Текст книги "Учитель английской литературы (СИ)"

Автор книги: LuckyLuke

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Практически с самого начала не любил эту группу. Ох как не любил! Пятый курс, четвёртая группа, спецотделение – так звучал мой личный приговор. Не в том смысле, что легче пустить пулю в висок. Нет. Группа-то вполне хорошая, ребята старательные, учат материал, читают, что задаю. И тем не менее проводить у них занятия в один прекрасный момент стало сущим адом…

И вот, стоя перед дверью аудитории, я волновался, как школьник, но выхода у меня не было: мне нужно открыть эту дверь, войти в кабинет и вести занятие как ни в чём не бывало. Ведь я всегда хотел именно этого.

Английская литература была моей слабостью едва ли не с детства. Я был ещё почти ребёнком, когда мне в руки попал рассказ Артура Кларка «Часовой». Я не понимал и половины там написанного, но прекрасно помню это ощущение нереального, описанного так, что захватывало дух. Узнав, что это лишь часть целого цикла, я, конечно же, захотел прочесть другие рассказы, но оказалось, что их нет на русском языке. Мне потребовалось несколько лет на изучение английского, но в итоге все рассказы Кларка были зачитаны мной до дыр.

Позже это сказалось на выборе моей профессии. Мне нравилось читать, но английская литература оставила самый большой отпечаток в моей жизни… Преподавать в ведущем вузе страны сразу по окончании аспирантуры казалось не только маловероятным, но вообще нереальным. И всё же я оказался именно здесь. Если бы только не эта группа… Я мог бы быть совершенно счастлив.

Набрав в лёгкие побольше воздуха, я открыл дверь и с искусно сыгранным незаинтересованным видом вошёл в аудиторию. Гогот и болтовня тут же стихли, и на меня уставились четырнадцать пар глаз. Четырнадцать пар удивительно любопытных, любознательных глаз, и среди них одни – тёмно-чайного цвета. Вот он, мой личный демон – Мария Лунина. Дьявол в юбке и на каблуках.

Сняв сумку с плеча, я кинул её на стол – неудачно: она скатилась на пол, раскрывшись в полёте, и по линолеуму рассыпались карандаши и ручки. Не знаю, зачем я всё время ношу это барахло с собой… Да, не самое эффектное получилось появление, но делать нечего: сдвинул ногой содержимое сумки в сторону и сделал вид, что ничего не случилось.

– Что у нас было на прошлом занятии?

Конечно, я прекрасно помнил, что мы делали. Сам ведь утром в электричке просматривал план занятия, так тщательно прописанный вчера вечером. Этот вопрос был просто для того, чтобы как-то скрыть своё смущение по поводу рассыпанного по полу ассортимента канцелярского магазина.

– Мы начали изучать Джефри Чосера, – выкрикнул белобрысый молодой человек с заднего ряда, не отрываясь от телефона.

Вообще-то телефоны на занятиях запрещены, но я закрываю глаза, пока эти оболтусы учатся. А они, к моему удивлению, учатся. Не знаю, что произошло за те пару лет, пока я сам не сидел за этими столами, но нам приходилось на самом деле «грызть гранит науки», а эти телефонные оборотни запоминают всё на раз. Иногда мне кажется, что им тайно вживляют чипы в голову.

– Спасибо, Сергей, – автоматически ответил я, стараясь не смотреть на стол перед пультом. Среди всех чипированных мутантов был один, который в этой аудитории заставлял меня нервничать больше других.

Преподавал я уже третий год, но нервничал каждый раз, как в первый. Мне-то представлялось всё иначе: я приду к студентам, они будут слушать меня с вниманием и вдохновением – так же, как я когда-то слушал своих преподавателей. Но не тут-то было! На самом первом занятии какой-то особо умный очкарик рассказал мне лекцию о Беде Достопочтенном, да так, что я сам заслушался. Это, конечно, здорово, когда студенты проявляют такое рвение, но моё собственное забилось в уголок, обняло коленки и рыдало горючими слезами.

– Так… Кто расскажет, какие писатели влияли на творчество Чосера и каким образом?

Не успел я ещё сесть за стол, как увидел поднятую руку. Медленно выдохнув, повернулся к обладательнице изящной ладошки с тонким колечком на безымянном пальце – теперь не обращать на неё внимания больше не получалось. Но можно было сделать вид. По крайней мере, постараться.

– Погоди, Лунина. Я и так знаю, что ты всё знаешь. Дай другим ответить.

– Ну и ладно, – ответила та, наигранно надув губы и сложив руки на груди, чем непроизвольно – хотя кто её знает, может, и намеренно – привлекла внимание к декольте. Из-под ткани белого в синий цветочек сарафана выглядывало кружево бюстгальтера.

Эта девчонка сводила меня с ума одним своим присутствием здесь. Даже если бы она ничего не делала, даже если бы просто сидела за своим столом, даже если бы не смотрела в мою сторону, мне стоило бы большого труда концентрироваться на занятиях. И так было всегда, с самого первого дня нашего знакомства. Сложно сказать, почему я на неё так реагировал, но как только она появлялась в моём поле зрения, абсолютно всё во мне тут же отзывалось, начиная от мыслей, которые без моего контроля захватывали сознание, заканчивая естественной реакцией организма, что было вовсе не желательно, с учётом того, где мы находились.

И она это знала. Знала, что доводила меня до белого каления одним своим присутствием. И бессовестно пользовалась этим. Как и в этот раз: заметив, куда был прикован мой взгляд, она едва заметно усмехнулась и медленно провела пальцем по кружеву. Вверх. И снова вниз… Едва касаясь белой, как фарфор, кажущейся почти прозрачной кожи… Мне тут же захотелось самому прикоснуться к ней и почувствовать тепло её тела.

Кто-то прокашлялся, чем вернул меня в реальность.

– Нестеров. Ты хочешь ответить? – спросил я, не без труда переведя взгляд на долговязого студента за соседним от Луниной столом.

– Если вы, Станислав Игоревич, не против, – с ухмылкой ответил он. Кажется, здесь не осталось уже никого, кто бы не знал о моей «страшной» тайне.

Лишь показав жестом, что он может отвечать, я уселся поудобней, сложив ноги на стол.

Не поднимаясь с места, Нестеров – имени его я не мог вспомнить в тот момент даже под угрозой смерти – сосредоточенно нахмурился и начал перечислять:

– Чосер изучал классиков того времени: Вергилия, Данте, Клавдия, но особенно зачитывался «Метаморфозами» Овидия. Также он занимался переводами…

Где-то на этом месте я потерял нить рассказа. Всё оттого, что мой взгляд случайно, пробегая по столам в аудитории, остановился на том, который находился напротив моего. Вернее, под ним. Там, где девичья рука лежала на колене. Не просто лежала: пальцы вырисовывали замысловатые орнаменты, поднимаясь всё выше и выше к кромке сарафана, ловко подхватив материал, продолжили свой путь…

– Станислав Игоревич, мне рассказывать дальше? Про «Роман о Розе»?

Нестеров снова отвлёк меня от мыслей, и, нехотя оторвав взгляд от такой заманчивой картинки под столом, я посмотрел на него, но ещё прежде заметил двух хихикающих за его спиной студенток: они что-то внимательно рассматривали, склонив головы друг к другу.

– Спасибо, не надо, – ответил я, пытаясь подавить хрипоту в голосе. Моя фантазия уже успела нарисовать на привлекательном девичьем колене совсем другую руку – мою собственную. – Мы, пожалуй, спросим Емельяненко. Галина, расскажите нам о «Романе о Розе», если вас не затруднит.

– Точно нужно? – хихикнула Емельяненко, поднимаясь из-за стола.

– Обязательно. Выходите к доске, напишите все знаменательные факты, связанные с этой поэмой, которые вспомните. Если вспомните.

Твёрдо решив взять себя в руки и не обращать внимания на эту вредную девчонку за первым столом хотя бы на этом занятии, я развернулся вполоборота к доске, наблюдая, как Емельяненко стирает сухой тряпкой кем-то написанные архаизмы. Даже успел заметить, что некоторые из них были написаны с ошибками. А это хороший знак. Не ошибки, конечно. Тот факт, что я их заметил.

Столько раз я давал себе слово не обращать внимания на Лунину во время занятий! Ведь отношения преподавателя и студентки не просто не приветствовались. Любой намёк на то, что я ей интересуюсь, мог стоить мне рабочего места. Поэтому я каждый раз, выходя из дома в тот день, когда были занятия в этой группе, торжественно клялся себе, что уж сегодня точно… И… каждый раз проваливался. Сам себе не мог объяснить, почему веду себя как неопытный мальчишка и совершенно не в состоянии управлять своими гормонами, которые при малейшем знаке будоражили фантазию, а та уже в свою очередь рисовала такие картинки, от которых пустело в голове, пересыхало в горле и становилось тесно в брюках. Ведь никогда прежде я не реагировал ни на кого так эмоционально, так ярко.

Но то было раньше. До встречи с Луниной. И хуже всего – она знала о моём отношении к ней и пользовалась этим, похоже, без малейшего угрызения совести. Как и в тот раз.

Пыль от мела летела мне прямо в нос, раздражая так, что можно было чихать без остановки, и мне пришлось отвернуться – лишь на долю секунды взгляд зацепился за столь симпатичный глазу объект, и… я снова завис. Эта бесстыжая девчонка сложила ногу на ногу, так что край юбки сполз, открывая кружево от чулок.

Чулки! В такую жару! Да не просто чулки, а с золотистым ажурным кружевом, так соблазнительно подчёркивающим белизну идеальных ног. И фантазия унесла меня куда-то далеко-далеко, где я уже рвал эти самые чулки зубами, торопливо стягивая их с безупречной ножки, оголяя и изучая на ощупь сантиметр за сантиметром, как самое желанное на свете, вдыхая пьянящий аромат кожи…

– Емельяненко! – прорычал я, отвлекая самого себя от неуместных мыслей.

– Чего? – слегка испуганно посмотрела на меня та, замерев с поднятой рукой – вокруг неё вилось облако меловой пыли.

– Тебе не говорили, что тряпку мочить надо?!

Подскочив со стула, я забрал злосчастную тряпку из рук опешившей студентки и сам направился к раковине. Емельяненко так и осталась стоять у доски, удивлённо хлопая накрашенными ресницами. А что мне оставалось ещё делать? Ещё чуть-чуть, и мои «мысли» стали бы заметны невооружённым взглядом. Кажется, настало время учиться медитировать или пить валерьянку перед занятиями.

На какое-то время я даже отвлёкся от лишающей меня всего разумного Луниной: просто запретил себе думать о ней, и, на удивление, это получилось. Конечно! Совсем непросто рисовать мелом на поцарапанной за долгие годы использования доске таблицу создания поэмы, всех её частей, авторов, с годами создания. Для этого нужно хорошенько напрячь серое вещество. Хотя от временного перегрева оно и грозилось покинуть мою черепушку, вытекая через уши. Но каким-то чудесным образом мне удалось сосредоточиться. И это было очень даже хорошо: иначе просто вышел бы каламбур, и вместо цифр я мог бы начать рисовать кружева… А позориться перед студентами больше, чем уже случилось, мне не хотелось совершенно.

– Замечательно, Емельяненко. Можете возвращаться на своё место. Кажется, я отлично справился с заданным Вам заданием.

Получив в ответ презрительно–уничижительный взгляд, я едва удержался от колкого комментария по поводу рассматривания картинок в интернете во время занятий, решив, что отвлекаюсь на собственные фантазии не меньше.

Оказавшись у доски в гордом одиночестве и с твёрдым намерением довести занятие до конца без дальнейших казусов, я оглядел аудиторию в поисках следующей «жертвы». Конечно же, снова остановившись на Луниной. Она сидела, уставившись в окно и задумчиво покусывая губу, расположившись так, что ноги обвивали ножки стула. Задумчивость была только видимая, потому что она не могла не знать, что делает: её рука медленно скользила по внутренней стороне бедра…

Осознавая, что твёрдыми были не только мои намерения, я резво подошёл к окну и открыл его настежь.

– Душно, – зачем-то оправдал я собственные действия и тут же уселся на подоконник, положив на стратегически важное место тетрадь с планом занятий. И слишком резко произнёс: – Бородянский, выходи к доске!

– А? Чего? – растерянно переспросил заспанный Бородянский.

– К доске, говорю, иди, – повторил я более спокойно. – Нарисуй нам схему рифмовки, которой чаще всего пользовался Чосер при написании стихов.

Печально вздохнув, Бородянский побрёл к доске. Я бы, конечно, мог поторопить его – он шёл так, словно сейчас растеряет собственные конечности по полу. Обычно я так хожу, заплетаясь в собственных ногах, после хорошо отгулянной и бессонной ночи. Но Бородянского мне торопить не хотелось…

Лунина, теперь уже совершенно не скрывая своих намерений, смотрела прямо на меня, а я в свою очередь наблюдал за её рукой, которая то и дело исчезала под юбкой так далеко, что без сомнений касалась трусиков… Бородянский и вся честная компания с ним остались где-то за пределами этой вселенной, в которой внезапно остались только мы вдвоём с Луниной. И на месте её рук были мои собственные, беспардонно гуляющие под её юбкой, сжимая упругие ягодицы и прижимая эту напею с точёной фигурой к тому самому стратегически важному месту, которое теперь предательски топорщило ткань брюк в явном желании заполучить больше……

«Стас! Возьми себя в руки! Чёрт побери, ты на занятиях!» – дав себе мысленно пару хороших оплеух, я постарался вернуться в ту реальность, где всё ещё шли занятия. «В конце концов, сейчас не время для фантазий. Ты ведёшь себя как…»

– …тряпка.

– Что? – переспросил я озадаченно.

– Мне нужна тряпка, – повторил Бородянский, который уже давно доплёлся до доски и теперь стоял передо мной с протянутой рукой.

Отдав ему тряпку, которую по какой-то причине всё ещё держал в руке, я попытался сконцентрироваться на Бородянском, который так же занудливо и медленно начал вытирать с доски. Мне с трудом удавалось сидеть на месте, чтобы не подскочить и не вытереть собственные каракули с доски самому. Но в паху ныло так, что я прекрасно понимал, что сейчас лучше не двигаться с места.

– Станислав Игоревич? – донеслось откуда-то с задних рядов.

Я попытался найти взглядом того, кто говорил, но у меня это не вышло. Признаться, я с трудом мог сказать, спрашивал ли женский голос или мужской. Поэтому просто спросил, что случилось.

– А это будет на зачёте? – спросила всё та же Емельяненко. – А то очень много цифр запоминать. Мы же всё-таки гуманитарии.

– История – тоже гуманитарная наука, Галина. Вы же не будете спрашивать преподавателя истории, нужно ли вам заучивать наизусть даты важных событий?

– Но это же не история! – возмутилась на этот раз Катя Макарова – подруга Луниной, которая и сидела рядом.

– Ничего, выучите, потренируете мозги. Не помешает…

Я хотел сказать ещё что-то. Наверняка хотел, но забыл в тот момент, когда Лунина вытащила наконец-то руку из-под юбки и облизала палец.

– Лунина! – вырвалось у меня в тот же момент.

– Что? – с наигранным испугом ответила та.

– Хватит уже… – прокашлявшись, я выдохнул. – Хватит уже ворон считать.

– Каких ещё ворон? – на этот раз на полном серьёзе удивилась она.

– Белых, – ответил я, переводя взгляд на Бородянского. – Садись. Нам теперь Лунина почитает что-нибудь из Чосера.

– Почему я? – пробубнила Мария, но всё же открыла книгу.

Переспросив, пойдёт ли отрывок из поэмы, которую мы только что обсуждали, и получив положительный ответ, Лунина перелистала пару страниц и, по всей видимости найдя подходящий фрагмент, начала читать.

Признаться, читала она отвратительно. Запинаясь на каждом втором слове, чего не должно быть у человека, в совершенстве владеющего английским, даже несмотря на то, что поэма была написана на устаревшем языке… Было бы абсолютной ложью, если бы я сказал, что не получил определённое удовлетворение от её мучений – это была моя маленькая месть за её выходки. Но… в то же время её ужасное картавое произношение действовало на меня совершенно нелепым образом: мне хотелось заставить её замолчать. И сделать это самым опошлённым литературой образом – поцеловать её.

Хотелось почувствовать её мягкие, накрашенные помадой губы на своих. Хотелось заставить почувствовать её то, что чувствовал я всё время занятий. Чтобы она наконец-то поняла, как это ужасно… и чертовски приятно – все эти её игры. Опасные, словно игры с огнём.

От мыслей отвлёк звонок… Студенты по привычке сидели смирно. Каким-то образом мне удалось их «выдрессировать» так, что они не срывались с места, как стая гончих псов, услышавших стартовый выстрел.

– Можешь считать, что от окончательного позора тебя спас звонок, – прокомментировал я и жестом руки показал, что все могут быть свободны.

Наблюдая за тем, как студенты спешно собирают вещи и выходят из аудитории, сам я не торопился. Мне было просто некуда и незачем. Это было последнее занятие в тот день, оставалось только забрать вещи с кафедры, и можно было ехать домой, а потом и на тренировку.

– Я сейчас, Кать! – послышался голос Луниной, когда аудитория уже опустела и я начал собирать разбросанные в начале занятия по полу вещи.

Послышались шаги, потом дверь закрылась, и, подняв глаза вверх, я обнаружил перед собой ноги – в чулках. Улыбнувшись и хмыкнув себе под нос, я поднялся.

– Забыла что-то?

– Ага, забыла, – хихикнула Маша и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала меня. – Стасик, не задерживайся сегодня, ладно? Знаю я твои тренировки. И купи, пожалуйста, корм Кузьке: бедный кот уже третий день объедками питается.

– Так точно, мой генерал! – с наигранной серьёзностью отсалютовал я.

Так же наигранно нахмурив нос, Маша хмыкнула, сдула упавшую на лицо чёлку, потом улыбнулась и снова поцеловала меня.

– До вечера. Увидимся дома.