Текст книги "Звездная пыль (СИ)"

Автор книги: Lu Jackson

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Иваизуми закрывает за собой дверь его небольшой комнаты и почти задыхается в кашле, прикрывая рот рукой. Когда очередной нежданный приступ проходит, Хаджиме разжимает ладонь. Недовольно морщась, он вытирает ладонь салфеткой, найденной в маленьком отделении рюкзака, и, бросив смятый комок на стол, валится на кровать абсолютно без сил.

Долгое время Хаджиме лежит, смотря на флуоресцентные звезды на своем потолке. Он вспоминает, как несколько лет назад Ойкава – его лучший друг – приходил и помогал клеить их. Как он – Ойкава, – каждый раз забираясь на стремянку, чуть не падал с нее, и как ему – Иваизуми – пару раз приходилось его ловить. В памяти сразу всплывает его звонкий жизнерадостный смех и это дурацкое «Ива-чан».

Хаджиме думает о Тоору, когда приступ колючим комком подкатывает к горлу и рвется наружу вместе с кашлем, надолго оставляя после себя неприятное ощущение, будто где-то внутри него кто-то долгое время орудовал наждачной бумагой. Ива отнимает руку от своих губ и, закрыв глаза, вытирает ее уже об одеяло, не боясь испачкать его. Он даже не смотрит на ладонь: знает, что ничего хорошего на ней не увидит. Забыв про звезды, Хаджиме поворачивается на бок, подтягивая ноги к груди, и сам не замечает, как сознанием овладевает сон.

Родители Иваизуми до сих пор не знают, что их сын кашляет кровью. Уже полгода. Ива и сам не знает, как ему удалось скрывать это так долго. Мама лишь несколько раз обеспокоенно спрашивала, как он чувствует себя, но Хаджиме всегда отвечал, что все хорошо, просто он немного устал, на что мама скептически прищуривалась и говорила, что он более бледный, чем обычно, и что наверняка снова похудел. Хаджиме и правда чувствовал себя плохо: кружилась голова, не было аппетита и полноценного сна. Но, как бы хреново ему не было, ответ оставался неизменным. «Все нормально, просто устал».

Когда Иваизуми в первый раз видит темно-вишневый сгусток на своей ладони, он думает, что это пневмония. Но нормальная температура и вполне неплохое самочувствие говорят об обратном, и Хаджиме забывает об этом до того момента, когда видит кровь на ладони снова. Через месяц он думает, что это туберкулез. Еще через два боится угадывать, что может происходить с его телом. С каждым днем Иваизуми устает все сильнее, выглядит все хуже. Сейчас он уже не удивится, если после очередного приступа обнаружит в руке часть легкого.

Он просыпается уже под утро и снова пытается не задохнуться. Иваизуми свисает с края кровати, судорожно хватаясь за одеяло. Кровь очерчивает его губы алым и стекает на пол, оставляя крупный след. Хаджиме стирает его трясущейся рукой.

Утром он говорит маме, что плохо себя чувствует и в школу сегодня не пойдет. Та смотрит сыну прямо в глаза, в волнении кусая губы изнутри, и согласно кивает, наблюдая, как Хаджиме скрывается за дверью своей комнаты.

Целый день Иваизуми бездельно лежит на кровати. Он даже думать не может, не говоря уже о движениях. Его сил хватает только на то, чтобы дотянуться рукой до стола и взять салфетку из заранее приготовленной стопки. В комнату никто не зайдет – соблюдают личное пространство, – поэтому Хаджиме не прячет их окровавленные комки, а бросает рядом с кроватью. Никто все равно не придет и не увидит лежащее почти безжизненное тело и не спросит, почему он окружен красно-белыми клочками бумаги.

Никто, кроме Ойкавы. Иваизуми слышит его голос еще от входной двери и вскакивает с кровати, будто ему сделали укол адреналина прямиком в сердце. Пока шаги звучат на лестнице, Хаджиме успевает собрать все валяющиеся на полу салфетки и, запихнув их в удачно оказавшийся под рукой пакет, спрятать сначала в шкаф, потом под кровать, а затем и вовсе выкинуть в окно. Когда дверь открывается, Хаджиме уже снова лежит на кровати, пытаясь успокоить биение своего сердца, которое, словно ошалелое, стучит чуть ли не во всех частях его тела.

На пороге появляется Ойкава. Иваизуми окидывает его тяжелым взглядом и поворачивается лицом к стене. Трудно смотреть на Ойкаву. Еще труднее понять, что между ними происходит. Иваизуми готов поклясться, что разнесет себе черепную коробку из отцовского охотничьего ружья, если вспомнит, как совсем недавно Тоору поцеловал его прямо в губы. Как нежно он прикасался к Хаджиме и – что самое страшное – как сам Хаджиме ему отвечал. Ну, отвечал – сильно сказано. Он просто не сопротивлялся. И он вспоминает, и голова его с глухим стуком встречается со стеной.

Самое интересное во всей этой ситуации то, что Ойкаву это ничуть не напрягает. Будто для него этот поцелуй, эти касания и все это – абсолютное ничто. Будто в это «нечто» Тоору стер этот день, и Хаджиме вместе с ним, и все, что вообще когда-либо происходило. Ойкава шутит, как обычно. Смеется, как обычно. Злится, как обычно. Все для него – как обычно. И это пробуждает в Иваизуми бомбу замедленного действия, счетчик времени на которой отсчитывает последние секунды, и она вот-вот рванет. Но он молчит. Молчит, и не смотрит, и не отвечает. Все, как обычно.

Сначала Ойкава пытается привлечь к себе внимание шутками, вопросами, да и всей своей бесконечной болтовней. Когда он не видит желаемого эффекта, пытается растолкать Хаджиме, то пихая его в бедро, то тряся за руку. А Иваизуми упорно делает вид, что в комнате он один, и что это ветер играет с его волосами, а не тонкие пальцы Тоору. Когда и такой подход к ситуации не приносит успехов, Ойкава спокойно садится на кровать и откидывается назад так, что почти ложится на бок Иваизуми, и спрашивает о здоровье. Хаджиме отвечает что-то вроде «нормально», а сам борется с очередным приступом кашля. Тоору начинает тихо рассказывать о тренировках. О том, что Матсукава и Ханамаки опять разрисовали его лицо фломастерами, когда он случайно уснул в автобусе после игры. О том, что эти двое опять не слушаются его. О том, что без Иваизуми там жутко скучно, и что не мешало бы ему уже вернуться к тренировкам, на которых он не появлялся уже довольно давно.

Когда голос Ойкавы неожиданно затихает, голова исчезает с бока, Иваизуми как-то настороженно морщит лоб. Когда же тишину разрывает негромкое «Это что? Кровь?», глаза Хаджиме наполняются страхом. Сердце снова начинает стучать быстро и так громко, будто желает, чтобы Ойкава его услышал. Так громко, будто хочет быть услышанным не только Ойкавой, но и родителями внизу, и соседями по улице, и вообще целым миром. Если говорить честно, то сейчас Иваизуми был бы рад, если бы его сердце остановилось.

Хаджиме делает выражение лица как можно спокойнее и смотрит на Тоору через плечо. Глаза у него расширены, он впивается взглядом в окровавленную салфетку, будто пытается выведать правду у нее. Но та молчит, как и Иваизуми. Тогда Ойкава смотрит на друга, и Хаджиме неожиданно для себя ловит звезды в его глазах. Он даже забывает об их разговоре, пытаясь разглядеть неведомую галактику, но Тоору моргает, и все звезды исчезают в один миг, а Хаджиме снова хочется избавиться от кошачьих когтей в своем горле. Он отворачивается.

– Краска, – нехотя говорит он. – Измазался где-то на днях.

Тоору смотрит взглядом знающего скептика, ведь на его взгляд краска имеет немного другую консистенцию, но через минуту снова вспоминает Ханамаки и Матсукаву с их детскими шуточками и вновь разражается гневной речью минут на пятнадцать. Хаджиме тем временем думает, что не ему – человеку, верящему в сказочных зеленых человечков – говорить о ребячестве.

Когда Ойкава протискивается между стеной и телом Иваизуми, последний открывает рот от неожиданности и крайней степени возмущения. Ойкава смеется, а потом делается неожиданно серьезным, может, даже для самого себя. Он смотрит другу в глаза, пытаясь что-то в них отыскать, а Хаджиме и искать не надо: зрачки Тоору поглощают его двумя черными дырами, а рядом то и дело мелькают хвосты комет. И на секунду становится лучше, и коты перестают терзать его горло. Лишь на секунду, пока Ойкава рядом и пока он вот так смотрит, пугая своей пытливый серьезностью. Пока можно увидеть отпечатки звезд в его глазах.

– Поправляйся, – только и успевает сказать он.

Тихий стук, и дверь открывается, впуская в комнату запах травяного чая и мамины глаза, заставляя Тоору со смехом и шутливыми обвинениями в сторону Иваизуми подпрыгнуть с кровати. Мама улыбается и предлагает выпить чаю, но оба отказываются: Хаджиме потому, что не любит чай, Тоору потому, что «Спасибо, но мне пора».

Он и правда уходит. Не реагирует на уговоры мамы Иваизуми, не остается еще на часок, а Хаджиме проклинает свою природную невнимательность, запихивая незамеченную салфетку в ящик стола, и задается единственным вопросом: зачем он вообще приходил? Ночью Иваизуми впервые за много дней спит крепко, и ничто не тревожит его сон. Утром он чувствует себя так хорошо, что даже решает пойти в школу, а родители удивляются внезапной бодрости их сына. Отец спрашивает, не принимает ли его единственный ребенок наркотики, на что тот закатывает глаза и демонстративно задирает рукава.

– Нет, пап, – уже не так энергично отвечает он. – Не колюсь, не курю и не нюхаю.

В школу он уходит с меньшим энтузиазмом, чем думал.

На первый урок Хаджиме опаздывает. Тихо постучав, он открывает дверь и входит почти неслышно в темную комнату с зашторенными окнами. Сначала Иваизуми не понимает, что происходит, потом думает, что ошибся кабинетом. Но видит небольшой проектор, белую доску с изображенными на ней далекими звездами и припоминает, что в кабинете физики что-то такое было. Учитель, стоявший рядом с проектором, переводит на него взгляд и кивает на свободное место в углу.

Рядом с ним сидит Тоору. Хаджиме даже не удивляется этому. Учитель рассказывает, что на самом деле мы видим звезды не в их настоящем виде, а как старые фотографии, и чем дальше звезда, тем фотография старше. Ойкава на секунду отвлекается от экрана, чтобы посмотреть, кто сел рядом с ним, улыбается, скомкано здоровается и снова смотрит на экран, боясь упустить даже самую незначительную мелочь. И Иваизуми не удивляется и этому: тяга Тоору ко всему сверхъестественному сильнее даже земного притяжения.

На экране появляются десятки разных галактик, и Хаджиме невольно замечает, как на губах Тоору появляется улыбка, а сам он тянется к белому полотну. Почти незаметно, но все же ощутимо. Учитель рассказывает, что галактики бывают спиральные и эллиптические, и Ойкава поворачивается к другу и тихо спрашивает:

– Правда красиво, Ива-чан?

А Иваизуми не нужны проектор и доска, чтобы увидеть космические тела. В глазах Тоору виден и огромный по сравнению с Солнцем Альдебаран, и вся Туманность Андромеды, и крохотный Сириус Б. И Хаджиме зависает, пока не замечает взволнованный взгляд Тоору и не слышит:

– Эй, ты чего?

– Да, – говорит он и отворачивается. – Красиво.

***

В школе начинаются летние каникулы – самые длинные в учебном году. Иваизуми не просто не выходит из дома: не покидает и собственной комнаты. Он не отвечает на звонки, игнорирует присылаемые ему десятками сообщения, а пришедших однажды повидать его Ханамаки и Матсукаву разворачивает в обратный путь прямо с порога. Усталость с каждым днем одолевает его все сильнее. Хаджиме не находит сил даже для того, чтобы лишний раз подняться с кровати. На третий день каникул он снова начинает кашлять и выплевывает на ковер кровь.

В конце недели мама – славная, но совсем не настойчивая женщина – предлагает ему все же поехать в запланированную ими уже давно поездку. Хаджиме снова отказывается.

– Прости, мам, – слабым голосом говорит он. – Я просто хочу побыть один.

В голове его матери проносится мысль, что Иваизуми и так всегда один, и пусть он хоть иногда приглашает своих друзей в дом, но вслух она этого не говорит и не скажет, наверное, никогда. В конце недели его родители, оставив денег еще на неделю, уезжают, оставив Хаджиме наедине с его кровавым кашлем, который покидать его не намерен, уж точно.

С каждым днем он спит все дольше. Поздно встает, рано ложится. И просыпается по ночам с неуемным кашлем и желанием придушить себя своей же подушкой. Иногда его отпускает, и он снова может спать спокойно. Иногда нет, и тогда он вынужден справляться со жгучей болью в груди теплой водой и всевозможными таблетками. Сначала это даже помогало.

В какой-то из дней – Иваизуми уже не помнит, в какой – он просыпается не так, как всегда. Он не чувствует ни боли, ни душащего кашля. Только безграничный покой. Кто-то почти невесомо касается его щеки и чертит невидимую линию от скулы до подбородка, и Хаджиме в страхе открывает глаза. Ойкава лежит на боку лицом к нему зеркальным отражением его самого и смотрит в чужие глаза.

– Я думал, ты спишь, – только и говорит он, растягивая губы в улыбке.

И никаких объяснений. Ни как он сюда попал (Иваизуми был более, чем уверен, что Тоору сделал дубликат ключа от входной двери его дома, но все же хотелось услышать об этом от самого Ойкавы, а не плутать в догадках, думая, так это или все же нет), ни что делает здесь и, тем более, ни почему лежит сейчас в его кровати и ведет себя так, будто это нормально – прийти к нему среди ночи, залезть в его постель и ко всему этому наглым образом разбудить. Хаджиме морщится.

– Спал, – недовольно ворчит он.

Глаза его случайно цепляются за чужие, и через секунду Иваизуми уже не может отвернуться. Искорки из глаз сыпятся на него пригоршнями звездной пыли, заставляя разгладиться морщинку между бровей. Тоору что-то говорит ему, улыбаясь, а глаза его начинают сверкать еще ярче. И звезды в них красивее, чем за окном. Ойкава говорит и говорит, будто читает заклинание, оглушающее слушателя и заставляющее его ни в коем случае не отводить взгляда. А звездная пыль его глаз – будь она настоящая, не исчезающая после пересечения границы, установленной радужной оболочкой – засыпала бы Хаджиме с головой и начала мелкими порциями осыпаться на пол.

В какой-то момент – Иваизуми не успевает заметить – их лица оказываются слишком близко, а губы соприкасаются, и Иваизуми неожиданно для себя закрывает глаза, отдаваясь ощущениям. В его теле появляется какая-то незнакомая ему ранее легкость, будто он не весит и фунта, и дышать становится гораздо легче, чем когда-либо, и Хаджиме хочет сохранить эту легкость как можно дольше.

Губы Ойкавы теплые и шершавые из-за трещинок. Иваизуми видел много раз, как Тоору кусает их и облизывает в ветреную погоду, так что шероховатость – ожидаемое явление. Прямо от них – от неровных губ – растекается приятное тепло, собираясь где-то внутри упругим комочком и заставляя застывать от предвкушения чего-то непривычно приятного.

Иваизуми касается ладонью чужой шеи, зарывается пальцами в волосы, и Ойкава прижимается к нему сильнее и дышит так часто и глубоко, что и у самого Хаджиме сбивается дыхание. Он кладет руку на чужое предплечье и чувствует под пальцами голую кожу. Он не успевает подумать, видел ли куртку нежданного гостя, как губы Тоору перемещаются на его шею. «Какая куртка? На улице лето», – думает Хаджиме и снова забывает обо всем, кроме чужих прикосновений.

Тело Тоору будто раскалено до немыслимой температуры. Места, где он притрагивается к Иваизуми, почти плавятся от жара. Ойкава оставляет на его теле после своих пальцев оголенные нервы, словно хочет оставить о себе память. Словно это расплата за подаренные им звезды и возможность дышать. Хаджиме приоткрывает глаза, чтобы снова увидеть далекие огненные клубочки, но ни их, ни звездного пепла – ни единой крупицы – нет. Только флуоресцентные подобия звезд светятся желто-зеленым на его потолке.

Разум трезвеет. Хаджиме хватает друга за плечи – останутся синяки – и почти отталкивает от себя.

– Уходи, – хрипло говорит он. Ни слова больше.

Глаза ничего не понимающего Тоору быстро стекленеют, становятся влажными и начинают опасно блестеть в уголках капельками слез. Иваизуми убеждает себя, что так и должно быть. Через минуту в комнате нет и следа присутствия Ойкавы. Только захлопнувшаяся входная дверь напоминает о том, что Хаджиме посещал хранитель звездной пыли.

***

Когда мама увидела Иваизуми после недельного отсутствия, она пришла в ужас и пообещала больше никогда не оставлять сына одного. Похудевший, с синяками под глазами, он был похож на ходячего мертвеца. Хаджиме почти ничего не ел и не выходил из своей комнаты до самого приезда родителей. Он и сам не знал, почему проводить время в четырех стенах стало для него нормальным. Может, потому, что в комнате ему становилось немного легче. Он был уверен, что в искусственных звездах на его потолке все же осталась частичка невидимой магии, принесенной в его дом Ойкавой. Поэтому вернувшиеся вновь приступы не были такими болезненными, как раньше.

Он начал кашлять на второй день после того, как выгнал Тоору, и именно тогда пожалел об этом. Рядом с этим неугомонным мальчишкой Иваизуми не мучили кровавый кашель и боль в легких. Рядом с Тоору его не мучило ничто. Он был для Хаджиме чем-то вроде панацеи, которая вступала в силу при близком контакте. И Иваизуми начал понимать это только сейчас, ругая себя за то, что не заметил этого раньше. За несколько дней он окончательно осознал, что и Ойкава положительно действовал на его организм, что он вполне мог поспособствовать его выздоровлению и что звезды в его глазах появлялись не просто так. Но звонить Тоору и извиняться за свое поведение – слишком большая плата за исцеление. Только не извиняться. Только не перед ним.

Когда мама спрашивает, почему Ойкава больше к нему не приходит, горло Иваизуми будто пронзает стрелой, и, выплевывая в ладони кровь на глазах напуганный матери, он понимает, что все-таки прокололся. Мама смотрит на Хаджиме большими глазами, потом на его ладони и на кровавую жижу на них и неожиданно начинает плакать, обнимая сына дрожащими руками. Вечером она говорит все отцу, а тот не находит слов. Только садится на стул в кухне, берется руками за голову и сидит так до поздней ночи.

Через несколько дней мама ведет Хаджиме в дорогую клинику. Когда приходят результаты его анализов, врачи в замешательстве разводят руками. «Здоров», – вносят они свой вердикт.

– Но мой сын кашляет кровью!

Дома мама говорит, что все будет хорошо, что они справятся с этим, что сделают для этого все возможное. Но Иваизуми слышит надломленные нотки в ее голосе и понимает сразу все. Нет, хорошо не будет. Нет, они не справятся. Нет, извинение – не очень большая цена.

Лето заканчивается, но Хаджиме все еще чувствует себя невыносимо плохо. С каждым днем звездной магии становится все меньше, и в какой-то момент ее уже не хватает, чтобы забрать у Иваизуми хоть немного боли. Он боится засыпать, потому что боится не проснуться. Он сидит на таблетках и слушает мамины тяжелые вздохи. Он часто думает об Ойкаве. О том, как бы все сложилось, не выгони он его в тот день. Как бы все сложилось, если бы Ойкавы и вовсе не было.

Однажды Хаджиме все же набирается смелости и набирает ослабевшими холодными пальцами номер Тоору. Он долго думает, иногда прерываясь на кашель, прежде, чем нажать кнопку вызова. Ойкава берет не сразу – другого Иваизуми и не ожидал. Даже не с первого раза. Но длинные гудки все же ненадолго сменяются тишиной, и в телефоне звучит неуверенное «Привет».

Хаджиме молчит слишком долго. Но потом все же произносит:

– Прости.

Тоору играет в молчанку даже дольше Иваизуми, и тот не может понять по этой тишине, злится его друг или удивлен.

– Ты дома?

Аккуратно, почти бережно. Иваизуми не ожидал такого вопроса, поэтому долго соображает, что ответить. «Да», и на другом конце трубки через секунду слышны короткие гудки.

Хаджиме роняет телефон на пол и скоро понимает, что уже давно не принимал таблетки. Но сил встать у него уже нет. Легкие пронзает боль, и он слабо кашляет, пачкая кровью одеяло. Наклейки на потолке отдают ему последнюю крошечную горстку звездной пыли, и боль отступает, и Иваизуми понимает, что больше не выдержит бессонной муки.

Будто сквозь толщу воды слышится звонок в дверь и торопливые шаги мамы. Хаджиме почти чувствует сгусток волнения за входной дверью, но он слишком устал и никак на него не реагирует. Ни на него, ни на дрожащий голос Тоору, ни на его быстрые шаги, ни на его силуэт в дверях своей комнаты. Иваизуми слишком устал, чтобы чувствовать хоть что-то. И очень хочет спать.

И он закрывает глаза.