Текст книги "Руины (СИ)"

Автор книги: Леди Феникс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

========== Ставки сделаны ==========

Черных возвращается три года спустя – к руинам несостоявшегося прошлого, к туманной беспросветности будущего, перекроенно-перебитый бесцветными месяцами заключения и вымотанный гребаной неизвестностью.

Три года – бесцельные, тягуче-бесконечные, пахнущие отвратительным духом зоны и безысходности. Три года, которых-вовсе-могло-не-быть, если бы он оказался умнее.

Но он оказался в дураках.

Кафешка – отнюдь не из разряда дешевых, с безупречно-белоснежными скатертями, удобными стульями и неуловимым налетом состоятельности. Черных с усмешкой вспоминает убогую университетскую столовку с застоявшимся запахом борща и шаткими столиками; устраивается поудобнее – расслабленный и насмешливый; крутит в пальцах ключи от машины.

Он теперь многое может позволить себе. У него теперь – бабки, вполне приличный автомобиль, небольшая, но собственная квартира, костюм с иголочки и простуженный цинизмом в начальной стадии взгляд. А главное – перспективы, обязательства и понятия, и рушить все это хрен-знает-зачем по просьбе своего бывшего куратора нелепо как минимум.

У него теперь есть почти все.

Почти все, но не она, едко жалит досадливой мыслью, когда с наигранной бесцеремонностью оглядывает Лаврову в невзрачно-опостылевшей форме – фирменные шмотки на идеально-тонкой фигуре на порядок круче смотрелись бы.

– Это шанс, вы же понимаете?

Екатерина Андреевна смотрит убеждающе-просительно, мягко, но настойчиво – серо-синие омуты обдают осенней дождливостью, ожиданием и надеждой.

– Вас могут убрать, когда вы выполните задание. – Спокойно-обыденно добивает контрольным выстрелом неоспоримых аргументов – у нее их в запасе еще добрый десяток найдется, если не больше.

– Крысой стать предлагаете? – Ухмылка жжет пренебрежительным холодом.

– А вы, я смотрю, неплохо в эту среду вписались, – уголки губ в нервически-горькой усмешке вздрагивают, но глаза у Лавровой – гребаный лед полной невозмутимости. – Их все равно посадят, рано или поздно. С вашей помощью или без. Только вам-то это зачем? На легкие деньги повелись?.. Всю жизнь себе искалечите, – у Екатерины Андреевны ладонь аристократично-узкая и лихорадочно-горячая, а во взгляде, будь он немного наивнее, увидел бы беспокойство и сожаление. – Помогите нам. Отсидите чисто формально, чтобы у ваших "коллег" претензий не было, и...

– На свободу с чистой совестью? – саркастически цедит Черных.

Какой-нибудь месяц назад он бросился бы в любую авантюру, ей предложенную – как в стылое море с головой, до самого дна без вероятности вынырнуть. Какой-нибудь месяц назад он захлебнулся бы этой скупо-сдержанной вроде-как-нежностью и типа-сочувствием, плещущими из сине-стальной строгости глаз. Какой-нибудь месяц назад он и мечтать не смел, что она к нему прикоснется.

Какой-нибудь месяц назад.

Не сейчас – когда игра в рулетку со смертью затянула и затянулась. И плевать, что на кону – целая жизнь.

Всего лишь жизнь.

Рисковые мальчики хотят все и сразу.

– Лучше, чем на кладбище, не находите? – Жестко сжимает губы, отворачивается, а у него этот проклятый вопрос срывается против воли – так, что словами подавиться хочется.

– А вы что, за меня волнуетесь?

По-королевски прямая спина застывает как будто бы, и много бы он отдал, чтобы увидеть ее взгляд в это мгновение.

– Решайте сами, – голос сквозит отстраненной морозностью. И вежливость извечная тоже дает неожиданный сбой – Лаврова уходит не попрощавшись и на вопрос не подумав ответить. Хотя бы ехидно, хотя бы что-нибудь.

Хотя бы самой себе.

========== Ставок больше нет ==========

Дверь выскрипывает приветствие гулко-ржаво, несмазанные петли хрипят металлически. Запах машинного масла смешивается с бензиновым духом едким коктейлем, наизнанку выворачивающим легкие.

Для тебя – едва откинувшегося уголовника с занюханной однушкой на окраине, без особых знаний, но с тягой к ебаному авантюризму, место автослесаря в гараже "для своих" подарок действительно царский. Лавровский.

– Вот адрес, там парни нужны с прямыми руками. Автосервис такой типа, что ли. Они кого попало не берут вообще-то, но Лаврова за тебя похлопотала, – в типично захоронковской манере речи с гребаной инверсией жалящими разрядами коротит единственно-цепляющий знакомо-болезненный набор звуков.

– Спасибо, – тянет Черных, на оптимистично-желтом листочке стикера выхватывая взглядом размашисто-торопливые строчки, чернеющие гелевой пастой.

– Да мне-то чего, это Лавровой спасибо. – Черных вторично морщится – проснувшиеся внутри черти, ехидно скалясь, разминают кулаки, вбивая резко-стремительные удары под самые ребра – хочется выть. От снисходительной доброты великодушной, мать ее, ментовской принцессы, впрочем, еще сильнее.

Как это милостиво с вашей стороны, блядь.

Мутная волна накативших воспоминаний швыряет на рифы с размаху, из легких кислород выкачивая – просто дышать уже фантастикой кажется.

– Ты, лапа моя, не кипешуй, дело сделаешь ровно и можешь дальше жизни радоваться с биксой своей, – по-змеиному неторопливо цедит Филимон, вспарывая ножом прозрачно-зеленую яблочную кожуру.

Черныху кажется, что это ему под кожу лезвие загоняют, издевательски-медленно поворачивая и наружу выпуская заиндевевшую от страха кровь.

– С какой еще биксой?

– А вот хотя бы и с этой. – Глянцево-цветным веером разлетаются по полировке столешницы стоп-кадры недавней встречи: он на крыльце ресторана и тонко-светлый силуэт в бежевом плаще контрастом рядом с распахнутым черным пальто; солнечно-золотистыми лучами пышные волосы по плечам. Спасибо хоть погон не видно.

– Ну так как, лапа моя, уговор помнишь? – вкрадчиво-хищным напоминанием давит заледеневшую тишину гребаный старый комбинатор и в ехидно-застывших мутных зрачках цепко-едкое понимание. – Все сделаешь?

– Сделаю, – голос хрипит предательски, как после вяжущей горечи нескольких подряд выкуренных сигарет и легкие саднит как от надрывного кашля, дым наружу выплевывающего.

Связываться с "правильными пацанами" для здоровья категорически вредно. И для жизни вообще.

Минздрав предупреждает, блядь.

– Катю-юш, а знаешь кого я сегодня встретил? – интригующе лыбится Захоронок, лучась удовольствием и неиссякаемым оптимизмом, детским практически. Даже театральную паузу в духе несостоявшегося актера Саблина выдерживает по всем правилам сценического искусства. – Бывшего твоего курсанта...

– Черных? – сорвавшийся вопрос царапает горло стальными когтями и на губах даже металлически-острый вкус крови явственно ощущается.

– Ну, Катюш, с тобой неинтересно, – на манер обиженного ребенка бурчит лейтенант и в кресле откидывается, привычно-расхлябанно делая пару оборотов за столом. – Откуда ты только все знаешь? Виделась уже что ли с ним?

Молча качает головой, отворачиваясь к окну – застекленно-серое небо давит ватно-душным, дождливо-влажным облачным одеялом – обесцвеченно-хмурое настроение в тон, что тут скажешь; хотя для осенней депрессии вроде не повод и еще не сезон.

Катя хронически и определенно не хочет этих воспоминаний, отдающих запыленным чувством вины, терпкой горечью сожалений и тысячей с лишним – почти что по сказочной классике – несостоявшихся встреч.

Тысяча и один минувший день и ярко-воздушная беззаботная сказочность не сочетаются по определению.

========== О ненаписанных письмах и потерянных адресатах ==========

"Здравствуйте, Екатерина Андреевна..."

"Дорогая Екатерина Андреевна..."

"Екатерина Андреевна..."

Словосочетания – заведомо провально-бессмысленный набор буквенных переплетений, узелками цепляющихся за шахматные клетки белоснежных пустых листов.

Пиздец как символично, правда же?

Черных помнит нервозно-вибрирующий отчаянный вскрик, болезненно-ярким фейерверком разорвавшийся в голове сквозь маслянистую муть наплывающей бессознательности и дурноты. Черных помнит дрожаще-прохладные пальцы, испуганно-успокаивающее "все хорошо" и "держись" и стремительно тающие айсберги в отчаянно-синих. Черных помнит, что тогда – в последний и первый раз – она называла его по имени.

Черных помнит светлые волны встрепанных волос на фоне темной фирменной дубленки и чужие крепкие руки, собственнически тискавшие ее на виду благодарной публики.

Черных помнит все до единого заседания-спектакли с ее постоянным не-присутствием, но с заранее отведенными всем ролями – для нее, видимо, подходящей там не нашлось.

Черных помнит тюремно-больничный навязчивый дух хронически-ненужности, без единого посетителя, но с неотступно-запоздалым ощущением собственной глупости.

Черных слишком-помнит.

Нетронутый тетрадный лист клетчатым снежно-комком шуршаще вбивается в обшарпанную тюремную стену.

И все справедливо, правда же?

Небо в клеточку.

И мечты соответствующие.

«Курсант Черных...»

"Федор..."

"Здравствуйте, Черных..."

Екатерина Андреевна Лаврова – капитан милиции, куратор спецгруппы, вызывающая восхищенный трепет у курсантов и ядовито-жгучую зависть у некоторых отдельно взятых преподавателей, в прошлом оперативник, на счету у которого немало рискованных задержаний и обезвреженных опасных преступников, – Екатерина Андреевна Лаврова впервые не знает. Не знает, имеет ли право видеть своего курсанта, пострадавшего и увязнувшего не без ее попустительства. Не знает, что и зачем ему написать, комкая в пальцах очередной лист бумаги – такой же пустой и официально-выбеленный, как приходящие на ум отглаженно-правильные, но совершенно нелепые фразы .

И самое главное – нужно ли ему вообще все это – не знает тоже.

– Кать, может хватит себя изводить-то уже?

– Катюш, ты сделала для него все, что могла, даже больше, ты не должна себя ни в чем обвинять.

– Катя, что с тобой происходит, это из-за того курсанта?..

Встревоженная участливость обеспокоенных вопросов и искренних утешений сливается в монотонно-давящий гул, в виски размеренно-ровной болью вбивающийся: неловко-успокаивающее бормотание сочувственно вздыхающего Захоронка, утомленно-убеждающе-справедливые замечания Игоря, озабоченно-взволнованные вопросы внимательно наблюдающей мамы...

Все ищут ей оправдания – ищут и даже находят.

Все – но не она.

У Кати перед глазами заиндевевшим калейдоскопом – тридцать секунд на обледеневшем крыльце ресторана; несколько бессмысленно-убедительных аргументов, не нашедших ни отклика, ни понимания; прощально-отчужденный взгляд свинцово-серых, между лопаток насмешливым холодком выстреливающий – окончательно-непоправимый и контрольно-добивающий.

Все по законам военного времени.

========== 30, черное ==========

Они встречаются в зеленовато-прохладной дымке догорающего апреля – высохший асфальт вьется серо-пыльной атласной лентой; маленькие солнца одуванчиков выглядывают из трещин навстречу брызжущим мягким лучам; тонкий и пряный аромат первой листвы смешивается с тяжелыми запахами металла, бензина и машинного масла, изнутри вспарывая легкие.

Лаврова – вся такая воздушная, светлая, золотистая, тонкая, даже в траурно-черном платье стиля безнадежной монашки вплетается в пьяняще-легкое дыхание весны остро-сладкой волнующей нотой до охренения гармонично.

Луч света в темном царстве, блядь.

– Тормоза стучат, – седеющий тип в коричневой кожанке с раздраженной галантностью открывает перед спутницей дверь – вежливая до зудения у скул Лаврова не удостаивает его даже благосклонно-благодарным кивком.

– Вы так галантны, Нил Александрович, – знакомая едкость режет слух айсберговой осколочностью.

– Всегда пожалуйста.

Это что-то до издевки зеркальное – плавали, знаем – Черных с холодной иронией думает, что тормоз тут только он.

– У вас все порядке, насколько я вижу? Что ж, это радует. – Едва заметная улыбка скользит по губам без оттенка насмешливости, а глаза у Екатерины Андреевны – цвета талого льда, поймавшего блекло-весеннюю синеву.

– Ну типа да, – с ленцой цедит Черных сквозь судорожно сжимающиеся челюсти. Отработанно-острый взгляд Лавровой цепляется за примятые манжеты белой рубашки, и лед в глазах подтаивает еще на порядок – ее величество всегда умели делать выводы, исходя из деталей. Дедукция, чтоб ее.

– А это ваш... – Черных провожает взглядом скрывшегося в гараже старпера с налетом поблекшей голливудской супергероичности и все-таки давится рвущимися с языка определениями, предоставляя Екатерине, мать ее, Андреевне самой решить, что это за "ваш".

– Коллега, – лаконично и сухо – Черных в последний момент тяжело выдыхает ехидное уточнение: а горизонтальные совещания в постели и дискуссии с битьем посуды не прилагаются случаем?

– Рада, что у вас все хорошо, – мимолетно-прощальное прикосновение тонких пальцев жжет кожу на стыке запястья и светлой ткани – от участливой вежливости хочется взвыть.

Лучше просто некуда, блядь.

– Повтори, – звуки вязнут в гортани, пропитываясь мерзким привкусом сорокаградусного пойла и удушливым ядом отчаяния; смятые купюры летят на стойку оригами-журавликами; в прозрачном алкогольном море Титаниками барахтаются и тонут цветные вспышки диско-огней.

Черных уходит из продымленной шумности после n-ой стопки – шатающийся, злой, пропитанный алкоголем до болезненно зудящих мыслей; какая-то незнакомая девка цепляется к локтю раскрашенно-надушенной липучкой.

Черное платье и светлые волосы – этого на сегодня достаточно.

Новые кожаные сиденья в недорогой, но приличной вполне иномарке поскрипывают порнографически-пошло; короткое платье летит на пол флагом сдающихся; светлые волосы мажут по лицу выгоревше-солнечными прядями, и о том, что его сейчас отпустит, Черныху почему-то совсем не думается.

Светлая макушка с косым пробором склоняется похабно-низко – Черных думает, что всегда терпеть не мог крашеных.

Стройные обнаженные ноги трутся о ткань джинсов с это-должно-быть-возбуждающе отработанностью, пока умелый рот скользит по напряженным плечам, оставляя ярко-красные разводы помады – Черных отстраненно думает, перед сколькими еще эти самые ноги "разводятся как мосты".

– Выметайся, – черно-шелковый комок платья и несколько купюр за "непроделанную работу"; резким рывком распахнутая дверь.

Черных думает, что, быть может, именно в этот момент седеющий хмырь вытрахивает приглушенные стоны из тонко-изящного тела бывшего куратора – становится так тошно, что хочется что-нибудь разбить. Рожу ему или свою собственную башку, в которой о ней слишком много. Слишком грязного.

Черных лупит сжатым кулаком по приборной панели – костяшки пронзает саднящей болью. Почти-привычной, почти-хронической.

Сдавленно матерится.

========== Запоздалая оттепель ==========

Впервые Черных трахает ее в собственном кабинете – среди тесноты выкрашенных бежевой краской стен, привычных запахов автомастерской, разлетающейся листопадом документации, прямо на столе – как в дешевом и пошлом кино из категории 18+ – слабонервным не входить, ага. Именно трахает, выбивая из нее сдавленно-стыдливые стоны, из себя – ядовитые мысли, разрывающие мозг до салютных вспышек перед глазами – так, как мечтал когда-то, будучи еще раздолбаем-студентом с бушующими в крови гормонами и диким стояком на свою подчеркнуто-интеллигентную и занудно-правильную преподавательницу.

Оба где-то на уровне подкожного признают: консультация по поводу какого-то запутанного случая с автокатастрофой, несколько деловито-точных вопросов и отстраненная вежливость – только повод. Светлая рубашка, цепляющаяся за край стола, темная форменная юбка на расчерченном светом полу и сдавленные стоны Лавровой тому в подтверждение.

Когда она – прерывисто-жарко дышащая, с искусанными до красноты губами, с растрепанными завитками отливающих светлым золотом волос, в полуснятой рубашке с раздражающими и будоражащими погонами, приглушенно и беззащитно вскрикивает на грани слышимости, вздрагивая будто от боли, Черных с едко-ревнивой насмешкой думает, что либо ее вышедший в тираж супергерой в постельных баталиях далек от героизма, либо до неприличия приличная "хорошая девочка" имела (забавный каламбур, не правда ли?) что-то похожее на близость какую-нибудь вечность назад. И последнее – ничего удивительного – было бы предпочтительнее.

– Черных... что вы... что мы... – растерянная хрипловатость вибрирует неприкрытым смятением – Черных судорожно сглатывает рвущееся с губ что-нибудь цинично-пошлое и отрезвляющее, тисками вдавливая ладони в трогательные ямочки на пояснице и захлебываясь расплавленной мягкостью взгляда, вдруг замечая: глаза у нее цвета прохладно-синеющей оттепели.

Пусть и запоздалой

Перезваниваться – удел слащавых романтиков с хилой деликатностью и раздражающей тактичностью, сводящей зубы; походы в ресторан с проявлениями нудной галантности, какие-то дурацкие фестивали «передового» искусства и музейные выставки отправляются в ту же корзину глупо потраченного времени. Редкое исключение – какой-нибудь эффектный боевичок или дурацкая фантастика на экране, не-наблюдаемая с последнего ряда кинотеатра – возмущенное «Черных-ну-не-здесь!» тоже вполне себе киношно-наигранное.

«Сегодня приеду»

"Мне некогда!"

"А мне похуй"

"Черных, вы меня так иногда бесите!..

"Взаимно, Екатерина Андреевна"

Главное – искренность, ага.

Июнь липнет к лопаткам плотной сеткой косого дождя; запах мокрой листвы и прибитой к асфальту пыли терпкостью режет грудную клетку наравне с едким никотино-дымком, тающим в воздухе. Город с высоты балкона – игрушечный макет к книге сказок, расцвеченный редкими пятнами промокших фонарей.

Дебилизм ситуации, впрочем, тоже вполне себе сказочный.

– Мне уйти? – голос предательски срывается на раздраженно-сигаретную хрипотцу; калено-асфальтная серость глаз буром ввинчивается в залитое закатным румянцем лицо.

Какой-то херов институт благородных девиц, мать вашу.

Лаврова молча качает головой – спутанные пряди золотистыми змейками взвиваются по плечам, расчерчивая влажные дорожки по светлой коже с красноватыми вспышками – следами недавнего безумия и нахальной бесцеремонности.

– Мне похер, что там у тебя с этим старым недогероем, но чтобы я его больше рядом с тобой не видел, все ясно? – чеканка слов яростно-железная, и хватка, тонкое запястье сковавшая, вполне соответствующая. У Лавровой неприлично-припухшие губы возмущенно подрагивают в попытке не то послать, не то возразить, не то объяснить, но у Черных в потемневшей радужке – зарождающаяся предгрозовая хмурость, вспоротая молниями жгуче-ледяного недовольства и, кажется, ревности – лучше не обострять.

– Кофе... будете? – смущенная заминка разрезается неловкой паузой – Черныху странно и смешно наблюдать ее манеры вечной леди, когда какие-то минут двадцать назад хрипловатой едва-слышимостью выстанывала что-то бессвязное, содрогаясь под ним, затисканная грубоватой наглостью сильных рук едва ли не до синяков.

– И что покрепче тоже, – прохладная ухмылка сквозит откровенно-жарким намеком: из "покрепче" в этой квартире обычно бывает только секс. Впрочем, и этого хватает с лихвой – истинным леди не пристало бухать как пиратам. А вот трахаться с плохими парнями – вполне себе вариант.

По крайней мере, по классике.