Текст книги "Фрагменты (СИ)"

Автор книги: Леди Феникс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

========== Морем ==========

У Риты волосы пахнут морем и порохом; глаза у Риты тоже – чистое море, промерзшее до самых глубин – не потонуть бы.

В ней все женское, хрупкое, утонченное старательно вытравлено, выжжено – морским ветром, палящим солнцем, сталью и кровью. «Она мне как брат» – в скупой фразе Бизона обнажается вся суровая суть. Только своим хищным, кошачьим Кот чувствует, улавливает на недоступной никому частоте что-то иное, скрытое, истинное – наверное именно поэтому в редкие совместные тренировки не смотрит – любуется, ненавязчиво, осторожно, украдкой: в воде Рита – настоящая женщина.

Но из общего у них – только несколько десятков сложнейших и опаснейших операций и море.

Не так уж и мало, если вдуматься.

Бумажными самолетиками то и дело долетают обрывки слухов, сплетен, фраз – у Риты снова роман, снова неудачный.

Шаблоны рвутся с треском; клочки по ветру разносит белой пылью.

Вдруг понимает, что это почти больно – слышать, понимать, знать. Что где-то не здесь, где-то не с ним – для него у Риты лишь снисходительное «стажер» – салага, мальчишка, юннат.

Привычка лезть на рожон как-то незаметно становится обыденностью – под опьяняющим действием страха хоть ненадолго стихает в сознании морской прибой цвета прохладных глубоких глаз.

Море не лечится.

Когда Батя отзывает его в самый разгар одиночного и горячего (как будто были другие) спецзадания, Кот почти злится – а ведь казалось, пошел на поправку, излечился совсем, и простуженное море не снится практически…

До тех пор злится, пока в коридоре у лифта не сталкивается лицом к лицу с Ритой – улыбчивой, смягченной, в безупречно сидящей форме вместо запыленного, кровью заляпанного камуфляжа. А когда она сама тянется его обнять, в груди становится отчаянно больно и тесно – словно теплой соленой водой заполняет легкие.

Море захлестывает яростной штормовой волной с новой силой.

– С Василисой не помирился?

– Ну она же на тебя не похожа.

В брошенной вскользь шутке концентрация правды превышает все допустимые пределы.

И, осторожно обнимая ее сейчас – мирную, будто теплое море в безоблачный день, Кот понимает с опозданием: она – единственная стихия, с которой ему не совладать никогда.

Тонет.

========== Согревать ==========

Комментарий к Согревать Просто увидела в какой-то серии термос в руках у Кота. Остапа понесло

P.S. Можно бесконечно смотреть на воду, на огонь и на то, как обнимаются Багира с Котом

Зима в Заполярье неуютная, стылая, до костей пробирающая холодом – ни намека на питерскую теплую сказочность. Сплошные снежные монолиты и холод – ничего общего с заиндевевшей глянцевитой красотой, как на новогодних открытках.

И люди здесь – сплошной холод: неприветливые, сдержанные, чужие – с ними не сойдешься так легко и естественно, как было когда-то с «Тайфуном», позже – с новыми ребятами из «Смерча». Единственными теплыми вспышками мелькают разве что знакомые лица: Бизон, Батя, Багира. Багира, особенно Багира – и Коту кажется это одновременно проклятием и наградой: куда бы ни бежал, куда бы ни забрасывала судьба, все пути в итоге сходятся в одной-единственной точке, и неважно где, главное – рядом с ней.

И когда он обнимает ее – такую неизменную, такую родную, суровость стужи вдруг отступает – и неважно уже, кто и как его примет и примет ли вообще, ведь в безграничном море отстраненного холода есть неугасаемый свет и неиссякаемое тепло.

Есть Рита.

Каждое утро в комнате отдыха КТЦ на неизменном месте обнаруживается термос со свежезаваренным чаем – Бизон только насмешливо косится: «Уже подружку завел?», а Кот, отшучиваясь на автомате, чувствует, как дурацкая улыбка распирает от уха до уха – становится тепло несмотря на самый разгар ледяной зимы.

Батя морщится и недовольно ворчит, называя Ритин чай горькой гадостью и в перерывах упрямо таская из автомата стаканчики с запрещенным кофе, а Коту кажется, что ничего вкуснее не пробовал – какая-то сложносочиненная смесь из терпкости зеленого чая, лимонной свежести, яблочной сладости, теплоты гвоздики, пряности корицы и бог весть чего еще. Но каким-то особенным теплом греет мысль, что ни одна из его многочисленных девчонок не делала для него ничего подобного – так ненавязчиво-заботливо, просто и мягко – теплее могут быть разве что ее руки, встревоженно обнимающие его каждый раз после возвращения с очередной операции.

Согревает.

========== На край света ==========

В спальне шторы задернуты наглухо; тусклый фонарь луны сыплет рассеянный свет серебристой пылью. У Риты в квартире практически больничная чистота, куча книг, фотографий и безделушек на полках, пахнет свежестью, мятой и кофе – и это кажется почти что фантастикой: даже здесь, в крае неприветливой, неприглядно-унылой зимы, вокруг Багиры все освещается теплом и уютом.

– … А как же Мура? – Разгоряченную тишину свинцовой пулей разрывает вопрос, который он так и не дал ей задать в их первую встречу.

Шершавые мужские пальцы крепко-накрепко сплетаются с прохладными женскими.

– А что Мура? Я все это время любил только одну женщину, и ты прекрасно это знаешь. – Голос каменно-твердый, не дрогнувший; взгляд прямой, серьезный, уверенный – и сейчас, с этой непоколебимой сдержанной строгостью, его язык не повернется назвать «Котенком» насмешливо-ласково, тем более «салагой» или «юннатом» – годы службы, ранений, пережитых опасностей не проходят бесследно.

– Кот…

Вскидывается, дергается, садится рывком – только плавный изгиб спины перед глазами. И он смотрит с отчаянно-жадной нежностью – на плавные гибкие линии, на цепочку выступающих позвонков, на рваные штрих-коды давних шрамов, на полузажившие выбоинки от пулевых – и горло спазмом схватывает так, что не продохнуть, будто он не офицер боевой, каждый день рискующий жизнью, а и вправду сопливый юннат, на ровном месте расклеившийся.

– Багир, – усаживается у нее за спиной, тесно-тесно, близко-близко; подбородком упирается в напрягшееся плечо, – ну сколько мне еще бегать за тобой по всей России?

Это ведь и правда все уже было: начиная от Питера, куда его швырнуло, когда еще не знал ничего заранее – что снова столкнется с ней, что снова окажется обречен – видеть, говорить, улыбаться и не сметь. А потом – региональный КТЦ, следом – Черное море, после – Москва, теперь – Заполярье. И зачем бы ей знать, скольких усилий стоило ему каждый раз попасть туда же, где и она… И все каким-то замкнутым кругом: вот она, рядом, только протяни руку, но весь допустимый максимум – ловить исступленно ее снисходительно-мягкие касания мимоходом, когда потреплет тихонько по волосам, коснется встревоженно плеч, приобнимет случайно или рукой упрется в плечо. Недостижимая близость.

А вот сейчас, когда она здесь – не мельком, не мимолетно, не легкой, почти призрачной тенью, – она снова хочет ускользнуть, исчезнуть, растаять, будто и не было.

– Кот…

– Слышать ничего не хочу. – Смыкает руки под грудью, губами чертит прерывистую траекторию вдоль плеча. – Зря я, что ли, мчался сюда, на край света? Никуда вы теперь от меня не денетесь, товарищ Багира.

– Вот ты упрямый, Ионов! – фыркает едва слышно совсем по-кошачьи.

– А то! – и улыбается, довольно, широко, солнечно. – С вами, товарищ капитан третьего ранга, иначе нельзя.

– Котяра, – в жарком прикосновении губ тает мягкий смешок.

Где-то на краю света падают звезды, снова и снова исполняя желания.

========== Цена твоих объятий ==========

Цена объятий – километры пыльных дорог, душное лето, пережженное слепящим в глаза солнцем, кровавые разводы, расползающиеся по камуфляжу неровными кляксами. Дни в тесной палате, пропахшей насквозь лекарствами и хлоркой; приступы нестерпимой боли, не снимаемой никакими анальгетиками; оранжевые мячики мандаринов, светящие солнечными боками сквозь прорвавшийся полиэтилен; укоризненное «ну зачем опять полез на рожон?».

Цена объятий – холодная глубина, давящая своей неподъемностью до боли в висках и крови из носа; едва различаемая просьба Рифа «Кот, держись»; воздух и силы на исходе; встревоженные морские глаза совсем рядом и соль на ресницах.

Цена объятий – взорвавшееся море, круги по воде от осколков, жуткое осознание потери и отчаянные всхлипы в пропахшую свинцом и усталостью пятнистую куртку.

Цена объятий – месяцы опаснейшей работы в одиночку, выкручивающее нервы напряжение и почти завершенная операция, отмененная единственным звонком. Ласковый взгляд и будто легким бризом обдающее «как же мы давно не виделись, дорогой!».

Цена объятий – вспахивающие снег автоматные очереди, рвущиеся совсем рядом пули, ослепительные вспышки от взрывов. Бесконечные дни и недели в разных уголках страны; море, воздух и горы.

Цена объятий – безнадежно разделяющие километры, безапелляционная четкость приказов, водоворот городов, лиц, событий.

Цена объятий – бесконечные ленты дорог, чужой холодный город, бескрайняя суровая снежность и понимание.

Цена твоих объятий – вся жизнь.

Вся жизнь, безраздельно и безвозвратно принадлежащая лишь тебе.

========== Горячо-холодно ==========

– И все-таки, почему вы с Мурой расстались?

Рита впервые сама заводит разговор спустя больше чем полгода с того момента, как Кот приходит в их группу и прошлое, кажется, намертво отсекает, не упоминая о Жене так, словно ее и не было никогда.

– Чтобы расстаться, нужно для начала встречаться, – усмехается Кот в синие вечерние сумерки, не дрогнув голосом. – У нас этого не было. Скорее была какая-то нелепая игра в догонялки. Или в «горячо-холодно». Сегодня она целует, завтра просит все забыть, послезавтра флиртует с другим. А в любви, Багир, нет места играм, тебе ли не знать.

Багира знает. Знает, что такое игры со ставкой на чувства – взять хотя бы ее мужа несостоявшегося, который ради своих амбиций готов был обрезать крылья ее мечте, или Шального, со своими нерушимыми принципами заигравшегося в субординацию, – и любви в этих играх места решительно нет.

– Ты же ее любил.

Рита смотрит во взрывающееся искрами пламя костра, вытягиваясь на траве и раскидывая руки; бесконечность неба рушится бесчисленной звездностью. Пахнет ночными цветами, дотлевающими углями и можжевельником; травяной чай в металлических кружках давно остыл.

– Может быть. – Василий равнодушно передергивает плечами и ворошит слабо краснеющие светлячки углей. – А может быть, тоже заигрался. Из упрямства. Так что если когда-то и было горячо, то теперь уже точно холодно.

– Циник ты, Васька, неисправимый, – фыркает Рита, щурясь на серебристый ободок луны.

– Точно, – смеется Кот и валится на мягкую землю рядом с Багирой.

Этой ночью «неисправимый циник» Ионов, вспомнив детство за космическими атласами, будет рассказывать Рите о траекториях созвездий, их названиях и связанных с ними легендах.

Этой ночью «циник Васька» укроет спящую Риту своей курткой, а утром отдаст ей свой чай из термоса и до вертолета всю амуницию потащит за двоих – «с ума сошла, у тебя же рана не затянулась еще».

Этой ночью Кот с внезапно-щемящей нежностью подумает о том, как же хорошо, что они все-таки встретились снова. А еще о том, что рядом с Багирой ему холодно не будет никогда.

И не это ли самое настоящее счастье?

========== Сильная ==========

Кот любит Багиру, Багира любит Борисова, Борисов любит жену.

Любовный многоугольник распадается на линии ломаные – погибает Борисов, Кот пытается выполнить задание и выжить в мясорубке в далеких горах, безутешная вдова Борисова оплакивает мужа.

А Багире остается лишь непосильное горе в палате госпиталя, тихая истерика на парковке вдали от чужих глаз, какие-то натянуто-вынужденные фразы и объятия чужой женщины, с которой делила любимого человека. Багира прижимает к себе отчаянно плачущую дрожащую женщину, говорит ей о геройской смерти мужа, хотя самой от невыносимой боли хочется закричать. Немые слезы удавкой горло стягивают, а в груди так отчаянно-пусто, будто все чувства огнем намертво выжжены – ничего не осталось, только боль нескончаемая.

И ей бы сейчас тоже прижаться к кому-то обессиленно, в плечи беспомощно вцепиться, плакать о своей любви утраченной, но Багира только спину сильнее выпрямляет, смаргивая неконтролируемые слезы, закипающие в уголках глаз.

Молчит.

Багира ведь сильная. Багира ведь выдержит.

А боль все не заканчивается, волчком раскручивается, набирая обороты, чтобы ударить посильнее – хотя казалось бы, куда уж сильнее?

Без вести пропадает Батя, срывается в горах Мура, ребята из одной засады попадают в другую, связь с группой рвется последней ниточкой.

Багира дорого отдала бы за то, чтобы оказаться там же, с ребятами, – и неважно, что пришлось бы пережить, не впервой. Но вместо этого должна сидеть перед монитором в душном офисе КТЦ, ждать хоть каких-нибудь новостей и горький ком подступающих слез сглатывать, не позволяя себе эмоций.

Держаться-держаться-держаться.

Багира сильная. Багира все выдержит.

Они возвращаются рано утром – измученные, истерзанные, но – живые.

У Багиры глаза блестят от невыплаканных слез и руки от волнения дрожат будто под током. Обнимает их всех, сдавленно шепчет «родненькие мои» и «живые», а сама, кажется, от усталости вот-вот сползет прямо на землю – но замечает ли это кто-нибудь вообще?

Багира ведь сильная.

– Бедный мой мальчик, – выдыхает едва слышно, замечая у Кота очередное ранение – сколько их уже было, сколько жизней осталось из девяти?

Кот несколько секунд смотрит в ее лицо, залитое бледностью почти до прозрачности, на темные круги под глазами от безграничной усталости, на ресницы, от выступивших слез повлажневшие, и горло спазмом схватывает так, что больно дышать становится.

– Прости меня.

Перехватывает ее руки подрагивающие, тянет к себе, обнимает так отчаянно-крепко, будто из осколков целое собрать пытается. Губами касается мягких рыжих волос и все шепчет, шепчет исступленно, будто надеется что-то исправить:

– Прости меня, прости меня, пожалуйста…

Багира устало лицом утыкается в выцветшую от солнца штормовку, смыкает руки на крепкой спине – будто на ногах устоять пытается. И Кот благодарен сейчас всем богам несуществующим, что ребята все уже разошлись с этой проклятой стоянки, оставив их одних. Оставив Багиру выплакаться.

– Ты ни в чем не виноват. Ты все сделал как было нужно, – бормочет Рита глухо от вновь подступивших рыданий.

– Как будто тебе от этого легче.

И все гладит, гладит ее по спутанным волосам, по вздрагивающей спине, в едва слышных всхлипах ловя долгожданное высвобождение боли. И к себе прижимает с такой осторожностью, словно ничего дороже нет у него во всем мире.

Багира – бесконечно, безгранично, до невозможности сильная, всегда и всех утешающая – но кто, господи, подставит ей самой плечо, чтобы выплакаться? Ведь даже самым сильным бывает невыразимо больно – так больно, что остаются лишь слезы и пепел.

Но даже птицы воскресают из пепла.

========== Притворщица ==========

Багира – притворщица.

Осознание простреливает в мозг разрядом в добрые двести двадцать: холодная не-женственность Багиры – всего лишь отточенное годами притворство; мешковатый камуфляж и бесформенные спортивные костюмы – идеальные соучастники, с готовностью скрывающие все предательское грубоватостью нарочитой, на грани абсурда.

А сейчас Рита, вытянувшись по-кошачьи на пушистом скомканном пледе, бесстыдно обрушивает на них всю свою скрытую женственность – безупречно-стройными линиями скрещенных ног, хищной гибкостью загорелых рук, идеально-правильными изгибами тела, да в конце концов, этим чертовым вроде-как-скромным купальником – который якобы должен скрывать все запретное, но лишь сильнее распаляет фантазию.

Вот и Батя, невозмутимый, словно удав, то и дело скользит взглядом к Русалке поверх раскрытой книги – и кто его знает, что бушует в обычно бесстрастных глазах командира… Про Рифа и говорить нечего – за него все говорит его поплывший взгляд да дурацкая блудливая улыбочка – будто на случайную девицу с пляжа смотрит, а не на своего боевого товарища. А Коту сейчас больше всего хочется схватить второй рулоном свернутый плед и Багиру в него укутать как в кокон – чтобы не перехватывать на ней эти заинтересованные наглые взгляды, чтобы не смел никто на нее так смотреть…

Это ведь неправильно, это ведь почти что кощунство – видеть в их Багире простоженщину, глазами жадно вбирать солнечные пятна на бронзовеющей коже, следить неотрывно за ленивыми всплесками рук и ног, когда переворачивается на другой бок, с готовностью подставляясь лучам вечернего солнца.

Это н е п р а в и л ь н о.

Кот прячет свои настойчивые взгляды за темными очками – и небо, море, яхта, Рита скрываются в дымчатой серости.

Это н е п р а в и л ь н о.

Багира старательно размывает фокус под прикрытием солнечных очков, только на сетчатке уже намертво впечатанный образ – литые мышцы обнаженного торса, крепкие руки поверх борта яхты, хищно-вкрадчивая походка – и впрямь настоящий кот.

И это ведь неправильно, ненормально, дико – так смотреть на своего боевого товарища, который к тому же младше на страшно-сколько-подумать лет и воспринимает ее в лучшем случае как старшую сестру, наставницу, боевую подругу.

– Пойду искупаюсь.

Рита штопором входит в воду, и за секунду до полного погружения ей вслед летит пристально-горячечный восторженный взгляд. Растворяется без следа.

Вода на глубине – ледяная, прозрачная, освежающе-чистая; только легче ничуть не становится: этот настойчиво-жгущий жар – не тяжелая духота воздуха и не палящие солнечные лучи – этот жар внутри, в глубине, на уровне солнечного сплетения, и его не смыть, не стереть холодными волнами.

Совсем рядом приглушенно всплескивает вода.

– Тьфу ты, зараза, напугал! – Рита с веселым возмущением смотрит на хитрое лицо Кота – очень хочется привычно заехать локтем ему в бок, но даже такой обыденно-невинный жест кажется сейчас чем-то недопустимым. – А где остальные?

– Остальные видимо поняли, что ничего интересного больше не увидят, и отчалили в бар, – говорит вроде бы шутливо, но взгляд застывает, наливается чем-то неуловимым, но откровенно, невыносимо горячим – и от этого становится нестерпимо жарко. А Кот все смотрит, смотрит с этой наизнанку выворачивающей настойчивостью, упирается рукой в борт яхты и вдруг:

– А ты, оказывается, притворщица, Багира.

Негромкий, напряженный, с едва различимой хрипотцой голос расходится по нервным окончаниям почти-болью.

– В смысле? – вынужденная улыбка к губам примерзает отчаянной неестественностью. На самом деле ведь Рита понимает все смыслы – смысл этой вкрадчиво-тихой интонации, смысл неотрывно-восхищенных взглядов, растекающихся по коже расплавленной жадностью. – Кот, ты…

Остановить. Остановить во что бы то ни стало это безумие, горячо закипающее под ребрами, безумие, плещущее лавой из ослепительно-синих глаз совсем рядом…

– Помолчи, пожалуйста, Рит, – и голос на ее имени ломается какой-то запредельно-невозможной нежностью. А в следующую секунду прохладные от воды пальцы мягко касаются ее щеки, вбок и вниз скользят едва касаясь, линию подбородка очерчивают почти невесомо – и столько в этом простом, совершенно невинном жесте бережной осторожности, что Рите вдруг становится трудно дышать.

Еще никто не прикасался к ней так – осторожно, будто опасаясь причинить боль; еще никто не смотрел на нее с такой ласковой серьезностью, будто в ней сосредоточен ни больше ни меньше весь мир.

И еще секунду назад Рита бы взвилась, возмутилась – что ты творишь, сумасшедший?, еще секунду назад обозвала бы его каким-нибудь "бесстыжим Котенком" и, насмешливо фыркнув, как самая настоящая русалка ушла под воду.

Еще секунду назад.

А сейчас с такой истинно-женской покорностью обхватывает руками каменно-крепкие плечи и мягкие солоноватые губы послушно подставляет для поцелуев.

Устает притворяться.

Теплые волны бескрайней нежности бьются в груди отчаянным счастьем.

========== Ничего не говорить ==========

Комментарий к Ничего не говорить По мотивам серии "Изменчивые"

Ничего не говорить.

Ничего не говорить, только целовать-целовать-целовать – впадины ямочек на залитых бледностью щеках, пульсацию голубеющей жилки на виске, солоноватые подрагивающие губы. По плечам и спине гладить так бережно-исступленно, словно в стремлении закрыть собой от всего мира; прижать к себе и не отпускать – в этот недавний вязкий страх, нет, вообще никуда и никогда не отпускать.

Они в двух шагах от подъезда Риты; ночь за окном автомобиля непроглядную черноту разливает чернилами, хлопья снега мошками облепляют лобовое стекло. В салоне душно – от наглухо закрытых дверей, обогрева на полную мощность, искрящего в добрые двести двадцать повисшего напряжения. Душно, но Рита все равно дрожит – от остаточного холода, въевшегося еще на глубине при погружении; от глубоко забитого страха; от чувства вины, подтачивающего изнутри болезненно-едко – и Кот без лишних слов знает все это.

Знает, но не говорит ничего – не нужно, ни к чему, незачем. Только не-отпускать – прижимать ее к себе, промерзшую насквозь, не отошедшую еще от шока, на грани тихих слез и виноватой горячечной злости, не отпускать ни за что на свете: страх все еще горло сжимает стальными когтями и под ребрами проносится ледяным сквозняком от одной только мысли – они могли не успеть. И Кот почти ненавидит себя сейчас – за то, что повелся на этих наглых артистичных девок, за то, что недосмотрел, за то, что не уберег – ржавчиной разъедает изнутри мутное осознание вины.

– Кот…

Багира ладонями упирается ему в каменно напряженную грудь, и в этом обращении позывным, и в этом жесте – не злом, протестующем, но уверенном – попытка остановить, отрезвить, напомнить – «господи, что мы творим?» и «нельзя».

– Тшш, – почти выдыхает Кот в растрепанные, от стаявшего снега чуть влажные волосы; упрямо тянет ее к себе, обнимая отчаянно-бережно. – Не надо, Багир.

Ничего не говорить.

Между ними всегда было критически много теплоты – взрыв под давлением обстоятельств оказывается неминуем.

– Спасибо, что не ушел.

Рита стоит у окна – тонкий шелк халата стекает по плавным линиям тела морскими волнами; за окном снег идет непрерывной стеной, а на столе мятным паром исходит чай.

Ионов со спины подходит почти бесшумно; только широкая улыбка чувствуется совсем как у Чеширского кота. Молча обнимает, смыкая руки на талии и щекой касаясь легких волос, пахнущих отчего-то томительно-свежо зимой и мятой.

Пронзительно-тихая нежность под ребрами разливается долгожданным покоем.

Он остается.

На сегодня. На завтра.

Навсегда.