Текст книги "Сломанная роза. Сборник рассказов"

Автор книги: Лайс Барс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Вечер в канаве

Темнеет. Нужно торопиться, если я хочу урвать что-нибудь поприличнее. Каждую пятницу Татьяна Васильевна, хозяйка маленького продуктового магазина на окраине, дай Бог ей здоровья, раздавала нуждающимся просроченные консервы, сыр, а иногда и колбасу. По правилам так делать нельзя: все просроченные продукты должны быть утилизированы или что-то вроде этого. Дурацкое правило, скажу я вам. По своему опыту знаю, если банка консервированной фасоли или сардин на день переживёт свой срок, ничего с ней не случится. Об этом знают все бомжи. Спросите любого из них, и он ответит: «Эти сволочи по всему миру тоннами выбрасывают просроченную еду, вместо того чтобы накормить ею таких, как мы.»

Татьяна Васильевна, далеко не красивая престарелая дама, но с большим и отважным сердцем, всегда нарушала это глупое правило. Все нищие в округе знали, что по пятницам у задней двери магазина проходит тайный фуршет. Каждый из нас мог прийти и получить свою долю провизии. В прошлый раз мне особенно повезло. Я унёс банку тушеной говядины, упаковку копчёных куриных крыльев и приличный кусок сыра. Чем не царский ужин? И, если потороплюсь, возможно, удача улыбнётся мне вновь.

Я решил не идти окольными путями, а пройти прямиком через лесополосу, выйти на объездную дорогу и по ней дойти до свалки, а там и до магазина рукой подать. К счастью, на моих ногах красовались крепкие водонепроницаемые ботинки. Если бы не они, не трусить мне по мокрым лесным тропинкам. Эти ботинки отдал мне один молодой человек. Господи, да пошли ему здоровья!

Дело было так. Сижу я на прошлой неделе возле местной церкви, собираю милостыню. Подают неохотно. Оно и неудивительно: я б и сам не подал такой заросшей пропитой морде, когда рядом сидят бабульки – божьи одуванчики. Я их не виню, наверное им эти рублики нужнее. А что я? Пропащая душа, да и только. Вот, подходит молодой человек, долговязый такой, одет прилично и спрашивает меня:

– Здравствуйте, а у вас какой размер обуви?

Я немного оторопел, отвечаю:

– И вам не хворать. Сорок первый, а что?

Он достаёт из пакета пару ботинок, так, малость поношенных, а в целом – очень даже приличных, и говорит:

– У меня сорок второй, но, может, возьмёте?

Я посмотрел на свою разваливающуюся обувку: правый давно просил каши, а у левого вся шнуровка скособочилась. Затем – на молодого человека с ботинками в руках, и отвечаю:

– А чего бы не взять? Раз вам не нужны, то возьму.

Он протянул мне ботинки:

– Нет, не нужны. А вот вам могут пригодиться.

– Вот спасибо! Пошли вам Бог здоровья!

Так я обзавёлся обновкой, которая сейчас, ранней весной, спасала мои ноги от сырости и холода. Как говорится, мир не без добрых людей. Жаль, что начинаешь ценить доброту окружающих только тогда, когда находишься на самом дне этого мира. Когда каждая мелочь, будь то просроченная банка тушенки или поношенная пара ботинок, может продлить тебе жизнь. И, даже если твоё существование абсолютно бессмысленно, ты не спешишь отдать Богу душу. Жить хотят все.

С каждой минутой я приближался к дороге, идя быстрым шагом мимо голых стволов деревьев. Весна не успела войти в пору. Всё, что ей удалось – это растопить немного снега, превратив его в отвратительные холодные лужи. Ночью они вновь замерзали, покрываясь тонкой корочкой льда, а днём оттаивали. И сейчас, с наступлением темноты, мои ботинки уверенно хрустели льдом, погружаясь в холодную жидкость.

Закололо в левом боку, и я остановился перевести дыхание. Когда ты престарелый бомж, да ещё и алкоголик с шестилетним стажем, любая мелочь способна вывести тебя из игры. Немного отдышавшись, я понял, что кто-то пробирается по лесу следом за мной. Хруст тонкого льда, ритмичные шаги. Я оглянулся и увидел собаку. На вид очередная помесь овчарки с беспородной дворнягой. Собака рысью пронеслась мимо меня, скрываясь за деревьями. Видимо, куда-то спешила. Я решил, что и мне некогда прохлаждаться, отправившись следом за обогнавшей меня животиной.

Вдруг до моих ушей донёсся визг шин, затем глухой звук удара. Чей-то мужской голос громко выругался, хлопнула дверь. Пока я пробирался к дороге, машина уехала. Я встал у обочины. На первый взгляд – всё как всегда. Лишь ярко кровавая полоса, ведущая к канаве на противоположной стороне дороги, выдавала место трагедии. Да храни нас Господь! Забыв об одышке, я поспешил к канаве.

Она была там, лежала на боку. Из раздавленного живота лилась кровь. Задние лапы судорожно дёргались, меся грязный снег. Я спустился в канаву. Одна из лысых веток кустарника оцарапала щёку, но мне было всё равно. Глубоко вздохнув, я опустился на колени прямо в мокрый снег, рядом с мордой умирающей собаки.

– Прости, я ничем не могу тебе помочь, – слова сами слетели с моих губ. Не знаю, поняла она или нет, но её глаза устремились на меня. В них не было страха или отчаяния, только боль, боль и ожидание. Она терпеливо ждала, когда настанет конец. Будь я немного решительнее, немного смелее, то наверняка придумал бы способ облегчить её учесть. Но я всего лишь пьянствующий бомж. И всё, что я мог, это оставаться рядом с ней и ждать, пока Бог не заберёт её к себе. Я положил руку на вытянутую морду, провёл пальцем по влажному носу. Из ноздрей струйками бежала кровь. Собака прерывисто дышала.

– Не знаю, существует ли рай для собак, – произнёс я, поглаживая умирающую за ухом. – Но, если он существует, ты непременно туда попадёшь. Наверное, это прекрасное место.

Время тянулось медленно, тьма заволокла небо и кое-где начали проглядывать звёзды. Холодная вода пропитала мои штанины. Я чувствовал, как окоченели ноги, но не мог позволить себе подняться. Собака умирала, а я продолжал оставаться возле неё, разговаривал, успокаивал, тем самым провожая в последний путь.

Настала минута прощания. Судорога изогнула мохнатое тело, задние лапы дёрнулись в последний раз. Собака издала тихий булькающий звук и умерла. Я аккуратно прикрыл ей глаза.

И вдруг, помилуй Господь, я увидел, как собачья душа отделилась от мёртвого тела. Полупрозрачная, еле заметная во тьме грязной канавы, она села возле меня, виляя хвостом. Её длинный язык проходил сквозь мои замёрзшие пальцы. Не понимая, что уже не относится к миру живых, собака пыталась лизать моё обветренное лицо.

– Господи, да будет тебе! – я принялся гладить собачий призрак, но рука проходила насквозь. – Отмучилась, бедолага… Но, не задерживайся, наверняка тебя ждут!

Словно поняв мои слова, собачья душа в последний раз попыталась лизнуть мою оцарапанную щеку и, махая хвостом, направилась в ночное небо. Я ещё долго стоял на коленях, всматриваясь вдаль и пытаясь различить её исчезающий силуэт.

Возвращаясь в ночлежку, продрогший и голодный, я не мог забыть той бурной радости, которую испытывал призрак, отделившийся от тела. Неужели, её испытывают все освободившиеся души? Или она была рада моему присутствию? Присутствию незнакомого человека, который по чистой случайности оказался рядом и не оставил её умирать в одиночестве? И, если это так, то найдётся ли хоть одно живое существо, которое будет находиться рядом со мной в мои последние минуты?

2018 год

Я твоя тётя

Если у вас нету тёти, её вам не потерять.

И если вы не живете, то вам и не умирать.

Не умирать.

Александр Аронов

Павел поудобнее перехватил полиэтиленовый пакет с консервами. Послышался странный треск, а затем тяжёлые жестяные банки, одна за другой, как по команде, десантировались на тротуар.

– Твою мать! – выпалил он, сразу поймав неодобрительный взгляд проходящей мимо мамаши. Женщина, молоденькая и тощая, как суповая курица, катила массивную коляску с упитанным птенцом, увлечённо потрошащим пачку ирисок.

– Твою ма-ать! – громко и нараспев повторил карапуз, тыкнув пухлым пальцем в катающиеся по асфальту консервы. – Бах! Бах!

Павел, беззвучно выругавшись, проводил взглядом быстро удаляющуюся женщину с коляской и принялся собирать разбежавшиеся банки. Он помнил, что купил семь банок, а поймать удалось только шесть. Растерянно осмотревшись, он заметил пропажу – гречневая каша с говядиной добралась до парковки, продолжая быстро катиться по гладкому асфальту. Павел, поудобнее перехватив консервы, рысью переметнулся на парковку, однако жестянка успела спрятаться под новенькой «Ладой Калиной».

– Приплыли… – с досадой выдохнул Павел, но сдаваться не собирался. Каша обошлась в пятьдесят шесть рублей и должна была стать обедом или ужином.

Парень аккуратно составил банки в рядочек на свежевыбеленном бордюре и заглянул под машину. Злополучная жестянка лежала рядом с задним левым колесом, а он находился возле переднего правого. К заднему левому не подлезть, «Ладу Калину» с трёх сторон плотно окружили другие машины. Тогда он встал на колени и пошарил под машиной рукой – тщетно, банка закатилась слишком далеко.

Скрипя от злости зубами и не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих, Павел вытянулся в струнку и медленно, ужом, пополз под машину.

– Что вы там делаете?! – обрушился женский голос. – Немедленно вылезайте из-под моей машины! Я сейчас полицию позову!

– Не надо, – зло буркнул Павел и дал задний ход, выползая на свет, так и не успев ухватить жестянку с консервами.

– Какого чёрта вам надо? – худая женщина кое-как протиснулась между машинами, забросив пакет с продуктами на пассажирское сиденье. – Вы там ничего не открутили, а?

Она была не первой свежести, но очень ухоженной и со вкусом одетой. Высокий голос звучал надменно и отрывисто. Павел выбрался из-под «Лады Калины» и принялся небрежно отряхиваться от пыли.

– Я ничего не открутил, – он чётко выделил каждое слово. – Понимаете, у меня пакет порвался и банки рассыпались. Видите, на бордюре стоят. Одна закатилась под вашу машину, я хотел её достать.

– Я не знаю, что там у вас рассыпалось, но мне не нравится, когда без моего согласия лезут под мою машину! – последние слова женщина выпалила как из пулемёта, захлопнув за собой дверцу.

Павел отошёл в сторону, дав машине выехать с парковки. Когда она тронулась с места, что-то приглушённо хлопнуло. Женщина, нацепив тёмные очки-стрекозы, вырулила на дорогу, не обращая внимания на хлопок. А Павел ещё долго стоял на парковке, скорбя всем сердцем по раздавленной банке, которая могла бы стать его обедом или ужином, и про себя крыл матом водителя синей «Лады Калины».

Павел Юнцов был ярким примером невезучего человека, по крайней мере, таковым себя считал. Мать умерла несколько лет назад, оставив ему обшарпанную однокомнатную квартиру в старой пятиэтажке. Единственный сын потратил последние деньги на скромные похороны. Ему ничего не оставалось, как в одиночестве обитать в тесной клетушке. Отца Павел помнил плохо. Тот оставил семью, когда сыну не было и семи – укатил в родную деревню, некоторое время пьянствовал, а затем и вовсе пропал без вести. Раньше Павел часто размышлял на тему судьбы своего родителя. Он был уверен, что отец умер. Возможно, в очередной раз напившись, он свалился где-нибудь под ёлкой, и его засыпало снегом. Но иногда Павла посещала странная мысль. А что, если отец до сих пор жив: излечился от пьянства, переехал в Москву, нашёл хорошую работу… Маловероятно.

Со временем мысли об отцовской судьбе посещали Павла всё реже и реже, пока окончательно не сменились мыслями о судьбе собственной. Он не считал свою жизнь полноценной. Скорее это было вынужденное существование, некое подобие жизни. Он думал об этом, идя утром на работу и возвращаясь вечером домой. Особенно сильно мучили мысли о жизни за неделю до зарплаты, когда средства к существованию подходили к концу. По профессии Павел был экономистом – окончил экономический колледж и, подобно прочей выпускной братии, не смог найти работу по специальности. Пока мать была жива, Павел из чувства долга тыркался как мог, работая то там, то тут, хватаясь за тонкие ниточки возможностей и многочисленных подработок. Со смертью матери умерла и его инициатива. Он окончательно сдался.

Дворником Юнцов работал больше года. Работа так себе, зарплата до смешного скромная. Зато стабильность: пятого аванс, пятнадцатого расчёт. А дальше дело техники – распределить получаемые копейки так, чтобы хватило на всё необходимое. С этим у Павла временами возникали проблемы, и до очередного аванса он дотягивал полуголодным.

Рассовав припасы по карманам, парень поплёлся домой. Утрата консервной банки больно колола сердце. Чтобы хоть как-то отвлечься от несчастья, Юнцов принялся мечтать о грядущем авансе. Воображение мигом разыгралось. Словно наяву, он увидел уютную столовую с многочисленными, дурманящими разум ароматами. На подносе дымилась тарелка с куриным супом, а рядышком примостилась порция картофельного пюре с большой говяжьей котлетой…

Подобные мысли грели Юнцова. Он всегда ценил вкусную еду, которая в последнее время стала приоритетом в его «недожизни». Еда оттесняла на задний план такие важные вещи как желание хорошо одеваться, желание общаться с другими людьми и даже желание встречаться с девушками. Была у него как-то одна, отношения длились меньше месяца. Удостоверившись в том, что у Павла нет ни денег, ни интереса дарить ей подарки или водить в кино, девушка исчезла. Тем самым окончательно убедив Юнцова в женской алчности. Он искренне верил, что хорошенькие девушки смотрят в первую очередь на благосостояние. И стоит очередной знакомой понять, что его средств едва хватает на еду, так она тут же испарится.

С этой мыслью он встречался каждый раз, когда на него роняла взгляд какая-нибудь симпатичная особа. После Павел отворачивался и шёл своей дорогой. Он не был красивым, но и уродом себя не считал. Обычный, среднестатистический, стандартный – как все, только без денег. И без всех тех привилегий, которые они давали. То есть, без настоящей жизни.

– Павлуша, это ты? – окликнул пожилой женский голос.

Он обернулся, придерживая рукой подъездную дверь. На него смотрела худощавая седовласая бабулька, держа обеими руками большую пластиковую корзинку, наполненную свёрточками и пакетиками.

– Не узнаёшь? – бабулька расплылась в улыбке, демонстрируя жёлтые зубы. – Это же я, тётя Маша!

– Тётя Маша? – Павел встряхнул свою память. – А разве не вас хоронили два года назад?

– Бог с тобой, племянник! – улыбка перетекла в удивлённую гримасу. – Это Тамарушку, сестрицу мою, схоронили. А я, как видишь, жива-здорова. В кои-то веки приехала из деревни с роднёй повидаться. Ох, как на братца-то похож стал. Не пьёшь, надеюсь?

– Что вы, какой там, – смутился Павел. И как он мог перепутать тётю Машу и тётю Тамару? Хотя, чему тут удивляться – последний раз он видел обеих тёток, старших сестёр отца, лет пять назад, на похоронах собственной матери. – Вы проходите, давайте корзину возьму, тяжёлая, наверное.

Приняв старую корзинку и пропустив родственницу вперёд, Павел побрёл вслед за ней по серым ступенькам на пятый этаж.

– Проходите, я сейчас чай поставлю, – засуетился Юнцов, ошеломленный столь неожиданным приездом. – Правда, заварка у меня так себе, и к чаю ничего, кроме консервов.

– Не беспокойся, Павлуша, я пирожков напекла. – Тётя Маша хрипловато засмеялась. – Гостинец для племянничка.

При упоминании о пирожках желудок Павла жалобно заскулил. Тётка принялась копошиться возле своей корзинки, выкладывая на стол и разворачивая ароматные свёртки.

– Немного с картошкой, немного с яйцом и капустой, мои любимые с ливером. Ещё тёпленькие, специально поплотнее завернула. Вот и сметанка – свежая, деревенская. А это, – тётя Маша указала на бутылку из-под водки, завинченную золотистой пробкой, – яблочная наливка. Сама делала!

Пирожки оказались восхитительными – настоящие, домашние. Тесто тоненькое, пышное, начинки много. Не то, что продают в столовой или закусочных. А в сочетании с деревенской сметаной – пальчики оближешь. Наливка тоже была превосходной и быстро ударила Павлу в голову.

Тётя Маша много говорила. Рассказывала о том, как обстоят дела в деревне и у других дальних родственников. Рассказывала о его отце, каким он был в детстве. Про то, как мать вечно наказывала его за порванные штаны.

– Сорванцом был твой папаша, а так человек хороший, – подытожила она. – Только к жизни утратил вкус, да так и сгинул ни за что ни про что. Жаль его. Ты-то, племенник, как сам поживаешь?

– А что я? – выдавил Павел, доедая очередной пирожок. – Жизнь – не жизнь. Так, существую потихоньку.

– Значит, существуешь, Павлуша, – вздохнула тётка, подливая племяннику наливки.

– Да, не живу, а существую. С работы на работу, от зарплаты до зарплаты, – он усмехнулся. – Как и многие.

– А жить по-настоящему не пытался?

– Пытался, но что там – это деньги нужны. А денег нет, и даже нет нормальной возможности их заработать. Пробовал, бегал как пёс, то сюда, то туда пристраивался, а толку? Вот и успокоился.

– Смирился, значит, – она окинула племянника оценивающим взглядом.

– Можно и так сказать. – Павел пожал плечами, закидывая в рот остатки наливки. – Крепкая же у вас эта штука!

– А то! Домашнее производство, – на морщинистом лице красовалась гордая улыбка.

Пожилую родственницу Юнцов уложил спать на диван, завтра её ожидал обратный путь в деревню. Сам постелил себе на полу в кухне, устроившись между старенькой плитой для готовки и деревянным столом.

Спал Павел плохо, ворочался с боку на бок, почёсывая покусанные комарами лодыжки. Весь предыдущий опыт употребления алкогольных напитков говорил о том, что опьяняющее действие яблочной наливки должно было давно отступить. Однако, по ощущениям Павла, оно только усилилось: голова приятно кружилась, тело пребывало в какой-то невесомости, будто старый матрас не лежал на кухонном полу, а парил в воздухе, слегка покачиваясь из стороны в сторону.

Перед глазами всплыл образ матери, приятной усталой женщины с чёрной родинкой на левой щеке. Затем образ отца, нечёткий и размытый, образ, поднятый с глубин воспоминаний. Они вместе сидят за этим самым кухонным столом, о ножку которого он чешет покрасневшую лодыжку, беседуют о чём-то, а он сам, маленький мальчик, смотрит на них снизу вверх, пытаясь уловить смысл взрослого разговора.

– Павлуша, ты спишь? – приглушённый голос тётки разогнал видение, как ветер облака.

Павел неохотно приподнялся на локтях и снова рухнул, окутанный то ли сном, то ли забвением. Некоторое время он лежал на спине, раскинув руки в стороны. Костяшки пальцев чувствовали, как холодит бугристый линолеум. Он улыбался.

– Павлуша, ты спишь? – эхом прозвучал вопрос откуда-то извне.

– Нет, – буркнул Павел, откашливаясь. – Что-то случилось?

– Подойди ко мне, – позвал тёткин голос из комнаты.

– Сейчас.

Он тряхнул головой, пытаясь скинуть оковы дрёмы, и сразу понял – лучше так не делать. Голова кружилась неимоверно. Павел вновь почувствовал себя пятнадцатилетним мальчиком, которого друзья впервые напоили самогоном. Медленно поднявшись, опираясь руками о стол, затем о стену, Юнцов побрёл по направлению к единственной комнате. Боли в висках не было, тошнотворной тяжести в желудке тоже не наблюдалось, только приятная истома по всему телу, которое качало из стороны в сторону, словно лодку, спущенную на воду во время прилива.

– У вас всё в порядке?

Ответа не последовало. Павлу показалось, что из-под двери выбивается тусклый свет. Он неловко толкнул деревянную дверь, ввалившись в комнату. Кровать была пуста, а сама комната преобразилась. На столе и по полкам ютились маленькие круглые свечки, и мягкое мерцание освещало большую часть пространства. Из дальнего угла доносилась приятная слабая музыка, нежная и спокойная, но источника звука не было видно.

– Тётя Маша? – Павел замер в удивлении, держась рукой о стену. Какая-то потерявшаяся мысль не давала ему покоя с самого вечера, с приезда тётки, и сейчас вновь начала доставать его, жужжа в голове надоедливой мухой. Что-то такое он знал, не особо важное, а потому и забыл.

– Павлуша… – окликнул его тёткин голос.

Юнцов обернулся, но никого не увидел. Тёмный коридор пуст, на шершавых старых обоях играют отблески свечей. Он был уверен, что голос принадлежит его тётке, но что-то с этим голосом не так. Павел пошатнулся, переводя взгляд обратно в комнату, и застыл.

– Павлуша, сколько тебя можно ждать?

К нему приблизилась девушка, молодая и красивая. Блики огоньков игриво лизали её обнаженное тело.

– Кто ты? – Павел широко распахнул глаза. Ворох беспорядочных мыслей взметнулся к потолку стаей потревоженных бабочек. И где-то среди них затерялась та самая надоедливая муха, та не особо важная мысль, которая всё это время мельтешила на заднем плане, да так и осталась незамеченной.

Он зажмурил глаза. Зажмурил со всей силы. Голова пошла кругом, и Павел едва не сполз по холодной стене, успев вовремя подставить вторую руку. Сейчас он откроет глаза, и всё встанет на свои места, наваждение исчезнет – это всё тёткина наливка. Это она во всём виновата! Это из-за наливки у него такие странные сны.

Павел открыл глаза. Девушка вопрошающе смотрела на него. Она стояла так близко, что можно было уловить сладкий аромат её духов.

– Кто ты? – беспомощно повторил он.

Она изумленно вскинула брови, две тонкие чёткие линии, а затем её пухлые губки вытянулись в улыбке.

– Я твоя тётя, – весело ответила она.

Павел, пошатываясь, всматривался в юное лицо. Было в нём что-то отдалённо знакомое…

– Не может быть… – он закашлялся.

– Почему же? – тонкие пальчики нежно легли на его плечо. – Так гораздо лучше, не правда ли?

– Я не понимаю… – он окончательно запутался, потеряв последнюю нить реальности. Где-то в глубине сознания томилась хрупкая надежда, что всё это сон. Да, необычный и захватывающий сон. Наутро он проснётся с головной болью, выпьет пару таблеток аспирина и проводит тётку до вокзала.

– А тебе и не нужно понимать, наслаждайся жизнью, – она прильнула к его пересохшим губам, и он смирился, полностью покорившись чарам ночного поцелуя. Нехотя разомкнув губы, девушка нежно взяла его за руку, потянув в сторону кровати.

Всё плыло перед глазами. Музыка ласкала слух, свечи таинственно мерцали. Павел ощутил приятное жжение в области паха. Он хотел её и не важно, кто она: его тётка или сама Афродита, посетившая обшарпанную комнатушку.

– Смелее, – шепнула она.

Павел оторвался от стены и, пошатываясь, побрёл за ней, неуклюже стягивая пижамные штаны. Избавившись от одежды, он рухнул на скрипучую кровать, потянув девушку за собой. Она легла на него, прижимая своим горячим телом. Всё окончательно смешалось перед глазами, и Павел осознал, что проваливается в бездну.

– Не сейчас, ещё не время… – беспомощно прошептал он, прежде чем окончательно погрузиться в сон, мрачный и глубокий.

Его сознание долго блуждало в непроглядной тьме, пока не обнаружило ту самую мысль, надоедливую жужжащую муху, не дававшую Павлу покоя. Теперь она казалась более важной, и, вместе с тем, пугающей. Дверцы памяти распахнулись, обнажив полузабытые факты.

Два года назад его известили о смерти одной из тёток, на похороны которой он так и не поехал. Встретив тётю Машу, он сморозил глупость, сказав, что похоронили её. На самом деле умерла тётя Тамара. Только, тётя Тамара не могла умереть. В этом году тётя Тамара прислала своему племяннику новогоднюю открытку с большим белым зайцем, в которой пожелала ему всех благ и здоровья. Такая манера у пожилых людей – слать родственникам открытки.

Павел открыл глаза. Гостья сидела рядом с ним на кровати, нежно сжимая пальцами его правую руку и поглаживая ладонь. Головокружение исчезло, теперь он видел всё намного отчётливее: свою комнату, танцующие огоньки свечей, её приятное округлое лицо и пышные груди. Он попробовал встать, но не смог. Слабость, сковавшая тело, была настолько сильной, что теперь он не мог пошевелить и кончиком пальца. Павел вопросительно посмотрел на девушку, та всё поняла.

– Да не умерла я, – она печально улыбнулась. – Я только впала в спячку, годы уже не те.

Он смотрел на неё, не в силах выдавить и звука. Смотрел, не отрываясь, и на его глазах она начала меняться. Русые волосы подёрнулись сединой, приятное гладкое личико окутала сетка морщин, красивые глаза выцвели, глубже ввалившись в глазницы, пышные груди сморщились и обвисли. Ужас холодом пробежал по его телу.

– Я заснула, а эти дураки сочли меня мёртвой и похоронили. Как тебе это нравится? – тётка недовольно фыркнула. Её голос вновь звучал по-старчески хрипло. – Знаешь, Павлуша, как трудно выбираться из могилы?

Теперь всё, что он мог – это лишь смотреть на неё. Его тело больше не подчинялось приказам. Оно мешком лежало на кровати, скованное какими-то неведомыми чарами и мокрое от страха.

– А самое неприятное в том, что я больше не могу жить в своём доме. Все считают меня мёртвой, понимаешь? – она крепко сжала его руку цепкими костлявыми пальцами. – Продали они его, дом мой, странствовать вынудили бедную женщину. Вот и решила тебя навестить, Павлуша.

Тётка легко подняла его руку, поднося к сморщенным губам. Свечи по-прежнему отбрасывали тени. Их призрачное мерцание больше не казалось волшебным, скорее древним и пугающим, леденящим кровь. Музыка лилась из тёмного угла, было в ней что-то первобытное, дикое и в то же время успокаивающее, повелевающее смириться.

– Я так давно нормально не обедала, – она обронила вздох. – Голод мучает меня, Павлуша. Знаю, тебе это знакомо. Поэтому ты должен меня понять. Пойми и не держи зла на свою тётю Машу.

Жёсткими движениями она расправила его обмякшую ладонь, погрузила указательный палец в рот и с хрустом откусила.

Боль и ужас по ниточкам нервов хлынули в мозг, оставшись там навсегда. Павел мокрыми от слёз глазами наблюдал, как тётка тщательно пережёвывает его палец, выплёвывая окровавленные косточки.

– Раньше и кости съедала, но желудок уже не тот. – Пожаловалась она. – Ты не беспокойся, племянник, недолго тебе страдать осталось. Сам говорил, что не живёшь, а существуешь.