Текст книги "Шалости и гадости (СИ)"

Автор книги: liset.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Я не настолько тупая идиотка, как ты думаешь, Ник, – бешено выплевывает девчонка, морща веснушчатый нос в брезгливости, – пошел ты нахер. Voulez-vous entendre que vous êtes meilleur que mes parents biologiques? Désagréable, hein? Va te faire foutre (что, хочешь услышать, что ты лучше моих биологических родителей? неприятно, да? пошел нахуй)!

Она отскакивает от Ника с такой яростью, будто едва сдерживает безумное жестокое желание вцепиться в него зубами и когтями, изуродовать, забить едва ли не до смерти своей саркастичной жестокостью – в её силах сделать ему так больно, что он не скоро оправится от удара, но все связные мысли теряются под напором её крайнего изумления и горчащей обиды, которая заставляет вести себя… как плохая девочка-подросток, чье самолюбие задели парой жесткий правдивых фраз.

– Baise toi et ta pute (пошел нахуй ты и твоя шлюха)!

– Немедленно перестань, я сказал!

Шани вся кипит.

– И, – она снова морщится в отвращении, – бога ради, я определенно не хочу знать, сколько моих одноклассниц побывало в твоей постели. Pervertir (извращенец). Гадость какая.

Шани собачится с Ником ещё несколько минут, умудряясь вполне себе болезненно жалить на каждый заданный вопрос:

– Она со всеми трахается или только с тобой? – с почти искренним любопытством интересуется девчонка, слегка приподнимая верхнюю губу и нагло демонстрируя зубы в отнюдь не привлекательном оскале, словно собственные слова приносят ей мрачное жестокое удовольствие своей правдивостью.

Нет, бесспорно, у Ника было много женщин – что забавно, то преимущественно блеклых однотипных блондинок с ласковыми кроткими глазами оленят, но Шани ещё никогда не злилась так сильно. Наверное, все дело в том, что он редко приводил их в дом, а если и приводил, то когда она действительно была далеко – на занятиях, на экскурсии, ещё где-то. Где угодно, лишь бы не рядом с домом. Ник делал все, чтобы она, возвращаясь домой, не чуяла выветрившийся запах себе подобных на каждой горизонтальной поверхности в подтверждении всего разврата, что происходил в её отсутствии.

Обидно, что он совершенно потерял берега и решил водить женщин тогда, когда она слишком близко.

Козёл!

Шани с нескрываемой враждебностью тяжело вздыхает сквозь стиснутые зубы и закатывает глаза так далеко, будто хочет заглянуть в собственную голову с непозволительной глубины, исследуя окровавленно-золотыми зрачками свои же мозги (или их остатки. или отсутствие. давайте будем честны хотя бы в этом).

Вообще, если быть действительно честной с самой собой, то она почти никогда не чувствовала агрессию к женщинам, потому что, ну… Шани любит женщин. Всех подряд, всегда и везде, но в этот раз привычная система дает сбой, позволяя её устроить истерику маленькой избалованной папиной принцессы, которая застала потенциальную мачеху на своей территории.

Именно поэтому она очень грубая сегодня. Действительно, как с цепи сорвалась. Видимо, у Ника недостаточно сил, чтобы держать её на коротком поводке и позволять калечить и издеваться над жертвами (не играй с едой, Шани, это невежливо); мужчинами (не будь такой вызывающе-яркой, Шани, это непозволительно); будущими мачехами (не хами, Шани, это грубо).

Не хами, Шани, это грубо.

Хотя ладно, хами, это довольно весело.

Когда учительница выплывает из комнаты легкой проворной кошкой (и обнаженной, к слову), Шани с легким неудовольствием замечает, что это, наверное, одна из самых красивых женщин Ника, если не считать её крайней степени занудливости.

Гадость какая, право слово!

Она выглядывает из-за плеча опекуна с таким надменно-брезгливым видом, словно собирается свернуть кому-то блондинистыми шею (точно не себе), не Нику (он далеко не блондинка), но определенно мадемуазель Лоуренс (зачем ей голова, действительно? без неё она будет даже симпатичнее!).

– Нет, всё плохо. Foutez le camp d’ici, soyez si gentil (свалите нахер отсюда, будьте так добры).

Девчонка тут же вцепляется длинными острыми ногтями куда-то в область верхней части бедра Ника, захватывая в кулак ткань штанов, как будто в поисках непонятной опоры. Вздергивает светлые брови вразлет вверх, слегка наклоняется всем корпусом вперед, прижимаясь нежной щекой к его правому плечу и ведет языком по линии нижней губы, словно пробуя саму себя на вкус со светским интересом вечно голодной хищницы.

Интересно, а мадемуазель Лоуренс вкуснее, чем кажется?

– Дома у себя дверьми хлопать будешь! – мгновенно крысится вампирша, стоит учительнице упорхнуть обратно в спальню со второго или третьего приказа, а сама, наконец, отлипает от горячего тела Ника с мрачноватой неохотой и напоминает надутую всеми недовольную золотистую тучку с совершенно нехорошим взглядом.

– Да что ты как с цепи сорвалась?

– Ничего я не сорвалась, – цедит она сквозь зубы, пиная мыском ноги в белом носке его голень (не особо нежно, но и не особо грубо, скорее уж с ярко выраженным недовольством).

И все было вполне ничего, пока Ник не открывает рот. Точнее, не так.

Шани на самом-то деле ненавидит ссориться со своим опекуном – она редко чувствует себя виноватой и не менее редко действительно расстраивается, но каждая склока заставляет её чувствовать себя немного не в своей тарелке: ты могла быть нежнее, Шани; ты могла быть вежливее, Шани; ты могла бы не делать ему больно своей беспечной неусидчивостью, Шани.

Но что ей поделать с самой собой, если в пустой светловолосой голове нет ни намека на приличия, мораль и серьезность? Что поделать с самой собой, если каждое её слово тянется карамельной сладостью игривой усмешки; каждая фраза – призывный флирт, а вместо продуманности всё отдается на волю случая.

Она чертов хаос и неизбежность принятия легкомысленности как смысла жизни; она солнечный ветер, колышащий тонкие колосья пшеницы в поле; она безжалостность серпа из золота, вскрывающего людские глотка во имя солнца; она…

Ну, в данный момент она напоминает разъяренную кошку с отключенным инстинктом самосохранения.

– Она будет здесь, сколько будет необходимость и тебя никто спрашивать не станет. Можешь идти к Лоре. Да ты и так к ней бы пошла, даже не получив моего согласия. Сбежала через окно там или заднюю дверь. Так что теперь тебя держит? Иди куда хотела, ты ведь мне ничего не должна. Держать не стану. Ты свободна, Шани. Делай что хочешь.

– Ну и вали! – яростно выкрикивает Шани, некрасиво кривя лицо в оскорбленной гримасе, – только не надейся, что я еще хоть раз появлюсь здесь! Ноги моей в этом доме не будет!

Она несколько раз открывает и закрывает рот, судорожно ловя воздух, прежде чем резко развернуться на пятках и рвануть к выходу, не оборачиваясь на Ника. Хватает с пола сброшенный ранее розовый рюкзак и судорожно забрасывает на плечо, в наглую вытаскивает из карману пачку с тонкими вишневыми сигаретками и даже не обувается нормально, лишь хватая кроссовки за ягодно-розовые шнурки и нервно засовывает в портфель, выскакивая из дома с такой яростью, будто ошпарилась.

А два камня, летящие в окно спальни (это раз, тонкий звук дребезжащего стекла); и в окно тачки (яркий звон осыпающихся осколков) – это вовсе не месть за обиду. Совершенно нет.

========== 4. ==========

За окном мазками неумело-ленивого художника разлилась глубокая бархатная ночь, поющая сонмом тягучего церковного хора в голосах заунывных птиц.

Шани лежит в разворошенных белых простынях, будто в гнезде – сонная, разморённая усталостью, томная. Тонкие лучи включенного торшера отбрасывают длинные черные тени на стене и танцуют какой-то совершенно диковинный танец, путаясь в облаке сигаретного дыма как в тумане, пока она болтает ногой в порванном белом носке. В левой руке, между средним и указательным пальцем зажата клубничная полоска сладкой сигареты, которую Шани иногда подносит к губам. Пепел серыми хлопьями падает на постель и её юбку, пачкая ткань грязью переживаний; Шани пялится на Лору.

Лора красивая. Очень красивая. Будь Шани человеком, то она бы, наверное, влюбилась в неё: в звонкость игривого голоса, в мягкость шелковистых темных волос, в горячий запах белой кожи, в многообещающий блеск красивых светлых глаз, в томность плавных движений. Жаль конечно, что она вампирша. Чудовище, жадная кровожадная тварь, дура с легкомысленным подходом ко всему, всегда, постоянно. двадцать четыре на семь и всякое такое.

Лора напевает себе под нос тихую мелодию какой-то колыбельной, молоком льющейся из новенького зеленого магнитофона с забавными наклейками кроликов, пока Шани бесстыдно курит в её постели и молчит.

– Каждую рану следует прижигать смехом, Шани. Давай танцевать?

Шани улыбается, когда они танцуют: Лора опускает голову ей на плечо и перебирает узкими длинными пальцами выбившиеся из небрежного пучка блондинистые пряди, а она ведет костяшками по изгибу её красивой лебединой шеи, задевая ногтями вены.

На вкус она напоминает сладкий гречишный мед.

– Хочешь помнить обо мне, Лора?

Лора тонко улыбается в ответ.

– Больше всего на свете, Шани.

========== 5. ==========

Шани возвращается домой далеко за полночь – бесшумно проникает в дом, открывая дверь своими ключами, бросает в прихожей собранные в спешке вещи и даже ступает на первую ступень, когда замечает светлый силуэт в столовой. Она проводит пальцами в уголках губ, стирая с кожи пару капель человеческой крови и слизывает их с подушечек языком до того лениво, будто сосет очередной чупа-чупс, а не неловко задевает проворный язык и зудящее небо ногтями.

– О, так вы еще живы? – Шани заворачивает на кухню и до того тихо, что мадемуазель Лоуренс, замотанная в белый плед, вздрагивает и с тихим вскриком роняет на пол красивую белую чашку с теплым шоколадным какао, которая разбивается на осколки фонтаном дорогого фарфора.

Девчонка запускает ладонь в растрепанные золотистые кудри и небрежно собирает их в низкий хвост на затылке, не обращая внимание на пару непослушных прядей, падающих на бледное красивое лицо и обнажая шею, усеянную полумесяцами алых вызывающих засосов.

– Доброй ночи, Шани, – растерянно здоровается преподавательница, невольно отступая на шаг и изумленно вздергивая брови, – я не ожидала, что ты вернешься так… быстро. Ник волновался.

Шани в ответ небрежно пожимает плечами.

– Сомневаюсь, мадемуазель Лоуренс, – снисходительно хмыкает она, плавно проплывая мимо женщины легкой крадущейся походкой, – думаю, у него было полно других, более интересных дел, чем напрасные волнения из-за такой ужасной меня. Я плохая дочь, да?

Элиза Лоуренс страдальчески складывает ладони в замок на животе и умиленно качает головой, все еще не обращая внимание на то, что под ногами у неё целая лужа разлитого какао.

– Ты очень хорошая дочь, Шани. Что за глупости?

Девчонка вдруг легкомысленно улыбается в ответ, демонстрируя яркую белую усмешку, сверкающую даже в полумраке кухни неестественной белизной, а потом упирается языком в край рта, ненавязчиво показывая остроту длинноватых для человека клыков.

– Это был не вопрос, мадемуазель, – мягко говорит она, – кстати, у вас очень красивая шея.

И когда Шани золотистым смерчем кидается вперед с невероятной безумной скоростью, словно летит, а не идёт, то женщина звонко и испуганно вскрикивает, но всего один раз.

На второй крик просто не хватает времени.

========== 6. ==========

Рот Шани полон крови. Эта кровь на вкус должна напоминать божественный нектар сорванной силой победы; потрясающую жадность вечно голодной твари, дорвавшейся до вожделенного куска чужой плоти; триумфальное счастье от выдранной силой победы, но…

Рот Шани полон крови, но ей почему-то кажется, что вместо питательной целебной жидкости она на спор глотает протухшее гнилье. Несомненно, вины мадемуазель Лоуренс в отвратительности вкуса собственной крови совершенно точно нет, но девчонка, вцепившаяся ей в глотку бешеной пиявкой, отчего-то так не думает.

Между острыми белыми зубами небрежно перекатывается пласт разодранной кожи, а сама Шани поглубже вонзает клыки, словно собирается выдирать из белой шеи хрипящей учительницы едва ли не шматы мяса, но пока просто жадно и бездумно сглатывает свой кровавый обед, умудряясь параллельно удерживать слабо сопротивляющуюся жертву чуть пригнутой к полу – мадемуазель Лоуренс выше и плотнее телосложением, но раздраконенная вампирша упорно и вдумчиво тянет её на пол, наседая всем своим птичьим весом, стремительно стараясь опрокинуть женщину как можно быстрее.

Это происходит не с первой попытки. В итоге Шани просто-напросто бьет мыском белого кроссовка в голень учительницы, и та издает ещё один полузадушенный всхлип, прежде чем тяжелым мешком кожи, мяса и крови грузно осесть на пол, утягивая за собой девчонку.

Шани на секунду оставляет её в покое, прекратив поглощать кровь, но ненадолго: девчонка нагло седлает обмякшее тело преподавательницы, словно выигрывает в драке и теперь балансирует на опрокинутым теле самодовольным паразитом. Обхватывает коленями бока мадемуазель Лоуренс и вновь склоняется к её шее, опаляя кожу горячим прерывистым дыханием; ведет юрким розовым языком мягкую дорожку из слюны и тихо хихикает в ухо, заставляя женщину содрогнуться в суеверном ужасе.

– Что-то не так, мадемуазель Лоуренс? – девчонка нарочито медленно склоняется над лицом женщины, позволяя ей как следует рассмотреть пылающие золотые глаза на надменном красивом личике и кровавый отблеск на радужке. Шани обнажает зубы в игривой лучистой усмешке, демонстрируя внутреннюю полость рта, заалевшую от чужой крови и испачканные клыки; Элиза вскрикивает снова, но вампирша мгновенно душит её вопль своим телом, не позволяя вырваться из своей хватки.

А Ник, наверное, спит. Ему, наверное, плевать на саму Шани и на то, что Шани творит прямо сейчас, устроив безжалостный кровавый пир прямо у него под носом, заявившись в дом глубокой ночью, чтобы… А зачем она, кстати, вернулась?

Зачем ты вернулась, Шани?

Почему ты снова здесь, несмотря на прежнюю жестокость его (и своих слов); разгромила к чертям собачьим его кухню недолгой беспроигрышной борьбой и теперь, явно назло приемному отцу, уничтожаешь все намеки на присутствие любой женщины в этом доме?

Ты ведь не испытываешь ревности, Шани.

Ты тонешь в ярости. И эта ярость кипит в тебе поющими феромонами, чем-то безумным и древним, тяжелым, монолитным, будто вековая печать запертого подземелья, словно ты – узница собственных желаний, готовая убить ни в чем не повинную женщину только лишь из-за своей скуки.

Плохая девочка. Очень и очень плохая девочка без намеков на хорошие оттенки; да, тот самый златокудрый ангел, что жертвует всем встречным попрошайкам на улице и оставляет официантке чаевые, превышающие стоимость заказа только лишь из-за: «какие у вас красивые глаза!».

Какие у вас красивые глаза, мадемуазель Лоуренс. Светлые, большие, но настолько испуганные, что смотреть больно – обычно девушки смотрят на Шани иначе, совсем иначе, но Элизе Лоуренс не повезло оказаться в черном списке лишь из-за того, что она вздумала крутить с опекуном одной маленькой избалованной вампирши. Не так ли?..

Шани издает какой-то заинтересованный хмыкающий звук и небрежно ведет тонкими узкими пальцами по подбородку замершей женщины, а затем, улыбнувшись ей жутковато-ласковой усмешкой голодной акулы, снова вцепляется в её горло, на этот раз не выпивая кровь, а просто разрывая кожу в попытке быстрого, но вполне мучительного убийства.

И у неё бы, наверное, вышло, если бы не Ник.

Вампирское чутье подводит Шани всего лишь на пару секунд, но мужчине этого хватает, чтобы броситься вниз с лестницы (она видит это краем глаза) и схватить её за талию в попытке оторвать от рыдающей мадемуазель Лоуренс, но девчонка не спешит сдаваться так рано, приглушенно и разъяренно шипя бешеной коброй и отчаянно сопротивляясь цепким жестким рукам Ника, оттаскивающим её от выпитой жертвы.

– Нет! – едва ли не на ультразвуке взвизгивает вампирша, бездумно дергаясь в руках Ника, – отпусти! Я не закончила! Отпусти!

Шани гневно щелкает зубами, будто зверь и шипит, выдираясь из кольца объятий с нечеловеческой безумной силой, намереваясь закончить начатое, но Ник не позволяет ей сдвинуться и на сантиметр – он старше, сильнее и опытнее, и Шани д о л ж н а его слушаться, но вместо этого плюется ругательствами на французском диалекте, перемежая все издевательскими посвистываниями.

Не в её смену, Ник. Она добьет её прямо сейчас, не потому что голодна, а потому что так нужно, черт побери! Нужно избавиться от этой идиотской человеческой обузы, проникшей к ним в дом паразитической заразой, смеющей пятнать все своим мерзким вонючим запахом человека.

Хрупкого и ломкого человека, кости которого так легко дробятся в железных клыках вампира.

– Отпусти меня, я хочу добить её! – рычит Шани злобно, неудобно выворачивая шею и стараясь заглянуть опекуну в лицо.

Шани крутится в его руках юлой, пока Элиза Лоуренс опирается на дрожащие руки и тщетно пытается отползти прочь, зажимая ладонью кровоточащую жуткую рану на разорванной шее, стремясь унять текущие алые дорожки, пятнающие чистый пол.

– Дай мне избавиться от неё, она мешает нам! Она мешает нам с тобой! – убежденно вещает Шани, а потом лягает не ожидающего этого Ника в колено пяткой и, яростно взбрыкнув, оборачивается и неумело вцепляется зубами в его плечо.

Элиза Лоуренс вопит как дурная, пока Шани стремительно атакует собственного опекуна в попытке вырваться из его рук и наконец-то добить уползающую преподавательницу.

Отпустит или нет?..

========== 7. ==========

Шани Эйвери далеко до садистки, как бы ей не хотелось признаться в обратном (а ей определённо не хотелось). По человеческим меркам она давно бы стала серийной убийцей и вполне осознанной личностью в свои двадцать с чем-то, но по правилам вампирской аристократии вся её дерзкая убийственная лживость сладостной юности – всего лишь игра молоденькой хищницы. Так, щенок с режущимися зубками, которого надо кормить четыре раза в день, выгуливать на улице и не забывать чесать за ушком, чтобы он не казался брошенным. Этому Джоанну мать ее Честершир должны были научить родственники – безымянный отец или пропавшая мать, может, тетушки или прочие члены семьи, но вышло так, что этому ее учил Ник.

А Ник очень хороший учитель. Жаль только, что все-таки слишком сильно подвержен нежности и возможному состраданию, которое, безусловно, выводит ее из себя прямо сейчас волной чистого недовольства.

Как же так, Ник?..

Джоанна была рождена на стыке тягостных времен гражданской войны в тысяча восемьдесят пятом году; она – олицетворение греховности происходящего, которое скалится соблазнительной клыкастой усмешкой с поверхности богохульных икон. Ей бы пошло средневековье, а к лицу вместо дорогих украшений – эпоха томного джаза. Она бы могла с успехом стать ровно как фавориткой при жестоком короле, так и джазовой певицей в нуарных платьях, танцующей среди толпы где-то в вест-инде, не зная собственного имени и прошлого.

У нее так много путей, что выбрать один просто нереально!

Но прямо сейчас она хочет убивать. Это желание иррациональное, но такое нужное и невероятно требовательное, что все свящные мысли в голове посвящены ему и только ему, заставляя Шани гореть лихорадкой ужасающей трезвости. Она хочет опьянеть от вкуса крови и задохнуться в наслаждении чужой агонии, надолго (навсегда?) забыв о шкуре избалованной плохой девочки-лесбиянки, которая приехала в Вайоминг с сексуальным и горячим опекуном.

Сплошная эстетика.

– Да ладно тебе, Ник, – хрипло и сорванно шепчет Шани на выдохе, проглатывая звуки сиплым смешком, – не говори только, что тебя волнует мадемуазель Лоуренс. Или действительно волнует?..

Она неудобно выгибает тонкую белую шейку, вся вытягивается змеиной ловкостью в кольце его крепких безжалостных рук и очень внимательно заглядывает в глаза опекуна в поисках ответов. Будь её воля – Шани пробралась молчаливой тенью ему в голову и застыла бы там по ту сторону сетчатки глаз восковым изваянием, впиталась бы в скрипы извилин в его черепной коробке и навсегда поселилась бы в его мыслях своим ярким пылающим присутствием без права возвращения. С ним, в нем. Кровью бы текла по его венам и билась бы его сердцем, если бы Ник позволил ей, но он не позволял.

Но вместо этого она только визжит и рвется от него в сторону, будто рассерженная кошка, которую дернули за гладкий светлый хвост; матерится и огрызается на каждое слово очередной жестокой колкостью, а под конец и вовсе впивается острыми зубами в его плечо.

Она так притягательно ревнива в своей ярости, что не разобрать сразу, что именно ее злит – то ли то, что Ника волнует мадемуазель Лоуренс, то ли то, что эта самая мадемуазель все еще жива.

Сидит на окровавленном грязном полу, хрипит разодранной глоткой на выдохе, смыкает-размыкает бледный синеющий рот, будто выброшенная на берег рыба и сдавленно сипит. Так бы и добила её!

Умирающая женщина елозит ногами и руками в попытке отползти как можно дальше от сцепившихся в злобе вампиров, пока Шани с безжалостной резкостью впивается зубами в плечо Ника.

Она цепляет белыми острыми резцами его белую кожу, царапает длинными яркими ногтями бок и дергает головой, когда он что-то гневно выговаривает ей на ухо.

А потом Ник буквально отрывает ее от себя с такой силой, что Шани изумленно взвизгивает от удивления.

– Idiot (идиот)!

Она смотрит на него потемневшими золотистыми глазами прямо и жарко, вся мокрая и сияющая в полутьме кухни яркостью своей незабвенной внешности, словно фарфоровая куколка с бесконечно фальшивыми улыбками. Смотрит – и не понимает саму себя.

Вайоминг заставляет Шани примерять на себя амплуа плохой девочки, давиться недовольством, капризами и обидами; Вайоминг пахнет для нее розовым бабл-гамом, а на вкус напоминает кока-колу в жестяных банках.

Вайоминг так сильно меняет внутреннее мировозрение Шани в другом направлении одним лишь покачиванием маятника то в одну сторону, то в другую, колеблет ее, будто игрушку, что она…

Шани Эйвери зачарованно смотрит на Ника всего две секунды, прежде чем задрать подбородок повыше, подняться на цыпочки поцеловать его.

И в этот момент ее вселенная взрывается.

========== 8. ==========

На вкус он напоминает лето. Такое яркое, взрывное, безжалостное, безнадежно горячее, пахнущее цветущими пионами под окнами дома и розовой клубничной карамелью, что забивает глотку приторной конфетной сладостью тянучки. Шани целует Ника отчаянно, жадно, практически грубо, вгрызается в его рот с нешуточным юношеским пылом, и этот неловкий весенний поцелуй не похож ни на один из тех, что бывали у неё ранее; ещё никогда она не чувствовала такого яростного желания быть как можно ближе.

Соприкасаться.

Кожа к коже, губы к губам, руки к рукам… Так, что выворачивает наизнанку от глупого подросткового вожделения, напоминающего самый безжалостный голод из всех, что у неё только были. Шани как будто не ела несколько месяцев, и поэтому их поцелуй напоминает глоток живительной крови, которая снова запускает уснувшие процессы её организма.

Сладкая летняя кровь этой изуродованной весны две тысячи пятого в сраном Вайоминге.

Долбаное счастье.

Интересно, таково целоваться с вампиром или целоваться именно с Ником, потому что… Потому что она не уверена. Вообще ни в чем. Совершенно ни в чем.

Шани вообще мало в чем уверена прямо сейчас, ведь день, с утра обещающий стать веселым и совершенно не обременяющим лишними страданиями превратился в сраный цирк с конями, который заставляет её то ли злиться, то ли удивляться собственной удачливости.

Всё так сильно изменилось с утра. Она всего лишь хотела прогулять оставшиеся уроки в компании своей месячной влюблённости, а не с особой кровожадностью расправиться со своей учительницей, плачущей на окровавленным полу, да ещё и поцеловать Ника.

Шани лжёт. Она лжёт искусно, избито, глупо и чертовски фальшиво, раз сама себе не верит, потому что она хотела поцеловать Ника безо всяких дополнительных заморочек. Без упоминаний Лоры, с которой она рассталась всего лишь пару часов назад. Без разговоров о мадемуазель Лоуренс, которую она застала в его постели. Без много чего, но в очередной раз её желания пошли по пизде и превратились в отвратный рассадник содома и гоморры, а тот, в свою очередь, действовал ей на нервы.

Она отстраняется от Ника только тогда, когда он отталкивает её сам, напоследок проводя тонкими шаловливыми пальцами по его запястьям и судорожно имитируя сбитое дыхание: её грудь пародирует несколько тяжелых вздохов, прежде чем Шани отлепляется от него золотистой наглой пиявкой, высосавшей все силы и желание ссориться. Она буквально вытянула из него остатки ярости.

– Прости. Я… Прости.

Шани утирает розовый рот тыльной стороной запястья, не замечая, что пачкает нежную белую кожу алыми разводами и переступает с ноги на ногу, точно нашкодивший щенок, готовый получить тапком по невинной умильной мордашке. Того и гляди завиляет несуществующим хвостом.

Имеет ли она право на убийство?

Ответа на этот вопрос она не знает. Прямо сейчас в её голове настоящая каша, полная тысячи противоречивых мыслей и желаний. Нехороших и неприличных желаний, которые, впрочем, тускнут и блекнут, когда Шани останавливает взгляд на мертвом теле истерзанной женщины.

Мадемуазель Лоуренс притягательно прекрасна в своей смерти. Распластанная на полу в распахнутом махровом халате, с раскинутыми тонкими руками и закрытыми глазами, с искаженным от судорожных хрипов пухлым ртом, с длинными слипшимися светлыми волосами, с уродливой зияющей раной на горле. Она прекрасна даже сейчас, и Шани неловко мнётся на месте, обхватывая себя руками за плечи и встряхивая головой. Ей отчего-то становится тоскливо и холодно.

Вайоминг для неё отныне пахнет кровью, а на вкус так сильно напоминает Ника, что Шани хочется пойти и почистить зубы мятной пастой раз сорок, чтобы освободить свои вкусовые рецепторы от постоянных напоминаний о том, что она совершила мгновением раньше.

Вайоминг пахнет кровью, а не несуразной подростковой молодостью. Он… Шани щелкает зубами и нервно облизывает губы, отворачиваясь от Ника и не смея более поднять взгляда, словно задумываясь о том, что ей делать дальше.

– Разве у меня есть кто-то кроме тебя? – спрашивает она почти иронично, – нет. Ты и сам знаешь. И… Ты прав. Да, ты прав. Прости. Мне жаль. Мне стоит собрать вещи?

Естественно. Они уедут отсюда завтра утром, похоронив жертву её плохого настроения и несвоевременной ревности где-то под молоденькими яблонями в саду на заднем дворе, а потом просто исчезнут из истории Вайоминга две тысячи пятого, будто их там никогда и не было. Два извечных жестоких путешественника с кровавой жаждой на всё вечное бессмертие.

Шани знает, что ей хватит всего лишь одного касания. Всё лишь одно прикосновение в автомобиле на шоссе через пару сотен километров, и Ник забудет о том, что она сделала.

Она же, в конце концов, очень плохая девочка. Но это всё во имя нежности к нему. Лишь во имя нежности.