно уселся во главе стола.
– Кеш, можно было бы и остальных подождать, – скорее из воспитательных целей, нежели из упрека, равнодушно заметила Полина.
– Кого остальных? – поинтересовался парень в ответ, поддевая лопаткой кусок шоколадного торта.
– Нас с бабушкой . . . для начала . . .
Кусок соскользнул с лопатки и плюхнулся в тарелку, разлетевшись на маслянистые куски.
– Бабуля шарит по кухни будто партизанка в белорусских лесах, у тебя сериал перед глазами и целый вечер свободного времени . . . – первая ложка с тортом отправилась в рот, парень от удовольствия расплылся в улыбке, – а мне, представь себе, некогда.
– Что бабушка ищет? – не поворачивая головы, поинтересовалась мать.
– А я знаю? Говорю же, как партизанка в разведке . . .
Из кухни появилась растерянная пенсионерка с посудным полотенцем в руках:
– Полина, ты случайно ключи от квартиры не видела?
– От чьей? – беспардонно в разговор вмешался внук.
– От моей, разумеется, – спичкой вспыхнула бабушка.– Ищу весь вечер . . . Куда девала? Не помню . . .
– Бабуля, ты сядь на диван, успокойся и медленно, сосредоточенно вспоминай. Начни с того, как подошла к двери в подъезд, поднялась по лестнице, открыла дверь в квартиру и дальше . . .
Любовь Владимировна последовала совету внука, добросовестно села на диван, для пущей сосредоточенности прикрыла глаза. Прибывая в полной прострации, отдельно от происходящего в комнате, вдруг с округлившимися от ужаса глазами, хрипло произнесла:
– Дверь в квартиру была открытой . . . я не открывала ее ключом . . . просто повернула ручку . . .
Рука Кешки с тортом замерла в воздухе. Полина резко обернулась к матери лицом:
– Это как открыта? – не поняла она.
– Бабуль, может быть, ты ее забыла закрыть, когда ходила в магазин?
Пожилая женщина в недоумении пожала плечами:
– Может быть . . . теперь уже не вспомню . . . Я могла не закрыть квартиру . . . поспешила . . . забыла . . .
– Слушай, а тебя не обокрали? – предположил внук. – Давай, проверим.
– Я уже все осмотрела в квартире. Ничего не пропало.
– А деньги?
– Какие там деньги . . . Нет. Все на месте.
– Так ты все же брала ключи с собой? В чем ходила в магазин? Сумку брала? – сыпля вопросами на ходу, Полина направилась в прихожую.
– Ходила в костюме бордо, в нем нет карманов. Сумку брала, в ней все осмотрела – нет.
Дочь, вернувшись из прихожей с кожаной черной сумкой в руках села на диван рядом с матерью. Высыпав содержимое сумки на поверхность дивана, выворачивала карманы и карманчики, шарила рукой по закромам, потом, перебирая каждый предмет, отправила его на место. Ключей не было.
– Может завалились за трельяж? – Кешка отправился с осмотром.
Раздался нерешительный звонок в дверь, щелкнула задвижка под руками внука, и прихожая наполнилась не по возрасту звонким голосом Нины Кузьминичны, многолетней соседки по лестничной площадке. После немного бравурной и в то же время сентиментальной процедуры поздравления, юбилярша, провожая гостью к столу, так, между прочим, поинтересовалась:
– Нина Кузьминична, я сегодня утром встретила вас у дверей вашей квартиры, помните?
– Конечно, – без задней мысли утвердительно улыбнулась приветливая соседка. – Я с почты шла . . .
– Нина Кузьминична, когда мы встретились, я квартиру, наверно, замыкала?
– Нет. Вы просто прикрыли дверь и стали спускаться по лестнице вниз . . .
– Почему вы уверены, что мама лишь прикрыла дверь, а не замкнула ее на ключ? – как можно безразличнее, подыгрывая матери, уточнила дочь.
– Я же заранее была приглашена на торжество. Когда Любовь Владимировна проследовала к лестнице без задержки, я еще подумала, что вы, Полюшка, отпросились с работы и помогаете маме с празднованием. Я была уверена, что дома кто-то остался . . .
– А вы что делали в то время?
Соседка задумалась на пару секунд, и здесь же отрапортовала:
– Возилась с замком. Дверь почему-то просела и теперь замок заедает . . . Что случилось? – Нина Кузьминична с риторическим вопросом, обращаясь ко всем сразу и ни к кому конкретно, обвела присутствующих взглядом.
– Я сначала забыла замкнуть дверь, а теперь не могу найти ключи . . . Уже все осмотрела, как в воду канули.
Гостья, усаживаясь за стол на предложенное место, неугомонно щебетала на определенно понятную ей тему:
– Ой, вы знаете, у меня тоже такое бывает. Я даже могу ключи в двери оставить, а сама уйти. Недавно девочка с третьего этажа позвонила, оказалось, я квартиру открыла, вошла, ключи в дверях оставила. – Не дожидаясь реакции окружающих, залилась громким смехом.