Текст книги "Совсем не так, как летом (СИ)"

Автор книги: Marcus

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

В долине было совсем не так, как летом. Бина выскочила из машины, подпрыгнула от восторга, прижала кулачки к груди, замерла. Папа с мамой вытаскивали из багажника лыжи и рюкзаки, а она стояла на вершине склона, смотрела в сверкающую снежную необыкновенность.

  – Ой мамочка! Ой папочка! Как красиво! Как здорово!

  Долина убегала между зубастыми кряжами. Снег на Горах разбрасывал яркие искры. Небо – глубокое, синее – было не холодное, жесткое, а бархатное, ласковое. Солнце разливалось по снегу сияющим морем. Горы стояли спокойные, сонные, и слепили ледяным сверканием. Дышалось так чисто и радостно, так глубоко и сладко, что хотелось визжать и прыгать.

  – Еще как здорово, – папа выложил на снег маленькие Бинины лыжи. – Зимой здесь обычно хмуро и пасмурно, ветер, а эта неделя очень погожая.

  – И холоднючая! Как у меня нос щиплется!

  – Еще как холоднючая, – сказала мама. – Поэтому вести себя нужно по-другому, по-зимнему.

  – Совсем не так, как летом, – папа помог надеть лыжи.

  – Еще как! Ночью, наверно, тут все замерзает до звезд! А как же звери? У них ведь тепло в норках?

  – Конечно, – папа поднялся, закрыл машину. – Они давно научились строить теплые норки.

  – И как себя вести когда холодно, – мама поправила Бине шапочку.

  – Но мы тоже знаем!

  – Конечно. Самое главное – осторожно. Сейчас мы осторожно спустимся, осторожно пойдем, и доберемся вон до того склона.

  – Нам туда? Знаю! Но это ужас как далеко! Летом мы шли целых полдня.

  – Сейчас будет быстрее, – сказал папа. – Речка замерзла, мы перейдем по льду, и пойдем напрямик.

  – А вдруг лед треснет, и мы провалимся? Здорово, да?

  – Не треснет. Речка замерзла сильно, лед крепкий. Мы пойдем осторожно, и с нами ничего не случится. А если станет опасно, Горы подскажут.

  – Мы с ними дружим, – мама поправила Бине шарфик. – И они подскажут если что-то не так.

  – Сначала доходим до той рощицы, – папа надел рюкзак, взялся за палки. – Смотри какая она сейчас белая, пушистая... И там речка, помнишь? Мы ее перейдем, и на том берегу посмотрим как дальше.

  Бина еще раз оглядела снежно-синюю блистающую картину, взяла свои палочки. Папа пошел впереди. Она двинулась вслед, за ней мама.

  * * *

  Вокруг было просто невероятно. Миллионы искристых зайчиков прыгали по сугробам. Звонкий хрустальный воздух сиял солнечным золотом. Солнце плыло в шелковой дымке над блестящими пиками. Все погрузилось в холодный солнечный сон – огромные камни в сверкающих одеялах, одинокие кустики в пушистых перинках, маленькие рощицы под леденелыми покрывалами. Небо отражалось голубоватой прохладой на золотистой сонности Гор. По долине растеклась волшебная тишина, только чуть слышно шуршал по сугробам ветер.

  Они спустились и бежали внизу, рассекая слепящее море снежного света. По сторонам полого поднимались склоны, дальше прыгали вверх, в небесах превращались в ледяные скалы, и крошились сверху льдистыми искрами. Искры-зайчики катились по снегу, подскакивали на камнях, ссыпа́лись с уступов, бегали по деревьям. Иногда несколько зайчиков встречались на какой-нибудь ветке, и тогда ветка роняла лохматый клубок – он падал мягко и медленно, в сияющем воздухе, и тихо сверкал.

  Наконец спустились туда где летом пришлось поворачивать и искать как переправиться через речку. Тогда долго шли вдоль потока, пока не нашли перекат, где вода, весело булькая, разбегалась между камнями. (Вымокли, правда, в брызгах насквозь, а папа вообще поскользнулся и угодил в воду по пояс, но это было просто ужас как здорово и интересно.)

  А сейчас! Речки – быстрой, холодной, чуть мутноватой (какой должна быть вода стаявшая с ледников) – речки не было! Теперь здесь стелился пушистый ковер – голубые искорки-золотинки по снегу, тонкие травинки-палочки по берегам, птичьи лапки-следы на корочке наста. И обжигающе свежий, какой-то хрустящий холодный карамельный запах – не надышаться.

  – А где речка? – Бина подпрыгнула, прижала к груди кулачки с лыжными палками. – Тут летом речка была! Я ведь помню! Куда ее дели?

  – Речка на месте, – сказал папа. – Там внизу, течет себе и течет, как летом.

  – А-а! Это она на зиму так. Там ей тепло, уютно!

  Перешли замерзшую речку, побежали дальше, и очутились наконец у пригорка, куда собирались попасть. Сняв лыжи, устроились у валуна, который с одной стороны скрылся под снегом, а с другой, с солнечной, оброс зеленовато-оранжевым мхом. Бина сняла рукавички, потрогала тепловатый шершавый бок.

  – Это наш самый камень! Какой он тут мягонький. А давайте тут будем обедать! Тут так уютно, и все так здорово видно!

  Уселись, прислонившись спиной к уютному камню, стали обедать. Бина отхлебывала ароматный чай с травами, жевала бутерброд с сыром, вкусный здесь просто ужасно – когда вокруг так снежно и холодно, так сверкающе и лучисто, так льдисто и бесконечно.

  Солнце уже покатилось к закату. Впереди, далеко-далеко, между Гор распластались слоистые дымки. Вечереющие лучи отражались от них, сеялись под сонными пиками. Ветер стих, тишины стало больше; даже зайчики затаились на кончиках веток, и уже, наверно, устроились на ночь.

  Когда пообедали, папа собрался наверх, на вершину пригорка, чтобы сделать фотографию зимней долины. (Фотографию он задумал давно, еще летом, – нужна для работы.) Они обнялись на прощанье, папа стал подниматься по склону. Бина с мамой смотрели как он пробирается между пушистыми белыми камнями, пока в глазах не поплыли жемчужно-сиреневые круги.

  – Мамочка, а ведь папа там долго будет! – Бина зажмурилась, отвернулась от ослепительной яркости. – Можно еще и погулять успеть. Можно я немножко тут погуляю?

  – Только не уходи, чтобы я тебя видела.

  – Конечно! Я здесь, недалеко, вокруг камня. Просто ужас как интересно, ведь здесь сейчас совсем по-другому! Совсем не так, как летом.

  Она обошла вокруг камня, потом еще раз обошла вокруг камня. Потом чуть-чуть погуляла на север, потом чуть-чуть погуляла на юг. Папа пока не спускался, и Бина снова чуть-чуть погуляла на север. Потом снова побежала гулять на юг, старательно оглядываясь, чтобы не потеряться в снежной пушистости. (Сколько времени уже прошло! Час, а может быть два, а может быть три, а может быть целых четыре. Какую там уже фотографию можно сделать огромную!)

  – Бина! – в звонкой серебряной тишине рассыпался мамин голос.

  – Да, мамочка! – она замерла на тропинке, обернулась. – Что?

  – Стой на месте, никуда не ходи! Папа машет – застрял на том узком проходе. Надо подняться, помочь. Один он там не пройдет, все-таки... С этими своими железками... Стой на месте, никуда не ходи, мы быстро!

  – Конечно, мамочка, поняла! Только вы там быстрей, ладно?

  – Как получится! Жди, и чтобы я тебя сверху видела!

  – Я тут потопчусь, вокруг камушка, ладно? А то если буду стоять, замерзну ведь!

  – Только чтобы я видела!

  – Конечно, мамочка, поняла! Чтобы ты видела!

  Мама стала подниматься по белому склону под самое синее небо. Она останавливалась, махала Бине руками, и та радостно прыгала и махала в ответ.

  – Ладно. Пусть они там пока спасаются и делают фотографию. А я тут пока потопчусь, вокруг камушка. А то, если буду стоять, замерзну ведь.

  Осторожно пошла вдоль укутанной снегом речки, с восторгом узнавая деревья, кусты, камни – которые видела летом.

  – Ага, вот оно, это деревце! А где же камушек был? Ага, вот он, нашла. Какой весь снежный теперь! А ручеек... Где ручеек? Здесь, что ли? И куда делся теперь?

  Присела, поворошила снег там где летом был ручеек (был обязательно, между камнем и деревом – они ведь нашлись). Поднялась, посмотрела в высоту склона, помахала крапинке-маме и крапинке-папе.

  – Ух ты, какая ложбинка!.. Как же я летом ее не запомнила? Или ее тут не было? Нет, как же так. Не может такого быть. Сама виновата. Надо было лучше смотреть, летом. А если не было, и вдруг появилась, то она, значит, волшебная. И там должно быть просто ужас как интересно. Наверно. А они там пусть пока спасаются и делают фотографию. Я успею. Я только туда и обратно, быстро! Я ведь умница.

  И Бина свернула в ложбинку, и побежала вперед, вдоль бархатно-белой полоски, под которой дремал ручеек. Бежала, бежала, бежала – остановилась, замерев от пронзительного восторга.

  Солнце, которое уже касалось краешка Гор, рассы́палось в снежных черточках-ветках. Зайчики – просто невообразимо сколько! – покрыли ложбинку всю целиком, сверху донизу. Горы здесь были такие ласковые, зайчики такие пушистые, воздух так сладко вливался в грудь, что Бине захотелось подпрыгнуть и полететь. Как заколдованная двинулась дальше. Шла в прозрачной пронзительной тишине... Шла, шла, шла... И вдруг что-то случилось.

  Зайчики растворились. Солнце упало за Горы. Стало темно и тревожно. Воздух потяжелел. Далеко за спиной что-то ухнуло, ветки вздрогнули, посыпались хлопья тусклого снега.

  Бина вздрогнула тоже, обернулась. Там где она шла – где было радостно, весело, и прозрачно – теперь стало мрачно, тревожно, и непонятно. Побежала обратно. Бежала, бежала, бежала, забежала за огромную лапу, которую выставила гора поперек дороги... И остановилась как вкопанная.

  – Ой мамочка! – прижала ладони к щекам. – Ой папочка!

  Впереди ничего не было. Ложбинку перере́зала стена снега. Деревья, камни, кусты – все вокруг было засыпано снежной пудрой – она кружилась еще кое-где, в мрачных углах. Опустилась тревожная тишина.

  – Мамочка... Папочка... Как я теперь найдусь? Как через этот снег перебраться? Ведь такая ужасно огромная куча... До неба!

  Бина стояла, плакала, вытирала слезы холодными рукавичками. А вокруг становилось темнее, мрачнее, страшнее. И нос начинало хватать не на шутку, и воздух все каменел, и дышалось им все тяжелее.

  Устала плакать, стояла теперь просто вздыхая. Стоять становилось холодно, куртка переставала греть, пальцы в ботинках начинали мерзнуть. Бина решила, чтобы согреться, попрыгать. Прыгала, прыгала, прыгала, и пока прыгала, сообразила.

  – Вот что. Папа говорил, что когда теряешься, лучше быть на одном месте. Тогда тебя легче найти. Но если быть на одном месте – замерзнешь. Значит надо бегать туда-сюда. Сейчас я сбегаю туда где было солнце, и воздух, потом снова сюда. Потом опять сбегаю туда, потом опять сюда. Потом еще раз сбегаю туда, потом еще раз сюда. Я и тут буду часто, почти все время. И если буду бегать, как раз не замерзну. Или не очень замерзну. Или не сразу... – вздохнула, шмыгнула носом. – Все, побежала.

  И Бина побежала назад – туда где было солнце, и сладкий волшебный воздух.

  * * *

  Добежала дотуда где случился весь этот ужас, остановилась, сразу начала мерзнуть. Попрыгала, потерла нос и щеки жесткими рукавичками.

  – Надо все-таки посмотреть что дальше, – вздохнула, посмотрела в небо, которое начинало темнеть. – Пока не темно, и видно. Вдруг я до чего-нибудь не дошла, такого? Я только чуть-чуть, и сразу обратно. Честное слово. Я ведь все равно тут, почти... – побежала вперед, и через минуту выбежала к распадку. – Ух ты, какая лощинка... – вытерла слезы. – Ну, уж эта должна быть волшебная... – перебежала замерзший ручей, остановилась у входа, под разлапистым деревом. – Конечно волшебная, – всмотрелась. – Надо в нее сходить... Ведь волшебная... Немножко там посмотрю, полминуточки... За полминуточки я еще больше не потеряюсь. Честное слово.

  Забежала в лощинку, стала красться в таинственный сумрак. Лощинка, безусловно, была волшебная. Воздух здесь был просто ледяной, но совсем не колкий. Снег здесь был просто дремучий, но совсем не мрачный. Даже деревья спали не так, как везде позади. Стояли совершенно не шевелясь, а с веток падали огромные лохматые хлопья, и падали очень долго – целый час каждый.

  – Здорово... Замечательно... Я ведь знала, что найду все-таки. Что-то такое волшебное, по-настоящему. Эх, жалко, что я потерялась, и мама не видит, и папа, – Бина горько вздохнула. – А рассказать – не расскажешь. Волшебное ведь не рассказывается. Его только смотреть нужно, самому.

  И она шла дальше, и не останавливалась, потому что в волшебных лощинках нужно идти пока идется – останавливаться нельзя. И она шла, шла и шла, и внимательно смотрела вокруг, чтобы все запомнить как следует. (Неизвестно когда она еще потеряется. Может быть не потеряется больше ни разу, а в волшебные лощинки попадают только когда потеряются. Во всяком случае, пока Бина не потерялась, в волшебные лощинки не попадала.)

  Вдруг впереди произошло непонятное. Огромное дерево, которое стояло себе лет, наверно, четыреста (может больше – огромное ведь, просто ужас какой-то), заскрипело и стало медленно падать. Рухнуло поперек, загородило дорогу, и снежное облако долго еще растворялось в лиловом сумраке. Когда наконец встревоженный снег успокоился, Бина осторожно подбежала к дереву, осторожно его потрогала.

  – Ух ты! Вот это да! Вот это ничего себе! – и призадумалась. – Мамочка... Дальше, значит, нельзя? Папа говорил, что Горы скажут если будет опасно... Ой мамочка. Там, наверно, опасно! – завороженно вгляделась во мрак за упавшим деревом. – Интересно что там такое? Что может быть? Просто ужас какой-то.

  Стояла, стояла, стояла... Холод снова стал забираться под куртку, и Бина решилась.

  – Дедушка Мороз, миленький! Можно я чуть-чуть посмотрю? Совсем чуть-чуть, и сразу домой. Я понимаю – дальше нельзя. Но ведь только чуть-чуть, глазком! Честное слово.

  Подбежала к дереву, перекарабкалась на другую, страшную сторону. Остановилась, замерла, вжав голову в плечи.

  – Ой как страшно! – сделала три испуганных шага, остановилась, потом еще три. – А интересно...

  Из сумрака дохнуло тяжелым холодом. Щеки и брови выстыли враз, Бина прикрыла их холодными жесткими рукавичками.

  – Ой мамочка. Пойду-ка я, наверно, назад. Что-то там, кажется, такое, что просто ужас какой-то, наверно... Ладно, я и так уже хорошо посмотрела.

  Бегом вернулась к упавшему дереву, перекарабкалась на свою сторону, обернулась, посмотрела в страшенный холодный мрак, отвернулась, побежала назад. Добежала до дерева – пушистые лапы-ветки торчали над тропкой, – выбежала на небольшой простор своей ложбинки. Остановилась, подпрыгнула, прижала ладони к щекам.

  – Ой мамочка!

  Чуть в стороне, сливаясь с вечерним сумрачным снегом, сидел огромный, лохматый, ушастый, пушистый, и вообще просто какой-то необыкновенный настоящий волк. На мудрой усатой морде спокойно светились глаза.

  – Это же волк! – Бина не знала что делать – бежать, плакать, кричать, или еще что-нибудь. – Настоящий! Ну что же такое! Ну почему меня все хотят съесть, сегодня... Ну и правильно, – всхлипнула, вытерла нос. – Правильно, что я потерялась. Так мне и надо. Буду знать. Надо слушаться взрослых, и пусть волк меня съест. И поздно реветь. Раньше надо было чесаться.

  Она стояла и терпеливо ждала. Ждала, ждала и ждала, мерзла, мерзла и мерзла, но волк только сидел и смотрел.

  – Волк! Ну когда ты меня есть будешь? Я замерзла уже. Холодно ведь ужасно, ешь быстрее ведь, – она вздохнула. – Или ты сегодня поужинал? Что-то мне тоже есть захотелось... Сейчас бы чашечку чая, горячего... И бутербродика... С сыром таким, там еще дырки, вкусные... Что же так есть захотелось-то, вдруг? Вот тоже еще наказание.

  Но волк не стал никого есть. Немножко посмотрел и убежал – растворился во мраке без звука и следа. Бина снова вздохнула, горько и тяжело.

  – Ну вот. Даже волк не стал меня есть.

  Ей стало так грустно, так одиноко, так плохо, что она заплакала – как не плакала никогда. Стояла, не чувствуя холода, не замечая ничего вокруг, и слезы текли по щекам.

  – Пошел, наверно, домой, в норку... У него там, наверно, уютно, тепло, вкусно... Он ведь давно научился строить... Ладно. Хватит реветь. Зачем я такая дура? И что теперь делать?

  * * *

  Вдруг произошло замечательное. Вверху появилась Луна. Неслышно и незаметно подкралась из-за Гор, возникла над льдистыми пиками – и заглянула в ложбинку. Тяжелая тишина растворилась, исчезла в яркой прозрачности лунных лучей. Светлые, чистые, легкие Горы сияли в Луне, за ними висело бездонное черное небо, и на нем рассыпалось столькущее множество звезд, что Бина подпрыгнула и прижала к груди кулачки.

  – Ой какая Луна! А звезды какие ужасные! Я такую Луну никогда не видела! Это она специально пришла, чтобы мне было не темно и не страшно. Ой какая Луна! Жалко мама не видит, и папа. У них там тоже сейчас Луна, но совсем не такая! У меня тут совсем ведь другая Луна. У меня тут моя!

  И она стояла, и Горы плыли в сияющей высоте, и ей стало спокойно и хорошо, и она даже забыла про холод. Но холод грыз все сильней, и куртка уже не грела, и пальцы в ботинках мерзли.

  Она снова стала бегать и прыгать. Побежала к снежной стене, не добежала, развернулась, побежала назад – вот снова лощинка, куда Бину Дед Мороз не пустил, – вот здесь сидел добрый, совсем не голодный волк – вот следы – вот куда убежал – ой мамочка! Что там за киски?!

  Впереди, Бине навстречу, бежали здоровенные лохматые кошки. Они были серо-серебряные, в большую черную крапинку, мягко сверкали в лунных лучах. Когда подбежали ближе, Бина увидела, что там была одна просто огромная, и две поменьше – пушистые толстые лапы, мохнатейшие хвостищи. Они были ужасно милые, вокруг от них стало светло, радостно, и легко. Бина, взметая льдистые искры снега, кинулась к ним.

  Киски набросились, тяжеленные – но такие мягкие, такие шерстистые, такие необыкновенные, такие ужасные лапочки, – и стали лизать в щеки и в нос. Большая киска отошла и жмурилась из-под дерева – смотрела как Бину опрокинули в снег и продолжали облизывать, теплыми шершавыми языками. Она смеялась и отбивалась, но киски не отступали. И так они кувыркались, кувыркались и кувыркались, и она запыхалась, и ей стало жарко, и куртку пришлось расстегнуть.

  – Ой мамочка! – наконец села и отдышалась. – А это, наверно, ваша мамуля! Вы ко мне нарочно пришли, правда? А то мне тут скучно и одиноко, так просто ужасно, что я даже плакала. Побудьте со мной до утра, ладно? Утром меня должны будут найти и забрать. Какие кисуленьки! – снова бросилась обниматься. – Я даже не знала, что такие бывают!

  Котята не отставали. Они носились пушистыми колобками, напрыгивали на Бину, лупили хвостищами, толкали толстыми лапами. Она вскочила, они стали носиться вместе. Бегали, играли, визжали, фыркали, и все было так здорово! А Луна потихоньку пробиралась по небу, и уже повисла над кряжем с другой стороны ложбинки.

  Бина и котята наконец устали, привалились к камню. Она устроилась между котятами, ей было тепло, уютно, легко, вовсе не грустно и не тоскливо. Они сидели под бездонным сверкающим небом, и Бина смотрела на звезды, как улетают к ним клубки от дыхания и растворяются там.

  – Какие вы замечательные кисульки! – погладила пушистые уши. – Какие у вас мягкие уютные шубки! – погладила усатые морды. – Я таких ни у кого не видела!

  Она сидела, гладила шубки, усы и носы, и снова заметила волка. Он сидел чуть поодаль, вверху, на пригорке-мизинце, который торчал из подошвы горы. Мама-кошка подбежала, легла рядом, и Бина уткнулась в мягкий прохладный бок, такой ласковый и домашний, такой замечательный... По бокам приютились котята, стали урчать и сопеть. Она не заметила как уснула – так сладко, спокойно, так чисто, как, кажется, не засыпала еще никогда.

  Проснулась от того, что кошки снова лизали в щеки и в нос. Луны больше не было – укатилась за Горы, и в небе теперь остывали последние звезды.

  Бина вскочила, принялась растирать нос, который замерз и так вдруг окоченел, что его словно не было. Холод стоял такой, что дышать было почти невозможно – воздух застывал в груди, обратно не выдохнешь. Пальцы в ботинках исчезли.

  – Ничего себе, мои кисочки! Ух ты, как холодно! Градусов, наверно, полторы тысячи! Я даже не знала, что в мире бывает так холодно. Как вы тут живете? У вас теплая норка, конечно! А можно к вам в гости, хотя бы глазком? Так интересно – как у вас в норке!

  На этот раз поиграть им не дали. Вдалеке – не в той стороне где случился весь этот ужас, а в другой – возникло движение. Там появились точки и покатились сюда. Мама-кошка отошла под дерево, и, чуть насторожившись, стала следить как точки вырастают в людей. Бина смотрела, смотрела, смотрела – и вдруг оказалось, что впереди бежит мама, за ней папа, за ним соседи из соседнего домика.

  – Мамочка! Папочка! Смотрите! Смотрите какие котики!

  Схватила котят в охапку и побежала, но они не уместились, и по дороге выпали. Засуетилась, пытаясь их подобрать, подобрала первого, стала подбирать второго, но пока подбирала второго, первый выпал опять; снова попыталась подобрать первого, и тогда выпал второй. Пока так возилась, пытаясь все-таки подобрать упрямых котят, мама подбежала, присела, прижалась холодной щекой:

  – Биночка... Ну что же такое...

  – Сама не знаю... – Бина спряталась в пушистых котятах. – Я ведь недалеко ушла, кажется... Только за угол, и все... И за углом почти никуда не ушла, а оно вдруг сзади как грохнется! И все... Смотрю – потерялась.

  Подбежал папа, тоже присел, прижался щекой:

  – Бина!

  – Ой папочка, а нам тут было так весело... Сначала мы бегали, играли, и так наигрались, что просто ужас какой-то. А потом так вкусно поспали, все вместе, а потом вы и пришли. А еще с нами был волк... Вон, смотри... Видишь под деревом... Видишь какие котики... А как вы тут нас нашли? Кто вам сказал?

  – Волк. Мы увидели, что за тобой не пройти, быстро вернулись, и стали думать как можно сюда попасть. По карте получалось, что с нашей стороны никак. Уже собрались ехать звонить, вызывать вертолет, как вдруг собаки залают! Выходим на улицу, смотрим – волк! Бегает туда-сюда, к лесу – обратно, к лесу – обратно. Забегает в лес, ждет, оглядывается. Тогда мы за ним. А он бежит по каким-то ущельям, по каким-то таким уголкам...

  – А мы тут пока играли вот, с котиками... И хорошо, что все завалило... Никто не придет, не тронет... Жалко, что их нельзя позвать в гости...

  На прощание Бина расцеловалась с котиками, помахала маме-кошке, волку (он по-прежнему сидел пригорке, и наблюдал чтобы все было по чину). Оглядела ложбинку, Горы, небо, наконец отвернулась, и они побежали домой.

  У поворота, за которым ложбинка кончалась и начинался узкий проход, Бина остановилась. Сонные рощицы вдоль подснежного ручейка уже просыпались. Высоко парила черная птица, крапинкой на бархатной синеве. Солнце вот-вот должно было выбраться из-за далеких пиков. Белые зубья Гор, дымчатые и прозрачные, плыли над миром, и розовато-золотистые искры вершин уже сверкали в выси. Бина вдохнула сладкого жгучего холода, повернулась – и побежала домой.

  * * *