Текст книги "Письма Ктулху"

Автор книги: Лилу Деймон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Лично я согласен, – опорожнил стакан Хрон.

Это был черт знает какой по счету стакан, но странное дело, обычного опьянения алкоголик не ощущал. Чувствовал он внутри себя томную благость, а еще кураж и готовность к свершениям.

– Сканаем за Граций то? – засомневался Шуба.

– Конечно, – заверил его Поликарп Фадеевич. – Вас ведь трое. К тому же, не каждый день на пороге дома в приличном районе появляются маргинальные личности послушать стихи. Скажем, маскировка, чтобы простой человеческий глаз от великолепия божественного не ослеп вдруг.

– А я не согласен, – насупился Борзый. – Мне принципы не позволяют эту порнуху поэзией называть и хвалить, даже за бездонную бочку с бухлом. Пусть в интернет идет. Там на каждого писаку найдется читака.

– У нее там целый фанклуб, – стыдливо потупился Поликарп Фадеевич, – и все ждут отчета о сегодняшнем мероприятии. И это не простое бухло, а амброзия с нектаром. Встряхнутая, но не взболтанная. Материализовавшись, из закромов чертоговых прихватил. Последнюю.

– Все равно не буду, – упрямился Борзый. – Мотивация слабовата.

– Любовь и бочка слабая мотивация?! – воскликнул Хрон. – Сдается мне, кто-то зажрался.

– Я любви не наблюдаю, – огрызнулся Борзый. – Где тут любовь? Сплошное самолюбие бабское. А этот подкаблучник, недомуз, потакает.

– Технически верно, – вздохнул Шуба. – Придется тебе его убеждать.

Поликарп Фадеевич беспомощно озирал суровые похмельные лица, пытаясь найти убедительные слова.

– Понимаете… – выдавил он, – вот она …когда стихи эти свои сочиняет… у нее… лицо… такое… такое… и глаза… и вся она …светится… понимаете? И хочется плакать и на колени встать и весь мир к ее ногам положить. Подвиг ради нее совершить, с жизнью расстаться… ну и всякое такое…

Он смутился и умолк, мечтая провалиться сквозь землю.

– Хммм, – после продолжительного гробового молчания изрек Борзый.

– Это, значит, согласны, – шепнул Шуба, мягко подталкивая Поликарпа Фадеевича к выходу. – Жди.

***

Вечер удался. Хрон, Шуба и Борзый так вжились в роли Трех Граций, что даже Петр Фадеевич почти поверил. А о супруге его и говорить нечего. Сошлись на том, что стихи ее настолько опережают свое время, что оно вряд ли когда-нибудь их догонит. Прощаясь в дверях, Буся Козырькова обняла Борзого и горячо зашептала :

– Знаю я, что стихи говно. Но Карпуша… то есть, Поликарп, он ведь Муза. И когда я эту херню сочиняю и читаю, у него лицо …такое… такое… и глаза… и весь он… светится. Понимаете?

– Хочется плакать и на колени встать, и весь мир, и подвиг, и прочее и прочее… Понимаю, да, – ответил Борзый.

– Надеюсь, он хорошо вам заплатил за этот фарс.

– Будьте спокойны, барышня, – дыхнул ей в ухо Хрон, – сполна.

– Спасибо, – потряс руку Поликарпу Фадеевичу Шуба, – мы в чертоги. Переваривать пережитое наслаждение.

***

– Этот гондон правда нас не узнал, или просто тупой?

– Не гони, Аглая, бочка то вернулась.

– Мне обидно! Все равно, что матерей родных не узнать! Эвфрозина, ты чего молчишь?!

– Вернусь в чертоги, запишусь в группу анонимных нектарных амброголиков, довольна, Талия?

– Какие же вы сучки!

– Если бы! Всего лишь Грации.

***

Провожая взглядами удаляющихся в закат алкоголиков, Поликарп Фадеевич с супругой лучились счастьем и желанием подвига.

Обрывок одиннадцатый

В маленьком сонном Городе слух о картине распространился со скоростью лесного пожара.

– Говорят, это самая великая картина всех времен, – говорили одни.

– Величайшая, – уточняли другие.

– Она написала себя сама, – перешептывались третьи.

– Взглянувшие на нее поняли красоту мира, – вздыхали четвертые.

И все в нетерпении повторяли, глядя на единственную ведущую в Город дорогу.

– Ну когда же, когда?

Она появилась вдруг. Просто возникла посреди главной площади в сопровождении строгого смотрителя.

Он небрежно отбросил прикрывающую ее ветошь и сделал приглашающий жест.

Жители Города недоуменно переглядывались. И это всё? Пустой холст?

– Обман! – по рядам поползло возмущение.

Картина встрепенулась и пошла радужными пятнами. Они переливались, пульсировали и мерцали.

– Не может быть, – выдохнул кто-то в толпе. – Тот самый цветок. Я подарил его ей… На первом свидании. Сорвал с клумбы, спрятал за пазуху и нес через весь Город… Сердце так билось… Мы были самыми счастливыми…

– Брехня! – раздался вскрик. – Какой цветок?! Это дом моих родителей, еще до развода. Вон и садик, и яблоня, я с нее упал и ногу сломал. Хотел сорвать самое красивое яблоко для мамы. Она тогда так испугалась, все повторяла, что любит меня просто так, без подвигов. Счастливое было время…

– Нет! – перебивая друг друга, зазвучали голоса, – не дом, не цветок! Океан в тот год! Шкатулка с той самой мелодией! Те самые ботинки, в которых можно легкой обойти целый свет! Та самая улыбка, за которую готов был отдать жизнь!

Тот самый… То самое… Та самая…

– По одному, пожалуйста, – скрипнул смотритель. – В очередь.

Жители послушно выстроились друг за другом. Протянулись через Город пестрой лентой. Пульсирующей, волнующейся и шепчущей: «Чувствую. Чувствую».

Первыми сдались старики. Слишком много сожалений. Последними – грудные младенцы. По той же причине.

Картина вбирала их в себя нежно, настойчиво и жадно, пока не остались лишь оболочки. Лишенные боли, сожалений и надежд.

– Ещё! – приказала картина.

– Разумеется, – сухо кивнул строгий смотритель, разворачивая карту.

На их пути еще полно маленьких сонных Городов.

Красота мира требует жертв.

Обрывок двенадцатый

– Нужно совершить что-нибудь символическое. Ритуал отказа от пагубной привычки, – втолковывал страдающему похмельем коллеге Борис Петрович, клерк одной из многих мелких невнятного назначения контор, разбросанных тут и там по Вселенной.

– Типа подняться на крышу небоскрёба и скинуть оттуда граненый стакан? – кисло кривил бледные сухие губы коллега.

Ему хотелось каплю сочувствия и кружку холодного пива, но приходилось довольствоваться обществом Бориса Петровича, любителя компьютерных игр и дурацких советов.

– Или на гору, – Борис Петрович бросил мрачный взгляд на монитор. Ему никак не удавалось пройти эту чертову миссию.

***

Бомж Сидор, копаясь поутру в мусорном баке, нашел руку. Рука показала средний палец и нырнула вглубь, взметнув в лицо Сидору кучку объедков.

– Ах так! – рассердился бомж и отправился к участковому Курышкину. Жаловаться.

– Сидор, – устало вздохнул участковый, – не пойми неправильно, но ты заебал уже. Я еще от той истории с глазом не отошел.

Бомж смущенно заерзал на краешке колченогого стула, вспомнив выпученный, в красных прожилках, Глаз. Он внезапно появился в рассветных небесах, его расширенный мутный зрачок шарил по земле, словно выискивая кого-то. Остановившись на безмолвных Курышкине с Сидором, что стояли столбами, пялясь в небо, Глаз удовлетворенно сморгнул и, уронив им под ноги слезу размером с небольшое озерцо, исчез. Бомж с участковым узрели тогда в тихой прозрачной глади свое самое сокровенное. Сидор после напился и забыл, а Курышкина до сих пор коробило. Особенно перед зеркалом.

– Так то всевидящее око было, – пробормотал бомж. – При чем тут я?

– При всём, Сидор… Я в органы правопорядка шел за романтикой и потому что форма красивая. И все было хорошо, пока ты не возник со своими идиотскими жалобами.

– Закон для всех един, – с обидой возразил бомж, – А романтику тебе еще при поступлении в академию советовали засунуть в…

– Знаю! – рявкнул Курышкин.– Уже засунул, не помнишь? Вместе с формой!

Сидор помнил. Не просто забыть чудовищных размеров Жопу. Она накрыла город своей тенью, погрузила во мрак, и неумолимо надвигалась, угрожая усесться и раздавить. Курышкин тогда принес ей в жертву самое дорогое, что у него было. Форму и романтику. Сидор тоже попытался не отстать и запустил вдогонку початую бутылку водки. Жопа его подношенье брезгливо отринула прямо в лоб участковому, отшибив тому напрочь чувство, пусть горького, но удовлетворения от свершенного подвига.

– Ты мир спас, – напомнил Сидор.

– Знаю, – брюзгливо откликнулся Курышкин, – но не ощущаю, хоть убей.

– А вдруг Рука не такая, как Глаз и Жопа? – робко предположил бомж.

– Конечно, – голос участкового сочился сарказмом, – это великая дающая Рука. Она нас одарит… чем там обычно великие одаривают?

Сидор втянул голову в плечи и съежился, демонстрируя полное незнание вопроса.

– Очередным геморроем! – загремел Курышкин. – Последствия которого будут терзать меня! Кстати, почему кроме нас с тобой никто в городе не видит все эти… ммм… части…?

– А разве кроме нас в городе есть кто-то еще? – насторожился бомж.

– Ты идиот? Конечно есть. За водкой своей в магазин ходишь? Продавцы на тебя косятся? Народ осуждает?

– Нет. Она сама появляется, – ответил Сидор. – Я только подумаю, что неплохо бы выпить, и она уже есть.

Участковый хотел залепить Сидору оплеуху позвонче, но улыбка бомжа была бесхитростна, а выражение лица такое благостное, что Курышкин смешался.

– Мы с тобой в каких-то разных реальностях проживаем, – пробормотал он.

– У меня на этот счет имеется теория, – охотно подхватил бомж. – Представь себе, что мир – граненый стакан. Ты жил на одной грани, а я на другой, параллельно. Вот этот стакан упал с большой высоты и разбился. Все смешалось. Осколки теперь дрейфуют в пространстве, и на одном из них мы.

– Хочешь сказать, случился конец света, а никто не заметил? – хмыкнул Курышкин.

– Мы слишком малы, чтобы разглядеть великое, – смиренно сложил руки Сидор.

– За что мне это всё? – тоскливо бросил участковый в пространство, не слишком надеясь на ответ.

– Путь героя, ммм? – шепнуло пространство голосом Сидора. – Высшие силы испытывают тебя и прочая херь?

– А почему они тебя не испытывают?

– Нуууу… – задумался бомж, – может, от того, что я послан тебе в утешение? Вроде как ты на меня посмотришь и приободришься, не все так плохо, вон Сидор совсем того… бесперспективный.

– Вовсе я так не думаю, ну что ты в самом деле? Да стоит тебе захотеть…

Слова его звучали фальшиво и жалко. Участковый осекся и с преувеличенным интересом зашелестел листами тощей брошюрки с надписью « Административный кодекс».

– Если очень захотеть, можно в космос полететь, – разрядил обстановку Сидор.

– Точно!

Участковый был рад сменить тему.

– Ладно, пошли, покажешь, что за рука там безобразничает.

– Оскорбляет жестом, – уточнил бомж.

– Оформим непристойное поведение в общественном месте, – потряс брошюркой Курышкин.

И они направились к мусорным бакам. Впереди шел, печатая шаг, участковый, за ним семенил Сидор.

Пусть мир и летел к чертовой матери осколками граненого стакана, они были полны решимости оставаться с ним до самого конца.

***

Оставалось совсем немного. Еще один поворот серпантиновой дороги, и будет вершина. Преследователи остались далеко позади, на этот раз у него обязательно получится. Жаль, конечно, что не осталось оружия, но ведь в спину ему не дышат. Еще чуть-чуть… Черт! Что это? Не может быть!

Борис Петрович, клерк одной из многих мелких невнятного назначения контор, разбросанных тут и там по Вселенной, беспомощно разинув рот, таращился на монитор. Его аватар только что разнесло на куски пушечным ядром, буквально за шаг до завершения миссии.

– Твою мать! – заплакал Борис Петрович, провожая взглядом фрагменты аватара, летящие на сонный город далеко внизу.

На экране издевательски мигала надпись Game Over.

Обрывок тринадцатый

После зимней спячки первый весенний день – самое то. Потом, конечно, привыкаешь и ворчишь, как невыносимо жарко на солнце, изумруды трав утомляют глаз, и пыль, и мухи со своим жужжанием, да тонкие щекотливые насекомьи лапки.

Егор Сергеевич всегда просыпается именно в такой день. Черт знает, каким чувством, но он ощущает, что пора, и выныривает из зимнего анабиоза. Вот и теперь, сидя на обогретой солнцем парковой скамейке, он с ленивым удовольствием разглядывает окружающий мир. У ног его блудят голуби, на деревьях наливаются почки, из-под снулой земной толщи пробивается робкий росток. Егор Сергеевич наполняется тихой благостью, зная, что до завтра его не потревожат. А завтра… Далеко до него. Хотя, оно, конечно, непременно наступит.

Когда оно наступит, на свет выползет Антонина Петровна, хтонической красоты женщина.

– Ну? – уперев в объемные бока все свои руки, спросит она.

– Как спалось, Хтонечка? Видала ли сны? – вежливо поинтересуется Егор Сергеевич.

– Видала! – рявкнет Антонина Петровна, – Как ты, козел похотливый, изменяешь.

И ее пышная грудь начнет вздыматься океанскими штормовыми волнами.

Егора Сергеевич посетит ощущение, будто он утлая лодочка, застигнутая в этих волнах за вопиющим браконьерством. Воздев мохнатые лапы к небесам, он стащит с их гладкой синевы упирающийся солнечный диск и метнет в Антонину Петровну. Она поймает его, запрыгает, заскачет на одном месте, перебрасывая солнце из рук в руки, дуя на пылающие ладони и пыхтя, словно паровоз. Фух-фух-фух.

Егор Сергеевич захохочет, как умалишенный, вскочит и побежит к реке, на ходу отращивая хвост, плавники и жабры. Он бросится в снулые воды, вздыбив умирающий лед, и поплывет за линию горизонта. Антонина Петровна последует за ним во всей своей хтонической красе, держа солнце над головой свободной парой рук, чтобы не намокло.

У всего остального происходящего, глядя на это, закружится голова. Егора Сергеевича и Антонину Петровну обзовут весенними обострениями. Но они не услышат. Потому что ветер будет свистеть в ушах.

Когда надоест, выберутся на берег и сядут пить чай на веранде. Станут ворчать, как невыносимо жарко на солнце, изумруды трав утомляют глаз, и пыль, и мухи со своим жужжанием, да тонкие щекотливые насекомьи лапки.

Но это завтра. Далеко до него. Хотя, оно, конечно, непременно наступит.

Сказочки и зарисовочки

Крылья

Ранним утром на болоте Аристарх Иммануилович Беловский подстрелил ангела. Воровато озираясь и дробно хихикая, он отпилил ему крылья, сложил их в багажник и уехал, счастливо насвистывая. Но ангела не так просто убить. Его раны затянулись быстро, и стал он с виду обычный мужик. Которых без крыльев по улицам ходит огромное количество. Он добрался до трассы, где встретил проститутку Валентину, выброшенную из машины привередливым дальнобойщиком за недоделанный минет.

– Скажи, – спросил Валентину ангел, – знакомо ли тебе чувство пустоты?

– Бывало, – хрипло пробасила Валентина, – и лучше б почаще, а то пихают всякие… всякое…

– А я вот свою не ценил, – вздохнул ангел. – Когда у тебя крылья, пустота становится чем-то само собой разумеющимся, к ней привыкаешь, не всегда замечаешь, порой она даже раздражает.

– Прямо как Ашот, сутенер мой, – согласилась проститутка. – Я пока от него не ушла, тоже не ценила. Где его теперь искать, ума не приложу.

– Если б сделалась ты крыльями моими, сутенером мог бы стать я для тебя, – застенчиво предложил ангел.

Валентина коккетливо хихикнула, прикрывая ладошкой златозубый рот, но пощечину на всякий случай дала.

– Больно, – обиделся ангел.

– Ишь, нежный какой, – фыркнула Валентина. – Жизнь вообще боль и, в основном, ниже пояса. Привыкнешь.

***

– Скажите, что я вам больше не должен! – попросил Аристарх Иммануилович Беловский сутенера Ашота.

– Нэ знаю… – помахал свежепришитыми крыльями Ашот. – Сам то как думаышь?

– Вам очень идет, – подобострастно осклабился Аристарх Иммануилович.

Ашот взмыл в небо, попарил немного и уронил на Аристарха Иммануиловича благодать.

Беловский скривился и поймал Ашота в сачок. Сутенер трепыхался в нем, пока не устал.

– Мы нэправильно дэлаем, – оттрепыхавшись, сказал сутенер. –Слэдует идти из пункта А в пункт Б. Пока нэ прыдем.

***

– Если мы будем двигаться, то в итоге встретимся с моими крыльями, – сказал ангел.

– И с сутенером Ашотом, – заметила Валентина, – А еще со всеми теми, с кем суждено встретиться.

– Тогда, вперед! – воскликнул ангел.

– Счастливый путь, – расцеловала его в обе щеки Валентина, – я останусь. Буду вас всех ждать. А то как придете, и никого. Обидно.

***

– Путь к щастью тэрнист и извылист, – порхал с цветка на цветок Ашот.

– Я бы хотел получить компромат, – Аристарх Иммануилович тяжело дышал, пытаясь угнаться за сутенером.

– Мы за ным ыдём и летим. – сказал Ашот, – Он у дяди Гамлэта за пазухой лэжыт камнэм. Дядя мэня увыдит, обрадуыцца и как закрычыт: Ашотик, дарагой! Садысь, вина випьем! А я захлопаю крыльяме и стану лэтать. Дядя Гамлэт рассэрдицца, станэт прогонять миня, Кыш, Кыш, Ашотик! Выхватыт камэнь и бросыт, а мы поймаэм! Такой план.

– Сомнительно это все? – не разделил энтузиазма сутенера Аристарх Иммануилович.

***

– Я вернулся, – сообщил ангел проститутке Валентине.

– Встретил крылья? – удивилась Валентина. – Так быстро?

– До крыльев не дошел, его встретил, – указал ангел на дядю Гамлета. – У него за пазухой камень, ему ходить тяжело.

– Зачем тебе камень? – спросила проститутка.

– Это компромат, – нахмурился дядя Гамлет. – Я им пустоту затыкаю.

Со стороны неба послышался громкий клёкот, и на дядю Гамлета спикировал сутенер Ашот.

– Кыш! – закричал дядя Гамлет, – Кыш!

Выхватил из-за пазухи камень и метнул в племянника. Ашот не успел увернуться и неуклюже рухнул в объятия проститутка Валентины.

– Ашотик! – обрадовалась проститутка. – Садись, вина выпьем!

Из кустов выполз Аристарх Иммануилович Беловский. В зубах он держал компромат.

– Избавьтесь от него, – посоветовал ангел, – Иначе вам будет трудно ходить, так и останетесь ползать.

Аристарх Иммануилович прожевал компромат, проглотил и ответил:

– Еще чего. Я, может, мечтаю об этом. Вон, посмотрите на сутенера Ашота, куда его крылья привели. А раньше ползал, уважаемым человеком был.

– Ничего вы не понимаете, – заступилась за сутенера Валентина. – У него теперь есть пустота, в ней свистит ветер.

– Хуйдожэствэнным свыстом, – похвастался Ашот.

– А у меня не свистит, – пожаловался дядя Гамлет. – Полный штиль. Может, расскажете, что там за компромат был?

– Аристарх Иммануилович известный государственный деятель, – сказала проститутка Валентина, – Им на праздник выдавали взятку, а он наклонился шнурки завязать. Оконфузился. Правда, никто не заметил, кроме Ашота, который в замочную скважину подсматривал. Вот Ашотик стал его шантажировать. Я узнала, возмутилась и ушла. Дура. А компромат украла и дяде Гамлету подарила на день рождения.

– Бизнэс отжал, проипал, дэнэг отжал, проипал, дай, думаю, потрэбую што-нибу этакоэ, – перебил сутенер. – Надо жэ было чэм-то пустоту затыкать. Вот он крылья и прынес.

– Пожалуй, я не буду забирать их у тебя, – сказал ангел. – Мне тут внизу нравится.

– Спасыбо, – растрогался Ашот. – Ты, главное, пустоту не затыкай.

– Не буду, – пообещал ангел.

– Это весьма затруднительно, – брюзгливо заметил дядя Гамлет. – Когда ты человек, пустота стремает. Все сразу видят тебя таким, как есть, ничтожным и невесомым.

– А вы пойдите работать ко мне, – предложил Аристарх Иммануилович. – Будете за мной компромат подбирать и хранить. Весу в вас значительно прибавится.

– С удовольствием, – пожал ему руку дядя Гамлет.

– Ну, я пошел, – засобирался ангел. – Из пункта А в пункт Б и так далее.

– Нам тоже пора, – сказали Аристарх Иммануилович, дядя Гамлет и сутенер Ашот.

– Я буду вас ждать, – пообещала Валентина, – а то придете, и никого. Обидно. Давайте вина выпьем?

И все выпили.

Император Сунь-Хуй-В-Чай и счастье (серия Принцесса и Дракон)

– Нет, ну ты посмотри! – расхохоталась Принцесса, разворачивая экран компьютера в сторону нежащегося на куче золота Дракона, – Пятьсот комментов, и все пытаются троллить! Смешная штука этот интернет.

– Что излагают? – лениво потянулся Дракон.

– Ябфдул. Ты тупая пизда. Стыдно, ваше высочество, кинуть пост и забыть предназначенье. Дракон – пуся, а, ты сука, убейся. Люблю, женюсь, куплю коровник. Не нужна ли вашей пещерке генуборка? Сука. Сука. Тварь. Ненавижу, как не стыдно. Сдохни в муках. Не желаете ли прогуляться? Выходи за меня. Дракон смердит. Ты дура. Тупая жирная корова. А вот я, например, такого не позволяю. Скотина. Дракон – гондон.

Принцесса перевела дух, скрутила джойнт, затянулась и спросила.

– Продолжать? Смотри какой успех! Одну фотку всего лишь выложила! И на той нас не видать, так, гора, леса, полнолуние.

– Это не успех, – осклабился Дракон, – это император Сунь-Хуй-Вчай.

– Рассказывай, – потребовала Принцесса, – давненько ты меня историей не баловал.

– Слушаюсь, ваше высочество, – шутливо салютнул Дракон и начал рассказ.

– Давным давно жил на свете великий император Сунь-Хуй-Вчай, правил он с размахом, мудростью, игрою в го и гейшами. Но не хватало в его жизни счастья и лютого дракона на забаву гарему. Он разместил в газете объявление о вакантной должности, а мне тогда нужны были деньги, в общем, прибыл я ко двору, показал рекомендации и был принят. Ох, какой же у него гарем….

Дракон мечтательно закатил глаза и поцокал длинным раздвоенным языком о пещерный пол.

– Не отвлекайся, – стукнула его по голове веером Принцесса. – Про счастье давай.

– Ах, да, – встрепенулся Дракон, – счастье. Не было у Сунь-Хуй-Вчая счастья, невзирая на гарем. Каждый вечер вызывал он к себе раба, их во дворце много водилось, и затевал с ним беседу. «Мы с тобой, – вздыхал император, – одинаковые. Наша жизнь не принадлежит нам. Вкалываем с утра до ночи, и лишь мысли и мечты наши…» Раб после этих слов проникался к императору братской любовью, похлопывал по плечу, советовал не расстраиваться по пустякам и предлагал топить печали в крепком алкоголе. Тогда Сунь-Хуй-Вчай доставал из складок золоченого одеяния инкрустированный драгоценными камнями кинжал и вонзал прямо в сердце несчастного.