Текст книги "Искатели сокровищ (СИ)"

Автор книги: MadeInTheAM

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

Луи едва слышно фыркает, словно подтверждая, что девице на корабле не место. Бетти это игнорирует, стараясь удержать в голове дельные мысли. Он ведь правда всё и так знает, Бетти даже не представляет, о чём говорить.

– Тётка научила меня всему, что полагается, и она же научила меня шить. После её смерти я собиралась присоединиться к отцу на Антигуа, он там женился и осел, но по случайности я попала на Тортугу.

Бетти замолкает. С одной стороны, её история окончена, с другой стороны, она, кажется, ничего не объясняет.

– И что, на Тортуге ты разум потеряла? – с сарказмом интересуется Луи. – И решила, что неплохо бы стать мужчиной?

Она прикусывает язык, чтобы не сказать каких-нибудь гадостей, которые пока не придумала. Луи имеет все права так говорить, а она должна ответить. Хотя бы потому, что он до сих пор её не выкинул за борт.

– Нет, на Тортуге я задержалась из-за болезни, как и говорила. Нужны были деньги, а я, слава Богу, хорошая портниха. Шлюхи бы из меня не вышло.

Бетти по-идиотски радует вспышка бешенства на лице Луи после этих слов, но она ухитряется не засмеяться. Бетти поворачивается в сторону и даже делает пару шагов по комнате, не приближаясь к боцману. На ходу думается чуть легче и чуть меньше хочется теребить волосы.

– Сложно это объяснить, но на Тортуге я вдруг вспомнила, что в море мне хорошо, и решила рискнуть. Другого шанса в другом месте мне бы не представилось, так что я переоделась, и… И вот. Вы меня взяли.

Луи издаёт какой-то невнятный звук, среднее меду стоном и рычанием, и Бетти даже жмурится. Вот сейчас исповедь окончена, и пришло время обвинения. Бетти медленно разворачивается, со всей оставшейся смелостью встречает взгляд Луи. Ищет, боится найти и не находит на лице разочарование, зато других чувств полно – и непонимание, и неодобрение, и чистая ярость.

– Ты понимаешь, что ты натворила. Всегда понимала.

– Да.

Луи качает головой, словно не понимает как раз он. И Бетти очень, очень стыдно. И что-то под рёбрами тянет от понимания, что всё кончено, он знает, он её не простит, и… И от того, что это он.

– Я не хотела лгать, – тихо говорит она. – Я хотела в команду, и это был единственный путь. Я соврала, но лишь в одном.

– Зато в чём!

– В том единственном, что никогда не было в моей власти. Как мне доказать, – она беспомощно взмахивает руками. Ей, конечно, стыдно, но ещё немного обидно. – Разве я не достаточно уже доказала и преданность, и надёжность, и Бог его знает, что ещё? Как мне тебя убедить? И почему я должна тебя убеждать, ты и сам можешь вспомнить, что не смотря на моё имя, всегда был мной доволен.

– Если бы я знал твоё имя, тебя здесь бы не было, – отрезает Луи.

– Да. И я всю жизнь мучилась бы, не находя себе места. А может, нанялась бы на другой корабль. Какой смысл гадать, я уже здесь, и я этим чертовски довольна. Даже сейчас.

– Ты ополоумела.

– Наверное.

Луи накрывает лицо руками и с силой трёт. Бетти осторожно подходит к нему, понятия не имея, что делать и что хочет сделать, но её просто уже раздражает и пугает расстояние между ними, хочется протянуть руку, чтобы коснуться его плеча или уткнуться в него макушкой и попросить прощения, но она ничего не делает, просто стоит рядом. Луи, наконец, снова смотрит на неё, как-то бесконечно устало, что-то в ней ищет.

– Ты понимаешь, что я должен с тобой что-то сделать?

– И даже знаю, что. Я знала, на что иду.

И вот сейчас он должен объявить приговор. Если ей повезёт, обойдётся без церемоний, и он сам её выкинет за борт. Но выкинет, других вариантов нет. Умирать так рано в планы Бетти не входило, но такова, видимо, её судьба.

Но Луи медлит, и они молчат. Бетти поднимает со стола свой платок, но Луи вдруг перехватывает это движение, вырывает у неё ткань и отбрасывает в сторону. И тут же его рука вскидывается к её горлу, но останавливается, уже практически сомкнувшись на шее, и Луи выглядит так, как будто сам не знает, чего хочет, и не может понять, как к ней относится. Бетти не дышит и сама не знает, как к себе относится, если честно. Луи тяжело вздыхает, его пальцы преодолевают последнее расстояние до её шеи, неожиданно мягко обхватывают, и большой палец снова скользит вверх и вниз, как будто Луи недоумевает, как мог столько времени смотреть на эту шею и не видеть очевидного. Бетти тоже не понимает, смотрит на его шею и думает, что она идиотка, и все вокруг слепые идиоты.

– Я не хочу тебя наказывать, – говорит вдруг Луи. – Тем более казнить.

Он отнимает руку, и Бетти чувствует глупое желание качнутся вперёд, чтобы это прикосновение не исчезало, потому что оно – как мостик между ними, как свидетельство того, что он не ненавидит её совсем уж сильно.

– Не представляю, что с тобой делать.

Слова только через несколько секунд добираются до её сознания. Не хочет? Не знает, что делать? И что это значит?

– Тебе ведь не сейчас решать, – тихо говорит она.

Он рассматривает её, а она рассматривает его, и думает, что это в последний раз, возможно. Во всяком случае, когда он решит, что с ней делать, вряд ли у неё будет возможность. Луи кивает и снова прикрывает глаза.

– А ты не собираешься меня уговаривать?

– Как? Я тебя достаточно знаю, ты поступишь, как сам решишь. Конечно, я не хочу, чтобы ты меня… Конечно, я хочу остаться в команде, и чтобы всё было по-прежнему, но ведь не будет?

Её самое страшное наказание стоит перед ней – бесконечно далёкий, злой на неё Луи. Ей кажется, всё уже рухнуло, так чего ей ещё трястись? Да и какой смысл трястись, если кара неизбежна?

– Нет, конечно. Не верю, что говорю это, но мне нужно подумать. Уходи, Ба… Элизабет.

И почему у неё нет ощущения, что он её прогоняет? Почему ей кажется, что ему так же тошно ото всего этого? Почему ей не хочется бежать сломя голову в надежде на то, что он просто всё это забудет? Почему ей хочется остаться и всё объяснить – как будто есть, что ещё объяснять, – и просить прощения, и… И почему хочется утешить Луи, убедить что она не хотела лгать лично ему, что она была честна во всём, кроме имени? Возможно, она ополоумела. Возможно, давно.

Бетти тихонько тащит платок со стола, разворачивается и идёт прочь. Чувствует между лопаток тяжёлый взгляд, чувствует, как на плечи давит воздух этой комнаты и груз нерешённой ссоры. Чувствует, что что-то сломалось в ней. И в Луи? И между ними? Ей казалось, они просто живут на одном корабле и вместе работают, а сейчас выясняется, что между ними что-то было, какая-то связь, вроде золотой нити – доверие, взаимное расположение, почти дружба. И она ненавидит себя за то, что от одного только её имени эта связь, от этого имени, кажется, независящая, загорается и опадает пеплом в небытие. И она думает, что она глупая и романтичная.

Выйти сейчас из этой комнаты, и дверь закроет не только помещение, но отрежет всю жизнь, и что останется? Она будет побитой собачонкой, а он никогда не простит. Бетти замирает у двери. Оборачивается и почти робко смотрит на Луи.

– Луи?

Он не делает ни движения, но ей кажется, что что-то неуловимо меняется в его лице, и воздух меньше давит ей на плечи. И что-то толкает её в спину, она преодолевает расстояние в несколько широких шагов и останавливается прямо перед боцманом, куда ближе, чем это было бы разумно и вежливо сейчас, куда ближе, чем они стояли когда-либо прежде.

– Я не жалею.

Говорит тихо, как будто выталкивает слова из груди, но в этой комнате, на этом расстоянии слова будто отдаются канонадой. И эти слова – откровение и признание, и самое важное, что вообще может быть сказано.

– О чём? – так же тихо спрашивает Луи.

– Ни о чём, – она качает головой и решается сказать всё разом. – О том, что я девчонка, и мне пришлось взять отцовское имя, может быть, немного жалею. Но не о том, что я нанялась на корабль, что стала частью команды, что научилась тому, чему научилась, и делала то, что делала. Я не жалею о том, что оказалась именно на «Леди Энн», что попала именно к капитану Гарри, что была полезна вам всем, встретила тебя, и… И вот.

Кое на что решимости всё-таки не хватает, и, может, к лучшему. Луи приподнимает брови.

– Прекратишь ты заикаться или нет? – спрашивает устало и вполовину не так зло, как должен был бы.

– Мне хочется сказать слишком много, но смысла в этом слишком мало. Единственное, о чём я жалею, это о том, что мне пришлось соврать о своём имени, и о том, что я врала именно тебе. Больше ни о чём не жалею и не хочу. Я согрешила, но против обычая, не против Бога, людей или самой себя.

– Ты ополоумела.

И звучит это тоскливо, как будто он её ни капли не осуждает. Хотя он чертовски на неё зол, но, кажется, не ненавидит? И у неё нет объяснения этому чуду.

– Наверное, – вздыхает Бетти. – Прости меня за это, если сможешь, но, кажется, это сумасшествие – причина, по которой я была в последние полгода счастлива, как никогда.

Она заглядывает ему в глаза, в последний раз. И с головой окунается в водоворот ледяной воды, и гнева, и непонимания. Они так и стоят, что-то друг в друге ищут и молчат. Не потому что нечего сказать, а потому, что не понятно, как это всё сказать. И Бетти уходит, так же молча.

На следующий день приблизились тучи, низкие и серые, как будто пытались задушить Бетти. Они растеряли ливень где-то по дороге, и теперь дождь мокрой взвесью метался в воздухе, словно не падал с неба, а просто висел – и так до самого вечера, отхлынув только к закату.

Бетти всё ещё жива, и от этого её выворачивает наизнанку, потому что всё это тяжело, и грустно, и непонятно, потому что она не знает, чего ожидать, и не знает, чего ждёт. Шарахается от Луи и вообще старается слиться со стеной, потому что ей и стыдно, и страшно, и кажется, что она умрёт от болевого шока, прежде чем дождётся решения Луи. Но ещё Бетти понимает, что думать ему об этом не дольше нескольких дней, потому что цель их путешествия неотвратимо приближается, и если сбрасывать её за борт, то поскорее – потом будет не до этого. Она только не понимает, зачем затягивать, и зачем Луи вообще об этом думать. Видимо ей всё-таки удалось убедить его в своей полезности, но это слабое утешение.

========== Авантюрист(ка). Луи. ==========

Комментарий к Авантюрист(ка). Луи.

Aesthetics:

https://pp.userapi.com/c851336/v851336400/ccaed/9mdssr-bvsI.jpg

https://pp.userapi.com/c851336/v851336400/ccb01/8PYfwVM5WWE.jpg

Тучи как пришли, так и ушли, и после принесённого ими холода подступало обычное тепло. А решений в голове так и не прибавлялось. Карта – клочок бумаги, – да слова Эйвери, вот и всё, что у них есть, их единственный шанс на удачное завершение плавания. Луи вглядывается в бумагу до рези в глазах, и даже в темноте каюты перед сном линии появляются снова, будто выжженные под веками, а толку от этого – чуть. Всё равно не понятно, правда там нарисована или нет. И Луи думает, есть ли вообще этот остров, к которому они плывут? Хорошо, что они, кажется, ушли от англичан, но этого недостаточно.

Как странно поворачивается судьба. Луи сперва оказался на пиратском корабле, не думая о том, что это навсегда, потом был бунт и годы удачных плаваний, а потом Зейн испарился в ночи, а Гарри и Луи отправились в негостеприимную тюрьму. И всё равно их шеи чудом вытащили из петли, и чудеса удачи вроде как всегда были рядом. А теперь они плывут по обрывку карты в неизвестность и полагаются на память Эйвери, которая хранит другой обрывок карты.

И как будто мало у него забот с этим самоубийственным – хотя вроде бы спасительным, – походом к чёрту на рога, выясняется, что Барт – это вовсе не Барт, а очень даже Элизабет. Может у Фортуны правда не очень хороший вкус на мужчин, но вот юмор у неё отменный, просто замечательный, даром, что смешно только ей. Остальным так смешно, что выть хочется.

Элизабет Мидлтон попросту здесь быть не должно. И именно ему, Луи, решать, что теперь делать. Решать, вроде бы, нечего, за этот обман наказание одно – смерть. Но Луи помнит её слова о том, что она не хотела врать, и где-то глубоко он понимает, что иначе она не могла, она соврала лишь в одном. Но соврала ведь? Луи путается и бесится. И кажется, что он не может, почти физически не может сделать то, чего требуют правила – объявить правду и казнить самозванку. Не хочет. А чего хочет? Сохранить ей жизнь, но как? Оставить тут и ждать, пока кто-то ещё обнаружит правду, или высадить, чтобы она на другой корабль забралась, и её там по доске отправили? Луи не знает, чего хочет, но знает, что не хочет выдавать эту дурочку. То ли жалеет её, то ли просто к ней привык.

Казалось бы, они все научились разбираться в людях – иначе никак, потому что в море не разойдёшься с тем, кто тебе не по нраву. Как это всё дало сбой с ней? Куда он смотрел? В светлые честные глаза? Но как проглядели самое главное? Луи чувствует, что ему хуже от того, что она лгала лично ему, чем от того, что вот таким образом пробралась на корабль и стала даже хорошим матросом.

Да к дьяволам бы морским это всё.

Он возмущён, растерян, невероятно зол. И при каждой мысли об Элизабет Мидлтон – а видит Бог, он думает о маленькой негодяйке постоянно, – в груди колышется целое море эмоций. Он её ненавидит. Или хочет ненавидеть, и хочет надавать по щекам и прихватить за горло, чтобы пищала и просила пощады, и обещала больше никогда не делать таких глупостей, и вообще слушаться. И он, Боже, восхищается безрассудством и упорством, и умением остаться на ногах и ответить, хотя Луи видел, ей было страшно, когда всё открылось. Было ли ей больно? Было ли ей так же тяжело как ему? Луи её не презирает, хотя должен бы. У Луи столько эмоций, и все они такие большие, тяжёлые и душные, что просто не помещаются в груди. Где-то внутри полыхает такое пламя, что он отстранённо удивляется, как ещё не умер, к чертям.

Луи выбирается на палубу, садится рядом с Лиамом, тот увлечённо крутит в руках заготовки для фитилей, которые почему-то обожает делать сам. Дальше на палубе сидят несколько жертв его энтузиазма, как раз и делают эти заготовки, и Луи привычно выхватывает взглядом Барта, которая Элизабет и которая глаз старается не поднимать. Но Луи на неё смотрит, следит за движениями рук и в сотый раз за пару дней удивляется тому, что больше полугода не видел очевидного. Выглядит она совершенно как девушка, руки и ноги, и всё у неё того размера, что и должно быть у девушки, а не у мужчины, так что не удивительно, что Барт казался иногда неправильным. Но Луи понимает, что позорно упускал вообще всё, только пару дней назад, когда она разминает шею, откидывает голову, прикрывая глаза, и Луи видит длинную, совершенно гладкую шею, а в вороте рубашки показываются острые ключицы между узких плеч.

Луи отворачивается к Лиаму, чтобы отвлечься.

– Что у тебя за любовь к фитилям?

– Их много не бывает, и мне нравится их делать, – пожимает тот плечами, принимаясь закручивать ткань одному ему известным способом. – А у тебя что за любовь к этим листьям?

Луи смотрит на принесённую и незажжённую трубку у себя в руках.

– Да такая же, как у тебя к фитилям.

Луи не знает, сколько правды в том, что говорят о табаке, вряд ли он лечит всё подряд, но Луи точно знает, что лично ему с трубкой как-то лучше думается. Правда сейчас индейская трава едва ли поможет. Слишком уж много эмоций, которые нужно отбросить, но не получается, потому что Луи постоянно выхватывает взглядом то тут, то там Мидлтон и бесится, потому что понимает, что он привязался, но не понимает, к кому, не понимает, сколько правды во всём, что он о ней знает.

– Индейцы считают, что когда-то давно Великий дух послал женщину, и та дала три вещи: картофель, кукурузу и табак. Мануил рассказал.

– Я думал, женщины за что-то другое ответственны, – смеётся Лиам. – Странные ребята эти индейцы, а? Подумать только, Великий дух посылает им женщину, а они не знают, зачем она нужна.

Луи со смехом соглашается. А для чего нужны женщины? Чтобы бесить мужчин, не иначе. По крайней мере одна, так просто создана для этой высокой цели. Луи всё время казалось, что за смешливым мальчишкой поднимается что-то ещё, та часть, которая всем интересуется, всё видит, всё знает, и которая безотчётно ему нужна, и ведь не кажется – только что теперь делать-то с этим? Нужно бросить попытки разобраться в чувствах и разобраться с фактами. Если не может справиться со своей работой, должен хотя бы Гарри сказать. Но не говорит ни ему, ни Лиаму, ни Найлу, продолжая пытаться думать.

– Что делаем, если острова не существует? – спрашивает Луи.

– Ты из-за этого второй день ходишь мрачный, как жертва испанской инквизиции? – фыркает Лиам, и кажется, что он вообще не беспокоится ни о чём. – Делаем серьёзные лица и плывём дальше, до следующего острова, как будто так и надо.

– А там?

– А там ищем сокровища, и если совсем ничего не удастся выдать за сокровища, то говорим, что кто-то здесь был до нас, и это очень грустно.

Лиам именно тот человек, который всегда ворчит «вы всё усложняете» и предлагает самые простые и действенные планы. И Луи гадает, какой план он предложил бы, если бы знал правду о Барте, но не спрашивает. Потому что уже знает, что сам принял решение – ещё тогда, когда не зашиб сумасбродку на месте. Поэтому Луи поднимается, предупреждая Лиама, что забирает Барта. Девчонка косится с подозрением, но сбежать не пытается. Луи цепляет её за плечо, направляя на орлопдек, и теперь не удивляется тому, почему под ладонью одни кости. И хотя хочется сделать больно, пальцы не слушаются, сами собой чуть разжимаются. Луи предпочитает этого не заметить.

Оказавшись в кают-компании, Луи пару секунд следит за изменениями на лице Барта-Элизабет: она старается не подавать вида, что ей не по себе, но при этом выглядит всё равно как ребёнок, поднёсший спичку к бочке пороха. Он снова касается её подбородка, разворачивая к свету, рассматривая черты лица, кажущиеся теперь почти чужими. Девчонка краснеет, но, похоже, не от смущения, недовольно поджимает губы.

– Надеюсь, одежду снимать не придётся? Этот осмотр унизителен.

Полторы сотни слепцов на корабле. Со всей очевидностью это девушка, возможно даже симпатичная, где только их глаза были? Глаза самого Луи скользят по лицу, по шее вниз, на узкие плечи. Под этой рубашкой… Девушка? Луи отступает на шаг, пожалуй, обойдётся без дополнительных доказательств, хватит с него и предыдущей идиотской попытки убедиться, что она не мужчина.

– Надевая штаны, ты не можешь предполагать, что я отнесусь к тебе как девушке, – раздражённо откликается он.

– Но я не могу предполагать, что ты отнесёшься ко мне без человеческого уважения вовсе. Сомневаюсь, что ты так кого-то другого рассматривал.

Луи не знает, чего хочет больше, хорошенько встряхнуть нахалку, прикрикнуть на неё или рассмеяться. Ему всё ещё хочется её ненавидеть, но всё ещё не выходит и, наверное, не выйдет. Её безрассудная храбрость и готовность отвечать за себя и восхищали, и возмущали одновременно.

– Итак, – тянет он. – Мисс Мидлтон, значит.

– Бетти. Звал же меня полгода по имени, и ничего, все живы.

Да, но по имени Барт. Мужчина зовёт мужчину по имени потому, что они равны, и у них так принято. Или они друзья. А они двое больше не равны и больше не друзья, если ими были. И это неприятно.

– Элизабет, – соглашается Луи и снимает с её головы платок, игнорируя возмущения. – Не пищи.

Платок его раздражает, как будто это в нём заключена несуществующая магия, отводившая всем глаза, хотя на самом-то деле никакой магии не было. И кристально честный взгляд Мидлтон его тоже раздражает, и тем больше, чем яснее Луи понимает – она не лгала, даже не скрывала ничего толком, просто все смотрели куда-то не туда, и он в первых рядах. Но нельзя же было подумать, что Барт это девчонка Элизабет, в самом-то деле.

– Ты не боишься?

Эта мысль приходит как-то внезапно, но девушка правда слишком спокойная. И её спокойствие – следствие не фатализма, а какого-то сверхъестественного самообладания. Всё-таки приходится признать, что есть что-то мужское в её душе, и она способна ответить за свои поступки. И это похвально, но разве сейчас она не должна трястись от страха, а не возмущаться осмотром?

Луи отходит к столу и опирается на столешницу, откладывая в сторону так и не раскуренную трубку вместе с платком. Элизабет остаётся стоять на месте и всё ещё не трясётся, разве что руки выдают напряжение, слишком цепко держат друг друга. И за это Луи тоже хочет её ненавидеть.

– Никто не хочет умирать, но бояться уже поздно, нет? – отвечает она.

Луи почему-то чувствует себя так, как будто она опять попыталась отвесить ему пощёчину.

– О твоей смерти речи не идёт.

Девушка хмурится, выжидает. Наверное, не хочет испытывать облегчение, не будучи уверена, что поняла всё верно. Луи кивает.

– Я никому ничего не скажу, и, разумеется, никакой смерти не будет.

Элизабет на несколько секунд задерживает дыхание, а потом дышит свободнее, но старается не показывать это. И Луи чувствует неуместное восхищение её стойкостью и полную неспособность её возненавидеть.

– Спасибо, – тихо говорит она. Потом без энтузиазма уточняет: – но наказание ведь будет?

– Мне бы следовало что-то придумать, но пока никаких идей. Есть советы?

Она едва улыбается уголками губ, заправляя за ухо короткую прядь волос. А он думает, у него рука на неё не поднимется, чтобы что-то серьёзное сделать. И лучше бы отделить её от себя как можно дальше, но это будет наказание для него, потому что ему станет ещё более тошно, чем теперь. Как будто это возможно, в самом деле.

– Спишешь меня теперь?

Луи секунду молчит, раздумывает. Качает головой.

– Спишу, а ты наймёшься на другой корабль?

Она отводит глаза, и понятно, что врать не хочет, но и правду говорить – тоже.

– Значит, да.

Элизабет вообще выглядит оглушенной новостью о том, что будет жить и здравствовать, и пытается понять, как это возможно. Луи тоже очень интересно, как это возможно. Но другой исход кажется ещё более невозможным, что вот с ней сделаешь?

– Мне не хотелось бы. Но быть сухопутной черепахой тоже не хочется. Я женщина, но матрос не хуже других. А в чём-то и получше, – она передёргивает плечами. – И что, я должна сидеть на берегу, потому что меня зовут Бетти, а не Барт?

Луи наклоняет голову и молча продолжает её рассматривать, потому что ответа на её вопрос не существует. Ему кажется, что она правда изменилась, больше не старается казаться мужчиной и теперь выглядит, как и должна, тонкой и изящной, хотя не слабой. Господь всемогущий, они принимали её, вот её, за мужчину?

Луи ничего не понимает кроме того, что вот с этим ему теперь работать, и, наверное, это вполне возможно. Во всяком случае, раньше как-то получалось.

– Поговори со мной, – вздыхает он. – Объясни мне всё, потому что я уже ничего не понимаю и ни в чём не уверен. Ты девушка, из приличной семьи, очевидно вполне воспитанная и умеющая себя обеспечить. Какого чёрта ты здесь забыла?

Она в ответ вздыхает с таким видом, как будто очень хочет что-то сказать, но не знает, что. Наконец не столько отвечает, сколько предполагает:

– Себя? Свободу? Своё место?

– Ты меня озадачиваешь, – признаётся после паузы Луи.

– Прости, в мои намерения не входило доставлять ещё и такие хлопоты.

Луи, наконец, улыбается и ловит слабую ответную улыбку. Теперь, когда понятно, что ничего он с ней делать не станет, кажется, что всё ещё может вернуться к прежнему. И кажется, что он знает человека перед ним, даром, что теперь этот человек выглядит немного иначе и носит другое имя. Луи великодушно хлопает по столу рядом с собой, предлагая садиться, и Элизабет так и делает.

– Неужели риск был оправдан? – спрашивает он. – А если бы с тобой что-то случилось?

– Я надеялась на удачу. У меня её немного, но мне хотелось, чтобы мне повезло.

Безумное создание.

– И как, повезло?

Она хмыкает, как будто впервые задумалась над результатами своей эскапады.

– Скорее да, чем нет. В чём-то повезло. Правда, что с этим делать, не понятно.

– С чем делать?

– С собой, – она неопределённо пожимает плечами, как будто не уверена в том, что именно хочет сказать вслух. – Я прожила целую жизнь за это время. Увидела новые места, научилась ставить паруса, зашивать раненых, наводить пушки, почти разобралась с фитилями и… Да много всего было того, что никогда не было бы возможным на берегу.

Наверное, он её понимает. Не понимает, как она могла решиться на такое предприятие, но понимает, что теперь это всё значит для неё бесконечно много.

– Ты знаешь кто? Маленькая негодяйка, – говорит он и надеется, что в голосе не звучит совершенно неправильного восхищённого одобрения, но, кажется, она всё равно это ловит.

– Согласна только с первым словом, – фыркает она и неуверенно улыбается. – Вместо второго слова предлагаю использовать… Ну хотя бы «авантюристка».

Луи коротко смеётся и чувствует, как его что-то отпускает, как будто прежде болело там, где болеть не может, где-то между рёбрами, а теперь это чувство исчезло. И, наверное, ему всё равно придётся придумать какое-никакое наказание, но это он успеет. У него ещё полно забот, хорошо, что хоть с одной, которая тяжелее всего давила, разобрался.

Луи точно знает, что он не выдаст эту «авантюристку». И не отпустит? Об этой глупости он тоже успеет подумать после того, как они найдут мифическое сокровище. А пока он отсылает маленькую негодяйку обратно на палубу, чтобы не расслаблялась и не думала, что она всё правильно сделала.

========== Большие проблемы. Анвар ==========

Комментарий к Большие проблемы. Анвар

Aesthetic:

https://pp.userapi.com/c845217/v845217256/1ae9d5/OMieGox6jfU.jpg

Когда пираты показывают губернаторскому флоту большой кукиш и уплыли в неизвестном направлении, сообщив, что притопили пленниц в море, Анвар испытывает целую гамму противоречивых чувств. Их письмо – дерзость, на которую он должен ответить – как представитель власти Порт-Ройала и как племянник губернатора. Ответить хоть как-нибудь, но кому отвечать, если пиратского корабля на горизонте нет, как будто и не было?

Он хотел бы видеть, как капитан Гарри Стайлс дергается в петле, хотя бы за свою попытку унизить его, Анвара Мендеса. Но не может не радоваться, что его избавили от ненужной ему невесты. Анвар думает, что, возможно, теперь стоило бы возвратиться домой и с пристойным для этого случая выражением лица сообщить миссис Клементс, что пираты не сдержали своего обещания и убили мисс Эйвери и мисс Паулу (кажется, так звали ещё одну девушку, которая с ними из Лондона плыла?). И, разумеется, это ужасная трагедия, семья Мендес готова предоставить любую помощь, которая только потребуется. Много лицемерия и ни толики искренности.

Только ещё Анвар понимает, что дядя такому решению рад не будет. Он захочет увидеть пиратов на виселице – хотя бы чтобы доказать жителям города, что ни одно преступление не останется безнаказанным, а пираты получат то, что заслуживают. Смерть. Анвар думает: возможно, командор обойдется в погоне за кораблем капитана Стайлса и без него? Видит Бог, если Гарри Стайлс – брат малышки-горничной, так красиво и коротко летевшей из окна, то Анвар не желает с ним встречаться. Анвару очень нравится жить, и он хотел бы ещё немного жизнью понаслаждаться.

Ещё ему хочется вернуться домой, к Белле, которая всегда его поймет и примет (ибо они похожи), и забыть это путешествие в неизвестность, как страшный сон забывается поутру. Но злость и гнев, бурей поднимающиеся внутри от поведения Стайлса, никуда не уходят. Анвар всё ещё хочет, чтобы труп дерзкого пиратского капитана трепали вороны.

В каюте у командора по струнке вытянулся Зейн Малик, бывший пират и жених Джелены. Командор из угла в угол расхаживает, разозленный и несколько напуганный, и, кажется, напуган он даже не пиратами, а возможной реакцией губернатора.

– Кто-то сообщил пиратам о нашем приближении, – обращается Морган к Анвару. – Они не могли догадаться, что им навстречу идет не один фрегат, а целых три.

Анвар хмыкает: разумеется, пиратам кто-то сообщил, это можно и к гадалке не ходить. Зейн смотрит прямо перед собой, лицо у него каменное. Ничего у этого чертового капера не поймешь, с неприязнью думает Анвар. То ли он просто над тобой насмехается, то ли ему всё равно, что с ним будет.

– Я полагал, что офицер Малик предупредил своих бывших подельников о нашем приближении, – Морган прекращается метаться по каюте, садится на стул. – Но как он мог сделать это?

Анвар морщится: да что может быть проще? Голубиная почта, письма, сообщения. В трюме есть несколько клеток с голубями, он не помнит, сколько именно, однако точно есть. Зейн только выше задирает подбородок, будто речь идет вовсе не о нем. Его хочется ударить, выкинуть за борт. Почему бывший пират решил, что может настолько нагло вести себя с представителями власти?

Одно слово Анвара Мендеса, и репутация Зейна Малика, которую он завоевывал трудом, предательством и ложью, будет уничтожена. Какое-то странное предчувствие зудит у Анвара назойливой мухой, но он не может понять, что это за предчувствие.

– Я с детства пиратский пленник, – Зейн поясняет этот и без того известный Моргану и Анвару факт, будто они – идиоты, и это раздражает. – Я не умею писать. Как бы я мог сообщить Гарри Стайлсу вести, если я даже на документах вместо подписи ставлю крест?

Морган морщится: ему ответ не нравится, но придраться к нему он не может. Анвар кусает губу. Что-то в ответе Зейна неправильное, неверное, царапает мозг, но думать об этом не хочется. Они ещё успеют найти кого-то, кого смогут выставить виноватым. Сейчас нужно решать, что делать дальше, как поступить.

Анвар хочет вернуться в Порт-Ройал, но догадывается, что командору не захочется предстать перед светлые очи губернатора мало того, что без пленниц, так ещё и без виновников их смерти.

– Если мне будет позволено сказать, – продолжает тем временем Малик. Он говорит без позволения, и командор явно хотел бы назначить ему наказание или сделать выговор, но пока что ему не до этого. – Я полагаю, что у пиратов есть свои люди в ямайских портах. Вероятно, о количестве отплывающих кораблей им сообщили ещё до того, как мы вышли в открытое море.

Его слова не лишены здравого смысла. Командор задумывается.

– Полагаю, нужно принять решение, что делать дальше, – Анвар раздражается ещё больше. – Возможно, нам стоит отправиться обратно в Порт-Ройал. По крайней мере, я бы хотел возвратиться на Ямайку на одном из кораблей и сообщить семье моей невесты о её смерти.

От его взгляда не укрывается, что по губам Зейна скользит тонкая улыбка.

– Губернатор давал мне четкие указания не возвращаться в Порт-Ройал без пленниц и без похитивших их пиратов, – командор бледен, поскольку сам понимает, насколько этот приказ теперь может разрушить его военную карьеру и жизнь. – У нас не так много солдат, чтобы я мог жертвовать их частью и отправляться в погоню за пиратами всего на двух фрегатах. Я не могу предоставить вам корабль, мистер Мендес, такова воля вашего дяди.