Текст книги "Зазеркалье"

Автор книги: Лин Яровой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Лишь в последний момент я увидел перед лицом ржавый гвоздь. Он торчал из угла проема.

«Чуть глазом не напоролся» – подумал я, осознав, что едва не остался калекой по собственной раззявости. Пригнув голову, я всё-таки пролез внутрь. Отряхнув пыль с куртки, огляделся по сторонам.

Картина здесь была та же, что и по другую сторону забора. Всё заросло. Весь двор. Среди кустов крапивы валялся хлам – куски досок, пустые бутылки, дырявые мешки.

«Помойка какая-то, – подумал я. – Где ж он ночует?»

Как и на улице, никакой тропинки к крыльцу протоптано не было. Мне пришлось вновь рубить сорняки. Когда я добрался до двери, ладони мои покраснели и покрылись волдырями ожогов. Боли я не замечал. Меня вело вперёд странное чувство – похожее на предвкушение, с которым рыбак смотрит на поплавок, ожидая, что тот вот-вот дернется, оживет и забьётся на воде. Это был азарт. Хорошо знакомый азарт из следачьего прошлого. С таким чувством я когда-то выезжал на убийства. Заранее прикидывал в голове схему осмотра, выяснял по пути всё, что можно было выяснить у дежурного. Охота. Игра. Погоня…

«Весёлые были времена» – подумал с легким уколом ностальгии.

Дверь в сени оказалась не заперта. Внутри пахло сыростью, грязью и кошками. Половицы были местами выдраны, повсюду валялись пивные бутылки и выцветшие пачки из-под сухариков.

«Похоже, здесь собирается шпана», – решил я, разглядывая мусор.

В почерневшем углу сеней пол отсутствовал вовсе. Под обугленными концами лаг темнело старое костровище. «И не побоялись же бестолочи костер в избе разводить». Теперь стало ясно, зачем вырывали доски.

Дверь, ведущая из сеней в дом, болталась на одной петле. Тканевая обивка была изрезана, словно ее полосовали ножом. Я потянул дверь и отступил чуть в сторону. Петля мерзко скрипнула. В доме было темно. Я постоял на пороге с минуту, прежде чем глаза привыкли к полумраку, и лишь после этого шагнул в комнату.

Дом встретил запахом сырой земли – настолько знакомым, что в первое мгновение почудилось, будто я перенесся назад во времени. Раньше мы с Максом часто ходили к Колебину в гости, и этот запах всегда бил в нос с порога. Липкий, тяжелый, горький – он полз из углов и сочился из-под половиц. Им пропитались стены, и от его невидимого присутствия дом казался живым, молчаливым, дышащим.

«Пахнет свежераскопанной ямой, – подумал я. – С другой стороны, чем ещё должно пахнуть в доме старого археолога?»

В комнате всё было, как прежде. И одновременно всё не так. Я помнил эту белую печь в дальнем углу и обеденный стол со скамейкой. Помнил кровать на пружинах, над которой раньше висел ковёр. Пыльный сундук у стены, словно принесенный из русских сказок. Разноцветные лоскутные половики, деревянную бочку с водой, желтые шторы на окнах… Раньше всё это было живое, тёплое, а теперь поросло грязью. Покрылось осыпавшейся со стен известкой. Под потолком висела паутина – пыльными клочьями. Половицы проломлены, будто по ним скакали черти. Повсюду мусор.

«Умер дом. Давно умер… И почему ж ты его бросил, Валера?»

Я остановился перед кроватью. Посмотрел на стену. Там, где раньше висел ковёр, теперь желтела потрескавшаяся штукатурка. А на ней черные, словно сажей нарисованные, закорючки. Один и тот же узор: длинная палочка и от неё ещё три коротких в разные стороны. Будто следы птичьих лапок. Коготками вниз. Словно стая измазавшихся в золе воробьев пробежала по стене – от потолка и до пола.

«Дети что ли нацарапали?» – подумал я. Затем поднял голову и увидел, что такими же знаками изрисован весь потолок. Вряд ли бы дети до него дотянулись. Последний знак, самый крупный, был нарисован рядом с углублением дровницы, сложенной полукругом в боковой стенке печки.

Чем дольше я смотрел на закорючки, тем сильнее росло желание вернуться на улицу… Уйти подальше от этого дома. Тяжелый запах земли висел в воздухе. Будто я стоял посреди свежевырытой могилы. «А может, этот запах из тех же знамений, о которых говорила Лида?»

Подумав о жене, я подошёл к окну, раздвинул жёлтые шторы и взглянул на наш дом. Первый этаж не было видно из-за забора, зато окно мансарды просматривалось идеально. Я вдруг понял, что стою сейчас ровно на том самом месте, которое рассматривал пару часов назад из окна спальни. Мне вспомнилось, как в тот момент я испытал чувство, будто за мной наблюдают. Стоило об этом подумать, как спину обожгло чужим взглядом.

Обернулся. На мгновение показалось, будто по стене промелькнула тень.

«Мерещится… – успокоил я себя мысленно. – Просто мерещится».

Сжав и разжав кулаки, я понял, что не чувствую в руках силы. Пыльный, опустелый дом будто высасывал жизненные соки – капля за каплей.

«К чёрту» – решил я и двинулся обратно в сени.

И в этот момент позади зашуршало… Захрипело.

– Кто здесь?! – крикнул я, развернувшись.

Под самым потолком на печи кто-то скрёбся. Доски скрипели, будто на них ворочался человек. Задрав голову, я посмотрел на лежанку. Гора гнилых тряпок вдруг зашевелилась, ожила…

«Спокойно, Андрей… Спокойно».

Сердце в груди пропустило удар, когда существо на лежанке вновь захрипело. Я отшагнул назад. И наконец увидел того, кто издавал этот звук.

– Чтоб ты провалился, – облегчённо выдохнул я, заметив, что у самой стены среди тряпок сидит чёрный кот.

Это был Ирис. Старый облезлый зверь, который жил у Колебина уже лет десять, не меньше. Любимец старика. Желтые кошачьи глаза внимательно следили за мной с печи, шерсть стояла дыбом, уши были прижаты.

Заметив, что я на него смотрю, Ирис оскалил зубы. Снова захрипел.

– Ты чего, усатый? – спросил я и шагнул к коту.

Тот угрожающе выгнул спину. Издал странный звук – похожий на храп загнанной лошади. Никогда раньше не слышал, чтобы коты так рычали. Словно умирающий человек, которому пробили трахею.

– Иди-ка сюда… – я осторожно протянул руку, но кот отшатнулся, спрыгнул с лежанки и чёрной стрелой скользнул в сени.

«Странно… Почему такой зашуганный?»

Я помнил, что раньше Ирис никогда не боялся людей. Мы с Максом часто его подкармливали, когда приезжали в Рощу. По утрам кот приходил к нам на террасу и молча садился у окна в ожидании угощений. Делал он это с таким видом, будто ему ничего от нас не надо, но мы знали: если кота не покормить, он может просидеть так полдня. Еду, которую ему выносили, Ирис всегда сначала обнюхивал, словно проверял, не отравлена ли она, затем оглядывался по сторонам. И лишь после этого начинал есть. Неторопливо и важно. Даже чуть-чуть брезгливо.

Макс всегда говорил, что Ирис не похож на обычного кота.

«Нет, ты глянь на эти глазищи. Человечьи!»

«Ага, умные. Как будто всё понимает… Слушай, Макс. Может, он заколдованный? Принц какой-нибудь?»

«Скорее Колебин».

«В смысле? Оборотень?»

«Типа того, ага. Ты хоть раз их видел вместе?»

«Кого?»

«Колебина и кота. Чтобы они рядом перед тобой были? Я вот не помню. Сколько раз не заходил – либо старик, либо кот».

«Я своего шефа вместе с Лидой никогда не видел. Получается, когда я домой прихожу, у меня шеф в жену превращается? Или наоборот?»

«Ой, пошёл на хер. Скептик ты, Андрюха. Скучный человек».

«А ты – ребёнок».

«Лучше уж ребёнок… Дети верят в чудо. В сказку верят. А такие, как ты, умирают в сером мире».

«Мир один для всех, Макс».

«Ну да, ну да. Расскажи об этом своей жене. Или вон, тому же коту. Черт! Ты посмотри на его глаза! Скажи честно, хоть раз такого встречал?»

«Если честно, нет».

«Вот и я не встречал. Отвечаю, это колдунский кот».

«Какой-какой?»

«Ну, волшебный в смысле… Затрахал, не цепляйся к словам».

«Как думаешь, почему его Ирисом зовут?»

«Не знаю, не знаю… Слушай… А у тебя же Лида того…»

«Что того?»

«Ну… ведьма».

«И?»

«Она видела этого кота? Ничего не говорила?»

«Блядь, Макс… Ты серьёзно?»

«Да ты взгляни на него! Не бывает у котов таких глаз!»

…Провалившись в воспоминания, я не сразу заметил, что за мной наблюдают.

Желтоглазый кот прятался в сенях. Выглядывал из-за дверного косяка украдкой – точь в точь, как старик Колебин пару часов назад следил за мной на улице, спрятавшись за стволом берёзы. По телу вновь прокатилось липкое чувство, будто меня окунули в грязь.

– Ну и где хозяин? – спросил я у кота, чтобы разогнать давящую тишину.

Ирис не ответил. Только переступил с лапы на лапу и чуть повернул голову. Он разглядывал меня так, словно впервые видел человека.

– Чем ты тут питаешься, усатый? Мышей ловишь?

Мне померещилось, будто кот едва заметно кивнул. По спине пробежали мурашки. «Может, и вправду заколдованный?» – пронеслась мысль.

– Слушай, Ирис… Давай ты не будешь на меня так смотреть. Мне от твоего взгляда не по себе.

Кот раскрыл пасть и попытался мяукнуть. Но вместо этого лишь выдавил свистящий, булькающий хрип.

– Да что с тобой такое?

Я шагнул к Ирису, но он тут же развернулся и сбежал на улицу. Я успел заметить плешивое пятно на его загривке – будто оттуда выдрали кусок шерсти вместе с мясом.

Зазвонил телефон. От заигравшей в тишине мелодии сердце чуть не выскочило из груди.

– Твою мать… – выругался я, доставая мобильник из кармана джинсов.

Звонил Макс.

– Алло.

В трубке раздался шум. Будто там, на другом конце, в микрофон задувал ветер. Или кто-то громко дышал. Сквозь хрипы я наконец различил голос друга:

– …пропущенный от тебя. Ты что-то…

Динамик вновь затрещал.

– Алло?! – повторил я. – Не слышу ни хера. Ты едешь что ли?

Макс что-то сказал, но я не разобрал ни слова. Его речь была далекой, прерывистой. Словно голос записали на размагниченную аудиокассету. Затем шум вдруг исчез.

– Алло, Андрюх? Слышишь?

– Да, теперь нормально.

– Я в дороге. Ветер шумит. Как добрались?

– Без происшествий. Таксист только душный попался. Всю дорогу заёбывал разговорами. А так всё ровно.

– Ключи быстро нашёл?

– Да, никаких проблем. Слушай, Макс. Я что узнать хотел…

Свободной рукой я достал из кармана пачку сигарет. Вытянул одну зубами. Затем чиркнул пару раз зажигалкой и, усевшись на край пыльной кровати, закурил.

– Ты в Рощу давно приезжал? – спросил я.

– Давненько. В июле примерно. А что?

– Скажи мне, куда Колебин делся? Что с ним случилось?

В трубке вновь зашумело, будто от чужого дыхания.

Затем Макс ответил:

– Так помер же.

В груди качнулся маятник. Тяжесть прокатилась от сердца к животу, а затем поднялась вверх, застыв комом в горле.

– Что?

– Помер, говорю. Ещё в прошлом году.

– В смысле помер?

Мне показалось, будто Макс сейчас засмеётся. Признается, что это глупая шутка. Но голос его не изменился, и всё с той же будничной интонацией друг произнёс:

– Он в тайгу ушёл со своим корешем по осени год назад. Короче, оба с концами. Видимо, замерзли по синьке, либо медведь.

– С каким корешем?

– Да жил у него собутыльник. Вроде тоже из археологов. Я сам не видел, мне Юра, участковый наш, рассказал, когда объяснения брал.

Я всё ещё надеялся, что меня разыгрывают. Пытался поймать Макса на лжи:

– А почему ты раньше не говорил?

– Да хер знает, – спокойно ответил друг. – Речь не заходила, я и не вспоминал. А что случилось-то?

Я потушил сигарету. Медленно обвёл пустой дом взглядом. Покрытый пылью сундук у стены. Грязные лоскутные половики, сбитые в кучу. Деревянная бочка, окутанная паутиной…

«Макс не врёт. Да и зачем ему врать? Но, чёрт, я ведь видел старика собственными глазами! Там в лесу».

– Алло-о-о! Андрюха?

– Да, я здесь.

– Что случилось, говорю?

– Да ничего… Просто заметил, что дом заброшен, решил узнать.

В телефонной трубке вновь захрипело. На этот раз так громко и отчётливо, будто это Макс подавился и теперь пытался откашляться.

– Что у тебя шумит? – спросил я.

В ответ лишь треск.

– Алло? Макс?

Чьё-то дыхание… Медленное, тяжелое.

И вновь голос друга:

– Алло! Слышишь? Я в гору поднимался, связь – дерьмо.

– Куда едешь?

– Да по работе в Иркутск. Ты утром позвонил, и меня сразу дёрнули. Задолбали эти разъезды.

– Слушай, а тело нашли?

– Что?

– Труп, говорю, нашли Колебина?

– А… Ну да. Вроде пацаны рощинские летом наткнулись. На солонцах за третьей заводью лежал. Объеденный. Под старым кедром. Ну это мне рассказывали с чужих слов. Сам не в курсе.

– И что в итоге? – спросил я. – Менты оформили?

– Да хер знает. Честно говоря, не вникал.

– Ясно. А со вторым, который кореш, что?

– Бляха, Андрюх, да не в курсе я. Не в курсе! Чё опять следака включил? Если надо – сходи, узнай сам по старой дружбе ментовской. Юра тебя помнит, всё расскажет, че спросишь. А будет ломаться – ты ему косарь в китель сунь, так он тебя за ручку отведёт на солонцы, место покажет.

– Делать мне не хер – на солонцы ходить.

– Ну а я тебе в этом деле не помогу. Чего тебе этот Колебин, вообще, сдался?

– Ничего. Говорю же, просто интересно.

Я знал, что Макс с полуслова различит враньё. Но привычки лезть в чужие дела у друга не было, поэтому Макс быстро сменил тему:

– Как там Лида? Кайфует на природе?

– Нормально, – вновь солгал я, и голос мой почти не дрогнул. – Отдыхает. Спит с дороги.

– Ты в баню заглядывал? Я там марафет летом навёл, можете оценить. Веники в сарае на верёвочке.

– Загляну. Спасибо.

– Там аккуратнее только в сарае. В погреб не наебнись. Он открытый стоит, чтоб не засырел. Ещё и земля вечно обваливается, спасибо Лёпке, бляха-муха.

– Лёпке? Дурачку?

– Ага. Которому ты раньше раскраски возил. Я его два года назад подрядил погреб копать. Ей богу, лучше б сам сделал. Понарыл там ходов, как суслик. Хер пойми, как сарай ещё стоит.

– Всё экономишь, старый жид. Скупой платит дважды, слышал такое?

– Слышал-слышал… Не морализируй только.

Мы какое-то время молчали. Затем друг не выдержал:

– Ладно, давай уже, колись.

– Не понял.

– Всё ты понял. Не изображай целку. Что у тебя стряслось?

Мне вдруг безумно захотелось ему всё рассказать. Признаться как на духу: «У меня умирает жена. И я не знаю, что делать. Мне страшно, Макс. Дико страшно. Мне мерещатся мёртвые люди, и кажется, что от зеркал несёт болотной тиной. Что мне делать? Скажи, что мне делать, Макс…»

Желание разболтать тайну было таким сильным, что я уже открыл было рот, но в последний момент передумал и отнёс телефон от уха. Накрыл мобильник ладонью. Закрыл глаза и глубоко вздохнул.

«Не поможет… Не взваливай на других. Не поможет».

Поднёс телефон обратно и в очередной раз соврал:

– Всё нормально. Правда, Макс. Тебе показалось.

– Ясно, – сказал друг после непродолжительного молчания. – Ну, если что, ты звони. Я на связи.

– Спасибо. Ещё наберу. Бывай.

– Давай, до скорого.

В телефоне раздались короткие гудки. Прежде, чем они оборвались, мне вновь почудилось, будто я слышу чьё-то дыхание, доносящееся из трубки.

***

Оставаться в заброшенном доме я больше не мог.

Даже не потому, что внутри было жутко и мерещилось, будто старик выглядывает из-за печи. Просто я вдруг почувствовал, что, чем дольше нахожусь в доме, тем сильнее проваливаюсь в темноту. Теряю сознание. Дышать стало невмоготу – сырой могильный запах давил, будто земля, наваленная на крышку гроба. Ноги не держали. Мутило.

Я вышел на крыльцо, и свежий осенний ветер в момент сбросил наваждение. Тут же прояснились мысли. В руки вернулась сила. Мне показалось, что я вылез из липкой, тягучей грязи – из гадости, которую от остального мира отделяли лишь хлипкие двери сеней.

«Вот и в голове у тебя такой же бардак, как в этой избе. Потому и чудятся покойники среди бела дня. А ведь ты, Андрей, даже лица его как следует не разглядел – старика этого. С твоим зрением любой бич за Колебина сойти мог…»

«Померещилось – успокоил я себя. – Спутал без очков».

Вот только чутье не давало покоя.

«Ладно, хорошо. Чёрт с ним, с лицом. Под бородой можно и не различить. Но сутулость-то! Только Колебин так спину горбатил. Сразу видно – всю жизнь землю лопатой грыз. И там в лесу… похож ведь, зараза. Похож как две капли».

В груди засвербело от волнения. Захотелось курить.

Присев на крыльцо, я достал сигареты. «Кончаются» – задумчиво посмотрел на почти опустевшую пачку. А ведь ещё и трёх часов не было. Слишком много скурил за сегодня. Слишком много нервов выжег за одно паршивое утро.

С первой затяжкой по телу разлилась приятная слабость. На душе стало спокойнее. Мысли о мёртвом старике вдруг показались мне глупыми и неуместными.

«Не о том тебе нужно волноваться, Андрей. Совсем не о том».

А может, и вовсе волноваться не стоит? Может, права Лида, и нужно просто отпустить ситуацию и прожить три дня так, чтоб каждая минута осталась в памяти?

«Как давно ты, вообще, отдыхал? Когда в последний раз просто сидел на крыльце – курил и ни о чём не думал? Наверное, после смерти Алисы такого и не было вовсе. Вечно в тревогах. Вечно в делах. Суетился, как кролик в клетке, лишь бы себя не видеть да в прошлое не проваливаться. А ты попробуй, Андрей. Попробуй в это зеркало заглянуть. Может, рассмотришь чего интересного и даже снова музыку писать начнёшь?»

Я зажмурился от табачного дыма. Запрокинул голову к небу… Тихо. Так непривычно тихо после вечно гудящего Красноярска.

Над головой жужжала муха. В березняке щебетали птицы. Солнце припекало кожу, будто летом. Воздух был пропитан сыростью и сентябрём, но мне отчего-то казалось, что в Рощу снова пришла пора цветения. Пахло травами. Пахло лесом. Пахло светом, тишиной и жизнью.

Впервые за день я чувствовал себя спокойно.

«Всё будет хорошо, – решил я за весь мир. – Если смерть и вправду с человеческим лицом, значит, не всё потеряно. Можно и потанцевать ещё. Повоевать… Ведь тяжело что? Тяжело бороться с абстрактностью. С пустотой. С концом жизни. А если смерть реальна, если это сущность, божество или кто-то ещё, имеющий телесное воплощение, значит она, как и все, может проиграть. А я уж постараюсь, не схалтурю. Сыграю с тобой партийку, костлявая».

Чувство собственной всесильности наполнило меня и взбодрило. Я сам не понимал, откуда приходит свет. Будто крохотная, незаметная до сегодняшнего дня искра, тлевшая тридцать пять лет, вдруг разгорелась, вспыхнула и взвилась в воздух. Душа, очищенная болью от бытовой грязи, расцвела пламенем, и теперь мне казалось, что я могу абсолютно всё. Захочу – колдовать буду. Захочу – летать буду. А сильно захочу – и смерть достану, зеркало наизнанку вывернув.

«Ты веришь, Андрюша. Только веру свою прячешь, будто стыдишься. А в вере ничего постыдного нет» – говорила мне давным-давно Варвара, жена Колебина, здесь же, сидя на этом крыльце. Мудрая была баба, хоть и прикидывалась обычно дурочкой. Наверное, не хотела мудростью мужа смущать. Или, возможно, ей самой так было проще – делать вид, что она много не знает и не видит. Ведь даже в старости Валера умудрялся ходить налево. Откуда только силы брались? А его жена, будто смирившись, закрывала на это глаза, и порой мне даже казалось, что Варваре это льстило.

Я посмотрел в сторону покосившейся летней беседки, выглядывающей из-за крапивы. Вспомнил, как приходя в гости к Колебину, мы с Максом сидели в этой беседке, ожидая пока старик спустится к нам из дома с бутылочкой самогона. Варвара кормила нас домашними пирогами с картошкой. «Ешьте, мальчики, – говорила она, улыбаясь. – Вы молодые, без жен. Если не я, кто ж вас ещё накормит?»

Веселые были времена. Студенческие. Двухэтажного дома, в котором мы гостили теперь с Лидой, тогда и в помине не было. На его месте стояла старенькая избушка, доставшаяся Максу в наследство от отца. Мы приезжали в неё с Максом каждое лето. Пили, как черти. Дрались с местной шпаной. Бегали за девчонками – деревенскими и городскими, которые останавливались в Роще на пару-другую недель. Одной из таких приезжих и была Лида.

«Смотри, какая! – говорил в тот день захмелевший Макс. – Вон у магазина с Ленкой стоит. Знаешь, кто она?»

«В первый раз вижу».

«Горячая… Спорим, за вечер уломаю?»

«Хера с два тебе обломится».

«Забьёмся на анисовку?»

«И где мы тут её найдём?»

«Алек на перекачке новый магазинчик сделал. Для приезжих. Там есть».

«Всё равно ж вместе разопьём».

«Это да. Но покупать будешь ты. Потому что я уломаю. Так что? Спорим?»

«Готовь кошелек».

«Ага, щас. Завтра расскажу, какая она на вкус».

«Анисовка?»

«Нет».

Я поморщился, а Макс уверенной расхлябанной походкой отправился на подвиги. Подойдя к магазину, он перекинулся парой слов с Леночкой – местной знаменитостью, которая к девятнадцати годам переспала без малого с половиной деревни, включая нас с Максом. Наверное, по этой причине друг и не сомневался в успехе. Если новенькая гуляет с Леночкой, думал он, то и интересы у них, наверняка, общие. Пригласи вечером на шашлычок, налей сто грамм, а там и дело скользнёт, куда нужно.

«Сука, – ругался Макс минуту спустя. – Ей палец в рот не клади».

«Ловко она тебя. Как будто перед зеркалом репетировала».

«Ничего-ничего… До вечера у Ленки узнаю, кто такая. Я от спора не отказываюсь».

«Успехов, казанова».

Надо отдать Максу должное. Он всё же сумел пригласить Лиду в тот вечер. Выяснив, что она приехала в Рощу из мединститута на практику, он словно бы невзначай зашел в районную больницу к знакомым медсестрам. Слово за слово, Макс приболтал девушек отправиться после работы на Васино – так назывался пляж на местной речке. Макс предложил пожарить там мясо, искупаться, сбросить усталость после знойного, душного дня. Друг рассчитывал, что новенькая решит не отбиваться от коллектива, и расчет оказался верным. Лида пришла. А ближе к ночи, когда все были уже захмелевшие, посиделки переместились с берега реки к нам во двор. Макс как мог обхаживал Лиду – делал комплименты, шутил, был обаяшкой. Будь я женщиной, наверное, сам бы ему дал – чёрту харизматичному.

Только вот на Лиду его магия не действовала. Она улыбалась, острила в ответ, но одного её взгляда – лукавого, прищуренного – было достаточно, чтобы понять: «Тебе не перепадёт, мой хороший. Ты славный малый. Но нет».

Спиртное словно и не брало её, хотя выпивала Лида наравне со всеми. Та же Леночка к полуночи уже не отличала ноги Максима от скамейки, и всё время норовила усесться другу на колени, елозя задом и будто ненароком задирая платье.

В итоге Макс смирился с поражением. Взяв Леночку за руку, он увёл её краснеющую и паскудно хихикающую в темноту дома, где уже храпели остальные медсестры, а мы с Лидой остались вдвоём в опустевшем дворе.

«Не стыдно тебе?» – с улыбкой спросила Лида, поймав мой взгляд.

Молодая, знойная – она стояла в нежно-голубом платьишке у мангала, в котором трещали берёзовые поленья, и искры пламени танцевали в её блестевших глазах.

«Почему мне должно быть стыдно?» – спросил я, глядя на неё чуть плутовато и щурясь от табачного дыма.

Лида отвела взгляд, усмехнулась. Затем прикусила губу и, снисходительно покачав головой, впервые посмотрела на меня тем самым колдовским тёмным взглядом. В тот момент я почувствовал, будто меня раздели догола и вывернули душой наружу. Будто вытряхнули на свет все грехи, все грязные мыслишки и воспоминания.

«Значит, бутылка анисовой?» – спросила Лида.

Я опустил глаза. Захотелось провалиться сквозь землю. Макс – трепло. Проболтался по пьяни кому-то из медсестричек.

«Не напрягайся, – усмехнулась Лида. – Если бы я обижалась, меня бы здесь уже не было. Проводишь до дома?»

«Конечно. Только возьми мою куртку. Прохладно на улице».

Мы пошли по уснувшей деревне сквозь звёздную летнюю ночь. И лишь потом, много лет спустя, я понял, почему та прогулка показалась мне настолько странной, волшебной, тихой. Вместе с Лидой мы проходили мимо чужих дворов, и ни одна собака не залаяла, не зарычала нам вслед. Дворняги просыпались, провожали взглядами и лениво зевали, будто учуяв, что мы не причиним им зла.

Лида рассказывала об учебе в медакадемии. О том, что провалила экзамен по гистологии, что декан невзлюбил её с первого дня за смелость и вольнодумие. Я слушал её вполуха, что-то отвечал невпопад, а сам любовался тем, как она двигается. Лида будто плыла над землёй. Такого лёгкого воздушного шага я не видел больше ни у одного человека.

Заметив, как я на неё смотрю, Лида остановилась, заглянула мне в глаза и сказала:

«Знаешь, Андрей. У тебя взгляд кошачий».

«Какой?»

«Кошачий».

«И что это значит?» – спросил я, улыбнувшись.

«Ты цепляешь каждое движение. Словно охотишься. Видишь больше, чем понимаешь, а всё увиденное остаётся отражением на радужках. Поэтому и в глазах всегда усмешка».

Я не понял, о чем она говорит, но уточнять не стал. Вместо этого лишь подмигнул ей. И неторопливо пошёл вперёд. Так, будто мне было всё равно, пойдёт ли она следом. Не зрением, но скорее интуицией, я увидел, как Лида покачала головой и довольно улыбнулась мне в спину.

«Не так быстро, кот. Хочешь бросить женщину одну в заколдованной Роще?»

«Заколдованная Роща… Звучит слишком волшебно для нашей пьяной деревушки».

Лида пожала плечами.

«Родные места полны волшебства».

«Родные?»

«Для вас с Максимом. Вы же здесь выросли. Или это не так?»

«Так, – кивнул я, затем задумался на секунду и усмехнулся: – забавно…»

«Что именно?»

«Мы с Максом все детство мечтали перебраться в город. Считали дни до окончания школы, проклинали эту Рощу, а теперь приезжаем сюда каждое лето, черт его знает зачем. Наверное, воспоминания держат».

«Воспоминания? Или семья?»

Я невольно опустил глаза. Лида, заметив это, спросила:

«Неприятная тема?»

«Скорее, болезненная».

Лида промолчала в ответ. Мы прошли в тишине несколько метров, а затем я сказал:

«Мой отец до сих пор живет здесь, только мы редко видимся. У нас с ним непростые отношения. Если мягко сказать».

«А мама?»

«Она ушла из семьи, когда мне было пять. Честно признаться, я и лица-то её не помню. Только смутный образ. У неё были вьющиеся черные волосы. Прямо как у тебя».

Лида попыталась сдержать улыбку, но уголки её губ все равно дрогнули. Я понял, о чем она подумала. Эта мысль понравилась и мне.

«Ещё помню её белый сарафан. Серебряные серьги с рубинами. И браслет на руке – тонкий, с листиками, будто березовую веточку в кольцо закрутили. Больше – ничего. Ни голоса, ни лица. Впрочем, нет. Вру… Ещё помню запах. Лесной, свежий… Что-то хвойное и мятное одновременно».

«Как её звали?»

«Мария».

«Надо же… Как и мою».

«Ты хорошо общаешься с мамой?»

«Она умерла, когда мне было шестнадцать, – ответила Лида. – За пару дней до Пасхи».

«Черт… Прости».

«Не за что прощать, кот. Это я подняла тему родителей».

Она вновь меня так назвала – «Кот». Я шел и пытался понять, почему это так приятно. Чувствовал, будто новое подаренное Лидой имя привязывает меня к ней невидимой ниточкой и наполняет силой.

Улица тем временем пошла вверх. Поднявшись на пригорок, мы с Лидой увидели темные изгибы тайги на холмах, окутанных рваными полосами тумана, словно плетенкой из облаков. Лида задержала взгляд на горизонте, а затем, улыбнувшись, сказала:

«А ещё Максим говорил, что в местном лесу живёт змей».

Я усмехнулся.

«Он и тебе эту байку стравил? Про змеиный камень и царя тайги?»

«Да. Меня зацепило. Это деревенская легенда?»

«Скорее псевдофольклор. Такими историями Макс пугает всех местных девушек, которых хочет затащить в постель. Он считает, что придумал безотказную схему съёма – нагнать жути, успокоить, а затем залезть под юбку».

«Как видишь, не такую уж и безотказную».

«Просто ты умнее, чем местные девушки».

Краем глаза я заметил, как Лида на мгновение прикусила губу.

Наши ладони несколько раз, будто случайно, коснулись друг друга. Решив, что пора, я досчитал до семи, набрался смелости, и на очередном перекрестке шагнул чуть вправо, придвинувшись ближе. Ладонь Лиды сама скользнула мне в руку.

Мы не замедлили шага и не отвели глаз от дороги – только несколько раз сжали и разжали пальцы, словно приветствуя друг друга. Кожа Лиды была горячей и мягкой. Дотронувшись, я почувствовал, как тепло поднимается по моему запястью, по плечам, по шее – пьянит голову, а затем, льётся вниз, стекая куда-то в живот.

«Ты необычная» – сказал я тихо, и голос прозвучал хрипловато из-за пересохшего горла. Лида сжала руку сильнее. Словно в знак одобрения.

«Ты тоже, кот».

И в тот момент мне показалось, будто это уже было однажды – давным-давно – в детском сне или в позабытой жизни. Будто мы знали друг друга, любили, жили под одной крышей, затем потеряли, а теперь снова нашли. Я знал: вот сейчас мы дойдём до того тёмного поворота, и Лида заговорит о своей бабушке. О бабушке, которая рассказывала ей сказки и пекла блины по утрам. О бабушке, которая уходила в лес ночами…

«Знаешь, в детстве бабушка рассказывала мне похожую легенду».

Сердце в груди дрогнуло. Это ведь не сон? Я словно видел мысли Лиды прежде, чем они превращались в слова.

«Бабушка говорила, что в тайге живёт полоз. Что он спит под землёй. И выползает каждое лето из белого камня спрятанного в лесу. Бабушка говорила, что полоз ищет себе невесту – каждый год новую. И если не найдёт до первого снега, то зима будет долгой, а лето за ней засушливым».

Я помолчал пару мгновений. А затем спросил, сам не зная, для чего:

«Наверное, ещё и непременно девственницу? Как в сказках».

«Наверное, – кивнула Лида. – Может, поэтому с шестнадцати лет я хожу в лес спокойно».

Я улыбнулся ради приличия, но почувствовал, как кольнуло внутри. Странно, незнакомо… и совершенно беспочвенно. В конце концов, кто я такой, чтобы ревновать её к бывшим мужчинам? Случайный парень? Знакомый знакомого? Человек, который оценил ночь с ней в бутылку анисовой?

«Ревность – слабость, Андрей, – сказал себе мысленно. – Особенно ревность к прошлому. Не будь слабым. Только не с ней».

Чтобы погасить неприятное чувство, я начал говорить:

«Отец тоже любил рассказывать сказки. Точнее сказку. Одну и ту же: как он ловил дьявола в тайге».

Глаза Лиды заблестели.

«И как же?»

«Булавочкой».

«Чем?»

«Булавочкой. Это всё из тех же местных баек: хочешь поймать черта в лесу – приколи его тень иголкой. Да, кстати…».

Остановив Лиду, повернул её к себе осторожно. На мгновение наши лица оказались рядом, и я ощутил теплое дыхание на коже, почувствовал в воздухе электрическую дрожь. Мир замер в ожидании поцелуя, но я решил, что ещё слишком рано. Хотелось растянуть удовольствие. Поиграть с Лидой немного. Мне нравилось, как она послушно подалась вперед, стоило мне взяться за отворот надетой на неё куртки. Нравилось мелькнувшее детское замешательство, когда вместо того, чтобы притянуть Лиду к себе, я лишь распахнул полу и указал на внутренний карман.

«Вот этой».

Лида моргнула несколько раз.

«Что?»

«Вот этой булавочкой».

Лида опустила взгляд. Я провел пальцем по приколотой к ткани длинной серебряной игле с навершием в виде двуглавого орла, и пояснил:

«Ношу её как напоминание».

«А-а… Ты о ней».

Лида выглядела растерянной, понимая, что поддалась на уловку. Впрочем, быстро скрыв смущение за лукавой улыбкой, она спросила как ни в чем не бывало:

«И в чем же секрет булавочки?»